Раненые

ГЛАВА 14 ХАНТЕР

Я просыпаюсь от боли и от внезапного навязчивого желания вспомнить что-то, что я упускаю или забываю.

Бля, я вспоминаю. Острые копья яростной агонии колют меня, мои руки, ноги, грудь, легкие… сердце. Не в физическом смысле, а в эмоциональном. Мою сердцевину.

Там, где живет Рания.

Я выпрямляюсь и сталкиваюсь с чьим-то подбородком, вызывая ругательства.

— Где она? — требую я.

Дерек сидит рядом со мной, сжимая кровоточащий бицепс.

— Кто? Ах, да, и твоя жалкая спасенная задница не стоит благодарностей, ублюдок. Я тоже рад тебя видеть. Да-да, не волнуйся обо мне, я в порядке.

— Где она? — Я осматриваюсь, чувствуя под собой знакомый гул Хамви.

Я вижу, как Дасти за рулем оборачивается, чтоб посмотреть на меня: по его щеке из глубокого пореза на лбу сочится кровь; рана настолько глубокая, что за пораженной оборванной кожей виднеется кость. Чинк тоже тут, с дробовиком наперевес, молча пялится на меня; его лицо искажает гримаса, он грязный, ему больно, но крови я не вижу. Бенни зажимает руку, из которой сочится кровь. И Дерек в замешательстве, а также злится на меня за отсутствие благодарности.

Чертовой благодарности.

— О ком ты, черт возьми, говоришь, Хант? — Дерек раздражен, ему больно.

— Девушка. Светленькая девушка. Рания. Где Рания?

— А, она? — Дерек пренебрежительно машет рукой. — Мы оставили ее позади, братишка. Она просто местная проститутка. Ты на пути домой.

— Разворачивайтесь. — Я в упор смотрю на Дерека, и он видит, насколько я серьезен.

— Что? Ты, бля, чокнутый? — Он наклоняется. — Нет, чувак. Не-а. Это место скоро будет кишеть тряпкоголовыми.

— Не называй их так, Ди. И разворачивайся, черт возьми. Это не просьба.

— Ты едва ли можешь двигаться, — говорит Дерек. — Этого не случится.

Глубоко внутри я нахожу в себе силы и, махнув кулаком, сбиваю его обратно на сиденье. Наклоняюсь и выхватываю пистолет Бенни из кобуры на бедре раньше, чем он может среагировать. Я прижимаю дуло ко лбу Дерека, и Хамви наполняется напряжением.

— Поворачивай. — Слова выходят низкими, хриплыми, смертоносным шепотом. — Клянусь, бля**, Христом, я убью тебя, если ты этого не сделаешь.

Дерек бледнеет.

— Черт, мужик, ладно. Ладно. Разворачивайся, Дасти. Мы возвращаемся.

Никто и слова не говорит, когда Дасти лихо разворачивается и опрометчиво набирает скорость. Парни хватают оружие и щелкают новенькими затворами.

— Она так важна для тебя, дружище? — говорит Дерек, когда я опускаю пистолет.

— Ты даже не представляешь, насколько. — Она одна. Теперь ее брат мертв. Другие местные напугаются и разозлятся. Она станет легкой мишенью.

— А на ничего себе такая, да? — Дерек пытается задобрить меня, поднять мне настроение. — Ты полапал ту задницу, а, Хант?

Я дико рычу на него.

— Захлопни свой чертов рот, Дерек. Ты о ней не имеешь никакого чертова понятия. Ни-ка-ко-го. Поэтому заткнись нах**.

Дерек в замешательстве опускается на спинку. Я никогда так себя не вел.

— Иисус, дружище. Успокойся. Это шутка была. Мы вернемся, братан. Заберем ее. Оставайся в чертовом грузовике.

Я слышу крики на арабском, потом Хаммер останавливается, и парни высаживаются. Кое-как я выхожу вместе с ними, двигаясь на чистейшей панической ярости и инстинкте защитника. В кулаке зажат пистолет. Перед глазами — красная пелена. Толпа собралась полукругом, и сейчас, когда бой, казалось бы, окончен, мужчины в ней не слишком обращают на нас внимание. Я протискиваюсь вперед.

Группа иракских мужчин столпилась у склоненной фигуры, на которую сыплются удары. Я вижу кожу, кровь, порванную одежду, вспышку светлых волос.

Не подумав, я стреляю. Из головы брызжет алый, тело дергается. Мужчины отворачиваются от Рании, но я слишком разъярен. Я вновь стреляю, но у меня отнимают пистолет, чьи-то руки обхватывают меня, и я сбрасываю их, молотя по рукам и ногам. Боли не чувствую. Удар, пинок, в голову, по колену. Мужчины разбегаются, крики на арабском и английском становятся все громче. Толпа свирепеет, становится беспокойной, но парни сдерживают их, играя знакомую роль укротителей.

Я падаю на колени рядом с Ранией, чьи губы разбиты, под заплывшими глазами расцветают синяки, изо рта сочится кровь. Ее одежда разорвана, на коже виднеются кровоподтеки.

Обхватываю ее руками. В глазах щиплет от слез, и я их смаргиваю. Рания откидывает голову, чтобы посмотреть на меня, и улыбается.

— Ты пришел, — арабский, но достаточно просто, чтобы я понял даже сквозь адреналин, ярость, боль, страх и панику. И любовь.

— Я пришел. Я здесь, — думаю, что-то из этого было на арабском, что-то — на английском. Не знаю. Не важно.

— Давай, мужик, двигайся, — Чинк врезается в меня спиной. — Этот народец с ума сошел. Иди.

Спотыкаясь, я бреду с драгоценной ношей — Ранией — к Хамви. Ноги подводят меня, я вздрагиваю и начинаю оседать. Дерек тут как тут, подхватывает меня, забирает Ранию, осторожно берет ее на руки и забирается в грузовик.

Теперь во мне совершенно пусто. Агония белыми точками сверкает перед глазами, и я падаю в пыль.

Чьи-то руки затаскивают меня в Хамви, и я ничего не вижу, но могу почувствовать запах Рании, почувствовать ее, услышать ее. Сидя, я чувствую ее движения, отзывающиеся ужасной болью в бедре. Едва ли не вырубаюсь снова, но мне удается удержаться.

Остальные тоже забираются в грузовик, и мы выдвигаемся: Дасти безумно быстро ведет, буксуя на углах. Звенят пули, отскакивая от корпуса машины, и когда мы оказываемся вне зоны досягаемости, слышен только грохот шин, тишина и дыхание.

Голова Рании лежит на моих коленях, ее нежные карие глаза смотрят вверх, на меня. Она подпрыгивает из-за выбоин на дороге, и тьма пытается завладеть мной; по телу распространяется онемение. Я перешел собственные границы, но теперь она в безопасности, в порядке.

Я могу остановиться.

Последнее, что я вижу, прежде чем меня поглощает темнота, это сладкая улыбка Рании, светлые волосы, прилипшие к губам, лбу, подбородку и упавшие на ее прекрасные высокие скулы.

РАНИЯ

Хантер долго спит, восстанавливаясь. Мне сказали, что он словил еще одну пулю. Его друг, Дерек, сказал, что американские врачи удивлены, как он вообще выжил. Хантер не должен был иметь силы делать то, что делал. Дерек говорит со мной через переводчика-курда по имени Суран, низкого, коренастого, с жидкой черной бородой и недостающими зубами. Он достаточно умен, чтобы говорить на своем родном языке, а еще на арабском, урду, английском и на других языках.

Мой Хантер сильный. Я чувствую гордость за него. Он многое пережил, но все равно вернулся за мной. Я узнала Дерека в те дни, когда Хантер спал. Суран тратит много часов, переводя нас. Дерек хочет знать обо мне, о том, как я спасла Хантера, что и как случилось.

И, как ни странно, я все ему рассказываю. Не думала, что он, этот друг Хантера, понравится мне с самого начала. Но так и случилось. В нем есть доброта, но она так глубоко зарыта. Он вместе с теми тремя мужчинами рисковал своей жизнью, чтобы спасти своего друга. Он отважен. И поэтому я рассказываю ему.

Из меня льются слова, которые Суран с точностью переводит. Намного проще говорить на арабском и позволять ему переводить. Я знаю английский достаточно хорошо, чтобы понимать: он говорит правду. Говорю о фотографе, которого так давно убила. О Хасане, который стал солдатом, будучи ребенком двенадцати лет. О голоде. Отчаянье. Сбивчиво рассказываю о Малике. О той странной доброте, которую он показал мне, дав поесть и заставив заплатить за это телом, тем самым показав способ выжить; без него я бы точно голодала. Мне ненавистно быть шлюхой, но благодаря этому я оставалась живой. Малик спас меня, но такой высокой ценой. Не уверена, что поблагодарила бы его, если бы увидела еще раз.

А потом я смотрю на прекрасное спокойное, расслабленное лицо Хантера и понимаю, что поблагодарила бы. Я выжила, чтобы встретить Хантера, и он меня спас.

Однажды, около полудня, Хантер просыпается. Я рядом с ним, как и всегда, когда не сплю и не ем.

— Рания? — Он осматривается и находит меня. — Ты в порядке?

Я киваю.

— Все хорошо. — Двигаю стул ближе и смахиваю прядь волос с его лица. — Как ты себя чувствуешь?

— Лучше. Пройдет немного времени, прежде чем я вернусь к ста процентам, но жить буду.

Мне приходится догадываться о смысле некоторых слов, потому что они сказаны на быстром английском. Ничего не могу поделать — наклоняю и целую его: сначала нежно, а потом все больше с голодом и отчаяньем.

Я думаю о той ночи в моем доме, где я лежала в неясной сероватой темноте с его руками на моем теле и с тем немыслимым наслаждением, что он мне показал, его дар удовольствия, и все это безвозмездно.

Я хочу его. Он мне нужен. Я хочу целовать его до тех пор, пока не останусь без дыхания, пока не растворюсь в нем. Я познала желание, познала, что мое тело может чувствовать под его рукой и его губами, и сейчас я этого хочу. Я не боюсь. Хочу познать его любовь, его прикосновение. Хочу…

Я хочу быть обнаженной для него. Чтобы моя кожа прижалась к его, чтобы мое тело терлось о его. Я хочу это, это нечто, это действо.

Впервые в жизни я хочу заняться сексом. Любовью. Мне нужно сделать это с Хантером. Это свяжет нас, завершит наше странное путешествие.

Хантер отстраняется, когда за нашими спинами прочищает горло Дерек.

— Мне жаль прерывать нас, но надо поболтать, — большую часть того, что сказал Дерек, я понимаю.

Хантер с усилием садится и берет меня за руку. У него такое выражение лица, будто он знает, о чем пойдет речь. А я не знаю.

Суран появляется из ниоткуда и садится рядом со мной. От него несет сигаретами. Он шепчет перевод мне на ухо.

Дерек ставит стул рядом со мной, развернув его так, чтобы оседлать.

— Она не может оставаться здесь вечно, Хант. Ты же знаешь.

Хантер кивает. Меня поражает страх. Сейчас он отошлет меня.

— Да. Сержант тебе это сказал?

— Нет. Полковник напрямую. Наш маленький… побег не остался незамеченным, знаешь ли. Все с ума посходили. Она местная, но ни с чем здесь не связана. Она просто… здесь. И теперь, когда ты проснулся, они хотят, чтобы она ушла или сделала что-нибудь.

Хантер зажимает тонкую простынь между пальцами, потирает ее.

— Я не отпущу ее, Ди. Нет.

— Знаю, брат. Я говорил с ней, пока ты спал. Она рассказала мне свою историю, и мужик, она прошла через ад. И она любит тебя. Это ясно, как Божий день. — Дерек смотрит на меня, зная, что я понимаю и что Сурен переводит. — На самом деле, есть лишь один выход.

Хантер кивает.

— Да, знаю. Достать капеллана и несколько свидетелей. Твою команду. Дасти и парней.

Дерек кивает.

— Все будет. — Он встает, снова мельком смотрит на меня, а потом на Хантера. — Уверен?

Хантер просто кивает, рассматривая одеяло.

— Уверен как черт, Ди. Дай нам минуту, — последняя фраза предназначается Сурану, который вскидывает голову и исчезает.

Хантер берет меня за руку и потирает большим пальцем костяшки.

— Ты знаешь, что происходит?

Я пожимаю плечами.

— Думаю, да. Я не могу остаться. Я не Американка, не работник и не переводчик. Поэтому я пойду.

Хантер хмурится, морща лоб.

— Нет, Рания. То есть, да. Ты не можешь здесь оставаться, потому что ты не… ну, они хотят, чтобы ты вернулась в… вернулась. Но есть способ. Ты можешь остаться.

Я поднимаю взгляд на него. Надежда поражает меня, словно боль. Не хочу надеяться, но так тяжело не поддаться.

— Как? Ты не отошлешь меня?

Он тянет меня вниз, чтобы я села на край его кровати, и обхватывает меня за талию.

— Нет, Рания, нет. Ты сможешь остаться, если выйдешь за меня замуж. Вернешься со мной в Штаты.

Меня поражает шок.

— Выйти замуж? — Не уверена, что правильно его расслышала. Перехожу на арабский. — Стать твоей женой?

Он кивает.

— У меня… нет кольца, — говорит он на английском. — Но… я отдам тебе его, как только смогу. И это не просто способ остаться. Это… Я хочу, чтобы ты была моей.

Я недоверчиво качаю головой.

— Ты хочешь меня навсегда? У меня нет ничего. Никого. Если ты заберешь меня в Америку, а потом разлюбишь, куда мне пойти? Снова в проститутки?

Хантер касается моей щеки и целует подбородок.

— Я всегда буду любить тебя. Ты спасла меня, Рания.

Качаю головой.

— Нет, это ты меня спас.

— Ну, тогда мы спасли друг друга, — говорит он.

Я улыбаюсь в согласии.

— Так ты выйдешь за меня? — спрашивает он.

— Да, — говорю я, не сдерживая слез. — Да. Выйду.

Дерек возвращается с другими солдатами, которых я узнаю со спасения Хантера, и с еще одним мужчиной, с мягким ласковым лицом кого-то верующего, с глазами не киллера, а кого-то мирного. Он священник или имам⁷. Кто-то такой. Духовный человек, но английского слова для него я не знаю. Я думаю, заставляя себя вспомнить. Хантер сказал «капеллан». Вот это слово. Капеллан держит толстую черную книгу, религиозную книгу. Не Коран⁸, а христианскую книгу. Библию.

Хантер с трудом поднимается на ноги, встает лицом ко мне и берет меня за руки, а капеллан встает перед нами. Мы в госпитале на американской базе. Думаю, она называется Фаллуджанский Лагерь⁹. Здесь еще постоянно упоминаются четыре какие-то буквы. ОМИН¹⁰, кажется, что-то вроде этого. Мое знание английских букв близко к нулю, да и не важно это. Ласковый взгляд Хантера не отрывается от меня, его глаза голубые, как небо в жаркий день. Он улыбается спокойно и уверенно, тем самым успокаивая и меня.

Во мне назревают слезы. Брак — это навсегда. Быть замужней — значит, принадлежать мужчине. Я никогда никому не принадлежала. Только самой себе. Я выживала. А сейчас этот американец, которого я знаю лишь несколько недель, выбил меня из единственной жизни, которую я знала, и я выхожу за него замуж. Все это кажется глупым, безумным, поспешным. Но… правильным. Я хочу этого. Хочу принадлежать ему. Он не будет бить меня, как, насколько я знаю, многие мужья делают со своими женами.

Не думаю, что он заставит меня носить хиджаб. Он не заставит меня продолжать жизнь проститутки. Не позволит мне продолжить жизнь проститутки. Да, думаю, так правильней. Он хочет меня целиком. Не знаю, почему, но так и есть.

Я тяжело сглатываю, в горле тугой ком и сухо.

Капеллан говорит, и Суран переводит.

— Мы собрались здесь, чтобы засвидетельствовать брак этого мужчины, Хантера Ли, и этой женщины, Рании, — он замолкает и смотрит на меня, потом на Хантера, и я понимаю, что он хочет слышать мою фамилию.

Я сомневаюсь. Не думала о своей фамилии уже давно. Да и не важно это, в конце концов.

— Просто Рания, — говорю я.

— И этой женщины, Рании, — продолжает капеллан, — узами святого брака…

Он еще много чего говорит касательно святости брака и невесты Христовой — чего я не понимаю, ведь Хантер — это Хантер, а не Христос — а потом он просит Хантера повторять за ним, и дальше следует неловкий момент, когда капеллану приходится понять, что колец нет, но меня это не заботит. У меня никогда не было украшений, и я ничего такого не ожидала. А потом капеллан просит меня повторить за ним.

— Я, Рания, беру тебя, Хантера Ли, в свои законные мужья. Клянусь любить тебя в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас.

Я повторяю эти слова, вкладывая в них душу. Я буду для Хантера всем, кем смогу, так долго, как он захочет, несмотря ни на что.

А потом мы оба говорим «Да», и Хантер целует меня коротким, но страстным поцелуем, и что-то во мне переключается. Все мои страхи слабеют: страх того, что Хантер меня не хочет, страх того, что это какая-то игра или трюк.

Я понимаю, что снова плачу тихими, нежными слезами. Хантер смахивает их.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

Я киваю.

— Просто… так много. Так быстро. Это вообще реально? — почему-то шепчу я. Остальные мужчины ушли, и мы с Хантером остаемся одни, и мои страхи нужно озвучить, только не слишком громко — чтобы не сбылись. — Я так боюсь, что это не правда. Боюсь, что ты не будешь меня любить, пока смерть не разлучит нас. Не знаю, что делать. Не знаю, что тогда со мной случится.

— Это правда, — говорит Хантер, увлекая меня вниз за собой на узкую больничную койку. Окруженная его руками, я ложусь рядом. — Клянусь, это правда. Для меня это тоже слишком быстро, но… Я не могу отпустить тебя. Не могу… Я не позволю тебе вернуться туда, вернуться к жизни шлюхи. Я люблю тебя. Ты мне принадлежишь.

— Я тебе принадлежу.

Хантер хмурится.

— Я надеюсь, ты все понимаешь, Рания. Ты самостоятельная личность. Когда ты приедешь домой со мной, ты будешь… свободна. Ты сможешь пойти туда, куда захочешь. Ты сможешь учиться. Ты ведь умница. Ты не принадлежишь мне, будто собака или машина. Я не владею тобой и не буду пытаться контролировать тебя.

Я киваю.

— Но я только твоя. Ты не будешь… делиться мной.

Глаза Хантера вспыхивают.

— Никогда! Ты моя. — Он окружает мое лицо ладонями. — Ты больше не проститутка, Рания. Навсегда.

— Тогда что мне делать для пропитания?

Хантер хмурится, будто бы смущенный.

— Я буду заботиться о тебе.

— Но… тогда… — Не знаю, как сказать то, что у меня на уме. Начинаю с начала. — Ничто не бесплатно, Хантер. Если я не проститутка, а ты кормишь меня, одеваешь и даешь крышу над головой, то я должна это заработать. Я не могу не делать ничего. Ты просто будешь платить мне едой, а не деньгами.

— Платить? За что платить?

— Секс.

Хантер тянет пальцами за волосы.

— Рания, послушай. В этом плане я ничего не ожидаю. Я никогда не потребую или не стану ожидать от тебя ничего. Я буду заботиться о тебе, кормить, и одевать, делить с тобой постель… или куплю тебе твою собственную, если захочешь… потому что я люблю тебя. Я позабочусь о тебе и ничего не попрошу взамен. Ты не должна заниматься со мной сексом. Не должна подчиняться мне. Не должна… — Он замолкает, глядя в окно на проезжающий мимо большой грузовик с солдатами в кузове. Кажется, он подбирает слова, чтобы я что-то поняла. — Что-то дается бесплатно, Рания. Моя любовь к тебе бесплатна. Тебе нужно лишь принять ее. Захочешь пойти работать — я помогу тебе что-нибудь найти. Но не потому что тебе нужно зарабатывать на содержание. Ты моя жена. Все мое теперь — твое.

Я качаю головой.

— Я никогда… я не… — Встаю и отхожу от него, потом возвращаюсь и встаю перед ним. Он обхватывает руками мою талию и поднимает на меня взгляд. Я пробую еще раз, на этот раз на арабском, медленно, чтобы он смог понять. — Это совершенно ново. Я выживала благодаря тому, что делала, чтобы заработать на еду. Я никогда не знала ничего другого. Я проститутка, потому что так я могу заработать деньги на еду. Говоришь, ты позаботишься обо мне. Мне придется научиться, как позволить тебе сделать это. Я ведь этого не знаю. Никто никогда обо мне не заботился. Только я сама.

Взгляд Хантера становится жестче.

— Ты больше не проститутка, Рания, — он прижимает меня ближе и кладет на меня голову, прямо между грудей. Я не могу удержаться и не запутать пальцы в его волосах; но потом понимаю, что и удерживаться мне не нужно. — Скоро для тебя все изменится.

Я шепчу следующие слова, потому что не уверена, предназначены они мне или ему.

— Этого я и боюсь.

ХАНТЕР

Не могу уснуть. Чувствую себя лучше, но доктора сказали, что я застрял в госпитале для наблюдения еще на пару-тройку дней. А я просто хочу домой. Хочу остаться с Ранией наедине. Я ее чертов муж, но не могу иметь и часа личного времени с ней: проклятые доктора снуют тут все время.

Я даже не уверен, хочет ли она меня в этом плане. Рания все еще напугана. С нерешительностью касается меня, будто не уверена, что ей можно. По существу, в этой части больницы я один, поэтому она спит в кровати рядом с моей, занавеска между нами поднята. Не слишком много приватности, но нам она и не нужна.

Странно быть здесь, среди американцев, на базе. Рания чувствует себя здесь очевидно неуверенно. Она использует маску Сабах, но, думаю, в глубине ее души все еще живет маленькая напуганная девочка. Сейчас, без фальшивой уверенности Сабах, она не знает, кем быть. Она была одинокой так долго, и теперь не знает ничего другого. Думаю, она даже не знает, что такое счастье.

Мне нужно показать ей.

Она спит, свернувшись поверх одеяла, одетая в камуфляжные штаны и футболку, взятую из запасной одежды. Ноги голые, носки и сапоги, что я для нее достал, аккуратно лежат у изножья кровати. Больничный свет приглушен, через окно проникает лунный свет. От работы кондиционера прохладно. Вижу, как она покрывается гусиной кожей.

— Черт, — шепчу я себе.

Выскальзываю из постели, прихватив с собой одеяло, и ложусь на край ее кровати. Она что-то бормочет во сне, но не двигается. Укрываю одеялом нас обоих и обнимаю ее за талию интимно, но не сексуально. Я хочу коснуться ее, поцеловать и скользнуть рукой под футболку…

Проклятье.

Та единственная ночь просто раздразнила меня к чертям. Я не могу выкинуть из головы ее голос, то, как она безумно эротично извивалась и стонала, кончая, обжигающий шелк ее кожи… Подобными мыслями я дразню себя. Ничего не могу с собой поделать — я становлюсь твердым. Я должен спать. Мне бы остаться в своей постели, потому что, кажется, скоро все станет для меня сложней.

Она ворочается в постели, издавая тихий низкий звук. Теперь Рания лежит лицом ко мне, ее руки сжаты между нашими грудными клетками, как будто она молится во сне. Я оставляю руку на ее талии, но ничего не могу поделать и скольжу ладонью вниз к ее бедру.

Ее глаза распахиваются, и она смотрит в меня. Не на меня. Именно в меня.

Такая прекрасная, нежная и очаровательная.

Ее ладонь раскрывается и ложится на мою грудь. Я моргаю в жалкой отчаянной надежде на ее прикосновение. Снова чувствую себя подростком, так стараясь при-первом поцелуе, неловко тискаясь на заднем сидении и надеясь хоть на какое-то прикосновение и на взаимное желание.

Сумасшествие. Я женат на ней, но наши отношения такие странные, полные нерешительности, осторожности и новых открытий.

Минуты проходят, моя рука лежит у нее на бедре, ее ладони покоятся на моей груди, и никто не двигается; мы едва дышим. Интересно, должен ли я попытаться сделать первый шаг, поцеловать ее или прикоснуться к ней, или же позволить ей самой задать темп?

Чутье подсказывает, что мне нужно оставаться неподвижным и посмотреть, что она сделает. А меня приучили доверять чутью.

Ее глаза слегка расширяются, она не отводит дрогнувшего взгляда от моего. Рания скользит рукой по моему плечу, по руке, кончиками пальцев — по бицепсу. А потом она снова скользит ладонью вниз по моей груди, сжимая руку так, что ее пальцы касаются моей груди сбоку. Я все еще не двигаюсь, позволяя ей коснуться меня. Рания ложится на бок на край кровати, притягивает меня к себе, но потом толкает, чтобы я лег на спину, и устраивается полулежа на мне, опустив голову на мю руку.

— Хорошо? — шепчет она. — Я ведь не делаю тебе больно?

Качаю головой. Пальцы путаются в ее волосах, приглаживая их и играя с прядками. Я просто наблюдаю за ней, рассматривая прекрасные черты Рании, запоминая, восхищаясь.

Она кладет руку на середину моей груди, глядя на мое тело, а не в глаза. Ее пальцы опускаются к зеленой ткани камуфляжной футболки, поправляя ее, а потом скользят под нижний край и приподнимают его, исследуя мою кожу. Немного выгибаю спину, чтобы футболка свободно собралась у плеч. Это немного неудобно, поэтому я одной рукой стягиваю с себя футболку и кидаю ее на пол рядом с кроватью.

Не знаю, за чем там следят доктора, потому что я не подключен ни к одной машине. Случайная, бесцельная, неуместная мысль.

Ее рука остается справа на моей груди; Рания обводит большим пальцем сосок, потирает его вершину, а потом скользит по изгибу грудной мышцы. Потом по крепкому животу. Рания прослеживает рельеф прямой мышцы живота, как тогда, в ту единственную ночь в ее доме. Я сопротивляюсь стремлению выгнуться к ней.

Рания пробегается пальцами вверх по другой стороне моего тела, а потом снова вниз. С каждым разом все ближе и ближе к моему поясу. Она набирается смелости, чтобы зайти дальше. На этот раз я ее не остановлю. Думаю, она просто исследует меня для себя. Исследует свое собственное вожделение.

Рания глубоко, медленно вдыхает и выдыхает, скользя ладонью вниз по торсу к ширинке. Я неосознанно немного втягиваю живот, но потом заставляю себя расслабиться. Рания неуверенно поднимает на меня взгляд. Заправляю выбившуюся прядь волос за ухо, кончиком большого пальца скольжу по скуле, а потом целую ее так медленно и сладко, как только могу.

Кажется, это придает ей храбрости.

Она расстегивает первую пуговицу, потом вторую. Останавливается и поднимает взгляд на меня. Я изгибаю уголок рта в крошечной улыбке и поглаживаю ее волосы. Рания отводит взгляд и застенчиво улыбается. Такая невинная, почти что девственница.

Я облизываю губы и сосредотачиваюсь на размеренном дыхании, пока она до конца расстегивает мою ширинку. Рания дотрагивается до резинки моих трусов, а потом колеблется, покачивая головой.

— Эй, — говорю я. — Все хорошо. Делай все, что хочешь. И никакой спешки, хорошо? Просто… просто расслабься.

— Я не боюсь, — говорит она. — Просто нервничаю. Не знаю, чего хочу и что делаю.

— Просто делай, что тебе хочется. Если ты не уверена — просто спроси.

Она закусывает губу и смотрит на меня, долго и твердо.

— Я хочу… хочу увидеть тебя, — говорит она.

— Увидеть меня?

Она смущенно кивает, не глядя на меня.

— Просто сначала увидеть, каков ты, как мужчина.

— Ох. Ты имеешь в виду, ты хочешь, чтобы я снял штаны?

Она кивает головой у меня на груди.

— Это нормально?

Я смеюсь ей в волосы.

— Конечно. Все в порядке. Слушай, делай лишь то, что тебе хочется, ладно? Говорю же, я не жду…

— Я хочу, — перебивает она, — Просто не уверена, чего хочу или… как хочу. Знаешь? Я никогда прежде не желала мужчину.

— И ты хочешь меня?

Она кивает.

— Меня немного пугает то, как сильно я хочу тебя коснуться. Как сильно я хочу, чтобы ты коснулся меня. — Я могу чувствовать сильное биение сердца в ее груди. — То, что ты сделал для меня тогда. Доставить мне… — она изображает жестами взрыв, — … это было… Мне понравилось. Очень.

Я ухмыляюсь.

— Как и мне.

Рания поднимает голову, в замешательстве наморщив носик.

— Но ты… я для тебя ничего не сделала.

— Речь не о том. Я наслаждался этим так же, как и ты, просто по-другому. Наблюдая за тобой… пробуждая в тебе такие ощущения… Мне это очень понравилось. Я сделаю это снова, если ты захочешь.

Она качает головой.

— Не сейчас. Сначала это. Я боюсь касаться тебя, но я хочу. Не могу постоянно лишь бояться. Я должна знать сердцем, что хотеть подобное — нормально. Касаться — нормально.

Думаю, я чувствую то, что она говорит.

— Для тебя все иначе. Отличается от… времени с кем-то в роли Сабах.

Она вздрагивает и напрягается.

— Это не «время с кем-то», это… сделка. Видишь разницу? Сабах… она лишь позволяла мужчинам чувствовать то, что они хотят, делать то, что они хотят. Сабах? Сама она не чувствует. Она холодная. Настолько, что на чувства не способна.

— Окоченелая.

— Окоченелая?

— Слово для тех случаев, когда ты настолько замерзла, что ничего не чувствуешь.

— О. Тогда да. Сабах окоченелая. Она притворяется. — Долгое молчание. — Я не Сабах. Я Рания. И я чувствую.

— Хорошо. Больше никакой Сабах. Только Рания.

Она кивает.

— Но ты прав. Разница огромная. Может, ты думаешь, что раз уж я была шлюхой долгие годы, я должна много знать о мужчинах и сексе. — Она качает головой. — Нет. Они действовали. Я же… ничего не делала. Только позволяла им и издавала похожие стоны.

— Больше так не делай, — говорю я.

Она коротко пожимает плечами.

— Может быть. Как скажешь. — Она отдаляется.

Я облажался. Теперь она отстраненная, холодная. Думает об этом. О Сабах.

— Мне жаль, что я поднял эту тему.

Она пожимает плечами.

— Тебе нужно это знать. Я ничего не смыслю в сексе. В мужчинах. В том, что или как делать. Что ты можешь хотеть. Что нужно хотеть мне, как мне нужно себя чувствовать. Для меня все так странно. Мне понравилось то, что ты делал. Не знала, что могу чувствовать подобное.

Слегка поворачиваюсь и целую ее. Сначала она застывает, как и всегда, но потом быстро тает, раскрывает губы, прижимается ближе, сдаваясь нашему поцелую. Ее руки скользят назад к моим ребрам, потом к спине, исследуя меня, пока целуемся, прерываемся на вдох и целуемся снова.

Когда останавливаемся, Рания снова кладет руку мне на грудь и вновь опускает ее, чтобы расстегнуть ширинку. Смотрит на меня, и в ее взгляде читается просьба. Я поднимаю бедра и, извиваясь, снимаю штаны и нижнее белье весте с ними. Теперь под одеялом я совершенно обнажен. Чувствую странную нервозность, хотя обычно мне комфортно без одежды.

Рания медленно стягивает одеяло с моих бедер. Она прерывисто дышит и смотрит на меня. Я твердею под этим взглядом. Он испытующий, почти смущающий, нервный. Я совсем не двигаюсь, за исключением поднимающейся и опадающей с дыханием груди и медленно обнажающимся членом.

Рука Рании остается на моем животе над пупком. И снова какой-то странный инстинкт заставляет меня втянуть живот, когда ее рука начинает медленно-медленно двигаться вниз. Я полностью эрегирован, толстый и твердый.

Она проводит пальцем по моей длине, снизу до верху, скользя подушечкой по всем неровностям кожи. Теперь по всей длине проходится ее ладонь. Прошло столько времени, и я полон бушующего желания, горящий, ощущающий боль нужды, но мне нужно сдерживаться. Сдерживаться. Позволить ей коснуться, и все. Позволить ей изучить.

Я сосредотачиваюсь на ее волосах, пальцами поигрывая с прохладными локонами.

Когда Рания берет меня в руку, я глубоко вдыхаю. Она поднимает его. Боже, ее руки на моем члене чувствуются невероятно хорошо. Проклятье, как невероятно. Ее крошечные руки, длинные, тонкие, теплые, сильные пальцы, обхватывают меня скользят по мне. Каждый мускул моего тела напряжен.

Она и понятия не имеет, что делает со мной.

Я так близко.

Какого черта я творю?

Я борюсь с собой, дрожу, так сильно стараясь сдержаться, пока Рания ласкает и исследует меня. Она поглаживает мою длину, сжимает и отпускает ее, ласкает яйца, касается и изучает их, а потом возвращается к члену.

Я теряю контроль. Оргазм так близко, но мне нужно держать себя в руках. Нужно. Она лишь исследует меня. Это не секс.

Я не могу больше ждать.

РАНИЯ

Все его тело дрожит, мышцы изгибаются. Спина напрягается, глаза закрываются, пальцы сжимаются в моих волосах.

Его мужество полно противоречий: такое мягкое, но в то же время такое жесткое. Длинное, прямое, толстое, лежит у него на животе. Он кажется таким большим, и я немного боюсь нашего секса, хоть и знаю, что все будет в порядке. Отталкиваю эти мысли. Не сейчас.

Позволяю себе коснуться его. Это нормально. И мне нравится. Нравится, как он ощущается в моей руке, заполняя кулак. Хантер издает какие-то негромкие горловые звуки, хотя не думаю, что он осознает это. Другая его рука сжимает простынь в кулак. Я опускаю взгляд на его ноги, выглядывающие из-под края одеяла, и вижу поджатые пальцы. Мышцы рук и живота напряжены.

Он напрягся, и, каждый раз, когда я касаюсь его мужества, вздрагивает и приподнимает бедра к моему прикосновению.

— Почему ты делаешь мускулы? — спрашиваю я. Стараюсь использовать с ним только английский, он же отвечает мне на арабском.

На этот раз он отвечает на английском. Не думаю, что сейчас Хантер способен на арабский.

— Я… сдерживаюсь.

Поначалу не понимаю, но потом меня накрывает сознание. Он близок к освобождению, но держит себя в руках.

— Почему сдерживаешься? — спрашиваю я, сжимая его крепче и скользя по нему рукой.

Он издает смешок.

— Потому что это… не… для меня… — Он двигает бедрами в ритме моей руки на его мужестве. — А для тебя. Делай все, что вздумается. Узнавай свои желания. А еще, потому что мы оставим беспорядок.

Знаю, что мне нужно делать. Я не совсем готова, но этот способ — лучший. Я начинаю расстегивать штаны.

— Нет, не так. Хочу, чтобы все было особенным. Просто… перестань касаться меня на минутку, и я… я буду в порядке.

— Ты не хочешь заняться со мной сексом?

— Нет, — говорит он, и мое сердце сжимается от боли. Но он продолжает. — Я хочу заняться с тобой любовью. Это другое.

Мои руки все еще на нем, но не двигаются.

— Ох, — говорю я. — Но не сейчас?

Он качает головой и обхватывает мои запястья, отстраняясь.

— Нет, не сейчас. Когда у нас будет все время мира. Большая постель. И уединение.

Я не хочу прекращать касаться его. Хочу увидеть его освобождение. Меня не заботит беспорядок или уединение. Мне нравится касаться его. Теперь я отчасти понимаю его слова об удовольствии от моего наслаждения.

— Тебе нравятся мои прикосновения? Они ощущаются хорошо? — спрашиваю я.

Хантер вздыхает и отпускает мою руку. Я тянусь к его мужеству, на этот раз чувствуя себя более уверенной. Его лицо уже ответило мне, но Хантер все равно кивает.

— Да, — говорит он. — Боже, да. Так хорошо. Мне так нравится. Я не хочу, чтобы ты останавливалась, но… Я больше не могу сдерживаться.

Продолжаю работать рукой, и его бедра дергаются. Наклонившись, шепчу Хантеру на ухо:

— Я хочу, чтобы ты почувствовал себя хорошо. Я не хочу останавливаться. Не хочу, чтобы ты сдерживался. Ты можешь расслабиться.

Знаю, я могу сделать еще кое-что. Прежде, чем у меня появляется возможность обдумать это, я склоняю голову к его мужеству. Он останавливает меня.

— Нет, Рания. Не так. — Что-то в его голосе говорит мне, что он серьезен, поэтому я снова ложусь на его плечо.

По его голосу я могу понять, что он, возможно, думал об этом, как и я. Но отталкиваю эти мысли. Я рада, что он не позволил мне сделать это. Тогда воскресли бы плохие воспоминания.

Целую его челюсть и пробую на вкус его пот, щетину, кожу. Опускаясь, я замедлила руку, поэтому сейчас ускоряюсь. Кулак сжат не сильно, кожа едва касается кожи. Поэтому я сжимаю кулак сильнее и медленно двигаюсь от вершины к основанию. Он дергается, поднимаясь и падая. Задыхается, откинув голову.

— Ох… о, Боже, я сейчас… — Он рычит сквозь зубы, потом замолкает и выгибает спину.

Сейчас.

Он затихает и максимально выгибается, его мужество дергается в моей руке. Из него жестко выстреливает густой поток вязкого белого семени, орошая торс и пупок. Я продолжаю двигать рукой, и его бедра подталкивают его мужество в мою ладонь. Еще один поток ложится на первый, семени теперь не так много и выстреливает оно не так далеко, а за ним следует третий, еще меньше, и тело Хантера опускается на кровать. Он задыхается, извиваясь.

— Пр… проклятье. — Запыхавшийся, раскрасневшийся и удивленный.

Я чувствую трепет чего-то могущественного, горячего и набухающего в каждой моей клеточке. Это довольство, счастье. Ему, как и мне, понравилось. Я сделала так, чтобы ему было хорошо, и теперь чувствую удовольствие от этого. Чувствую связь.

Он посмеивается низким рокотом в груди.

— Черт. Я испачкался.

Я смотрю на него, на густую реку белого семени на животе.

— Я уберу.

Иду в туалет неподалеку, мочу несколько бумажных полотенец и возвращаюсь в кровать.

— Я могу сделать это, — говорит Хантер, протягиваю руку к полотенцам.

— Нет, — говорю я. — Позволь мне. Пожалуйста.

Он убирает руки и смотрит, как я смываю семя с его плоти, складывая полотенца и протирая кожу до тех пор, пока он не станет чистым, а тонкие волоски внизу живота стали влажными и прилипли к его коже. Выбрасываю бумажные полотенца и снова ложусь рядом с Хантером. Он накрывает нас одеялом и прижимает меня к себе.

— Рания, это было…

Я целую его, и он замолкает.

— Это только начало.