Рабыня благородных кровей

Глава сорок шестая. Военные хитрости

Странная процессия приближалась к Лебедяни. Сидевший на белом коне, сам весь в черном, впереди ехал человек, похожий на кого угодно: на норманна, на викинга, но только не на одного из монгольских воинов, которые его сопровождали.

Когда воины подъехали к городу на расстояние полета стрелы, странный всадник вытащил большой белый платок и теперь размахивал им, предупреждая: едут послы.

Однако русские ворота открывать не спешили, потому всадникам пришлось остановиться перед рвом и осуществлять переговоры, крича во всю глотку.

— Варвары! — презрительно проговорил Литвин, понизив голос. — Они даже не знают, что такое страна, управляемая одним королем. Здесь каждый защищает свой огород, вместо того чтобы объединяться!

— Мы хотим говорить с князем Всеволодом! — крикнул он.

А в это время князь, стоя за выступом стены, возбужденно переговаривался с воеводой Астахом. Посольство монголов прибыло так вовремя! Его как раз можно было использовать в задумке воеводы: вызвать монголов на бой, подраться, а когда они побегут, для виду кинуться следом, уводя их от стен города.

— Все надо будет делать быстро, — напутствовал Астах. — Эти желтолицые собаки сами любят заманивать в засаду. Биться один на один они обычно не хотят. С собой надо взять самых выдержанных, чтобы погоней не увлеклись и от стен города не ушли далеко. В это время оставшиеся в городе дружинники смогут спокойно поджечь деревья, которыми уже переполнен ров. Вон, нехристи подтащили ближе свои тараны…

— А дозволь, княже, судьбу испытать, да пороки эти поджечь, — не выдержав, вмешался в разговор Глина.

— Поджечь стенобитные орудия? — оборотился к нему Всеволод. — Погляди, у каждого из них — по десятку басурман!

— Мы выедем из города вместе с тобой, — рассказал свою задумку Глина, — а когда вы станете сражаться с мунгалами, быстро повернем и помчимся к орудиям. Главное, факелы приготовить так, чтобы их немедленно зажечь… Людей мне много не понадобится: трое лучников — дорогу нам прокладывать, ещё двое повезут сосуды с горючей водой, а двое — орудия поджигать станут. Ну, и кого побойчей мне на подмогу дашь — пусть рубит нехристей, которые мешать нам попытаются.

— И мне дозволь, батюшка князь, Глине помочь!

Любомир. Всеволод глянул в его умоляющие глаза. Не дай бог, с парнем что случится, вся астаховская родня взбунтуется. Скажут, в отместку Настасьиного брата на смерть послал. Хорошо, хоть его отец рядом…

— Погодь! — махнул ему, ибо как раз в это время этот самый то ли рыцарь, то ли какой другой перебежчик стал звать его для разговора.

— Я — князь Всеволод.

— Ты узнаешь меня, княже?

— Литвин! — вглядевшись, крикнул Всеволод. — Убийца и лазутчик рыцарский!

— Вчера рыцарский, сегодня, вишь, монгольский.

— Нашел чем хвастаться! — нахмурился князь. — Без корня и полынь не растет, а тебе, значит, хоть в Орде, да в добре? Где ни жить, лишь бы сыту быть?

Настала очередь раздражаться Литвину, ибо разговор сворачивал совсем не в ту сторону, в какую ему хотелось.

— Когда мы возьмем ваш вшивый городишко, — пробормотал он злобно, — я сам вырву твой язык и скормлю его собакам!

Но для ушей князя он прокричал совсем другое:

— Не вы ли, русские, говорите: на что с тем дружиться, кто охоч браниться!

— Ты прав: чем ругаться, лучше собраться да подраться! Говори, что тебе надо, а то — езжай подобру-поздорову. Недосуг мне!

— Что ж это за дело — сидеть за высокой стеной? Ты в чистом поле удаль покажи.

— Никак ты меня на бой вызываешь? — развеселился Всеволод.

— Не я, а вот этот монгольский джигит! — Литвин положил руку на плечо одного из своих сопровождающих. — Он зовет тебя в поле сражаться.

— Не поддавайся, князь-батюшка, — сквозь зубы проговорил ему Астах. Ловушка это.

— Как я могу вызов не принять? — поджал губы Всеволод. — Гляди-ка, их совсем немного, а джигит ихний вовсе богатырем не смотрится!

А пока они так переговаривались, черный рыцарь все мял в руках белый плат, все складывал его так да этак, но никто не придал этому значения.

— Я согласен! — крикнул Всеволод.

По губам Литвина скользнула торжествующая улыбка.

Когда монгольские всадники подъехали ко рву, Анастасия была внизу с боярыней Милонегой и… княгиней Ингрид — женщины прикидывали, на сколько дней осады хватит запаса продуктов в городе?

— Дружинники и вои, — говорила им Милонега, — костьми лягут, чтобы нехристя в город не допустить, а мы должны позаботиться, чтобы наши отцы, мужья и братья не голодали…

Напрасно старался князь оградить Ингрид от слухов, а тем более от встречи с Анастасией: чему бывать, того не миновать!

О том, что в Лебедянь вернулась первая жена князя, Ингрид узнала в тот же день, то есть раньше самого Всеволода.

После гибели Свенки у неё в услужении была холопка по прозвищу Лукавка. Девка огненная, на ногу быстрая. С людьми она сходилась легко и могла в момент разговорить самого неразговорчивого.

Она и примчалась к госпоже заполошная, как только ей рассказали про верблюда, на котором в город приехала дочка Астаха с двумя малолетними детьми.

Ингрид сразу поняла, о ком речь. Она подозревала, что Всеволод первую жену не забыл и тут же начнет искать с нею встречи.

Но что она могла поделать? Как этому помешать? Выслушав холопку, Ингрид приняла равнодушный вид и лишь спросила:

— Красивая она?

Хоть Лукавка и казалась порой глуповатой, на самом деле княгиню она жалела и её напускное равнодушие поняла. И сделала вид, что ему поверила.

— Ничуточки она не красива! Настька эта и ране белокожей не была, а ноне в степи своей почернела, точно арапка! Одни глаза на лице!

Сегодня, украдкой разглядывая Анастасию, княгиня убедилась: Лукавка таки слукавила! Несомненно, та, что недавно владела сердцем князя, красива.

Полноте, да прошло ли у него это? Ингрид сама же себе и ответила:

— Прошло!

Ибо она понесла. И Всеволод рад этому безмерно, и дом бывшей жены он более не посещает — о том, что он у Астахов был, Ингрид тоже узнала. Только его это воля или Анастасии? С горечью подумала, что, наверное, ее!

Но почувствовала к своей сопернице благодарность. Она не стала требовать своего — разве и её с Всеволодом не венчала церковь? Разве не могли бы признать его брак с Ингрид неправым?!

Но не время было женщинам, у одной из которых в руках нити власти, а у другой — уважение и вера в её счастливую судьбу, ссориться между собой.

Чего-то они друг в друге поняли, эти две княжеские жены, и если не стали подругами, то смогли относиться друг к другу достойно.

А наверху, на стене, князь Всеволод разглядывал того, кто, по словам Литвина, хотел сразиться с ним в чистом поле.

Сам рыцарь намеренно красовался перед лебедянами: поднимал на дыбы коня, заставлял того крутиться на месте, а монгол сидел на коне подобно изваянию.

Даже отсюда было видно, что он молод, не старше Всеволода, и, в отличие от многих своих соратников, одет чисто и опрятно. На нем не было ничего, расшитого золотом, никаких висюлек и амулетов — ничего лишнего, как и надлежит настоящему воину.

А ещё монгол был красив. Князю на миг показался знакомым его лик. Но его точно не было в отряде, который напал на дружину князя в тот день, когда похитили Анастасию.

Вот почему монгол вызывал у князя раздражение! Если среди нехристей встречаются такие красавцы, понятно, почему Анастасия захотела выйти замуж за одного из них.

Всеволод сошел вниз и отдал наказ воеводе:

— Следи, чтобы монголы внутрь не кинулись, когда ворота станем открывать. Ежели со мной что случится, останешься за меня.

Однако спокойно уйти ему не дали. Любомир заступил князю дорогу, решив, что лучше пусть его разгневает, но своего добьется.

Всеволод хотел юношу оттолкнуть, но вспомнил, что сам он участвовал в сражении, когда ему едва шестнадцать сравнялось. И ещё он помнил, как так же умолял глазами собравшегося в поход отца Мстислава, чтобы тот взял его с собой.

Любомиру приходилось похуже, Всеволод знал это наверняка. Привыкшие видеть перед собой горбуна, калеку, все относились к нему по привычке с состраданием, уберегая от всяческих опасностей. Боялись, что горб вернется?

И он, Всеволод, кажется, единственный, кто может помочь своему юному другу, который согласен лучше умереть, чем жить подобно калеке, не будучи таковым. Он исподволь глянул на Астаха-старшего. Тот едва заметно кивнул, мол, отпусти!

И Всеволод сказал:

— Бери коня. Пойдешь с Глиной. Да не медли. Вон Сметюха уж ворота открывает.

И с улыбкой посмотрел вслед ринувшемуся к коню, совершенно счастливому Любомиру.

Князь уже подходил к своему коню, когда, откуда ни возьмись, ему на шею кинулась Ингрид. И в судорожном порыве так крепко его обхватила, что князь едва разжал её казавшиеся такими хрупкими руки.

— Успокойся, душенька, — сказал он нежно. — Тебе вредно так волноваться.

Он не заметил, как потихоньку отошла в сторону Анастасия, до того стоявшая рядом с его женой.

Молодая мусульманка, не отрекшаяся от христианской религии, законная жена двух мужей, поднималась на городскую стену, и душа её рыдала. Не от ревности. От зависти. Как хотелось бы и ей, вот так же, горлицей, броситься на грудь любимому, рассказать ему все, о чем думала долгими одинокими ночами. Показать детей, которых в последнее время и сама мало видела, доверив нянькам и кормилицам.

Она глянула вниз — как раз открывали городские ворота, — а потом по другую сторону от рва с водой, где в ожидании гарцевала небольшая группа всадников.

Сначала её внимание привлек человек, резко выделявшийся среди остальных. Он был весь в черном и явно не походил ни на монголов, ни на татар, в то время как именно они его окружали.

Но нет, этого не могло быть! Силы в момент оставили её, так что Анастасии пришлось ухватиться за выступающий край стены. Это же… это Аваджи!

Сердце её белым лебедем рванулось со стены вслед за скачущим мужем. Вот оно, то самое страшное видение, в котором князь Всеволод побеждает, сбросив Аваджи с коня.

Она судорожно обхватила себя руками и покачнулась.

— Боярыня, что с тобой? — услышала она взволнованный голос Ингрид, которая тоже поднялась наверх и теперь не спускала взгляда со всадников. Ты же белая как смерть!

— Там, — Анастасия задыхалась, не в силах вымолвить. — Там мой муж!

Княгиня проследила за её указующим перстом и горько усмехнулась.

— Ты говоришь о князе Всеволоде?

— Нет, вон тот, в монгольской одежде и кожаном шлеме. Мой Аваджи!

Ингрид поспешно закрыла собой Анастасию, чтобы стоящие на стене дружинники не слышали её неосторожных слов.