Раненые

ГЛАВА 12 ХАНТЕР

Что-то мягкое нежно прижимается к моей не раненной стороне, пробуждая меня от неглубокого сна. Я вдыхаю запах чистых волос, мыла, женственности. Рания. Я обнимаю ее. Боже, она в моей постели. Сейчас она так соблазнительна, хотя я не думаю, что она об этом догадывается.

В последнюю очередь меня сейчас волнует простреливающая боль. Я хочу лишь повернуться, прижать Ранию к кровати, целовать ее, пока она не потеряет способность дышать, и исследовать ее роскошное тело пальцами и ртом.

Не могу. Только не после того, через что ей пришлось пройти. Пытаюсь довольствоваться тем, что держу ее в своих руках. Она теплая и нежная. Во сне Рания издает звук, низкий удовлетворенный стон, родившийся в гортани; она двигается ближе ко мне, зарываясь в простыни так, будто не может приблизиться ко мне достаточно близко. Я открываю глаза и смотрю, как она спит и как луна проливает свет на ее кожу.

Ее рубашка сбилась под грудью, а привычная мини-юбка задралась на бедрах. Так много кожи напоказ. Я вдыхаю настолько глубоко, насколько мне могут позволить сломанные ребра, призывая самообладание.

Черт.

Рука меня предает, она скользит по ее плечу, вниз по спине, а потом по обнаженной коже над юбкой. Это довольно невинное, украденное прикосновение — всего лишь ее спина, но мне уже жестоко хочется большего. Мне нужна кожа, тепло, прикосновение.

Рания снова двигается, одна ее длинная нога скользит выше и накрывает мою. Проклятье. Теперь ее юбка так съехала, что попка полностью открыта. Я крепко жмурюсь, работая над самоконтролем. Самоконтролем. Руки при себе, придурок.

Я слаб. Ничего не могу с собой поделать. Она так чертовски прекрасна и, несмотря на свою профессию, невероятно невинна. Очевидно, она никогда не знала любви, никогда не знала привязанности. У нее никогда не было любовника, никогда не было мужчины. Сомневаюсь, что она хоть раз испытывала оргазм.

Почему я, черт возьми, думаю про ее оргазмы? Это не поможет. Не поможет. Черт. Теперь это изображение укрепилось в моей голове: Рания надо мной, волосы разметались, словно золотой нимб, карие глаза горят, блестят от удовольствия, бисеринки пота скапливаются у ее великолепной груди, руки сжимают бедра, пока она объезжает меня. Откинув голову, Рания стонет неподдельными беспомощными стонами чистейшего удовольствия.

Я изо всех сил зажмуриваюсь, а потом открываю глаза, чтобы изгнать этот образ. Обхватываю заднюю часть ее бедра чуть выше колена. Еще выше. Ее кожа похожа на атлас, мягкая и теплая. Она мягко стонет и извивается рядом со мной, когда я двигаюсь еще выше к складочке под ее упругой задницей.

Ох, Господи. Боже мой. Зачем я так себя мучаю? Я такой придурок. Ласкаю девушку во сне.

В поисках воли вести себя как мужчина, а не как похотливый ублюдок, я закрываю глаза.

И вдруг осознаю. Ее дыхание. Это больше не мягкое сопение, вдохи и выдохи, ритмичные и глубокие. Я опасливо опускаю взгляд, и, конечно же, ее блестящие в лунном свете глаза открыты.

Она ничего не говорит. Не отодвигается и не уварачивается от прикосновения. Она просто застывает, уставившись на меня и едва дыша. Будто бы в любую секунду может сбежать. И это с огромной силой напоминает мне поход в лес в морозное январское утро сразу после рассвета; одеяло только что выпавшего снега приглушало любой звук; и вот на поляну изящно ступает огромная лань, она оценивающе наблюдает за мной огромными глазами. Взгляд Рании — как в тот самый момент, когда олений нос вздрагивает, уши резко двигаются, и животное исчезает в лесу.

Моя рука все еще покоится на ее бедре, под задницей. Можно разглядеть, как в ее голове крутятся шестеренки. Я не знаю, что делать. Передвинуть руку? Она на меня злится? Ей это нравится? Мне нужно ее поцеловать?

Время останавливается, секунды растягиваются, как ириски; ее грудь поднимается и опускается близко к моей коже; Рания делает резкий дрожащий вдох. Ее глаза все еще смотрят в мои, а горячая кожа прижимается к моей руке. Кажется, она приходит к какому-то заключению, потому что воинственный страх в ее глазах испаряется. Меняется. Теперь этот страх — он другой. Она не боится меня, это я знаю наверняка. Она боится того, что сейчас происходит. Может, боится того, что случится дальше.

Боюсь ли я этого вместе с ней? Черт, да.

Знаю: пути назад нет. Это мгновение, наши скрещенные взгляды и ее нежное изящное гибкое тело в колыбели моих рук… этот момент впечатался в мое сердце. Даже если ничего больше не произойдет, навсегда его запомню.

Рания медленно поднимает руку между нами, чтобы коснуться моей щеки. Я скольжу ладонью ниже по ее бедру, останавливаюсь на колене, а потом с сомнением снова поднимаюсь. Когда моя рука приближается к ее ягодицам, глаза Рании расширяются, а дыхание становится прерывистым. Я останавливаюсь там же, где и раньше, прямо под изгибом. Она поднимает подбородок, не отводя от меня глаз; это жест смелости, дерзости… позволения. «Давай же», — об этом говорит поднятый подбородок. — «Коснись меня. Давай же, смелей».

Она подбадривает себя, а не меня. Я глубоко вздыхаю, собираю все свое мужество, скольжу мимо ее упругой попки вверх и поглаживаю пальцами щеку Рании. Я могу чувствовать, как бешено в ее груди бьется сердце. Она в ужасе.

— Рания, я…

Она прерывает меня, прижав пальцы к моим губам. Ее пальцы поглаживают мой подбородок, горло, грудь, живот и останавливаются на ширинке военных штанов. Я снова понимаю, что она пытается сделать то, что, по ее мнению, я от нее жду. Но этот раз должен быть для нее. Я беру ее пальцы в свои и убираю их, а потом кладу ее ладонь себе на щеку.

Я хочу почувствовать ее удовольствие. Испытать мгновение счастья, ради которого она ничем не будет жертвовать. Она раскрывает рот, чтобы заговорить, но я накрываю ее губы своими в быстром, невинном поцелуе, чтобы успокоить. Она хнычет, когда встречаются наши губы. Рания двигается, чтобы снова меня поцеловать, но я с усмешкой отстраняюсь, качая головой. Теперь она выглядит абсолютно сбитой с толку. Я смеюсь — мои плечи тихо дрожат, — и снова двигаюсь ей навстречу, чтобы поцеловать. Она мягко стонет и выгибается, чтобы быть ближе ко мне.

Я углубляю поцелуй, касаясь ее языка своим и чувствуя ком в груди — мое совершенно разбитое, окровавленное сердце смягчается от того, с каким пылом она отвечает. Рания впервые испытывает эту восходящую радость поцелуя, от которого сердце становится огромным из-за прикосновения губ к губам, из-за необыкновенного ощущения от сплетения языков.

Я начинаю медленно обнажать ее кожу. Рания теряется в поцелуе, издает низкий горловой звук, когда моя ладонь скользит по ее заднице, сжимая одно упругое полушарие и переходя на второе. Она крепче прижимается задом к моей руке — неуловимые, едва заметные движения, но их достаточно для поощрения. Ей нравятся мои прикосновения. Скольжу ладонью вверх, выводя под блузкой круги по ее спине, плечам, прослеживая позвоночник, и возвращаюсь к попке. Тело Рании напряжено, нервы на пределе. Мы томно целуемся, я вожу руками по ее телу, одновременно успокаивая и возбуждая ее. Девушка привыкает к моим прикосновениям, ее напряжение слабеет.

Прерываю поцелуй, касаюсь ладонью ее щеки и поглаживаю скулы Рании большим пальцем. Снова ее целую, но в этот поцелуй вкладываю все зарождающиеся эмоции: весь мой страх, все мое желание, мою потребность, мою… всю силу моей заботы. Я позволяю себе думать только об этом.

Она чувствует все это в поцелуе. Когда я отодвигаюсь, ее подбородок дрожит, а глаза увлажняются.

— Что ты со мной делаешь, Хантер? — прерывисто шепчет она на арабском так, что я едва слышу; мне приходится поработать, чтобы ее понять.

Я лишь улыбаюсь ей. В предчувствии того, что я собираюсь сделать, сердце начинает яростно биться.

— Доверяешь мне? — спрашиваю я на арабском.

Она сомневается, всматриваясь в мои глаза, затем кивает. Мягко толкаю ее так, чтобы девушка легла на спину, и ложусь на нее, опираясь на локти. Болезненно, но это не важно. Я могу это принять. Все это для нее.

Я целую Ранию и, когда она расслабляется и приподнимается, чтобы углубить поцелуй, я осторожно кладу ладонь на ее колено, потом медленно скольжу вверх по невероятно шелковистой коже бедра, все быстрее приближаясь к ее сердцевине. Она разрывает поцелуй, пристально глядя на меня. Ее взгляд переполнял страх. Я останавливаюсь и жду, пока Рания решит, чего она хочет.

РАНИЯ

Это новый вид ужаса. Он сливается с волнением, предвкушением. Его рука на моей плоти пугает, но при этом чувствуется великолепно. Хантер касается меня так нежно, так бережно. Он ждет, пока я не буду уверена в том, что хочу продолжить, чтобы он касался меня так; он открывает мне глаза на мир новых ощущений.

Не знаю, чувствует ли это тело или душа. Мое сердце одновременно боится и готово. Я чувствую, как оно открывается, будто растягивается невостребованная мышца.

Почему он не разрешает мне коснуться его? Я думала, что мужчинам это нравится. Он же этого и ждал, верно? А теперь я не знаю. Каждый раз, когда думаю, что он займется со мной сексом, он останавливается. Не позволяет мне коснуться его. Мы целуемся, и я могу почувствовать, что он меня хочет.

Хантер смотрит на меня. Ему нравится, как выглядит мое тело. Но до этого он не касался меня в сексуальном плане.

Меня никогда в жизни так не касались. Мои клиенты… они щупали меня. Они платили мне именно за это. И не спрашивали разрешения. Не были нежными. Они касались моего тела, чтобы овладеть им.

Хантер касается меня, чтобы я что-то почувствовала. Он ничего не сделает, пока не поймет, что я ему это разрешаю.

Я никак не могу сопротивляться желанию забраться с ним в постель. Почти засыпаю, но все никак не могу перейти эту черту. Он отвел от тела руку, будто приглашая меня приютиться в этой пустоте. Я проползаю через полосы лунного света и сворачиваюсь клубочком в мужских руках. Его руки интуитивно сжимаются вокруг моего тела, прижимая ближе. В эти короткие благословенные моменты я чувствую себя в безопасности. Знаю, Хантер меня защитит. Он страдает от боли и ран из-за меня. Он поймал из-за меня пулю. В его руках я чувствую себя в безопасности.

Засыпаю без снов, без воспоминаний. Лишь руки Хантера, его запах, его сила.

Медленно просыпаюсь. По прохладе в воздухе и тишине я понимаю, что все еще ночь. Чувствую, как что-то грубое и мягкое скользит по моей спине.

Хантер касается меня. Это утешающее прикосновение, а не сексуальное. Он просто хочет знать, что я чувствую. Сонно задаюсь вопросом: он хочет быть ближе так же, как я хочу быть ближе к нему? Я желаю его прикосновений.

Я не боюсь того, что он сделает мне больно. Сейчас я уже знаю, что он этого не сделает. Боюсь того, что как только позволю ему коснуться себя, как только я позволю ему делать все, что он захочет, Хантер перестанет меня желать. Он уйдет. Снова оставит меня одну. Он будет ждать от меня того, что я стану шлюхой, стану для него Сабах, а не Ранией.

Мне страшно от того, как сильно я хочу, чтобы он продолжал касаться меня. Это странное, неестественно мощное желание. Я никогда ничего не хотела. У меня есть все, что мне нужно, чтобы оставаться в живых, и на этом все. Я лишь хотела больше не продавать свое тело.

Хантер не может дать мне этого. Никто не может. Я буду шлюхой до тех пор, пока не стану слишком старой и уродливой, и мужчины перестанут хотеть меня; я умру от голода, как должна была много лет назад.

Застываю, неспособная ответить, неспособная остановить его руки, исследующие меня.

Внезапно кажется интимным то, что моя нога закинута на его ногу. Хочу прижать ее к себе, встать и побежать в ночь, подальше от желания, сжигающего тело и душу так, словно пламя сжигает бумагу.

Скоро мое желание сопротивляться развеется как пепел на ветру. Да поможет мне Аллах, теперь Хантер ласкает кожу ноги. Прямо над коленом, все еще достаточно невинно, но с каждым сантиметром все более смело и интимно его ладонь скользит выше.

Мне приходится бороться с собой, чтобы продолжать притворяться спящей. Вдох, выдох… медленное, ровное глубокое дыхание. Может, я смогу просто лежать и позволять ему касаться себя. Я не обязана отвечать на его действия. Я могу сопротивляться. Мое желание не должно управлять моими поступками.

Ох, раз уж я так думаю, значит, я глупа. Его рука останавливается пугающе мучительно и близко к моей заднице. Край его ладони обжигает ее нижнюю левую часть, и да поможет мне Аллах, я хочу, чтобы Хантер переместил ладонь выше. Я хочу, чтобы он коснулся меня в интимном, сексуальном смысле. Да. Я должна признаться в этом хотя бы себе.

А еще должна признаться, что я многим, многим напугана. Я не должна позволять ему Я не должна позволять себе. Но я собираюсь это сделать, верно?

Нет смысла притворяться, так?

Нет, действительно нет.

Я жмурюсь крепче, тысячу раз проклиная себя за глупость. Потом открываю глаза и поднимаю взгляд на него. У Хантера такой мужественный, такой сильный профиль. Густые, черные, как самая глубокая тень, волосы уже становятся немного длинными, завиваясь у шеи, и прядями ниспадая на лоб. Он не смотрит на меня; его глаза плотно закрыты, как и мои раньше. Думаю, он тоже борется за контроль.

Мы оба боремся с этим, боремся с собой. Он, наконец, опуская взгляд, смотрит на меня, и я понимаю, что проиграла битву сопротивления этому Американскому бойцу. Его глаза светятся в лунном свете, голубой превращается в серебряный; его кожа похожа на мрамор.

Я не молилась годами. Взывала к Аллаху, скорее, богохульно, лишь в моменты страха и боли. Но я не разговаривала с Аллахом как с Сущностью, как с Богом, который мог услышать и помочь, с тех пор как была девочкой. Я ведь знала.

О, всемилостивый и всепрощающий, услышь меня. Защити меня от себя самой. Защити Хантера от глупости того, к чему я близка. Ты видишь, я слаба, Аллах. Ты видишь, и если тебе не все равно, явись.

Молясь в этот момент, я чувствую себя глупым ребенком. Не могу остановиться, потому что это решение я чувствую телом, чувствую сердцем. Разум и логика говорят мне, что я слишком глупа, слишком слаба, чтобы лежать в руках этого мужчины, чтобы позволять ему касаться меня настолько интимно. Тем более учитывая то намеренье, что циркулирует по моей крови.

Все это время взгляд Хантера прикован к моему; он наблюдает за мной. Я знаю: если дам ему понять, что не желаю его рук на моем теле, он будет уважать это желание. Я почти прошу его перестать касаться меня, просто чтобы проверить свою догадку, но, в конце концов, мне это не нужно. Я и так знаю.

Не дышу, мои легкие протестуют. Решение броситься в бездну желания течет по моим венам, словно полноводие по долинам, и я со свистом делаю прерывистый вдох, обжигая и без того горящие легкие прохладным воздухом.

Скольжу рукой между нашими телами и касаюсь его колючей щеки. Руки Хантера скользят по моим ногам вниз — неправильное направление, а потом возвращаются, и мое дыхание панически учащается, я задыхаюсь. Он снова останавливается на внешней стороне моего бедра и ждет моих возражений. Я слегка опускаю подбородок — молчаливый жест разрешения. Или просто вызов прикоснуться ко мне.

Нет, это не он. Это вызов мне. «Позволь ему коснуться себя», — говорит этот жест. Хантер так и делает. Сердце колотится, как безумное, когда его рука оставляет горячий след на моих ягодицах, сжимая и лаская. Я могла бы заплакать от давления желания, которое вызывают его прикосновения.

— Рания, я… — начинает он.

Касаюсь пальцами его губ, призывая к молчанию. Не хочу слов ни на каком языке. Только на языке прикосновений. Хантер бы спорил, он бы обсудил, убедил бы меня, почему «да», и себя — почему «нет».

Меня это больше не заботит. Я знаю, чего он хочет, и знаю, чего хочу я. Скольжу пальцами по его груди к пуговице армейских штанов; я боюсь этого момента. Я боюсь многого. И не то, чтобы я не делала это тысячи, тысячи раз, с тех пор как впервые позволила Малику воспользоваться мной за еду. Но… это другое. Я хочу, чтобы Хантеру было удобно, я желаю его прикосновений, и только так я могу быть уверенной, что он меня не оттолкнет. Я должна дать ему то, что он хочет.

Я обретаю решимость и чувствую, как в животе формируется что-то твердое. Это жестокость моего долга. Да, сейчас все по-другому, я скорее хочу, чем должна, но…

Хватит.

Я двигаюсь, чтобы расстегнуть первую пуговицу, но Хантер перехватывает мои пальцы. Его взгляд испытывает меня, смотрит прямо внутрь. Он сплетает наши пальцы и убирает их от своей интимной зоны, тянет вверх и снова кладет мою ладонь себе на щеку.

Не понимаю. Я думала, что он хочет именно этого. Прикосновений. Освобождения.

Я сказала, что не хочу слов, но чувствую, как мой рот открывается, чтобы спросить его, чего он хочет. Хочу закричать, но не могу. Это удовольствие — боль. Его губы на моих, горячие, влажные и изголодавшие; он пожирает меня так, словно действительно голодал. Его ладонь ложится на мой зад и поглаживает его. Я не могу сдержать рвущийся из горла стон. Звук отчаянья.

Как он узнал, чего я хочу? Он может читать мои мысли? Страх ушел, вытесненный теплом от его поцелуя. Я знаю лишь, что его жесткое тело надо мной, его губы ищут мои, рука скользит по моей коже, разжигая такое желание, что скоро это пламя уничтожит меня.

Хантер отстраняется, чтобы посмотреть на меня, но я хочу не этого. Больше поцелуев. Больше. Он нужен мне. Да поможет мне Аллах, он мне нужен. Я не знаю, что делать, не знаю, что происходит. Знаю лишь, что его губы на моих несут мне больше счастья, чем я когда-либо знала, и не хочу, чтобы оно кончалось.

Двигаюсь, чтобы поцеловать его, но он отстраняется, дразнит. Что это за новая игра? Она мне не нравится. Я хочу его губы. Он смеется надо мной, позабавленный чем-то, чего я не могу понять. Потом он снова меня целует, чтобы успокоить вспыхивающие в моей голове вопросы; должно быть, он их увидел.

Я тону в его поцелуях. Больше всего это похоже на падение: я падаю, окруженная им. Окутанная им. Я снова стону и чувствую, как отвечает его тело. Он хочет меня. Я знаю, как чувствуется желание мужчины. И он не делает ничего, чтобы его облегчить. Лишь касается меня, скользит вверх по моей спине и вниз — по ногам, ласкает мой зад так нежно. Его прикосновения успокаивают мою тревогу, хоронят панику под пожаром вожделения и чего-то еще, чего-то более мягкого и мощного, чем просто желание.

Мы снова отстраняемся, и его глаза, о, Аллах, в них так много чувств. Я не могу назвать их все. Я не настолько смелая. Это бы разбило мне сердце еще больше. Он играет со мной в игру. Получит то, что хочет, и все кончится. Он мужчина, а все мужчины одинаковые. Все придет к сексу.

Может, он мне за это не заплатит, а будет ждать, что все достанется ему бесплатно. Что делает меня еще большей дурой, да? Я не могу сопротивляться магнетизму между нами, магии, которой он контролирует мое желание, мои действия.

Его поцелуй — это встреча наших губ, в ней вложено все, что я видела в его глазах. И… это слишком. В моем сердце вспыхивает солнце, огнем освещая мое тело, сжигая высокие стены, возведенные для защиты.

Теперь я плачу по своему сердцу. Его скоро разобьют. Я лгу себе. Я ведь знаю. Я плачу, потому что никогда за всю свою жизнь не чувствовала такой уязвимой нежности по отношению к себе, а Хантер вложил ее в один поцелуй! Сначала он голоден до меня, он желает меня, как мужчина желает женщину, а потом он целует меня так, будто… будто чувствует…

Нет. Я не могу позволить такой ошибочной глупости поселиться в своем сердце.

Но я плачу, потому что знаю, что он чувствует, даже если и не могу набраться смелости назвать это.

— Что же ты со мной делаешь, Хантер? — Мой шепот предназначался лишь мне, но он его слышит и понимает.

Хантер пристально смотрит на меня, и я вижу решимость в его глазах. Да. Это произойдет.

Но его слова останавливают меня.

— Доверяешь мне? — у него ужасный акцент, произношение коверкает простые слоги, но я понимаю, что он имеет в виду.

Доверяю ли? А следует?

Я не знаю, что он собирается делать. В этом мужчине все неожиданно. Я киваю, выражая согласие, но абсолютно ни в чем не уверена.

Во мне снова вспыхивает страх, и Хантер не целует меня, чтобы унять этот огонь. Он давит мне на плечи, чтобы я легла на спину. Его глаза не выражают ничего, кроме сомнения, нежности и спокойного желания. Сердце бьется быстро, когда он ложится на бок, опираясь на одну руку. Не знаю, как он может так лежать на локте, но он может. Я вижу напряжение в уголках его губ, но, кажется, ему так легко оттолкнуть боль и сосредоточиться на мне.

Я неподвижно лежащая не спине статуя, и лишь мой взгляд скользит в поисках его яркого голубого взгляда.

Хантер целует меня, и кипящий страх превращается в нужду. Его ладонь ложится мне на колено. Мой зад на полу, поэтому я знаю: он не может продолжить касаться меня там. Куда его рука скользнет дальше? Она скользит выше, и я понимаю его намеренья. В горле пересохло, пульс учащается. Он действительно сделает то, о чем я думаю?

Мои клиенты платили лишь за одно — за освобождение. Полная желания женщина, которая в ответ не хочет ничего. Пара бедер, которые можно раздвинуть, но от которых не будешь ждать детей, которых надо будет поддерживать. Мужчины не касаются меня там. У них нет причин хотеть этого.

Мое дыхание учащается — приближается паника, и даже его поцелуй не может меня успокоить. Я отстраняюсь и смотрю Хантеру в глаза. Он останавливается на середине бедра и ждет с широко распахнутыми глазами.

Он спрашивает разрешения коснуться меня в самом интимном месте. Почему мне так страшно? Мужчины постоянно пихают в меня свои причиндалы. Моя женственность уже не свята и не интимна… но, да, так и есть.

Его пальцы ТАМ? Аллах, да я в ужасе от этой идеи. Руки — инструмент выражения, а глаза — зеркало души. Чего он хочет? Почему он хочет коснуться меня там? Хантер не позволит мне коснуться себя, но он меня поцелует. Прикоснется ко мне, ощутит мою кожу. Он спрашивает разрешение, прежде чем опустить границы.

Я смущена и напугана, но мое желание сбивает меня с толку.

Я хочу, чтобы он касался меня. Везде. Его рука на моей ягодице чувствовалась великолепно. Захватывающе, волнующе. Там? На моей женственности? Я не могу использовать вульгарные слова. Не знаю, почему. Мне так удобней; думаю, вульгарные названия частей тела сделают меня более грязной, более шлюхой. Я делаю то, что должна, чтобы выжить, но в сердце я все еще маленькая девочка, невинная и чистая. На самом деле это не так, но мне бы очень хотелось, чтобы это было правдой. Я об этом мечтаю.

Мои действия отражают первичную, заложенную в крови потребность выжить, но в душе, в мечтах — я хорошая девушка, женщина, которая не отдается похоти. Если бы не война, я бы вышла замуж и родила детей. Ходила бы в мечеть, чтобы молиться… а не тр**аться. Это ругательство вспыхивает в моих мыслях и пятном распространяется по ним.

Он все ждет. Терпеливо смотрит на меня. Должно быть, он видит написанную на моем лице борьбу. Если он может видеть мои сомнения, тревогу, значит, он может читать меня как открытую книгу. Читать чье-то выражение лица — знать чью-то душу.

Я тоже могу его читать. Он хочет, чтобы я желала его, но не торопит и не принуждает меня — не делает того, чего я не хочу. Перемещаю ногу так, что теперь она прижимается к его ноге, и чувствую его возбуждение, мощно и жестко давящее на штаны.

Думаю, понимаю его игру. Хантер позволит мне коснуться себя, потому что думает, и верно, что я делаю то, во что верю, то, что он ждет и чего хочет. И вместо этого он показывает мне то, чего хочу я. Хантер знает, чего я хочу, даже когда этого не знаю я сама. Как странно.

Его рука лежит на моем бедре, а взгляд ищет мой, сердце стучит громко, как барабан. Я кладу руку на его и, не отводя взгляда, медленно, миллиметр за миллиметром двигаю наши ладони вверх, к моей женственности.

Тяжело сглатываю и глубоко вдыхаю. Он поднимает брови, и его ладонь замедляется. Знает, что я боюсь. Качаю головой и закрываю глаза. Плотно сжимаю бедра в инстинктивном жесте защиты. Не могу говорить, не могу составлять слова, поэтому позволяю ему продолжить и с усилием расслабляю мышцы ног.

Пальцы Хантера выводят круги на вершине моего бедра, очерчивая его мышцы и бедренную кость у сбитой ткани юбки. А теперь он скользит раскрытой ладонью к местечку между бедер, я дрожу от ожидания и страха. Как будет чувствоваться его рука на мне? Я и представить не могу.

Сейчас он касается внутренней части, и мои бедра все еще касаются друг друга, плотно сжатые; пальцы Хантера скользят между ними, чтобы раскрыть. Мне нужно коснуться его. Возможно, это даст мне мужество пустить его дальше. Я кладу руку на его спину, чувствуя, как широкие жесткие мышцы бугрятся под моей ладонью. Больше контакта, больше тепла. Я скольжу ладонью под его футболку, чтобы прикоснуться к горячей коже, обнаженной плоти.

Его губы встречаются с моими, и сквозь меня простреливает нужда. Больше. Да.

Я выгибаю спину и наклоняю голову, чтобы углубить поцелуй, и теперь мой язык терзает его рот, чтобы попробовать, исследовать его. Его рука скользит вниз к моему колену и мягко давит. Я перемещаю ногу на пару миллиметров, а потом еще на пару… Его губы раскрываются в поцелуе; Хантер слегка отклоняется, чтобы посмотреть на меня, поднимая руку к местечку между бедер; грубые мозоли щекочут мягкую кожу.

На этот раз он не останавливается, и его указательный палец впервые касается моей женственности. Вздрагиваю, и он медлит, оставив палец моей сердцевины. Снова сжимаю бедра, и мне вновь приходится разжать их, черпая мужество глубокими вдохами.

Мои бедра снова достаточно раздвинуты, и теперь он может развернуть руку так, чтобы ладонью прижаться к холмику чувствительной плоти. Я начинаю дышать урывками, панически задыхаться. Жар льется по телу, сосредотачиваясь в сердцевине. Его движения медленные, словно зыбучие пески. Его средний палец поглаживает складки моей женственности, не разделяя половых губ, а только касаясь. Я облизываю губы и сжимаю его плечо, поворачивая голову, чтобы прижаться к его руке.

Чувствую, как в горле поднимается стыд, словно тошнота. Как же я могу позволить этому случиться? Нет, я не могу. Мне нужно это остановить. Но я не хочу. Его прикосновения чувствуются так хорошо. Средний палец снова поглаживает складочки, посылая сквозь меня вспышки света. Я все шире раздвигаю ноги, кивая рядом с его рукой.

Однако Хантер колеблется. Он касается губами моего лба, делая так, чтобы мое лицо отстранилось от его руки, поэтому я вынуждена посмотреть на него.

— Не стыдись, — говорит он на ломаном арабском. — Ты хочешь этого? Я сделаю так, чтобы тебе было хорошо, если ты меня хочешь.

Он путается в словах, но я понимаю, что Хантер имеет в виду. Я целую его, взываю к храбрости и смотр ему в глаза.

— Коснись меня, — говорю я на его языке. — Я боюсь, но хочу.

Уверена, я изломала его язык так же, как он изломал мой, но мне плевать до тех пор, пока он понимает то, что я хочу сказать.

Он целует меня, поначалу нежно, сладко, целомудренно, а потом с нарастающим жаром. Я поддаюсь похоти, прекращаю с ней бороться и целую Хантера в ответ со всей бушующей во мне нуждой. Я целую его жестко, обхватив рукой его шею, чтобы он не мог прервать поцелуй, притягиваю ближе, пробую его язык и зубы. Мои ноги широко раздвинуты, пятки слегка сведены, поэтому колени лежат на полу.

Он принимает это за приглашение, и его палец скользит вверх и вниз по моей женственности с легким давлением. Там внизу я чувствую тепло и жар, будто в ожидании, пока он наполнит меня. Я беспокоюсь о том, что он почувствует влагу и подумает, что это грязно, и почти сжимаю бедра… почти.

Он скользит в меня пальцами, и я слышу, как у Хантера перехватывает дыхание. Усилием воли открываю глаза, чтобы иметь возможность видеть это отвращение на его лице, но вместо этого вижу лишь желание, удовольствие, удовлетворенную улыбку и заботу в глазах.

Потом происходит что-то дикое, волшебное и ужасное. Он сгибает палец и затрагивает маленький участок чувствительной плоти моей женственности, и когда кончик его пальца касается меня там, моя вселенная взрывается. Слышу, как меня покидает громкий и позорно распутный стон.

Я думала, что меня раньше пугал жар и желание, но в ту же секунду, когда его палец касается моего клитора, поток огня и влаги поражает меня, душит. Щеки горят от стыда. Я могла почувствовать свой запах, запах своего желания, и я знаю, что он тоже может. Наверняка этот запах превратит его желание в пепел, его лицо сморщится в неудовольствии. Это уж точно. Я наблюдаю за его лицом, но вижу лишь горящие голубые глаза, в которых нет ничего, кроме заботы обо мне и такой интенсивной нужды, что у меня перехватывает дыхание.

Ему это нравится. Его ноздри раздуваются, он глубоко вдыхает, втягивая мой запах. Хантер опускает голову в ложбинку между грудей, и мышцы его груди напрягаются. Его палец снова обводит мой клитор так же медленно, как скользят пустынные пески. Звуки выдают мое удовольствие — длинные высокие всхлипы, и тело выгибается, отрываясь от пола, а сердцевину пронзают вспышки удовольствия.

Что он со мной делает? Я не могу это выдержать. Слишком ярко. Слишком много. Как только по мне проходит волна экстаза, я вожу ногами по пыльному полу. Он ждет, пока моя спина вернется на землю и делает это еще раз. На этот раз он кружит вокруг маленького комочка плоти, все еще медленно, но не останавливаясь. Дыхание встает комом в горле, стон упирается в зубы и вынуждает распахнуть рот. Чувствую, как мое лицо искажается: глаза крепко зажмурены, подбородок поднят к потолку от тех ощущений, которых я никогда прежде не знала; я и не думала, что они могут так поразить меня. Яркое удовольствие, сравнимое с болью, проносится сквозь меня, вспыхивая в сердцевине. Стрелы экстаза вонзаются в меня, пока его палец кружит вокруг моего клитора.

Хантер отстраняется от моего центра и два пальца осторожно проникают в мою женственность… мою вагину. Знаю, есть и другие слова. Их все я слышала раньше, но сейчас я не хочу, чтобы они занимали мою голову. Я и так борюсь со стыдом. Издаю распутные, грязные и постыдные звуки, хоть разум и твердит мне оставаться тихой. Не могу. Сейчас у меня нет контроля над моим телом. Я кукла, и пальцы Хантера внутри управляют мной.

Распахиваю глаза, опускаю взгляд, чтобы посмотреть на него, и вижу его руку, средний и безымянный пальцы которые толкаются в мою женственность. Сейчас он во мне уже по фаланги. «Смотри, как это происходит. Позволь этому произойти. Наслаждайся». Он поворачивает ладонь к моему телу, и его пальцы изгибаются, поглаживая стенки изнутри. Мое дыхание выходит короткими рывками, я задыхаюсь и хнычу. Согнутые пальцы задевают какую-то точку, вознося меня на вершину, и молнии сверкают ярче, чем раньше, отсылая меня беспомощно корчиться в спазмах; Хантер не останавливается, вместо этого он прижимает большой палец к клитору и начинает быстро выводить круги, едва меня касаясь.

Давление наполняет меня изнутри, и бедра двигаются сами по себе, поднимаясь к его руке, пока он работает пальцами. Давление становится все больше и больше, оно превращается в огонь, в землетрясение внутри меня. Не знаю, что происходит. Страх ледяной волной омывает мое сердце, угрожая потушить бушующий внутри пожар.

Чувствую себя чайником, готовым закипеть. Каждое его прикосновение доводит меня до криков и стонов. Голова покоится на моей груди, на рубашке, а дыхание опаляет шею. Хантер кажется мне таким же сокрушенным, едва цепляясь за здравомыслие и контроль.

Касаюсь подбородка Хантера, чтобы он посмотрел на меня. Уязвимость в его глазах губит меня. Я на краю, вот-вот упаду в пропасть безумия. Хочу видеть его глаза, чтобы после всего этого сохранить хоть какое-то подобие себя.

ХАНТЕР

Боже мой, она так прекрасна. Рания едва сдерживается. Я могу видеть, как она боится того, что лежит за краем. Она так близка, так близка к оргазму, но не позволяет себе этого. Девушка пялится на меня, и в ее глазах — страх, жажда, смущение, нужда, беспокойство, стыд.

Стыд. Она стыдится этого. Я видел, как она краснела, когда впервые к ней прикоснулся. Она такая влажная, ее желание имеет пряный аромат, и от этого я становлюсь таким жестким, что могу кончить от простого трения ее бедра. Простого запаха ее киски достаточно, чтобы я потерял контроль. Я больше не могу выдержать взгляда Рании и опускаю голову на ее грудь. Тонкий хлопок ее рубашки натянулся под тяжестью набухшей груди, каждый холмик тянет вниз гравитацией. Ее соски упираются в хлопок, соблазняя мой язык.

Еще нет. Она к этому еще не готова.

Мои пальцы скользят внутрь, и тело Рании извивается радом с моим. Большим пальцем я касаюсь ее клитора и чувствую, что она почти потеряла себя, но… еще нет. Она боится. Как же мне помочь ей забыть об этом страхе?

Я целую ее. Боже, как она прекрасная на вкус. Губы Рании безумно заводят меня, и как она прикусывает мою нижнюю губу, как проводит языком по зубам… Я хочу целовать ее вечность, но не могу. Клитор Рании, этот твердый маленький бугорок, такой чувствительный. Когда я сжимаю его, она хнычет. Ее точки G — шероховатый ребристый кусочек кожи, и она стонет, когда я потираю ее пальцами; бедра девушки быстро поднимаются под моей рукой.

Я так напряжен, так чертовски напряжен. Близок к тому, чтобы кончить в штаны от одного прикосновения к ней, просто от звука ее стонов из-за меня. Спасибо чертям, она не пытается коснуться меня, потому что у меня нет столько самоконтроля, чтобы остановить ее. Отчаянно хочу почувствовать, как ее тоненькие маленькие пальчики обхватят мой член, будут ласкать, касаться меня.

Нет, нет. Это для нее. Не для меня.

Рания двигается подо мной, скользя вниз, и поэтому ее колени поднимаются, пятки прижимаются к ягодицам, а бедра поднимаются, пока я довожу ее до безумия пальцами. Из-за ее скольжения вниз, рубашка задирается еще сильнее, и теперь видна нижняя окружность ее груди.

Чертово проклятье. Я не могу сдержаться, не могу отказаться от этого. Хотел поцеловать ее грудь с того самого момента, как она, переодеваясь впервые, случайно обнажилась передо мной. С того момента я видел ее снова, но всегда усилием воли отводил взгляд. Если я на нее смотрел, это значило, что я ее желал. А теперь мои пальцы в ее киске, а соки Рании покрывают мою руку, и я хочу лишь коснуться ее груди. Я нуждаюсь я в этом.

Черт.

Я сдаюсь и подталкиваю край ее рубашки носом так, чтобы грудь обнажилась полностью. Бог мой… как идеально. Упругие шары сладкой шелковистой кожи с широкими темными ореолами и высокими жесткими сосками, стоящими прямо перед моим ртом.

Тяжело сглатываю, работая языком, чтобы выработать слюну. Во рту пересохло, горло сжалось. Я нервничаю, что странно. Не то чтобы я никогда не делал этого. Нет, это не так. Но с Ранией… все каким-то образом иначе.

Смотрю ей в глаза, и она снова наблюдает за мной сквозь полуопущенные веки. Медленно проникаю пальцами внутрь, и ее бедра перестают двигаться так дико. Ее рот открывается, а глаза передают шквал эмоций.

— Пожалуйста, — шепчет она.

Не знаю, чего она просит. Остановиться? Пойти дальше? Сделать так, чтобы она кончила? Не знаю. Я не хочу причинить ей боль или напугать. Я хочу, чтобы она испытала это. Страх в ее глазах говорит мне, что она никогда не чувствовала этого раньше, и я не удивлен. Секс должен быть для нее безликой сделкой. Я и представить не могу, что кто-то тратил время или усилия на попытки доставить ей удовольствие. Это должно ее смущать и пугать, особенно если она думает, что я собираюсь использовать ее так, как она привыкла. И я не могу сказать ей, что не буду этого делать. У меня не хватает слов, и… я хочу. Хочу оказаться внутри нее. Она так близка к оргазму, и я хочу… мне так чертовски сильно нужно… нависнуть над ней, толкнуться в нее, и почувствовать, как она сжимается вокруг меня.

Она такая тугая. С учетом всего я этого не ожидал. От этой мысли во мне разгорелись стыд и вина, но ведь это правда. Я не думал, что она будет тугой, но именно таковой она и является.

— Пожалуйста, — снова шепчет она, касаясь моего лица, чтобы я посмотрел на нее.

Она выгибает спину и покачивает бедрами. Хочет большего. Всматривается мне в глаза, а потом снимает с себя рубашку, обнажая себя выше пояса, оголяя восхитительную грудь для моих прикосновений, для моих губ. На этот раз я позволяю себе увидеть их, потеряться в просторах кожи и выпуклостей ее плоти.

Рания задыхается, и я могу чувствовать натяжение ее мышц. Обнажая себя так, слово это требует определенных усилий и смелости. Я хочу коснуться ее груди. Хотел бы я склониться перед ней так, чтобы обе руки были свободны для прикосновений ко всему ее телу, но мои раны не позволят сделать мне этого, и потом, я не думаю, что она хорошо среагирует на то, что я так над ней навис.

Вытаскиваю из нее пальцы, и в знак протеста она стонет. Щеки Рании стыдливо вспыхивают, когда я подношу пальцы к носу, чтобы вдохнуть ее аромат. Думаю, она стыдится мускусной нотки желания в своих соках. Я кладу пальцы в рот и пробую ее нектар, все это время не отводя от нее взгляда. Глаза Рании расширены от чистейшего шока и неверия, даже, может, от отвращения. Я не могу сдержать смешка из-за выражения ее лица. Вновь касаюсь ее щели, собираю влагу и облизываю пальцы, просто чтобы доказать ей. Она хмурится и качает головой.

Я скольжу ладонью по ее ребрам, и выражение лица Рании смягчается желанием, когда я сжимаю ее полную грудь. Рания наблюдает, как я опускаю лицо к ее коже, целую ложбинку между грудей, разогревая ее. Потираю пальцем сосок, и Рания задыхается. Когда я перекатываю ее сосок между пальцев, она закусывает губу, чтоб сдержать рвущийся наужу стон. Хотел бы я иметь возможность сказать ей, как сильно мне нравятся те звуки, что она издает из-за меня. Я не могу, и пытаться не буду. Слова меня подведут. Ее красота пленила меня, уничтожив способность подбирать слова. Я могу лишь поклоняться храму ее тела. Снова сжимаю ее сосок, наслаждаясь вырвавшимся из нее стоном, а потом всасываю его в рот и чувствую удовольствие от того, что она стонет громче, почти кричит.

Понимаю, что мне интересно: насколько безумной от удовольствия я смогу ее сделать, если бы спустился ниже. Боже, она так прекрасно отзовется на это. Я уже почти чувствую, как ее бедра сжимают мое лицо, пока она содрогается под моим ртом. Почти чувствую, как ее пальцы тянут меня за волосы, и слышу, как ее голос становится выше от удовольствия.

Не знаю, готова ли она к этому.

Я лижу ее кожу, щелкаю языком по соскам, поочередо по каждому и возвращаю пальцы к ее киске, медленно скольжу по ее клитору, мягко вывожу круги, помня о ее чувствительности.

Рания задыхается, стонет и хнычет, и весь контроль над ее голосом катится к чертям. Мне так это нравится.

Черт. Я должен выбросить это слово из головы. Оно невозможно.

Она так чертовски прекрасна. Ее кожа пылает, грудь кажется мягче самого нежного шелка, бедра поднимаются и извиваются под моими пальцами. Мне приходится бороться с собой за то, чтобы остаться сверху, чтобы не позволить себе слишком сильно на нее надавить. Она все еще напугана. Но проклятье, как же я хочу попробовать ее на вкус. Знаю, ей это понравится, как только она преодолеет шок.

Мне действительно не стоит этого делать. Ее это взбесит. Но я хочу сделать так, чтобы она кончила, хочу попробовать ее, когда она будет кончать для меня.

РАНИЯ

Аллах, я настолько потеряна в пустыне желаний, которые вселял в меня Хантер, что не контролирую свои действия. Слышу, как с моих губ срываются просто шокирующие звуки, на этот раз не фальшивые, а реальные. Колени поднимаются, пятки прижимаются к ягодицам, а бедра двигаются так, словно живут своей жизнью, когда Хантер поглаживает меня пальцами.

Его губы неистово скользят по моей груди от одного полушария к другому, сжимая, целуя, облизывая. Время от времени он кусает меня за сосок достаточно сильно, чтобы я обезумела, чтобы внутри закрутился водоворот желания.

Я чувствую, как он двигается, но не могу это осмыслить. Не могу думать, не могу формировать логичные идеи. Я знаю лишь о его пальцах во мне и о его губах на моей груди. Его пальцы двигаются без остановки, и я так близка к взрыву… но не могу. Еще нет. Не знаю, почему, но я не могу упасть в эту пропасть. Меня страшит то, что лежит на дне, как это чувствуется, но еще я хочу этого больше, чем когда-либо что-либо хотела.

Я чувствую, как он медленно двигается, устраиваясь удобнее, но мои глаза закрыты очень крепко из-за его пальцев, наполняющих меня, двигающихся то быстро, то медленно. Чувствую, как его плечи касаются моих коленей, знаю, что сейчас нависнет надо мной, и даже не боюсь, особенно если это дарует мне облегчение от этого давления внутри.

Но он не спускается ниже. Его губы касаются моей груди, а его обтянутая майкой грудь трется о мой живот. И потом — невозможно, пугающе — он спускается ниже. Прямо к моей женственности. Нет. Нет. Я напрягаюсь, застываю, но его пальцы на клиторе управляют мной, и я снова двигаюсь, пока страх не исчезает.

Когда он облизал пальцы, которые были во мне, я почти умерла от стыда. Уже запах меня смущал, но когда он у меня на глазах слизал с пальцев влагу, это было унизительно. А сейчас… сейчас он двигается так, словно собирается прикоснуться губами к моей вагине. Конечно, я об этом слышала. Солдаты — распутные монстры, и они шутят распутными шутками, предлагают распутные вещи. Они и это мне предлагали, но, придя ко мне с засаленными сложенными динарами, они не спешили к этому приступить. Не то, чтобы я им это бы позволила. Мне нужно сохранить некоторое чувство власти, если я хочу выжить. Я указываю, что им можно делать, и позволить мужчине сделать то, что собирается сделать Хантер, — значит, отдать тот остаток власти, что у меня еще есть. Из-за этого я стану уязвимой.

Однако я позволяю этому случиться. Его губы покидают мою грудь, я чувствую его дыхание на своем животе, а потом и на моей женственности, обжигая меня. Знаю, я паникую, теперь уже паникую по-настоящему. Я задыхаюсь, а сердце гремит, словно копыта тысячи лошадей. Его пальцы продолжают двигаться, и удовольствие, мощно сосредоточенное в моей сердцевине, отвлекает меня насколько, что я совсем схожу с ума.

А потом его язык кружит по моей сердцевине, и я умираю.

ХАНТЕР

Боже мой, как же прекрасна она на вкус. Ее крепкие худые бедра лежат на моих плечах, дрожа, как лист на ветру, и я поверить не могу, что она позволяет мне сделать это, но так и есть. Она вся дрожит, ее трясет. Рания ускоренно дышит, каждый вдох — всхлип, каждый выдох — стон.

Такая поза на животе мучает меня. Слишком много в эту минуту ничего, ничего не имеет значения, кроме Рании.

Она прижимается все ближе. Я провожу языком по ее щели, и девушка издает низкий горловой стон, качая головой и отрицая сам не знаю что, ее бедра поднимаются и опадают. Вновь провожу языком по ее клитору; когда увеличиваю давление кончиком языка, она кричит. Я делаю это снова и снова, и всякий раз она издает такой невероятно эротичный звук, что мой член дергается, и я едва не теряю контроль. Мне приходится напрячь каждый мускул своего тела, чтобы не взорваться прямо сейчас, словно мне снова четырнадцать и я вновь девственник.

Я ритмично лижу ее клитор, и бедра Рании двигаются совсем дико, и да, Боже, ее руки сжимают мои волосы. Кажется, она даже не знает, прижать меня к своей киске или же оттолкнуть. Она решает просто запустить пальцы в мои волосы достаточно сильно, чтобы это причиняло боль, но эта боль — лишь капля в море по сравнению с болью в ребрах и жжению в легких. Да, болит чертовски. Но я не останавливаюсь.

Остановлюсь лишь тогда, когда она кончит. А она близка, так близка. Я хочу почувствовать, как она разрушается подо мной. Ее ноги сжимаются так сильно, что я почти начинаю беспокоиться: моя голова может лопнуть, как виноградина, но потом она приходит в себя и уменьшает давление.

Я скольжу пальцами в ее киску, сосредоточенно работая языком с ее клитором, кружа по нему все быстрее и быстрее; чтобы соответствовать ритму, я потираю ее точку G. Беру ее клитор в рот и посасываю его, щелкая языком так, как нравилось Ла… нет, не нужно, даже не надо думать об ее имени… но, да, ей так нравилось.

Рания кричит сквозь сжатые зубы, тело, изогнувшись, отрывается от пола, пальцы сжимаются в моих волосах.

Да, сейчас.

РАНИЯ

Ох, Боже, ох, Аллах, ох, сладкие Небеса…

Я взываю и к христианскому Господу, и к Богу моих родителей. Слова срываются с моих губ почти что криком. Чувство стыда из-за звуков, которые я издаю, уже в прошлом. Его рот вытворяет с моим телом что-то, чего я не могу осознать, не могу понять, не могу вынести. Слишком сильно, слишком интенсивно.

Мне хочется оттолкнуть его лицо оттуда, но я не могу найти в себе сил, чтобы сделать это, потому что то, что происходит, — это слишком. Хантер щелкает языком по моему клитору, и я почти кричу, но вместо этого просто выдыхаю. Как только я думаю, что сильнее давления уже быть не может, он скользит в меня пальцами, и я могу умереть из-за огненного шторма в животе.

Как это происходит? Как он это делает? Я могу слышать рык у него в груди, упрямый отказ капитулировать перед болью, и поверить не могу, что он вообще двигается, не говоря уж о том, чтобы доставить мне такое невероятное удовольствие.

Я понимаю, что это дар. И я буду лелеять его всю свою жизнь, что бы не случилось дальше. Мое тело извивается, словно змея, спина изгибается, бедра поднимаются и опускаются. Мои руки лежат на его голове, пальцы сжимают его волосы. Я все еще разрываюсь между двумя противоборствующими инстинктами: оттолкнуть его или притянуть ближе.

Когда его пальцы снова скользят внутрь и безошибочно находят ту точку, я проигрываю. Сжимаю его и бессмысленно, эгоистично притягиваю к своей женственности. Потом его губы всасывают мою сердцевину, и я кричу.

То, что вспыхнуло в животе — этот шторм, это давление — вот-вот разрушится

Он замедляется всего на секунду, и я стону в знак протеста.

— Хантер… — Его имя вылетает из моего рта, срывается с губ.

Сжимаю пальцы в его волосах, пока не понимаю, что ему может быть больно, но возможность осторожничать утеряна. Я притягиваю Хантера к себе, прижимаю его лицо глубже, сжав его плечи ногами.

Из всех сил стараюсь не сделать ему этим больно. А потом… Потом происходит это.

— ХАНТЕР! — выкрикиваю его имя, взрываясь и треща по швам.

Каждая клеточка моего тела в огне, и я беспомощна, поймана этим сиянием; каждый мой мускул сжимается и расслабляется, перед глазами вспыхивают яркие точки, бедра безумно дергаются под его ртом, пока он сосет, лижет и щелкает языком, приводя взрыв внутри меня в более яростные волны оргазма.

Я не могу этого выдержать и уступаю, не могу двигаться, напряженная до изнеможения. Когда я взрываюсь, Хантер останавливается. Он оставляет лицо у моего бедра, и я могу чувствовать выступивший на его лбу пот. Его тело дрожит.

Я наклоняюсь и тяну Хантера за руки. Он медленно подползает ко мне и падает на спину. Хантер задыхается; пот льется с его лица, а глаза плотно закрыты. Ладони сжаты в кулак.

Касаюсь его груди.

— Хантер? Ты в порядке?

Он кивает.

— В порядке. Просто… нужна минутка, — отвечает он на английском.

Я едва могу дышать, чувствуя, как горят глаза. Я все еще дрожу, и даже при том, что я лежу, беспокоясь о Хантере, последствия ударяют по мне, во мне поднимается мини-взрыв, и я сворачиваюсь у Хантера под боком, пока он не утихает. Он обхватывает меня руками, прижимая к себе. Долгие минуты мы дрожим вместе.

Мой взгляд бродит по его телу, его мощным мускулам, расслабляющимся с отступлением боли, по его животу, который больше не поднимается с каждым вдохом. И останавливается на паху. Я могу видеть его мужественность, очерченную под пуговицей штанов. Большой и твердый. Он прикрывается рукой, прижимая свою мужественность сквозь штаны, подталкивая ее то в одну сторону, то в другую, словно в поисках комфорта.

Время ответить ему. Я касаюсь его живота, позволяю руке скользнуть ниже, но он снова перехватывает мое запястье. Я встречаюсь с ним взглядом.

— Почему? — спрашиваю я на английском.

Он отвечает на арабском:

— Не для меня. Не этой ночью. Другой. Может быть. — Он мягко целует меня. — Это было для тебя. Только для тебя.

Глаза выдают его агонию, морщины на лбу становятся глубже, уголки глаз щурятся в попытке сосредоточиться. Хантер переплетает наши пальцы и кладет себе на живот, словно чтобы убедиться, что я не попытаюсь до него дотронуться.

Это настоящий дар. Хантер не ожидает ничего взамен. Он протащил себя через невообразимую боль, чтобы доставить мне удовольствие, величайшее удовольствие из всего, что я когда-либо испытывала, и теперь не позволяет мне дать ему что-то взамен.

И я не могу подавить рыдание. Он слишком много значит для меня. Что же мне делать, когда он уйдет?

Еще одна мысль сбивает меня с ног, беспокойная и вызывающая неудержимые рыдания: как я буду работать? Я испробовала небеса и не могу забыть об этом. Я познала, что удовольствие возможно. Будет сложно.

Нет. Это будет невозможно.

Смотрю на Хантера. Он спит, восхитительные черты лица расслаблены. Но лоб все еще нахмурен от боли. Я ничего не могу поделать — касаюсь его лба, стараясь разгладить морщины. Касаюсь его щеки и поражаюсь, как в одном человеке может сдерживать столько ярости — ведь я видела, как он сражался с Абдулом — наряду с нежностью его поцелуев, силой и упрямством, с которым он отказывал боли одержать над собой паралитическую победу. Такой контраст. Я знаю, он меня хочет. Вижу, как он смотрит на меня. Я чувствовала это, когда он касался меня, когда целовал мою грудь, когда он двигался надо мной, чтобы начать свое путешествие вниз. Он лишил себя удовольствия, вместо этого приняв боль.

Позволяю себе плакать, прижимаясь щекой к его груди, подальше от той чувствительной области, где он был ранен, и почти засыпаю; руки Хантера крепко обнимают меня, и я удовлетворена, смущена; меня омывает физическое удовольствие и эмоциональная боль.

Еще одна мысль пронзает туман надвигающегося сна: Это любовь?