Рабыня благородных кровей

Глава двадцать третья. Предчувствие зла

Прозора думала, что будет долго привыкать к забытым уже обязанностям замужней женщины, а оказалось, её ум, как и тело, легко вспомнили былое, словно и не прошло пятнадцати лет разлуки.

Еще она боялась, что пережитое несчастье опять навалится на нее, не давая спать по ночам и мучая кошмарами, но вместо этого стала спать сладко и подолгу, как, кажется, и в юные годы не спала.

Она пыталась склонить Лозу к воспоминаниям, жалобам на несчастную судьбу, но он и слушать не захотел:

— Пятнадцать лет проплакали, хватит! Значит Господу было угодно для чего-то оставить нас в живых. Я хоть гадать и не умею, а предчувствую: ждут ещё нас тяжкие испытания, а все равно жизнь вознаградит за мучения, а также за добрые дела. Вот и станем их делать.

Прозора хоронясь все же погадала на их будущую жизнь. И воск выливала, и бобы раскидывала, и в сырое яйцо вглядывалась. Выходило им зло какое-то. Не только им с Лозой, а многим-многим людям. Во всех её гаданиях будто медленно наползала на Русь огромная черная туча.

— Видать, нехристи опять полезут, — объяснил её гадание Лоза.

— Что же это на свете делается! — запричитала Прозора. — Только жить начали! В городе хоть стены каменные, а у нас? Как нам-то защититься горемычным? Приходи, народ избивай, делай, что хочешь, да?

Село Холмы называлось так потому, что располагалось подле двух небольших холмов. За одним из них текла неглубокая прозрачная речка Сыть, а другой полого спускался к равнине, за которой виднелся лес.

В долине холмчане сеяли рожь, просо, гречиху. Лес славился грибами и ягодами.

Два предыдущих года стояла в этих краях великая засуха. Грибов не было. Ягоды на опушках высыхали, не успев вызреть. Травы, которые обычно летом зеленели и радовали глаз, желтели и скручивались, точно поздней осенью.

Княжеские смерды, не в силах заплатить полюдье (Полюдье разновидность натурального налога.), становились холопами (Холоп крестьянин, попавший в кабалу к феодалу.), и хотя Всеволод не слыл среди людей ни жестоким, ни корыстным, но и он не мог изменить существующих законов — свободные землевладельцы превращались в бесправных рабов.

Теперь холмчане смотрели на своего нового господина с надеждой: если он не станет драть с них семь шкур, то рано или поздно они смогут выплатить закуп (Закуп — небольшой участок земли, инвентарь и деньги на обзаведение хозяйства, которые смерд обязан вернуть.) и опять стать свободными людьми.

Господский дом в Холмах был велик, по мнению Прозоры. Он слишком высоко стоял. Слишком издалека был виден. С некоторых пор она боялась оказаться на виду. Ее все тянуло подальше, пониже, а хоть бы и в землю закопаться! Эту мысль она и высказала мужу.

— В землю? — недоверчиво переспросил Лоза. — В землю?

Он тоже стал задумываться, как обезопасить крестьян и себя с Софьей, если опять, как когда-то, на село нападет враг.

Мужчина-воин, мужчина-ремесленник в нем не хотел смиряться с собственной беззащитностью.

Сегодня Лоза привел в дом какого-то оборванца-холопа. Жалкий с виду человек все кланялся Прозоре да извинялся, что он не хотел идти, чтобы не пугать боярыню своим видом, да боярин заставил.

Речь его, однако, была не по обличью грамотной, и она поняла, что муж нашел человека для исполнения своиего замысла.

— Налей-ка нам, жена, бражки, кваску холодненького, да поесть что-нибудь… да чего я тебя учу? Сама знаешь…

Прозора своим новым положением не кичилась, хотя успела привыкнуть к тому, что и челядь, и смерды называют её «матушка».

Наедине с мужем она над этим посмеивалась, но что поделаешь, князь подарил им не только землю, но и судьбу живущих на ней людей.

Так вот, сидел её муж за столом с холопом по прозвищу Головач и беседовал, как равный с равным.

Несмотря на лохмотья, униженное, смиренное выражение лица — а Прозору трудно было обмануть одним внешним видом, — холоп не мог спрятать высокий благородный лоб, умные, живые глаза.

Она могла, не гадая, сказать, что такие, как Головач, хорошо разбираются в вещах, другим людям неведомых, понимают язык зверей, ход небесных светил, но в обыденной жизни зачастую просты и наивны, как дети.

Дворовые рассказывали ей, что Головач выбрал себе в жены девку не только самую бедную, но и самую ленивую, неумеху и грязнулю. Она только и сумела, что нарожать ему одного за другим семерых детей.

Муж её, всегда обходившийся немногим, был ошеломлен таким безудержным прибавлением семейства и, конечно, не успевал поворачиваться, чтобы их всех прокормить.

Работать Головач умел куда лучше головой, чем руками, и оттого среди крестьян считался человеком негодящим, как говорится, без царя в голове.

Вскоре за долги Головача лишили дома, земли, и теперь его семья ютилась в наспех вырытой землянке, не имея порой и куска хлеба, чтобы накормить своих вечно голодных детей. При всем этом жена Головача никак не могла быть ему опорой, потому что от вечного недоедания, криков детей сделалась сварливой, злобной женщиной, проклинающей своего неладного мужа. Встречала она Головача всегда одним вопросом:

— Принес?

И если он ничего не приносил, то получал возможность в полной мере насладиться темной стороной своей семейной жизни, тем более, что светлой у него и не было. А с некоторых пор он боялся вообще притрагиваться к жене как к женщине, чтобы не вызвать немедленного появления на свет ещё одного голодного, кричащего ребенка…

Прозора, живущая теперь интересами мужа, в один прекрасный день появилась у землянки, где жила несчастная семья. Жену Головача никто в селе давно не звал по имени или по прозвищу мужа, только — Неумеха. Она и сама так к нему привыкла, что охотно откликалась.

Возле землянки копошились двое детей — остальные, постарше, убежали куда-то — малыш, едва ковылявший на тонких ножках, и грудной младенец, который как раз тщетно терзал материнскую грудь в поисках хоть капли молока.

Сама мать была так грязна и неубрана, что даже у видавшей виды Прозоры засвербело в носу, когда подле женщины-замарашки она попыталась вздохнуть поглубже.

Прозора пришла не с пустыми руками. Она нашла в своих владениях домик, который прежде занимала старушка, что помаленьку лечила народ Холмов отварами трав и молитвами, когда те нуждались в лечении.

Недавно старушка умерла, и по причине отсутствия у неё родственников её домик, небольшой, но очень чистенький, отошел во владение князя, то есть стал собственностью Лозы.

Просто так отдать его семейству Головача Прозора не хотела. Неумеха в момент превратила бы избу в подобие землянки. С такими, как эта женщина, лентяйками у новой госпожи разговор был особый — они должны бояться. Потому Прозора и решила показать себя властной, жестокой и короткой на расправу.

Вообще село Холмы считалось зажиточным. Смерды в основном были свободными и, кроме семей двух холопов, исправно платили полюдье.

Когда Прозора заглянула в глаза Неумехи и увидела там лишь пустое бессмысленное выражение, она побоялась, что той уже ничем не поможешь. Но решила попробовать.

— И долго ты собираешься так жить? — строго спросила она сидящую на земле женщину.

Та растерянно вскочила.

— Дак… это… муж работать не хочет!

— А ты что делаешь?

— Дак… это… дети же!

— Слушай меня внимательно. Я тебе помогу. Ты получишь еду, одежду, дом, а через три дня я тебя навещу и посмотрю: если дети будут голодные, неумытые, если у тебя в доме будет грязно, тебя высекут плетьми перед всеми сельчанами. Если ты опять не исправишься, я отправлю тебя в монастырь, а детей отдам в другие семьи — кто возьмет. Мужу твоему я подберу другую женщину. Посноровистей. Поняла?

— Дак я же… не умею! — вдруг вымолвила непослушными губами Неумеха и разрыдалась.

— Но ты и не хочешь учиться! Зачем тогда замуж шла? Или сразу в монастырь пойдешь?

— Не хочу в монастырь!

— Тогда учись. Другого выхода у тебя нет. Для начала пришлю тебе свою челядинку — она тебя поучит. Или с людьми по-людски живи, или в келье отдельно от людей век доживай!

Неумеха моргнула внезапно ожившими глазами. Кажется, она поверила, что Прозора не шутит. Ей и самой, наверное, надоело существовать будто в кошмарном сне, от которого некому было её пробудить…

Дома муж Прозоры строгал для жены новое веретено. Госпожа не чуралась работы, в которой сама была искусница. Ее волновало другое.

— Что ты скрываешь от меня, мил друг? — попеняла она мужу.

— Скрываю, — согласился он, — потому что говорить рано. Я ещё не все продумал. Решил лишь к напасти, которую ты напророчила, загодя приготовиться…

— Боишься, я сглазить могу?

— Что ты, женушка, и в мыслях не держал!

— Немедля признавайся! — нарочито строго прикрикнула на него Прозора. — А то дождешься, нашлю на тебя порчу…

— А что со мной тогда случится?

— А то, что в опочивальне рядом со мной бревном лежать станешь, лукаво ответила Прозора.

— Неужто ты и себя не пожалеешь?

— Охальник! — покачала головой женщина. — Ничем-то тебя не испугаешь.

И добавила уже без улыбки:

— Ты привык жить один. Как и я сама. Но теперь ты решил жить вместе со мной. Как прежде. А прежде мы друг от друга ничего не скрывали. Я не хочу к другому привыкать. Знаешь ведь, и от женщины может быть польза.

Он помедлил и со вздохом потер мочку уха. Так и не избавился от былой привычки в минуту размышлений за ухо хвататься.

— Эх, Софьюшка, как говорится, на небо крыл нет, а в землю путь близок… Но то люди про смерть говорят, а я — про жизнь.

— Живыми в землю? — удивилась Прозора.

— Не в землю, а под землю. Хочу по-своему упредить напасть, под землею соорудить город. И чтобы вход в него был тайный, чужим неведомый. Как опасность углядим, так вместе с селянами в него уйдем.

— И ты думаешь, враг об этом не догадается?

— Не должен. Где это прежде видано, чтобы народ под землею прятался?

— Али ты один умный?

— Умный, не умный, а такого прежде не слыхивал. Тут мы с Головачом прикинули, где сделать два-три тайных лаза, а где дырки для воздуха пробить, чтобы не задохнуться.

— А коли земля обвалится да всех заживо погребет?

Лоза с досадой посмотрел на жену.

— Для чего же мы думу думаем? Чтоб не подобно червякам под землю залезть, а чтоб это неопасно было. Головач рассказывал, люди в горах руду добывают и не то что землю, камень пробивают. Пещеры делают, ходы длинные… Обвалится! Ты бы Головача послушала. Обвалится! Подпорки поставим. Русский мужик — умный. Головач надумал наружу вроде как трубы сделать, для воздуха, и скрыть их под пни старые. А один ход прорыть подалее, чтобы в случае чего из нашего подземного города прямо в лес выйти. Головач…

— Головач! Головач! — вздохнула Прозора. — Был бы он бабой, неладное бы подумала…

Ворчала Прозора по-бабьи вслух, а умом понимала: то, что задумал муж, дело верное. Крепость для обороны им не построить. Да и сколько простоит в осаде такая крепость? Малому люду одна дорога — получше спрятаться. А из такой норы и ворога доставать сподручнее. День за днем. Известно ведь: блоха маленькая, а кусает больно!