Проще, чем кажется

22

Выход на сцену — самая короткая и самая острая фаза эстрадного волнения.

Для нее у меня есть особая церемония.

Первое — не смотреть в зал.

А дальше на автомате. Постановка инструмента. Ремни поправить в привычных местах. Вдох. Выдох. Контролирую мышечный тонус, дыхание, мимику. Правой ладонью веду по ткани брюк, чтобы избавиться от влаги.

Небольшая пауза, чтобы почувствовать атмосферу зала.

Глубокий вдох.

Начинаю с, пожалуй, самой сказочной новогодней классики: Танца Феи Драже из балета «Щелкунчик».

Акустика зала оставляет желать лучшего, однако гениальная мелодия Петра Ильича Чайковского нивелирует все огрехи звучания.

И вот тогда я мимоходом смотрю в зрительный зал. Не знаю, сколько человек слушают меня. Всё сливается перед глазами. Но я чувствую, что где-то там сидит Максим, и это придает мне уверенности.

Едва стихают последние ноты, и по залу прокатываются овации.

Небольшая передышка, чтобы руки вытереть. Иду дальше.

Моя программа нигде не заявлена, и по кивку моей головы ведущая объявляет название следующей пьесы.

«Рондо-Каприччиозо» Мендельсона.

Первая часть рондо очень певучая и лиричная, а во второй приходится умножить количество пальцев правой руки на два — такая она виртуозная.

И когда в завершение вместе с аплодисментами доносится «Браво», я улыбаюсь, потому что, разумеется, узнаю голос Макса.

Скарлатти играю с небольшими остановками: сонаты «Ми-Фа-Ля-мажор».

Затем «Libertango» и «Oblivion» Астора Пьяццоллы, которого очень почитает моя мама. Заканчиваю программу невероятно вдохновенным и красивым «Вальсом для аккордеона» Микаэла Таривердиева.

За кулисы провожают меня так тепло и душевно, что даже не хочется уходить. Однако мое время на сцене подошло к концу.

В постконцертном состоянии привычно оглушает. Я плохо концентрируюсь, лица перед собой вижу расплывчато. Мне что-то говорят, благодарят, кажется, зовут на чаепитие. Собравшись с мыслями, вежливо отказываюсь. Щеки горят, а вечно холодные ладони необычайно горячими ощущаются.

Мне надо на воздух!

Находясь в эйфории и легкой прострации сама не понимаю, как оказываюсь в машине Потапова. Он мне, кажется, что-то говорил, пока помогал надеть верхнюю одежду в фойе, но я лишь улыбалась в ответ, как блаженная.

Теперь же, глотнув морозного воздуха, я понемногу прихожу в себя, и тело, получив многократную дозу кайфа, ощутимо расслабляется.

— Мы едем или что? — в какой-то момент обращаю внимание на то, что Потапов не спешит везти нас домой.

— Ты торопишься куда-то?

— Нет… Вообще… Никуда, — роняю, едва дыша.

— Мань, я до сих пор весь в мурашках, — сообщает он трогательно. — Ты меня в очередной раз на лопатки своим выступлением положила.

— Да ладно тебе, — судорожно вздыхаю и снова хмелею от его искренности.

— Не ладно. Ты была великолепна. Горжусь, что знаком с тобой, Мария Анатольевна.

— Ну да… Теперь можешь всем рассказывать, что был на концерте в предместье Парижа, — смеюсь сквозь громкое отрывистое дыхание.

И всю мою одухотворенную субстанцию так лихо перетряхивает под одеждой, что даже Максим замечает:

— Дрожишь вся, француженка.

После болезни, непривычной нагрузки и волнения я такая мокрая, что подклад пиджака к спине липнет. И только Максим собирается заключить меня в объятия, как в правом кармане дубленки телефон пиликать начинает.

За неделю, что мы провели без связи, я и отвыкла от этого звука.

Выпрямляюсь, достаю мобильный. Номер незнакомый. Смахиваю значок.

— Да?

— Здравствуйте, я по поводу объявления. Аккордеон еще продаете?

Максим в этот момент переключает передачу, плавно стартует, выруливая на дорогу, и слова незнакомца тонут в урчании двигателя.

— Здравствуйте. Уже нет, — отбиваю и сразу сбрасываю.

— Все в порядке? — Максим превосходно чувствует мое напряжение.

— Да, — часто-часто киваю.

Тогда он, удовлетворившись ответом, к другой теме переходит:

— Слушай, Мань, мама с отцом нас в гости позвали. Давай завтра в город вернемся? Все-таки Рождество. И твои обрадуются, если заедем.

— Да, конечно… — снова киваю, не успев, как следует, обдумать предложение Максима.

Вся суть которого доходит спустя минуту.

— Что ты замолчала? — Макс комментирует мой пришибленный вид.

— Да нет…

— Мань?

— А ты не торопишься с родителями?

Как и со всем остальным.

— Да мы просто в гости, Мань. Мои же тебя давно знают. Твои знают меня. Что такого? — Потапов натурально недоумевает.

— Да нет, — повторяю на автопилоте. Нормального ответа у меня не находится. — Ничего.

Вскоре мы подъезжаем к дому, где я скрываюсь в спальне, чтобы переодеться в леггинсы и свитер. Максим тем временем разжигает огонь в остывшей печи. И пока я настраиваюсь на разговор с ним, успеваю сгрызть себе пару ногтей.

— Слушай, мы с папой вчера говорили… — начинаю несмело. — Он всерьез настроен купить мне квартиру. Он столько лет работал… Ведь его непутевая дочь ни на что не способна.

Горько усмехнувшись, усаживаюсь в кресло, избегая смотреть на Потапова, следящего за тем, как разгорается пламя.

— Это не так, перестань себя недооценивать, — он качает головой, прикрывая дверцу печи, и поднимается. — Но чем тебя моя квартира не устраивает?

— Она меня не не устраивает… Просто… — тяну растерянно.

— Ты во мне сомневаешься, я не пойму? — Максим встает у меня над душой, скрестив на груди руки с закатанными рукавами рубашки.

— Дело не в тебе…

— А-а… Дело в тебе, да? Ты нахрена этот баян достала, Мань? — жестит голосом. — Скажи, как есть? Что я не так делаю?

— Максим… Я… — издаю то ли вздох, то ли стон и провозглашаю: — Да ты — всё! Ты красив, умен, успешен, обходителен, ты ласковый, но очень страстный. Ты… и мой лучший друг, и потрясающий любовник. Ты такой умница, Максим! Во всём! Абсолютно! — с жаром убеждаю его. — Мне не на что жаловаться. Просто я не привыкла к такому отношению и вниманию от мужчины. Но я привыкну, — спешу заверить. — К хорошему же быстро привыкают. С твоей стороны всё более, чем офигенно. А вот что с моей?

Воздев глаза к потолку, Максим с видом очень терпеливого, но утомленного человека спрашивает:

— Да что с твоей, Мань?

— А то… Я тоже хочу что-то из себя представлять, хочу, чтобы меня было за что уважать, я хочу быть тебе интересной не только в постели, хочу покорять тебя не разово, хочу быть тебе равной. А пока что… я всего лишь Дева в беде, как и все эти годы. Но я не желаю выглядеть в чьих-то глазах этим архаичным стереотипом!

— В чьих глазах? Какой Девой, Мань? — Макс стонет в голос и начинает ходить по ковру туда-сюда. — О каком уважении ты твердишь, если я всё для тебя… Прости, но это гон какой-то… Ты себя на сцене, вообще, хоть раз видела, стереотипная? — предъявляет, снова нависая надо мной.

— Да какая разница? — отбиваю, кусая губы.

— Какая разница⁈ — рявкает Максим в ответ. — Музыка — это твое! Твоя стихия! Твой воздух! Твоя жизнь! — мечет гром и молнии над моей головой. — Тебе нужно ей заниматься! В любой форме! А ты тратишь время на… хер пойми что!

— Да, — киваю и даже не думаю с ним спорить. — Ты прав. Как всегда, прав, Максим. Музыка — это мое. Просто мне надо самой со всем разобраться. Найти себя уже наконец, научиться ответственности, поставить себе цель и достичь ее, а потом еще и еще, а то я в свой экзистенциальный кризис неопределенности уже по возрасту скоро не пройду.

— Маша, ищи себя, ставь цели, добивайся! — нетерпеливо отражает Макс. — Я-то тебе чем мешаю⁈

— Нет, ты что⁈ — прикрикиваю на него, чтобы ерунду не молол. — Ты не мешаешь! Ты наоборот… Это все твоя заслуга. Ты меня вдохновляешь. И благодаря тебе я делаю меньше тупых вещей. Ведь я же хотела продать аккордеон, — сознаюсь ему наконец.

— В смысле… хотела продать? — мои последние слова его явно шокируют в самом нехорошем смысле.

— Ну так… — плечами пожимаю, уже ожидая бурю — в глазах Потапова два угрожающих бедствием циклона формируются. — Тридцатого выложила на «Авито». Вот недавно звонили по объявлению… — морщусь, заканчивая еле слышно.

— Не вздумай продавать инструмент! — грохочет Макс, едва я умолкаю. — С ума сошла⁈ Сдурела⁈

— Да не буду я. Обещаю. Я вот представила, а что бы ты сказал, если бы узнал, что я его продала…

— Да я бы тебе голову оторвал! — перебивает зычным воплем.

— Ну вот! — тоже громкости добавляю. — Примерно, так я и подумала. Так что не переживай. Не продам. Буду нам с ним искать работу. Начну снова обивать пороги музыкальных школ. Я бы хотела преподавать, но мне не хватает уверенности… Пойду в свою школу искусств… Попробую, — озвучиваю план, который только что и родился.

— Разве ты не в нее пошла в первую очередь? — взыскательно задвигает Максим.

— Нет. Мы тогда разошлись, как ты сказал, во мнениях с моим педагогом. Она настаивала, чтобы я в консерваторию сразу после колледжа поступала, а я взяла год передышки. И вот, до сих пор отдыхаю — не отдохну. Приду. Послушаю, что мне скажут. Может, я уже ни на что не пригодна.

Все еще в сомнениях, однако преисполненная вдохновения, я даже думаю о том, чтобы на заочку в консерваторию поступить на платное… Правда опять все упирается в чертовы деньги.

Покачнувшись, Максим подается ближе и опускается возле моих ног.

— Я уверен, что у тебя все получится, Мань, — проговаривает он значительно мягче, складывая руки на моих коленях. — Я только одного не понимаю… Почему ты не можешь жить со мной?

В глазах Максима только любовь, нежность, преданность и хорошо читаемое желание усадить к моим ногам не только себя, но и весь мир положить.

И я очень ценю столь трепетное отношение ко мне, так ценю, что не передать словами.

— Потому что я Дева в беде, сказала же. У меня в жизни черт ногу сломит, — повторяю ровным тоном. — Не с этого я хочу все начинать с тобой, Максим.

— Я считал, мы уже все начали, — его губы подергивает мрачная усмешка.

— Начали. Еще как. Просто давай не будем торопиться?

— С чем? — якобы безэмоционально уточняет.

Только я вижу, подмечаю, как не по нраву ему этот разговор.

А я ждала его. Ждала и боялась. Думала, мы в город восьмого только поедем, и у нас будет еще один беззаботный уютный вечер в преддверии Светлого праздника.

— Максим, сегодня Сочельник, — напоминаю ему миролюбиво. — Не будем ругаться.

— Я не ругаюсь, я хочу жить с тобой, — подхватывает Максим, толкаясь лбом в свои сложенные руки. — И не хочу без тебя.

Принимаю на ноги часть его веса и осторожно перебираю пальцами волосы Макса.

— Как ты сказал? Нам есть куда двигаться… Туда и будем, — уговариваю его мягким голосом.

Максим поднимает голову, обнимает меня за бедра и осторожно стукается лицом мне в ноги. Ненадолго затихает, словно с духом собирается, и спустя мгновение вполне бодро проговаривает:

— Ладно. Как скажешь.

— В смысле? — не могу понять, что стоит за столь стремительной метаморфозой.

Но, проигнорировав мой вопрос, Макс поднимается и требовательно интересуется:

— Ты объявление удалила?

— Нет еще, — с опаской смотрю на него.

— Давай. Вперед и с песней, — командует он, возвращаясь к печи.

— Не указывай, что мне делать, хорошо? — молниеносно отражаю.

«Вперед и с песней»… Ненавижу это выражение. Так Денис постоянно говорил, отдавая свои распоряжения. И дораспоряжался, что я и двух месяцев совместной жизни с ним не вывезла.

— Ну да, кто я такой, чтобы тебе что-то указывать!

Максу, в свою очередь, не нравится мой независимый тон.

Он поднимается и остается стоять вполоборота — такой хмурый и сердитый. И будь на его месте кто-то другой, я бы, мне кажется, продолжила перепалку чисто из принципа. Но вот на Потапова гляжу и что-то доказывать ему совершенно не хочется.

— Не обижайся, Максим. Не психуй… — Встаю, подойдя, обвожу руками торс и прижимаюсь к его боку. Макс ответно берет меня под крыло. — Кто ты такой, спрашиваешь? Я тебе скажу. Ты. Мой. Любимый. Человек, — по слову самое важное взволнованно выталкиваю.

— А ты моя любимая, но такая упрямая, Маня, — и снова с невыразимой лаской звучит его голос. — Надо что-то с этим делать.

— Горбатого — могила, — я смеюсь.

— Хватит так шутить. Знаешь же, что черный юмор твой я не понимаю, — ворчит на меня тут же. — В город когда едем в итоге? Завтра или послезавтра?

— Завтра. Тебя же родители ждут — не дождутся. А ты и так все праздники со мной провел.

— Ну что поделать? — урчит Макс, целуя меня макушку, и крепче за талию перехватывает. — Пусть привыкают.