Рабыня благородных кровей

Глава пятнадцатая. Тяжело быть князем

Князь Всеволод быстро шел на поправку.

Он будто в одночасье сбросил с себя хворь, так надолго приковавшую его к постели. Уже в Иванов день вышел он к своей дружине, и добры молодцы его дружно взревели, засуетились, как застоявшиеся в конюшне жеребцы.

— Здрав будь, княже! — кричали они. — Здрав будь!

А воевода Лебедяни, коим недавно стал Михаил Астах, батюшка пропавшей жены Всеволода, даже смахнул набежавшую слезу.

Народ облегченно вздохнул. Всего два года назад Лебедянь позвала Всеволода княжить над собой. Целовали крест на верность ему, потому столь долгая болезнь князя внесла смуту в сердца людей: неужели придется звать кого другого?

Время тревожное: ходили слухи, будто мунгалы затевают новый поход на Русь, а тут князь лежмя лежит…

Крепок оказался корень у Всеволода, выкарабкался! Радовались, но без наушников не обошлось. Мол, вызывали к князю чародейку из леса, которая колдовством богопротивным вдохнула жизнь в умирающего.

Но таких было мало. Умные люди от них, точно от назойливых мух, отмахивались.

После того, как князь к народу вышел, уже на другой день выехал он с дружиною своею, в поле поразмяться.

Послали на радостях гонца в Псков, к родителям князя, а через два дня посланец вернулся, чтобы передать Всеволоду великую просьбу старшего брата Владимира — батюшка с дружиной в литовских землях задержался, а тут на землях псковских стали половцы шалить: угонять в рабство людей русских, разорять имущество горожан и землепашцев. Требовалось дать им укорот, но у брата для того слишком мало сил оставалось.

Князь с дружиной поспешил на зов близкого родича и во главе своих ратников нанес половцам немалый урон, надолго отвратив их от земель псковских.

В сражениях Всеволод себя не щадил, бросался всегда в самую гущу схватки, но не брали его ни стрела, ни меч, ни копье. Точно вдруг стал он заговоренным.

— Судьбу испытываешь, Всеволод? — неодобрительно осведомился у него Владимир. — Грех это. Жить надо столько, сколько Богом отпущено.

— Зачем мне такая жизнь? — горевал князь. — Без любимой жены, без Анастасии, мне и свет не мил.

— Смирись, — говорил Владимир, — раз так Богу угодно… Думаю, надо тебе другую жену искать. Продолжать свой род, как нам предками завещано.

— Другую? — ужаснулся Всеволод.

— Другую!

Шло время. Князь вернулся из похода целым и невредимым. Выглядел здоровым, только теперь его лоб у переносицы пересекали две глубокие морщины.

Он ещё ничего не решил, а в народе уже распространилась весть, будто князь себе жену ищет.

По случаю возвращения дружины из похода на княжеском подворье закатили пир. Простому люду на площади столы накрыли, а знатные бояре и дворяне гости князя — были приглашены в палаты.

Лучших родов девицы на выданье собрались в тот день на княжеском дворе. Затевали игры, хороводы водили, и всякая норовила своей красой князя в сердце поразить. Только мало веселился Всеволод. Видно, крепко сидела в сердце дорогая зазнобушка-жена. И как ни хотел он думать, что ещё объявится Настенька, а сердцем понимал, что навряд ли когда увидит ее… Княжеское дитя рабом станет. Какое от таких мыслей веселье?!

Как-то месяц спустя после похода вызвал к себе князь конюшего Лозу.

— Много лет служил ты мне верой и правдой, дядька Даниил. Воин из тебя был справный, воспитатель добрый, и конюший — лучше не надо. Но что получается? Мой самый верный дворянин так и остался без достойной награды.

— Для меня лучшая награда — служить тебе, князь.

— Погоди, — Всеволод поднял руку. — За верную службу решил я тебя наградить.

Он подал конюшему свиток.

— Ты грамотный, читай.

Лоза медленно прочитал свиток, все ещё не веря собственным глазам.

— Село Холмы… с челядью… мне?!

— Тебе.

— Батюшка князь, ты меня изгоняешь? Чем я тебя прогневал?

— Глупый ты, дядька! Бери село и правь разумно. Рано ты на покой удалился. Разве место на конюшне такому человеку, как ты? Хоть и седой, а я думаю, можешь ещё жениться, ребеночка завести. Меня вон все толкают: женись да женись! Даже батюшка Настенькин. И родня моя торопит: надо род продолжать…

— Любят тебя все, потому плохого не пожелают. Прожили вы с Анастасией столько, сколько Бог дал, что же теперь поделаешь? Знаешь ты хоть одну женку, что домой от татар вернулась?

— Чего не знаю, того не знаю.

— То-то же! Потому, выходит, без толку её и ждать…

— Ты не сказал, принимаешь ли мой дар?

Лоза поклонился Всеволоду в пояс, а когда выпрямился, стало видно, что какая-то мысль мелькнула в его голове, изменив вдруг прошлые намерения. Будто он подумал: "А вдруг?" И кивнул головой.

— Благодарствую, Всеволод Мстиславич!

И то ли от этой самой нежданной мысли, то ли от щедрости воспитанника своего, распрямился Лоза. Приосанился.

— Таким ты мне больше нравишься, — улыбнулся Всеволод. — Вспоминаю строгого дядьку Лозу… Завтра поутру отправимся твое селение смотреть…

Князь помолчал и добавил:

— Хочу ещё к гадалке заехать. Той, помнишь, что Любомир привозил.

— Как не помнить? — Лоза оживился, пожалуй, излишне горячо, но Всеволод, погруженный в свои мысли, этого не заметил. — С превеликой радостью тебя сопровожу. Вдруг и мне чего-нибудь нагадает?

Выехали они ранним утром августа — князь, Любомир, Лоза и ещё пятеро княжеских дружинников. Холмы располагались не слишком далеко от Лебедяни, но из-за гадалки им пришлось делать крюк.

Прозора в тот день гостей не ждала, и это было странно, потому что обычно их приезд или приход она предчувствовала и успевала приготовиться. Но теперь…

Со вчерашнего дня вдруг стали мучить её воспоминания. Все то, что, как она думала, давно похоронила на самом дне души, всплыло со всеми страшными подробностями.

Татар — или мунгалов — кто их разберет, было немного. Так, небольшой отряд. Но для селения в несколько дворов оказалось больше чем достаточно.

Ничто не предвещало беды, потому и Софья не успела спрятаться с ребятишками в нарочно выкопанном для такого случая подполе.

Она как раз доставала из печи свежий хлеб, когда дверь распахнулась и в светелку ввалились нехристи. Дом Лозы первым привлек их внимание, изукрашенный деревянной резьбой, точно праздничный пряник.

— Карош, жинка, карош! — проговорил один из незваных гостей, хищно оглядывая её статную фигуру.

Софья успела оттолкнуть от себя цеплявшегося за её юбку младшенького сына и шепнуть старшему:

— Спрячьтесь в подпол!

Она сказала так, надеясь, что, пока её выволакивают во двор, о детях никто вспоминать не будет, и она сможет уберечь хоть их. Как бы все ни кончилось, думала она, дети смогут выбраться, а уж добрые люди их в беде не оставят.

Муж Даниил, как обычно, мастерил что-то в небольшой сараюшке подле избы и потому не сразу понял, что на подворье чужие. А когда выглянул наружу и все увидел, схватил первое, что под руку попалось, вилы, да и кинулся на нехристей.

Успел-таки достать одного, да куда ему было против всех? Накинулись, стали саблями рубить. На мгновение Софью из внимания выпустили, и она успела дотянуться до упавших вил. Проткнула ими в аккурат того, который как раз собирался её мужу, как она думала, уже мертвому, голову саблей отрубить. Теперь, выходит, хоть Даниилу жизнь спасла.

Софью тут же ударили саблей в грудь, и уже угасающим сознанием она успела понять: подожгли их избу.

— Дети! — хотела крикнуть она. — Там же дети!

Но язык ей уже не повиновался.

Монголы пришли в дикую ярость оттого, что им сопротивлялись и спалили дотла все их небольшое село. Мужчин убили сразу. Женщин — вначале изнасиловав.

Ее тоже насиловали. Бесчувственную, истекающую кровью. Последний должен был добить уруску.

Почему он этого не сделал, теперь не узнаешь. То ли посчитал, что она, вся в крови, и так умрет. То ли проникся уважением к самоотверженности, с какой она кинулась на защиту мужа… Сплюнул, подтянул штаны и пошел прочь к своему привязанному поодаль коню…

Но бог не дал ей тогда умереть. На счастье Софьи, в том лесу, близ которого притулилось их сельцо, двое монахов собирали лечебные травы.

Взметнувшиеся к небу столбы пламени и дыма привлекли их внимание, но когда божьи люди добрались до места, глазам их предстало лишь дымящееся пепелище. Позже стало известно, что несколько односельчан успели скрыться в лесу.

Монах Агапит потом рассказывал, что Софья застонала, когда он над нею склонился, и все что-то пыталась ему сказать, но лишь беззвучно открывала рот. Она пыталась сказать, что в избе остались дети, но самой избы к тому времени все равно уже не было.

Монахи наскоро соорудили носилки, положили на них раненую и отнесли к небольшому скиту, где оба жили.

Агапит занялся раной Софьи, а второй монах, помоложе, отправился в Лебедянь, чтобы предупредить горожан о нападении татар. Да чтоб прислали людей с лопатами похоронить погибших.

Когда сегодня у её избы спешилось несколько всадников, Прозора поняла, почему вдруг перед нею явились тени прошлого.