Раненые

ГЛАВА 13 ХАНТЕР

Я проснулся из-за мужского голоса, кричащего имя Рании. Рании, не Сабах. Прежде чем мы смогли шелохнуться, в дверях появляется знакомо выглядящий молодой мужчина, задыхающийся и потеющий от чрезмерной нагрузки.

Рания резко вздыхает, и я перевожу взгляд на нее. Она побледнела и заметно дрожит.

— Хасан?

Дерьмо. Ее брат, которого мы считали мертвым. Рания все еще обнажена, если не брать в расчет ее мини-юбку. Когда она садится, голые соски твердеют на холодном воздухе. Её брат застывает в дверях, остановленный увиденным: его сестра в руках американского солдата.

Он начинает тараторить на арабском слишком быстро, чтобы я мог понять. Рания слушает, прижимая простыню к груди.

Сердце стучит в висках, адреналин растекается по телу — я могу это чувствовать. Кожу покалывает, спина дрожит от напряжения. Я потею, несмотря на холод раннего рассвета.

Битва.

Рания передает мне, что ее брат утверждает, будто Абдул идет убить нас. Эта чертова верблюжья п**да, которая пыталась изнасиловать Ранию. Он думает, что отомстит. Во мне кипит ярость.

Хасан говорит, что за нами идут почти пятьдесят мужчин.

Я поворачиваюсь к Рании, которая уже натянула блузку и туфли.

— Спрячься. Ни в коем случает не выходи. Не важно, что ты услышишь — сиди, прячься. Я приду за тобой.

Она качает головой.

— Хантер, ты не можешь этого сделать. — Ее английский практически невозможно понять. — У тебя жуткая рана. Пожалуйста. Идем за мной. Мы сбежим.

Я вырываю из рук Хасана винтовку, проверяю магазин и хромаю к двери. Нога горит огнем с каждым неровным шагом, но у меня нет времени на боль.

— Я не сбегаю, Рания. Я чертов морпех. Морпехи не сбегают.

Хасан идет за мной, что-то быстро и зло говоря по-арабски. Я ничего не понимаю, но думаю, что он зол из-за того, что я украл его винтовку. Разворачиваюсь к нему лицом.

— Защити свою сестру. Спрячь ее. Защити.

— Дай мне мое ружье, Американец, — сказано на медленном арабском.

Я передаю ему свой нож.

— Используй лучше это.

— Погоди, — говорит Рания. Она приносит что-то, завернутое в простыню. — Это твое оружие, Хантер. Я не знала, что с ним делать, поэтому спрятала.

Я развязываю узел и вижу свой М-16, запасные патроны и потрепанный бронежилет, ржаво-алый от моей крови.

«О, да», — говорю я про себя. — «Реальная вещь».

Броском возвращаю Хасану винтовку и надеваю броню на майку. Нужно бы уделить немного любви, но сейчас нет на это времени. Я могу чувствовать, как на нас движется дерьмо. Кровь кипит, готовая к битве. Я собираюсь прикончить этого чертова ублюдка Абдула. Он покойник… только еще не знает об этом.

Чувствую маленькую ладошку на своей руке и дыхание Рании на шее. Прижимаю ее ближе одной рукой.

— Прячься, Рания. Я буду в порядке.

Она поднимает на меня взгляд — карие глаза на мокром месте, как горячий шоколад со светлыми разводами.

— Прошу, Хантер. Идем со мной. Давай уйдем. Их слишком много. А ты один. Я… прошу. — Она прижимается теплыми мягкими губами к моим. Ее следующие слова — шепот. — Ты нужен мне.

Я лечу вниз, в глубину своей души из-за ее признания. Я нужен ей? Искушение. Убежать так легко.

Но фактически, я знаю еще кое-что. Они нас поймают. Я не могу бежать. Я мог устроить им засаду, бороться с ними лицом к лицу. Сражаться до последнего. Дать Рании шанс. Я не рассчитываю выбраться живым, но я чертовски постараюсь. Да.

Не знаю, что ей сказать. Я в боевом режиме. «Заткнись», — это грубо. Но я больше не Хантер. Я капрал Ли, Морские Силы США. Всегда верен, суки.

Опускаю взгляд на нее и заправляю выбившуюся за ухо.

— Все будет хорошо. Обещаю.

Она морщится и пятится от меня.

— Тогда иди. — Кажется, она зла. — Глупые мужланы. Им бы лишь кулаками помахать.

Разворачивается и бежит, исчезая по ту сторону мечети.

Хасан смеется.

— Она боится за тебя, Американец. Она зла на меня за то, что я стал солдатом. — Его взгляд стал жестоким и вызывающим. — Я убил много таких, как ты.

Я моргаю.

— Просто держи ее в безопасности.

Он фыркает:

— На этот раз я так и поступлю, — а потом он исчезает вслед за ней.

Я, наконец, один. Осматриваюсь в поисках лучшей точки. Там, недалеко от аллеи — остатки автомобиля, въехавшего в здание на углу. Укрытие и убежище. Хромая, я прячусь там, мучительно присев. Могу видеть дорогу в обоих направлениях, а аллея позади меня не заканчивается тупиком. Мне нужно лишь ждать.

Вот. Темное лицо под красно-белой куфией. Я жду. Пальцы сжимаются на курке при виде ружья у него в руках, но я жду. Когда появляются все, скрываюсь в засаде. Два, три… шесть… десять. Идут одной линией. У меня нет гранат, только винтовка и три магазина патронов. Они останавливаются, столпившись у мечети. Вижу Абдула, шагающего среди скопления вооруженных солдат.

Сейчас.

Тра-та-та. Я сажаю два красных пятна на их груди. Абдула я не достал, он пригнулся и побежал, как только прозвучали выстрелы.

Тра-та-та… тра-та-та… тра-та-та. Больше пятен; красная жизнь брызжет на пыль. Они пока что не могут видеть, откуда я стреляю, поэтому продолжаю. Раненная нога горит, здоровая — удерживает мой вес, напряженная, готовая толкнуть меня, когда они увидят разрывы с моей стороны.

Они падают как мухи. Я не промахиваюсь. На улице их так много, целая толпа. Они думали, что сами будут сидеть в засаде, и не предполагали обратного поворота событий. Спасибо, черт возьми, Хасану за предупреждение.

А потом они видят меня. Или, может, видят вспышки выстрелов от моего М-16. Я ныряю за ржавый корпус автомобиля, прислушиваясь к металлическому стуку и звону столкновения пуль с машиной, пули свистят прямо над ухом. Я аккуратно перемещаюсь, меняя позицию. Грудь горит, все еще заживающие мышцы не готовы держать винтовку, но выбора мне не дают.

Тра-та-та-та-та… тра-та-та… Слишком чертовски близко, чтобы я чувствовал себя комфортно, проскакивают несколько пуль, застревая в ржавом, почерневшем металле. Время двигаться. Я поднимаюсь на ноги и бросаюсь назад, стреляя в группу арабов. Они разбегаются в стороны в поисках окон или дверей. Двигаюсь вдоль аллеи, врываюсь в случайную дверь и вылезаю из окна, игнорируя толпящихся мать, детей и пожилую бабулю в углу. Грубо падаю на землю, с проклятиями пытаясь восстановить дыхание.

Перекатываюсь на живот, задыхаясь и паникуя, пока легкие борются за освобождение. Слышу глухой звук выстрела совсем рядом с лицом, поэтому ползу прочь, поднимаю винтовку, нахожу вспышки разрывов и стреляю. Ранен, но не убит.

Потом я слышу самый желанный звук из всех в жизни: ответная стрельба М-16 где-то недалеко. Морпехи. Я снова стреляю, окрашивая в алый торчащий из-за стены локоть.

Тра-та-та-та.

Там, с востока. Теперь берет верх треск АК, выстрелы отдельных винтовок смешиваются в какофонию. Кажется, я слышу четыре винтовки. Один взвод. А потом слышится «пила» — короткие прерывистые очереди. Я мог бы заплакать от облегчения. Встаю на ноги, но снова пригибаюсь, когда над ухом свистят пули, напоминая мне, что я на открытом пространстве. Я чувствую горящую рану на обнаженной коже руки: пуля прочертила красную линию. Мне нужно связаться с взводом.

Огибаю угол, но тут же спешу назад. Группа тряпкоголовых… Я чувствую приступ вины из-за расистского оскорбления при мыслях о Рании… Группа повстанцев во главе с Абдулом. Они окружают дверь, много крича и тыча винтовками, но никто не стреляет.

Мне нужно вытаскивать поспешный перевод из головы:

— Отдай ее, Хасан!

— Нет! Ты дьявол, Абдул!

— Последнее предупреждение, парень…

Они загнали Ранию и Хасана в угол. Долбаное дерьмо. Что делать? Я меняю магазин и выглядываю из-за угла, чтобы посчитать. Семеро и Абдул.

М-16 разрываются в паре сотен метров отсюда. Ему отвечают АК, которых перекрывает «пила», а потом слышится прекрасный звук М-203, выстрелившим гранатой, и следом — приглушенный грохот взрыва. РПГ, свист, взрыв. Совсем недалеко и в нашем направлении.

Я должен все исправить. Не могу позволить этому говнососущему Абдулу положить руки на Ранию. Облизываю губы, вдыхаю раскаленный воздух, потираю ноющую раненную мышцу бедра, желая, чтобы все это закончилось, чтобы я все еще держал мягкое сладкое тело Рании обнаженным рядом со своим в серой тьме рассвета.

Не время, придурок.

Показавшись из-за угла, открываю огонь, по горизонтали размахивая стволом и опрометчиво стреляя против всего, чему нас учили. Расстреливая этих ублюдков. Заставляя их посмотреть сюда.

Пуля со свистом крошит каменную стену. Думаю, это привлечет их внимания. Ожидание… ожидание… падаю на колени, разворачиваюсь и стреляю. Брызжет кровь, Абдул вопит, выкрикивает приказы. Нужно убить его к чертям. Умри, жопоголовый.

Крики на арабском, ругательства и оскорбления доносятся до меня, и я понимаю, что последнюю свою мысль выкрикнул.

Осталось трое и Абдул. Они, согнувшись, крадутся сюда и стреляют. В одной руке у Абдула АК, запасной вариант перекинут через плечо той перевязанной руки, на которой не хватает пальцев. Но проклятье, даже при этом он довольно точен. Я отступаю, понимая, что одному против четырех мне не выиграть.

Они прячутся за углом, когда я ныряю в дверной проем, крепко прижимаясь плечом к потрескавшемуся дереву. Сомневаюсь, проглатывая свой страх, затыкая боль, но зубы сжаты так сильно, что начинает болеть челюсть, а по лицу бегут струйки пота вместе с кровью оттуда, куда попали осколки камня от выстрелов.

Глубоко вдыхаю, выхожу из-за угла и стреляю, снова мгновенно прячась. С одним покончено. Они ломятся назад в укрытие. Снова выхожу, веду ответный огонь, выжидаю… мельком вижу тело выглядывающего мужчины, с уродливыми дырами, убираю его и снова скрываюсь.

Новый магазин, последний.

Мое дыхание переходит в хрюканье. Я задыхаюсь. Боль побеждает.

Я, черт возьми, не могу сдаться. Сжимаю зубы и подавляю стон агонии.

Вижу, как из дверного проема с винтовкой наперевес выглядывает Хасан. Он в полуприсяде выходит на улицу, повесив винтовку на плечо, но, не убрав ее в ожидании цели. Я выглядываю, и он видит меня; я указываю на тупик аллеи, где ждут Абдул и последний мужчина. Он кивает. Я поднимаю два пальца и хлопаю по плечу, чтобы указать на ранг, хоть и не уверен, что он поймет. Впервые этот жест использовала Рания. Хасан пожимает плечами и тоже поднимает два пальца. Я притворяюсь, будто отрезаю пальцы, потом сжимаю руку в кулак, и Хасан понимает.

Я крадусь к брату Рании туда, где расширяется аллея, с каждым шагом бормоча ругательства. Мучительная боль пульсирует сквозь мое тело с каждым движением, каждым вдохом, каждым шагом, каждым движением глаз. Сейчас я работаю лишь на упрямстве.

Абдул должен умереть раньше, чем я позволю себе пасть.

Мы вместе врываемся в переулок. Абдул ждет нас, его последний человек стоит рядом, удерживая Ранию в плену. Этот сукин сын обернул одну руку вокруг ее шеи, жадно сжимая грудь Рании, а второй держал пистолет, не прижатый прямо к ее голове, но направленный на нее.

Это противостояние. Хасан направляет винтовку на Абдула, а я встаю на колено, прицелившись во второго.

Напряженная тишина.

Хасан переступает с ноги на ногу, обращая взгляд на удерживающего Ранию мужчину. Этого отвлечения мне хватает.

Выстрел!

Почувствовав, что его хватка ослабла, Рания сразу же вырывается. В центре его лба черная дыра становится красной. Теперь Рания за моей спиной, а Хасан рядом.

Абдул даже не вздрагивает. Его винтовка перемещается между мной и Хасаном, будто он не может решить, кого пристрелить первым.

Настоящая мексиканская дуэль.

Секунды тянутся, как ириски.

Взрывы и выстрелы оглушают наш уличный тупик.

РАНИЯ

Я вижу, как это происходит. Вижу, как палец Абдула напрягается на спусковом крючке. Не знаю, в кого он целится, потому что мы с Хантером и Хасаном сейчас стоим очень близко.

Хасан движется со скоростью нападения змеи. Он прыгает перед Хантером, когда раздаются выстрелы из винтовки, и я вижу, как он дергается, дергается, дергается… Абдул дико стреляет. Я, невредимая, лежу на земле и беспомощно наблюдаю. Хасан теперь тоже на земле, но он истекает кровью в грязи. Опять.

С ножом в руке, Хантер кидается на Абдула. Сверкает черное лезвие, и Абдул кричит. Кричит. Хантер рычит, как дикий бешеный зверь, а лезвие — его коготь. Абдул с бульканьем в горле умирает, но Хантер не останавливается, все бьет и бьет, разрывает его, разрезает, убивает убитого.

Я тяну его прочь, и Хантер почти задевает меня, но вовремя узнает. Выражение его лица резко меняется со злобы, ярости и жажды крови к облегчению, любви. Любви. Этот взгляд говорит о многом.

Такой нежный. До этого он был убийцей, теперь он любовник. Стоит передо мной всего в нескольких сантиметрах и тянется, чтобы прикоснуться, поцеловать.

Что-то во мне тает. Я слышу крики, шум двигателя машины, визг тормозов. Стрельба разносится эхом позади нас, на нее отвечают и ее затыкают американские винтовки. Но я не вижу этого. Только прекрасное лицо Хантера. Его небесно-голубые глаза, устремленные ко мне, поглощают меня так, как человек в пустыне поглощает воду.

Он наклоняется вперед, и я думаю, что он собирается меня поцеловать, поэтому обхватываю его шею и прижимаюсь губами к его губам, но вместо ответного поцелуя его сильный рот слабеет, и вес Хантера давит на меня.

— Хантер? — Сначала я чувствую лишь замешательство. Отстраняюсь и смотрю на него. — Хантер. Скажи что-нибудь. Прошу.

Но он этого не делает. Его глаза закатываются, Хантер падает на меня.

Пытаюсь подхватить его, но Хантер огромен; этого мужчины слишком много для такой хрупкой девушки как я. Он жестко падает, сталкиваясь с землей. Это пробуждает его достаточно, чтобы Хантер посмотрел на меня сквозь полуприкрытые веки.

— Рания? — Его голос слаб. На нем кровь. Слишком много крови. Так много… Его. Абдула. — Пора заканчивать, Рания.

Я качаю головой.

— Нет. Нет. Твои друзья здесь. Они приведут тебя в хорошо. — У меня проблемы с его языком, но я знаю: он слишком ранен, чтобы говорить на моем. — Прошу, не уходи от меня.

Я оборачиваюсь и вижу, как к нам приближаются американцы в форме. Взгляд Хантера скользит мне за спину, и его глаза расширяются.

— Дерек. — Голос Хантера надламывается.

— Ага, мужик, это я. Я здесь. Пора вернуться домой, чувак, — Дерек растягивал слова.

Хантер с мольбой смотрит на меня.

— Идем со мной, Рания. Я заставлю их взять тебя. Я сделаю тебя своей. — Последнее предложение он сказал на ломаном арабском.

— Пойти с тобой? — Он все еще борется, все еще сражается за то, чтобы встать, чтобы двинуться. Я касаюсь его груди, чтобы успокоить. — Я пойду с тобой. Куда угодно, — я нежно целую его. — Я пойду с тобой куда угодно. Я люблю тебя. Я люблю тебя, — повторяю на арабском и английском.

Его глаза расширяются на эти слова, и даже сейчас я чувствую панику из-за того, что он не захочет меня после моего признания в любви.

Но вместо этого он поднимает руку, напрягаясь так, словно она невероятно много весит, и касается моего лица.

— Я люблю тебя.

Он слабеет, и меня оттаскивают от него грубые американские руки в перчатках. Отталкивают. Отвергают. Игнорируют.

Он смотрит на меня, что-то шепчет, умоляет. Они его либо не слышат, либо не слушают. Хантера затаскивают в американскую машину, одну из тех, которые выглядят как переделанный в грузовик танк. Он смотрит на меня в последний раз и теряет сознание.

Я слышу крик и понимаю, что кричу я. Даже мне самой не понять мои слова. Я слышу себя так, словно слушаю незнакомку. «Не забирайте его у меня, прошу, возьмите меня с ним, прошу, я люблю его…», но они не обращают внимание. Хантер ушел, и я одна.

Хасан истекает кровью в грязи, и я слышу, как он задыхается.

Я встаю перед ним на колени.

— Брат. — Не знаю, что еще сказать. Лгать я ему не могу. — Ты спас его. Спас меня.

— Ты… моя сестра, — сил у него хватает только на такое объяснение. Но этого достаточно.

Кладу покрытые его кровью руки ему на грудь и плачу. Да, за него. Но и за себя, и за Хантера. За свое разбитое сердце. Они забрали его, хоть он и любил меня и собирался сделать меня своей. Я хотела быть его.

Быть чьей-то.

Хоть чьей-нибудь.

Хасан умирает тихо, наблюдая за мной, пока его глаз не касается отстраненное выражение смерти, и я знаю: он ушел к Аллаху, если Аллах существует. Я встаю на колени в грязи и крови, склоняясь над холодным телом моего брата — моей последней ниточкой хоть с чем-то — и плачу.

Он был мертв, а потом чудом воскрес, чтобы защитить меня. А теперь он умер вновь. Действительно умер. Я чувствую вонь смерти на нем.

А потом я слышу их у себя за спиной. Злые, раненные, окровавленные мужчины. Иракцы. Я приютила американца.

Они хотят мою кровь за свою.

Они ее получат.