Рабыня благородных кровей

Глава тридцать шестая. Перед выбором

Ингрид лежала обнаженная на деревянном столе в предбаннике, и Прозора чуткими пальцами прощупывала низ её живота.

— Похоже, княгинюшка, однажды тебе пришлось как следует померзнуть!

— И не однажды, — со вздохом проговорила та.

— Вряд ли Арсений так же тебя осматривал.

— Нет, — жарко покраснела Ингрид и, помявшись, добавила: — Не так тщательно. Князь Всеволод присутствовал. Не велел по-другому.

— Не велел! — поцокала языком Прозора. — Зачем тогда врача звал? Ежели лекарям такие препоны ставить…

Она опомнилась и замолчала: Ингрид-то тут при чем? Она сполоснула руки в настое ромашки.

— А прости за вопрос, княгиня, как у тебя со Всеволодом происходит соитие?

— Что?! — Ингрид не верила своим ушам; в одно мгновение проснулась в ней надменная госпожа, разгневанная неучтивостью холопки. — Да как ты смеешь, лекарка, княгиню о таком спрашивать?!

— Потому и смею, — усмехнулась Прозора, нисколько не обидевшись, — что я, как ты сама сказала, лекарка, а не просто кумушка любопытная. Потому, что ежели хочешь понести, надо тебе во время оного на живот перевернуться да на колени встать…

— Уподобиться собакам?! — ахнула Ингрид.

— Достойная пара Всеволоду, — буркнула знахарка. — Загиб у тебя внутри, поняла? Семя иначе в тебя не попадет… Да что я тебе объясняю! Слово сказано, а ты как знаешь!

— Погоди, Прозора, — заторопилась Ингрид, сразу превращаясь в растерянную девчонку. — Но я… но мне… как же я осмелюсь такое Всеволоду сказать?

— Но ведь это такая небольшая плата за счастье иметь ребенка!

— А я все равно не смогу! — улыбка Ингрид стала и вовсе жалобной.

— Хорошо, я поговорю с ним сама, — сжалилась Прозора.

Чего вдруг она разозлилась на глупую девчонку? Разве она одна такая? Небось, под венец шла, не знала, откуда дети берутся. Да и разве не внушает церковь, что люди совокупляются только для зачатия детей? Что испытывать во время соития наслаждение — грех? А уж коли страсти отдался — вовек не замолишь!

Только кому она может направить свое негодование? Как говорится, не нами придумано. Кто её в таком поддержит, кроме мужа, да и то лишь в ночной беседе?.. Потому, наверное, она на князя и напала.

— Ты, княже, с дворовыми девками тешишься так же, как с женой?

Всеволод опешил и посмотрел на нее, как на помешанную.

— Разве ж такое допустимо? С женой — как от века положено, а с девкой можно… всяко-разно. Кое-что слышали, люди в Турции да в Греции бывали, поведали…

— А что ты скажешь, если я посоветую тебе, для зачатия ребенка, и с женой… всяко-разно?

— Ты не шутки вздумала со мной шутить?!

Князь вгляделся в её глаза, подозревая розыгрыш.

— Ничуть!

Всеволод удивился. Еще ни одна женщина не говорила с ним так открыто о сокровенном. А если бы вздумала говорить, князь иначе как бесстыжей её бы не назвал.

— Думаю, смогу, ежели ничего другого от меня не потребуется.

— Не потребуется, — сухо проговорила Прозора. — Я что могла, сделала, теперь дело за тобой.

Князь с княгиней, слегка сконфуженные, отбыли домой, а Прозора вернулась к больному, которого оставила на Неумеху.

Та как раз закончила разминать спину Любомиру и надевала на него железный панцирь.

— Иди, разомнись! — она ласково подтолкнула юношу к двери.

— Разомнись! — проворчал тот. — На перекладине, что ли, висеть?

— На ней, родимой, на ней! — кивнула Прозора, присаживаясь у «лечебного» стола; она вдруг почувствовала, что смертельно устала.

Неумеха, в отличие от нее, наоборот выглядела излишне оживленной. Наверняка она собиралась сказать хозяйке нечто, распиравшее её своей важностью. Но Прозора её ничем не поощряла, и женщина покорно молчала, лишь взволнованно потирая руки.

— Давай уж, говори, коль невтерпеж! — сжалилась та.

Неумеха взяла её руки в свои и начала тщательно разминать пальцы. Неожиданно знахарка почувствовала облегчение.

— Где ты этому научилась? — нарочито строго спросила она.

Неумеха побледнела.

— Не вели казнить, матушка! Давеча пыль вытирала, там, где твои свитки лежат, ну и…

Прозора потрепала её по голове.

— Я не сержусь. Я даже рада, что ошиблась в тебе, думала, вовсе никчемушная женщина…

И, глядя в глаза просиявшей Неумехе, добавила:

— Лечить людей — труд великий. Не всякий может брать на свои плечи чужую боль. Потому и считается, что лечить могут только мужчины…

— Но ведь ты лечишь!

— Так за то меня прозывают то ведьмой, то колдуньей… А нет-нет, горлопан находится, гнев людей против тебя направляет. Придут, да и сожгут тебя вместе с избой…

Неумеха перекрестилась.

— Пронеси, господи!

— Напугала я тебя?

— Ну ежели подумать, всякое дело может бедой обернуться… Женщины вот при родах помирают, что ж теперь, и не рожать вовсе?

— Ты будто что сказать хотела?

— Хотела, матушка… Он поддается!

— Кто, Любомир?

— Горб его поддается! Сперва такой твердый был, как булыжник. Мнешь его, мнешь — ничего! А ныне спина как бы отзывается. Мол, нравится мне это, наберитесь терпения…

— Так тебе спина и сказала?

Неумеха опустила глаза.

— Ты надо мной смеешься, а я чую, Любомиру легче стало. Только он молчит, все ещё не верит. — Она помолчала и выдохнула: — Мы ведь горб ему промерили?

— Вестимо. И что?

— А то, что его спина как бы длиннее стала, а сам горб меньше.

— Ты Любомиру об этом говорила?

— Нет.

— И помалкивай. Еще посмотрим. Хуже всего — зря обнадеживать.

— И еще, матушка-боярыня, домой я сбегаю, ребятишек покормлю.

— Сбегай. Ежели тебе трудно, ты скажи, я ведь не неволю.

Шагнувшая было к двери Неумеха застыла на месте.

— Не могу не приходить. Я давеча Пресвятой Богородице молилась, так голос мне был.

— Голос?

— Голос! И сказал он мне: отныне, Неумеха, дело твое — хвори людские лечить.

— Ой, врешь ты, девка, — улыбнулась Прозора. — Да не гоню я тебя. Беги, корми своих ребятишек. И возвращайся. Я теперь, пожалуй, без помощницы и не смогу.

— Я — мигом!

Неумеха и вправду побежала, а Прозора положила голову на руки и незаметно для себя заснула. Среди бела дня!

Наверное, в Холмы как раз спустился ненадолго языческий бог сна, потому что присевший под яблоней Любомир тоже нечаянно заснул. Скорее от усталости. Сидел себе, думал, да и провалился в сон. Совсем замучили его бабы своим лечением!

Нет, он не жалуется. Знахарка пока ни в чем его не обманула. Сказала, будет трудно. Так и есть. Обещала — будет больно. Если бы ещё поклялась, что его муки не напрасны… Не обещала. Теперь остается лишь ждать да надеяться. На чудо или на самого себя?