Рабыня благородных кровей

Глава тридцать вторая. Надежное средство?

Всеволод терпеливо ждал, когда его вторая жена забеременеет, но проходили дни, а семя князя никак не хотело завязываться в лоне бывшей литовской княжны.

"Слишком холодно было в отцовском замке! — с горечью размышляла Ингрид. — Все, что делает женщину матерью, во мне, наверное, вымерзло".

Но князь Всеволод был не из тех, кто смиряется с неудачей. Потому он опять подумал о Прозоре.

О ней в Лебедяни болтали всякое. Объявилась спустя пятнадцать лет, когда её давно считали мертвой.

— Да та ли это Софья? — судачили кумушки. — Разве не сгорела она в избе с малолетними детьми? Кто поверит, что она и Прозора — одно лицо? Не чародейка ли, что навела на Лозу затмение? Да и тиуну, небось, она дорогу отвела. Побывал Грек в какой-нибудь чаще дремучей, а казалось, что в Холмах.

— Зачем же ей такое колдовство? — сомневались недоверчивые. — Какой у неё интерес тиуна с толку сбивать.

— Ведьмы свой интерес имеют, любому пакость сделать. Кому ни попадя! Просто так!

Правда, в таких рассуждениях имелся недостаток: епископ Нифонт приезжал в Холмы с чудотворной иконой, от которой нечистая сила прочь бежит.

Прозора же к Нифонту под благословение подошла вместе со всеми, крест целовала и на саму чудотворную крестилась.

Князь от этих разговоров почувствовал смятение и прежь поговорил с врачом Арсением. Тот сказал:

— Я нахожу твою жену здоровой и к деторождению способной.

— В чем же тогда дело?

— То мне неведомо, — покачал головой арамейский врач. — Есть ещё в природе тайны, медицине неоткрытые. В Индии я видел людей, которые много дней проводят без пищи и воды. Лежат на досках, утыканных гвоздями, ходят по раскаленным угольям…

Арсений с князем сидели в людской и пили холодный квас — на дворе стояла жара.

— Раз ты, Арсений, говоришь, что медицина знает не все, то не посоветуешь ли отвезти Ингрид к знахарке? Али сие напрасно?

— Я встречал знахарей, коим удавалось то, чего не могли врачи.

— А не знаешь, почему так бывает?

— До недавнего времени я о том не задумывался. Но одна знахарка объяснила мне, что порой болезнь человека гнездится не в теле, а в его душе…

— И ты поверил ей?

— Как не поверить, — развеселился отчего-то Арсений, — ежели об этом ещё врачи древности в своих трактатах упоминали.

— Ты будто восхищаешься ею? — удивился Всеволод.

— Необыкновенная женщина. И гордая. Я хотел на ней жениться, да она не согласилась. Эх, ежели б не её муж, уговорил бы!

— Уж не об одной и той же промеж нас речь? — лукаво заметил князь. — Я о Прозоре говорю, жене Лозы. Рассказывали, татары спалили её в избе вместе с детишками, а она, вишь, объявилась. Люди её чародейкой зовут, вот и мне боязно… А насчет женитьбы ты, братец, загнул! Она ж немолодая. Вон девок сколько, только кликни…

— Я и сам немолод, — вздохнул Арсений. — Что же касается чародейства, так не бойся. Прозора нарочно сих слухов не опровергает. Людям легче в чародейство поверить, чем в то, что женщина может быть хорошим врачом…

Послали в Холмы отрока предупредить, что князь с княгиней собираются Прозору навестить, но ни её, ни Лозы в селе не оказалось. Дворяне уехали на ярмарку в Лебедянь.

Теперь Всеволод повелел отрокам отыскать в городе супругов. Нашли Прозору выходящей со двора боярина Астаха, а Лоза в княжеских палатах сам объявился…

На ярмарке Прозора столкнулась с женой Астаха боярыней Агафьей, которая в сопровождении челяди собственноручно выбирала припасы для кухни.

Прозора ей поклонилась со всем почтением. Та ей обрадовалась. В отличие от других бояр, Агафья не была гордячкой, да и знахарка ей нравилась.

— Как Любомир, здоров ли? Что-то давеча он мне тревожно приснился. Ровно сумерки у него на душе…

— Какие там сумерки, Софья, — вздохнула боярыня, — черная ночь! Совсем загоревал, загрустил. Не ест, не пьет…

Боярыня Агафья прижала вышитый плат ко все ещё красивым зеленым глазам, которые будто не подходили к её круглому румяному лицу, вздернутому короткому носу и рыжим бровям.

— Может, ему девушка какая приглянулась?

Боярыня тревожно глянула на неё поверх платка.

— Откуда знаешь?

— Не бойся, не ворожила, трудно ли догадаться, дело-то молодое.

— Уж как и приглянулась! — опять тяжело вздохнула Агафья. — Вовсе обеспамятел. Девка — ничего не скажу — и красивая, и статная, и роду хорошего, да разве ж такая за горбуна пойдет?.. Из бедной семьи, но гордая… Михаил мой уж предлагал: давай возьмем без приданого, да и отцу-матери денег дадим. У них ещё четверо дочерей, всех замуж отдавать надо…

— А что Любомир?

— И слушать не хочет. Мол, только последний тать девичью любовь покупает… Может, поговорила бы с ним?

Агафья посмотрела на Прозору с надеждой. Та задумалась.

— Не зря ли я тогда не попробовала, когда сынка твоего в первый раз увидела? Побоялась надежду зря давать. Хорошо, вышло бы, а ежели нет? Так-то он со своим несчастьем смирился…

— Да о чем ты? — забеспокоилась боярыня.

— О том, что в древности были врачи, что горб у людей спрямляли. Я сама о том читала.

— И ты знаешь, как?

— Знать-то знаю, да самой делать этого не приходилось. Как же я могла бы на такое решиться?

— Голубушка! — Агафья схватила её за руку. — Так ты на Любомире и попробуй! Любые деньги заплачу. У меня ещё из приданого кое-что осталось. Одно жемчужное ожерелье дороже, чем ваши Холмы…

— Да разве о деньгах речь? — рассердилась Прозора. — Толкую же тебе: может не получиться! Зазря только парнишку обнадежим. Такое лечение — муки немалые…

— "Парнишку", — вздохнула Агафья, — в его возрасте у Игоря, третьего моего, уже у самого сынок бегал.

— Вот видишь, стало быть, позвонки закостенели…

— Не хочу я твоих мудреных слов даже слышать! — боярыня Агафья выпрямилась и сурово посмотрела на Прозору, так, что та сразу поняла: Михаил Астах полюбил когда-то Агафью не только за красивые глаза. — Мой Любомир — вьюнош сильный. Это он только перед любовью ослабел, дак она и зрелых мужей силы лишает… Ты ему так и скажешь: надежды мало, лечение тяжелое. Может случиться, напрасно муки перетерпишь. Пусть сам решает.

— Господи, Агафья, на что ты меня толкаешь? — растерянно пробормотала Прозора.

— Ежели я буду знать, что могла для сына что-то сделать и не сделала, век себе этого не прощу. Тебе тоже тяжко придется, но ты сама этот крест нести взялась!

И добавила уже помягче:

— Вылечи сына моего, Софья! До гроба услуги твоей не забуду.

— Имею ли я право… — начала было Прозора и осеклась под взглядом боярыни.

Право! Что-то она на старости лет осторожничать стала. О праве вспомнила. Скольких людей лечила, о праве вспоминала?

Нашла в ремесленном ряду мужа — какой-то он особый нож для себя приискал и сообщила, что к боярам Астахам их приглашают.

— Ты иди, — отозвался Лоза, все ещё разглядывая товар, — а я к князю зайду, долгонько не видались. К Астахам за тобой и заеду…

К вечеру повозка Лозы остановилась у дома Астаха, и из неё выскочил княжеский отрок.

— Князь его отправил к тебе, с поручением, — кивнул Лоза жене, ничуть не удивляясь, что в его повозку стали грузить вещи Любомира и тот стал присаживаться рядом.

— К вам в гости еду, дядька Лоза, — сообщил он.

— Мы гостям рады, — отозвался тот.

А между тем княжеский отрок сообщал Прозоре:

— Князь Всеволод передал, завтра он с княгиней тебя навестить собирается…

— Скажи князю, нынче никак не могу, занята, пускай через седьмицу (Седьмица — неделя (старорус.).) приезжает.

— Ты кому отказываешь, князю? — от волнения отрок даже взвизгнул.

— Такое дело, милок, — рассеянно проговорила знахарка, — не то что князю, архангелу Гавриилу откажешь. Ты передай, он поймет!

Села в повозку и кивнула мужу:

— Трогай!

Отрок так и остался стоять на дороге с открытым ртом.