Развод в 45. Я тебя не прощаю (СИ)

Глава 20

– Ого! Ты точно моя мама? – доносится из-за спины голос сына, и я с улыбкой отворачиваюсь от зеркала, чтобы поприветствовать его.

А он, пройдясь по мне оценивающим взглядом, ещё и присвистывает.

– Отлично выглядишь! – добавляет с восхищением.

– Думаешь? – нервным жестом оправляю складки на белоснежном подоле.

– Не думаю – знаю, – улыбается Тимур, подходя ближе. – У меня самая красивая в мире мама. Уверен, крёстный тоже так скажет, как увидит тебя такую.

– Что у него самая красивая в мире мама? – смеюсь.

Тимур тоже хмыкает, переосмыслив сказанное.

– Но ты, правда, очень красивая, – добавляет уже серьёзнее. – Мне кажется, ты за отца выходила не такая красивая.

– Мы поженились сразу после школы, так что денег на какое-то особое торжество не было, и платье на мне было ещё твоей бабушки, – развожу руками.

Зато теперь на мне красуется моё собственное белоснежное совершенство с длинными кружевными рукавами и пышной атласной юбкой. Талию подчёркивает широкий пояс, завязанный сзади в объёмный бант. Рыжие волосы я завиваю и оставляю распущенными, лишь частично присобрав их на затылке в маленькую розочку, которую украшаю живыми листьями тех же роз.

– Нет, – не соглашается с моими словами сын. – Ты сияешь. Я впервые за все годы вижу тебя настолько счастливой. С отцом ты не улыбалась так много. В последние годы и вовсе не улыбалась. Так, для вида если только. А теперь проще посчитать моменты, когда ты как раз не улыбаешься. Надеюсь, так всё и останется. Не хочу, чтобы ты снова грустила.

– Не буду, – обещаю ему, одаривая улыбкой. – И ты тоже. Не грусти, ладно? Всё будет хорошо. Уверена, Дина оттает. Просто дай ей немного времени.

– Конечно, оттает, у неё выбора нет, – ворчит Тимур.

А я смеюсь.

Мой смелый мальчик…

Который быстро переключает наше общее внимание на иное.

– Ладно, хватит обо мне и Дине. Сегодня твой день, а не наш с ней. Ты готова спускаться?

Он задаёт самый обычный вопрос, и ко мне резко возвращается былая нервозность.

– Да. Кажется, да, – киваю, вновь косясь на своё отражение в зеркале.

– Да красивая ты, красивая, – смеётся Тимур, берет меня за плечи и разворачивает на выход из комнаты. – Ты чего так нервничаешь вообще?

– Не знаю. Просто волнительно очень.

Тимур качает головой и, не отпуская моих плеч, ведёт меня дальше на выход.

– И куда только подевалась сильная независимая женщина, способная усмирить даже самых разгневанных покупателей одной лишь фразой и улыбкой? Слушай, а может тебе лучше тогда и правда не выходить замуж за крёстного? Плохо он на тебя влияет, очень плохо.

За что и зарабатывает от меня удар по рукам.

– Ну а что? Где я не прав? – смеётся сын. – Размякла ты со своим Громом. Даже меня поругать нормально не можешь.

Прям так и напрашивается, засранец!

– Повезло тебе, что я одета неподобающе для физической расправы, – щипаю его выше локтя.

Тимур снова смеётся.

– Вот теперь узнаю свою маму, – заявляет всё с тем же смехом.

И я ловлю себя на том, что и правда больше почти не нервничаю.

Всё-таки у меня самый замечательный сын.

Мы проходим дом, спускаемся на первый этаж, подходим к выходу на заднюю часть двора.

Да, жениться с Громом мы решили на моей ферме. Роспись в ЗАГСе нам показалась скучной, ресторан – обыденным, а вот выездная регистрация на фоне леса и цветущих полей, подсвеченных закатным солнцем, – самое то! Тем более, завтра этих полей уже не станет, всё срежется и отправится в руки закупщиков. Даже почти жалко. Но только почти. Открываются двери, начинает играть торжественная музыка, мы с сыном ступаем на заднее крыльцо, и я вообще забываю обо всём.

От самого порога тянется красная ковровая дорожка, заканчивающаяся цветущей аркой. С обеих её сторон выстроились гости, а в самом конце моего пути стоит он – мой Гром. Мечта далёкого детства. Тот, из-за кого сердце теперь бьётся с утроенной силой, а в голове путаница из мыслей образуется. Впрочем, нет. Нет никакой путаницы. Наоборот, теперь в моей жизни всё предельно чётко и ясно. Собравшиеся сегодня поздравить нас полсотни гостей – прямое тому доказательство.

Если честно, я и сама не ожидала, что их столько соберётся. Мы с Громом не планировали так много приглашать. Но одних моих сотрудников только двадцать человек набралось. А есть ещё семья Грома из десяти единиц. И просто друзья. Да что уж там, даже мои жирные клиенты решили, что они тоже желают быть причастными к этому дню. Мы их не приглашали, но… клиенты же. Так и набралось. В стороне деревенская ребятня кружит стайкой в обществе Филиппка. А вот его друга рядом нет, что подозрительно. Они ж неразлучные. Но решаю не зацикливаться.

Да и волнение вновь берёт верх над разумом. Чем ближе мы подходим к Грому, тем больше меня бросает в дрожь. Сердце стучит, как в последний раз. Быстро-быстро.

Ох!..

Но вот моей руки касается ладонь Грома, и внутри образуется затишье. Я смотрю в его красивые серые глаза, а вижу себя среди облаков. Гром крепко сжимает мои пальцы, притягивает к себе, даруя им лёгкий поцелуй.

– Прекрасна, как Весна.

Господи, вот кто ещё может меня заставить так покраснеть. Всего с трёх банальных слов. С одного комплимента. Но какого!

Я и правда ощущаю себя такой. Красивой. Восхитительной. А самое главное, нужной! То, чего мне так не хватало с Гришей, из-за чего я пропадала целыми днями среди цветов. Просто почему-то я раньше этого не понимала. Мне казалось, что то, что есть – этого достаточно. Это нормально! Но, оказывается, это и близко не стояло с этим определением. Мы с Гришей просто были. Не вместе. Не рядом. А так…

С Громом же всё иначе. С ним я учусь заново жить, дышать полной грудью. И любимая работа – это всего лишь работа. Он смотрит на меня, а мне мир пылью кажется. Всё неважным становится. Гости, церемония, речь регистратора. Смотрю в серые глаза и ничего не вижу, не слышу, не знаю. Кроме Грома. В них пылает неприкрытое восхищение, жажда и трогательная нежность. Он проводит подушечками по моей ладони, и я с улыбкой сжимаю её крепче.

Регистратор переходит к основной части, зачитывая поочерёдно свои вопросы нам. Сперва для Грома. После для меня.

– Согласен, – произносит Гром громко и чётко.

А вот мой голос немного дрожит от волнения, когда настаёт моя очередь отвечать.

– Прошу вас обменяться кольцами, – возвещает регистратор.

Те лежат рядом на высокой стойке на красной подушечке, достаточно лишь руку протянуть, чтобы взять. Пальцы Грома мажут по моим в нежном касании, прежде чем он надевает на мой безымянный золотой обод поменьше.

И какой же это всё-таки волнительный момент! Даже в сорок пять лет. Надевать кому-то на палец обручальное кольцо. А после ставить роспись в книге регистрации.

– Можете поцеловать невесту, – слышится от ведущей церемонию.

И под мой быстро бьющийся пульс Гром целует меня.

Всего несколько простых действий, но сколько значимости в каждом из них. Не меньше, чем в трёх тихих словах:

– Я тебя люблю.

Всюду слышатся радостные крики, хлопки в ладоши, поздравления. А я смотрю в серые глаза Грома и понимаю, что предательство моего мужа того стоило. Ведь не сотвори он этого всего, я бы так и продолжала вести одинокий, скучный образ жизни, не познав и дня настоящего семейного счастья.

От которого отвлекают громкие хлопки в стороне. Как от выстрелов.

Что за?..

Не успеваю толком задуматься, как в вышине тёмного неба тысячи искр рассыпаются в разные стороны. Красные, белые, синие вспышки переплетаются в причудливый узор. Каждый залп – новый рисунок. И чистый восторг! Под восхищённые визги и ахи всех присутствующих.

– Какая красота! – тоже запрокидываю голову вверх.

– Не то слово, – соглашается по-своему Андрей.

В отличие от меня, на небо не смотрит. Если куда и смотрит, то лишь на меня. И восхищения в его глазах гораздо больше, чем чужих восторгов от запущенного салюта. Улыбаюсь ему и крепко обнимаю за талию, прижимаясь вплотную к его крепкому телу.

– Спасибо. Но ты же вроде был против фейерверков. Почему передумал?

Вот тут восхищение в глазах Андрея сменяется лёгкой задумчивостью.

– Я и не передумал. У нас же из-за расходов на ремонт дома бюджет был ограничен, – признаётся, хоть и не сразу.

А задумчивый взгляд плавно перемещается на округу, теперь уже не в наблюдении, а в поисках. Очевидно того, кто этот разноцветный и шумный подарок-сюрприз нам устроил. Долго искать не приходится. Предовольный собственной выходкой Никитич опирается плечом на ствол могучего дуба. А стоит ему заметить наше внимание…

– Так выпьем же за молодых! – поднимает руку с рюмкой в ней.

И когда только успевает?

Риторический вопрос.

Не дожидаясь реакции остальных, тут же её и выпивает.

Я невольно смеюсь.

Никитич – такой Никитич.

Но его выкрик приводит в действие и всех остальных. Нас бросаются поздравлять со всех сторон сразу целой толпой. И минуты не проходит, как мы оказываемся закиданы зерном, лепестками роз, деньгами и бог знает чем ещё, чуть ли не задушенные многочисленными объятиями и оглушённые их голосами.

Кто-то включает музыку, нас тянут к столу, усаживая во главе. На белой скатерти полно еды и выпивки. Этой ночью едва ли кто-то будет спать. Во всей округе. Очень уж шумное у нас сегодня счастье.

– Горько! Горько! Горько! – доносится то и дело.

Губы горят от поцелуев, в голове шумит от количества выпитого шампанского, а в груди разгорается жаркое солнце. Я себе воздушный шарик напоминаю, так меня распирает от всех эмоций. Хотя все они меркнут в сравнении с тем, что взрывается в моей голове, когда Андрей вручает мне в руки тонкий, но увесистый конверт формата А4, украшенный маленьким кокетливым бантиком изумрудного цвета. Бантик, подозреваю, дело рук Майи, очень уж хитро она косится, хотя стоит поодаль, вместе с основной массой наших гостей, пока её брат, уловив момент, отводит меня в сторонку и вручает свой свадебный подарок.

– Пусть это будет символом нашего с тобой союза, моя красавица, – улыбается Андрей.

Что сказать, умеет этот мужчина интриговать. Пока вскрываю пакет, в голове сто возможных теорий проносится, что это за дар такой необычный. И ни одной верной, как оказывается по итогу. Потому что этот идеальный мужчина дарит мне ничто иное, как мою же ферму.

– Гром…

Голос позорно садится, хрипит, пока я снова и снова вчитываюсь в печатные строки дарственной, согласно которой теперь я буду единоличной собственницей всей территории и прилагающихся к ней строений.

Это же получается…

– Ты купил для меня ферму?

Причём далеко не сегодня. И не вчера. А в тот день, когда передал мне ключи от дома. Два с лишним месяца назад.

– Ты…

Не договариваю. Просто не нахожусь со словами. И всё перечитываю и перечитываю документ. Раз тридцать, не меньше. Настолько мне до сих пор в это не верится.

– Она тебе сразу понравилась, – пожимает плечами Громов.

Да с таким видом, словно и нет в его поступке, стоимостью в целое состояние, ничего такого.

– Гром… – тяну плаксиво, подняв на него наполненный влагой взгляд. – Ты сумасшедший. Но я тебя так люблю.

Я всё-таки плачу. Да и как мне не плакать, когда он мою мечту исполнил? И сам весь такой замечательный. Самый лучший. Такого больше ни у кого нет. Только у меня.

– Вот с этого и надо было начинать свою благодарность, – ворчит встречно Андрей, и тянется ко мне, чтобы стереть все солёные дорожки на моих щеках. – Не со слёз. С того, что ты меня любишь, – дополняет не менее ворчливо.

А объятия, которыми он меня к себе привлекает, несут исключительно нежность и заботу. Хотя это не мешает ему, выдержав небольшую паузу, добавить:

– Вообще-то я думал, ты меня опять бить будешь…

С моих губ срывается смешок.

– Побью, конечно, раз так хочешь, – соглашаюсь я с ним. – Но потом. Ладно?

Сейчас я просто его обнимаю. Так крепко, насколько получается. Вкладывая в свой порыв всю испытываемую к нему любовь и благодарность.

– Ладно, – соглашается Андрей. – А целовать тоже будешь?

– Буду.

Как же мы без поцелуев? Да ещё после побоев.

– Тогда поцелуи вперёд, – тут же цепляется за моё обещание, явно заранее зная, о чём я только что подумала.

И я снова смеюсь. Но целую его, как он и сказал. Приподнимаюсь на цыпочках и прижимаюсь к его губам своими.

– Наверное, я в прошлой жизни была какой-нибудь праведницей. Иначе не знаю, с чего бы мне достался такой замечательный мужчина, как ты, – признаюсь негромко, любуясь его красивыми глазами, что отливают серебром в свете уличных гирлянд.

– Вообще-то на самом деле я эгоист и мне просто нравится получать от тебя благодарность в виде поцелуев, – улыбается Гром.

– Тем более что мой подарок куда проще и прозаичнее. И за ним надо подняться в спальню. Я хотела отдать после, когда мы с тобой останемся наедине, но раз уж начали обмениваться, то… идём.

Отстранившись от Грома, я беру его за руку и увожу в озвученном направлении. Деревянный настил слегка скрипит под нашими ногами, пока мы поднимаемся на второй этаж. Я кусаю губы в волнении, предвкушая реакцию Грома. Как и сказала ему, мой подарок не имеет денежной валюты, но для меня он дороже всех денег. И мне очень хочется поделиться им с ним.

В комнате темно, как и во всём доме. Щёлкнув выключателем, я отпускаю руку Грома и прохожу к столу в углу, попутно задёргивая шторы. В выдвижном ящике лежит то, что мне нужно. Бережно упакованное в коробку из-под конфет, как раньше, в детстве, с бантом посередине.

– Вот, – передаю Грому своё самое главное сокровище прошлого. – Только чур не смеяться! Я тогда знать не ведала, что такое композиция и тени!

Внутри альбом с моими рисунками. Каждая страница – заветная мечта семилетки, возникшая при знакомстве с этим мужчиной, тогда ещё мальчиком-первоклашкой. Я и он. В каждой карандашной картинке. В свадебных нарядах, и не только. Просто вместе. Везде. На каждой странице.

Андрей не смеётся, как я и просила. Неторопливо и внимательно рассматривает содержимое, аккуратно переворачивая страницу за страницей. А когда они заканчиваются, принимается листать в обратном направлении. Я уже начинаю откровенно нервничать и заново кусать губы на такое его молчание. Но стоит решиться самой нарушить тишину, как слышу тихое:

– Вот эту можно вставить в рамку, как свадебную.

На его губах проявляется тёплая улыбка при взгляде на картину, где мы с ним в свадебных нарядах возле нашей школы. Держимся за руки, а в моей свободной подаренный мне им на Первое сентября букет роз.

– Если ты так не любишь гостей, можно их просто не звать, а не пугать моим творчеством, – хмыкаю, с сомнением глядя на собственный рисунок.

– Вообще-то я серьёзно, – не соглашается Андрей, возвращая мне в руки коробку, но лишь затем, чтобы присвоить вместе с этой коробкой и меня саму, усаживая себе на колени. – По-моему, это очень мило. А главное, свидетельствует о том, что мы всегда были предназначены друг другу, просто тогда этого ещё не знали, – шумно выдыхает мне в макушку, обнимая обеими руками.

Последнее из сказанного звучит немного пафосно и самодовольно, но, кажется, он реально не шутит. Потому и я больше не спорю.

– Я уже говорила, что ты идеальный, Андрей Громов? – улыбаюсь ему, поправляя седую прядку у его лба.

– Вообще-то если кто и идеальный тут на самом деле, так это ты, Лида Громова, – фыркает Андрей. – Я всего лишь стараюсь тебе соответствовать.

Я на это только головой качаю. И обнимаю его.

– В следующей жизни, когда мы вновь встретимся, сразу пристегну тебя к себе наручниками, чтобы больше не терялся, – обещаю ему и себе.

– Я тебя и в этой больше никогда никуда не отпущу. Теперь навсегда со мной останешься, во всех жизнях сразу, – кивает он с важным видом, обнимая меня крепче, утыкаясь носом в макушку. – Люблю тебя, моя красавица, – заканчивает уже тише.

– И я тебя, мой идеальный мужчина.

Не знаю, сколько мы так сидим. В объятиях Грома так хорошо, что не хочется уходить. Но на улице радостный смех вдруг сменяется резкими выкриками и грохотом падения чего-то тяжёлого. Андрей мигом напрягается и хмурится, смотрит в окно, пытаясь понять, что происходит. Впрочем, с этим никакой проблемы нет. Вслед за грохотом во дворе раздаётся не менее громкий голос моего бывшего мужа:

– Что, весело вам всем, да? Хорошо нажились на моей жизни?

Воцаряется молчание. Вскочив с колен Грома я иду к окну.

На улице и правда Григорий. В привычном костюме тройке, но ужасно мятом. Белая рубашка с какими-то пятнами на груди заправлена лишь частично, местами неопрятно торчит. Верхние пуговицы расстёгнуты. Пиджак вообще порванный сбоку. Словно он упал, а потом ещё немного повалялся, прежде чем подняться. И судя по тому, как Судакова шатает из стороны в сторону, он в дупель пьян. В одной руке держит наполовину пустую бутылку коньяка, ею же машет из стороны в сторону, пока выкрикивает обвиняющие речи в адрес всех присутствующих. Его пытаются урезонить, но он будто не слышит.

– Как он узнал, где мы? – тяну растерянно, глядя на то, как к нему подходит Тимур и принимается что-то тихо втолковывать.

Гриша с кривой ухмылкой слушает его, а после толкает сына в плечо.

– Предатель! Какой я тебе папа? У тебя теперь, вон, новый папаша, его так зови.

Наравне со сказанным, бьёт бутылкой о край стола. Та на удивление выдерживает, разве что содержимое частично расплёскивается в разные стороны.

– Ох…

Мы с Громом оба синхронно разворачиваемся и спешим спуститься вниз.

И откуда в самом деле только узнал, где мы?

– Погоди, не выходи пока, – велит Гром, будучи на первом этаже.

– Но…

– Просто побудь здесь. Пожалуйста. Я сам всё решу. Не надо сейчас его ещё больше провоцировать.

Он прав, прав, но там же Тимур. Понятно, что какой-то удар в плечо моему мальчику не навредит серьёзно, но я всё равно переживаю. Судя по всему, Григорий явно не настроен на дружественные беседы со всеми. Последнее и вынуждает согласно кивнуть.

– Прогоню его и выйдешь, – улыбается ободряюще Гром.

Одаривает меня кратким поцелуем и выходит на улицу, оставляя меня следить за происходящим из окна первого этажа.

– Ты! – зло выкрикивает Гриша заплетающимся языком, завидев Грома. – Ещё один предатель! А где эта стерва? Чего прячется? Пусть тоже выходит, посмотрит мне в глаза, тварь! Посмотрит, что сделала со мной! Я ей всё! Всё для неё, а она!.. Где эта сука? Пусть выходит! Слышишь, Лида?! Выходи! Давай, покажись! Посмотри мне в глаза!

– Не выйдет, – холодно отвечает ему Гром. – По крайней мере, до тех пор, пока ты не успокоишься хоть немного.

– А я спокоен! Разве не видно? Спокоен я! – тянет бывший муж, чуть не падая.

Ловит равновесие, взмахивая рукой с бутылкой. Из неё снова проливается, теперь уже на землю.

– Если спокоен, тогда прекращай так орать, – мрачно наблюдая, комментирует его состояние Андрей.

– А что не так? Разве у нас тут не праздник? Ну эта… как её? А, свадьба! Точно! Мой предатель-друг женился на моей бывшей жене, – принимается деланно радостно гоготать пьяный гость. – Хотя какая она жена? – отпивает из горла. – Шлюха неблагодарная! – сплёвывает. – Мало того, что изменила мне с тобой, так ещё и разорила! Выходи, тварь! Расскажи всем, что ты сделала! Крыса!

Гриша принимается кружиться на месте в моих поисках, а я стою, смотрю на него и думаю. Пожалуй, так стыдно мне не было даже перед сыном в вечер его помолвки, как сейчас.

И что значит разорила? О чём он вообще? Ничего такого я не делала. Хотя в целом могла. Но если бы впрямь хотела разорить, то в первую же неделю запустила этот процесс, уж точно не ждала бы столько времени. И не планировала бы деление имущества. Которое как раз всё ему досталось.

– И что же она сделала? – хмуро уточняет Гром, складывая руки на груди.

– А то ты не знаешь! Будто не ты помог ей, лучший друг ! Или скажешь, она сама купила эту ферму? – обводит рукой округу. – Да ей и за год не заработать было такую сумму, не помоги ты ей. Ещё и рабочих у меня переманили. Клиентов. Всё забрали! Службы натравили. Всё сделали, чтобы меня закрыли. Чтобы я разорился. А теперь наживаетесь на моём несчастье. Что, скажешь, не так?

– Да кому ты нужен? – возмущается моя помощница. – Ты сам всё развалил. Потому что никто без Лидии Егоровны. Только и можешь, что бумажки подписывать, а в процессе дела никогда не участвовал, ничего не знаешь, что там и как. И мы не ушли, ты нас сам уволил. Так что вали отсюда ныть своему отражению в зеркале. Здесь твои жалобы никому не сдались.

Вот не зря я тогда взяла её на работу. Несмотря на юный возраст, хватка у Татьяны что надо. И за словом в карман не полезет. Быстро растолкует всем, что к чему.

А ещё она умеет заводить толпу. К её возмущениям присоединяются остальные сотрудники, некоторые даже не стесняются в эпитетах, где они видели и на чём вертели обвинения Гриши.

Всё это по итогу перерастает чуть ли не в драку, и я решаю, что хватит быть послушной женой и изображать зрителя, пора уже включать хозяйку и выпроваживать пьяного бывшего мужа подальше со своей территории. Вдохнув-выдохнув выхожу во двор.

– Хватит! – выкрикиваю громко, чтобы меня все услышали. – Отойдите от него!

Не сразу, но народ реагирует. А пока все расходятся рядом со мной оказывается Гром и Тимур с Диной. Чуть поодаль замечаю тех самых клиентов, которых якобы бесчестно переманила. Они хмуро глядят на того, с кем ещё недавно хорошо общались и явно не до конца понимают, что здесь происходит.

– Сказал же не выходить, – укоряет едва тихо мой новоиспечённый супруг, только чтобы я слышала.

– Прости. Но он так всю ночь может желчь изливать. Пусть уж мне выскажет всё и успокоится. Глядишь, тогда быстрее свалит.

Гром качает головой в явном несогласии с моими выводами, но не препятствует моему решению, на что я благодарно ему улыбаюсь.

Пока мы перекидываемся словами, разборки тоже заканчиваются. Мои защитники отходят в сторону, оставляя Гришу в центре импровизированного круга.

– Явилась! – усмехается бывший муж. – Что, своих щенят пришла защищать? – взмахивает рукой, только чудом не запустив ни в кого при этом бутылкой, которую еле держит. – Или натравишь их на меня опять? – выпучивает глаза. – Мало тебе всего того, что ты у меня и так отобрала всё, зараза! – пускается в обвинения. – Ничего не оставила! Довольна? Счастлива теперь? А всё из-за кого?! Из-за какой-то безмозглой курицы! Подумаешь, разок пощупал не там! Что такого? Да её, может, полстраны уже щупало и так до меня!

Я уже даже не удивляюсь его словам. А вот Дина бледнеет. Это заметно даже в рассеянном свете тусклых гирлянд. Про Тимура вовсе молчу. Его лицо похоже на маску хладнокровного убийцы. Полное равнодушие и смерть в глазах. Я едва успеваю оказаться рядом, чтобы остановить от необдуманных действий.

– Он это специально, Тимур, не ведись, – шепчу быстро-быстро, давя ладонями на грудь.

Рядом Дина хватает его за руку, тоже причитая что-то успокаивающее.

– Не надо, Тим, не надо.

И совершенно забываю, что не он один здесь такой вспыльчивый, когда дело касается любимых.

– Всё. Хватит. Наболтал уже выше крыши. Вали к себе. Всем надоел уже этот твой бред, – шагает к нему Андрей.

И я вынужденно отпускаю сына, спеша за ним.

– Ах, надоел? А мне вот не надоел! Я ещё не всё вам высказал!

– Да господи, свали ты уже, – не выдерживаю я сама, попутно хватая Грома за плечо, останавливая его от рукоприкладства. – Хватит себя позорить. Здесь уже все всё услышали и поняли.

Даже те, кому не надо было об этом всём знать.

– Ты хороший, мы плохие. Согласна.

Только пусть уже уйдёт.

– Согласна она, – никак не успокаивается Судаков. – А потери мне кто компенсирует? Ты, конечно, молодец, хорошо устроилась. Меня выдоила досуха, теперь на другого переключилась. А я, значит, без денег теперь сиди? Так не пойдёт. Это были мои деньги. И ты мне их все вернёшь. Каждую копеечку, вложенную в эти твои сраные цветы.

И видимо, для весомости сказанного достаёт из-за спины пистолет, нацелив дуло прямо на нас с Громом.

Вот чёрт!

Первой мыслью при виде оружия становится: «Где он его взял?»

Второй: «Оно ненастоящее!»

Третьей – мат.

Ему вторит дружный ах толпы. Она единой волной отступает назад сразу на несколько шагов. А вот я застываю на месте, не шевелясь. Гром стоит рядом, чуть впереди и тоже не шевелится.

– И что? В самом деле выстрелишь?

– Почему нет? Терять мне уже нечего. Вы же сами у меня всё и отняли. А прокурор и вовсе обещает срок. Кто вообще сажает за какие-то бумажки? Я же ничего не крал! Это всё вы! Вы! И всё из-за этой тупой курицы! – переводит руку с оружием в сторону Тимура с Диной.

Вот когда я в самом деле впадаю в панику.

– Судаков, ты спятил?

Мой голос звучит скрипуче и с надрывом, не сказать что особо громко, но Григорий слышит. Смеётся.

– Может и спятил, а может и нет. А что не так? – делает вид, будто удивляется. – Это же в самом деле из-за неё всё. Она виновата. Она всё испортила! Она и ты! – разворачивается обратно к нам с Громом.

Вот же!..

Ну хоть не на сына направлен теперь его гнев, уже хорошо.

– Хватит, не дури, – подаёт голос вставший передо мной Гром.

Григорий одаривает нас злым взглядом.

– Сказал тот, кто увёл жену у своего лучшего друга! – язвит.

– Я никого не уводил. Иначе бы давно это сделал, – парирует Гром. – Опусти оружие.

– Да катись ты на хрен, лучший друг!

Тишину вечера разбавляет громкий выстрел.

Все спешно приседают в моменте. До меня же вдруг в полной мере доходит, что Григорий не шутит. И этот выстрел в небо – только начало. Не разговаривать он сюда явился. Мстить. В груди пустота разверзается, стоит только представить, что кто-то из нас в самом деле может вскоре пострадать.

– Не уводил, говоришь? То есть это не ты стал спать с моей женой ещё до нашего с ней развода? И не ты сегодня сам на ней женился? Потому что не уводил, да?

Воздух рассекает вторая пуля. Я до сведённых судорогой пальцев цепляюсь за руку Грома, чувствуя, как мне резко перестаёт хватать воздуха.

Господи, образумь его!

Происходящее напоминает плохой сон. Нечто нереальное. Эфемерное. Будто не с нами происходит.

Гришу мотает из стороны в сторону, пистолет в его руках тоже ходуном ходит, а он и не думает успокаиваться.

– Что молчишь? – кричит на Грома. – Нечего сказать? Потому что сам знаешь, что я прав!

Плечи Грома напрягаются, но отвечает он вполне спокойно.

– Ты прав. Я должен был дождаться вашего развода. Не сдержался. Прости меня, друг.

Лично у меня зуб на зуб не попадает. С шумом тяну в себя воздух, а внутри всё дрожит от страха. Если он сейчас выстрелит. Если попадёт в Грома… От одной этой мысли уже сейчас готова сама умереть. Тем более, что извинительная терапия Грома не действует. Гриша не проникается покаянием. Наоборот, злится больше прежнего.

– Друг? Друг? Какой я тебе после этого друг? Не смей так меня называть!

– И как мне тебя тогда теперь называть?

– Точно не другом! – вопит он, тряся пистолетом. – Ты им никогда не был. Да я вообще всегда ненавидел тебя! Весь такой идеальный. В костюмчиках своих вечно. При параде. Вежливый до скрежета зубов. Всем нравишься. Да что в тебе такого, что тебя все так любят? Даже Лида. Сколько бы я для неё не делал, что бы ни делал, она всё равно всегда видела лишь тебя! Расцветала при виде тебя, как эти её дурацкие цветы. Даже после того, как мы поженились. Стоило тебе войти в комнату и никого кроме тебя уже не видела. Только с тобой всегда общалась. Я ей украшения дарил, платья красивые, дом перестроил, бизнес организовал, а она всё равно только тебе улыбалась так радостно. И лишь твоим цветам радовалась. Будто они какие-то особенные! А я побоку сразу становился. Она даже нашего сына назвала именем, которое ты предложил! Будто он твой, а не мой! При этом делала вид, что вы просто друзья! А я дурак что ли, по-вашему?! Совсем идиот, да?!

Гриша продолжает бесконтрольно размахивать оружием, а я обмирать от ужаса. Потому что пока он городит всю эту чушь, Тимур решает этим воспользоваться и теперь подкрадывается к нему со спины. А я даже запретить ему не могу. Только крепче цепляться за руку Грома, мысленно молясь, чтобы Гриша его не заметил, и с моим мальчиком всё было хорошо.

Господи, прошу тебя, пожалуйста!

Кажется, Гром что-то говорит Грише, а тот отвечает. Я не слушаю. Не вникаю. Всё во мне натянуто и сосредоточено на сыне.

Только бы всё прошло хорошо!

В момент прыжка Тимура на спину отцу, я всё-таки жмурюсь. Не могу на этот ужас смотреть. Хотя всё равно по итогу глаза открываю.

– Ах, ты мелкий сучёныш! – ругается Гриша.

А в следующий миг я с ужасом вскрикиваю. Округу оглашает новый громкий выстрел. Отец и сын на мгновение замирают, глядя друг на друга, а затем Тимур резко бьёт Григория в лицо, отправляя того в нокаут. На мир опускается тишина. А затем взрывается алым. Вместе с расплывающимся по вороту моего мальчика кровавым пятном.

Мир застывает в моменте. Теряет свои краски. Все звуки исчезают. Окружающее перестаёт существовать. Я вижу лишь алый цвет на белой рубашке. Ничего больше. В ушах звенит. Вены морозит паника. Дикий неуёмный страх поражает каждую клеточку моего тела.

Я умираю в моменте…

Вместе с ним. Моим сыночком.

Но вот он шевелится, и время отмирает, возобновляя свой бег. А я, спотыкаясь, бросаюсь к нему.

– Тимур! – падаю перед ним на колени. – Тимур! Как ты, мой мальчик? Где болит?

Да, полнейшие глупости говорю. Вообще не соображаю, что несу. Рот будто отдельной жизнью живёт, пока сердце колотится в череде бесконечного страха. Я хватаю его за плечи и тут же отпускаю, когда он заметно морщится. Понимаю, что и делаю тоже всё не то.

– Боже мой, Тимур, ты ранен. Надо вызвать скорую. Надо зажать рану. Надо остановить кровь, – причитаю, оглядываясь вокруг себя.

Самый быстрый способ – использовать подол собственного платья. Вот только не уверена, что кружевной атлас действительно подходит, потому и верчусь по сторонам, пока взгляд не натыкается на Дину, застывшую рядом. Вся бледная, с глазами-блюдцами, в которых блестят слёзы. Стоит и дрожит, до побелевших пальцев сжимая подол платья. И вот он из плотного хлопка.

– Дина? – зову её.

Та никак не реагирует, продолжая в ужасе смотреть на Тимура.

– Дина! – кричу.

Девушка вздрагивает. Выходит из ступора. Бросается к нам.

– Мам… – хрипло выдавливает из себя сын, пытаясь подняться.

Но, как пробует, так и уложен обратно моей решительной рукой. Ещё несколько мгновений, и алое пятно накрыто поверху скомканной наспех тканью. Пусть меня всю колотит, но я стараюсь не поддаваться зашкаливающей панике и не допускать новых ошибок, ведь от этого может зависеть жизнь моего мальчика.

– Вот так держи. Дави. Крепко, – велю Дине.

Та кивает. Едва ли всё ещё осознанно. Прежде застывшие в её глазах слёзы безмолвно скатываются по щекам. А Тимур, перехватывает женскую ладошку, которая изо всех сил давит на рану, и вновь пытается подняться.

– Да всё нормально. Не так уж и страшно, – слабо улыбается ей.

– Какой тут нормально! – вырывается из меня на фальцете. – Ты же ранен! Ты же кровью сейчас истечёшь! Тебе разговаривать вообще нельзя! Скорая… скорую кто-нибудь вызвал? Надо вызвать скорую! – заново оглядываюсь по сторонам, машинально шарю ладонями по бёдрам в поисках телефона, которого при мне, как назло, нет.

Ищу взглядом Грома. Он тоже рядом, держит Григория лицом в землю, чтобы тот не мог подняться, когда придёт в себя. Оружие валяется на земле, отброшенное в паре метров. В серых глазах грозовой шторм. А телефон прижат к уху. Мне хватает всего одного короткого кивка от него, чтобы понять, куда именно он звонит. Легче, конечно же, не становится, но я всё равно тоже пытаюсь выдавить из себя ободряющую улыбку, попутно уговаривая себя, что всё непременно будет хорошо.

Не может быть плохо.

Только не сегодня!

И не с моим сыном.

Ни за что…

Собственные уговоры помогают слабо. Но в случае с Диной всё ещё хуже. С её губ срывается нечленораздельный звук, а затем тихий всхлип, пока она всё с тем же ужасом смотрит, как сквозь её пальцы, накрытые поверху рукой Тимура, сочатся алые разводы.

– Это всё из-за меня. Он прав. Я виновата, – сипло выдыхает она. – Простите. Простите меня. Простите меня, пожалуйста, – утыкается лбом в его плечо, всхлипывая громче.

Тимур шумно выдыхает, аккуратно приобнимает её за плечи свободной рукой, притягивая к себе вплотную.

– Ты ни в чём не виновата, малыш. А со мной и правда всё нормально, – спешит успокоить её, приговаривая мягким голосом. – Видишь же, живой. Так, просто царапина. Ничего серьёзн…

Не договаривает.

– Нет. Это всё я, – мотает она головой, в отчаянии цепляясь за Тимура. – Надо было кричать. Если бы я закричала, всё было бы иначе. Это всё я. Ничего не смогла сделать тогда. А надо было. И тебе тоже сразу сказать надо было. А я… У меня с детства так. Когда страшно, впадаю в ступор. Ни пошевелиться, ни закричать, ничего не могу, – причитает сбивчиво сквозь слёзы. – И когда Григорий Станиславович схватил меня тем вечером… я… я… я должна была закричать. Заставить себя. Сделать что-то. А я ничего не сделала. Только лежала, и всё, пока он… простите меня. Прости. Прости, пожалуйста.

Она всё говорит и говорит, как прорывает её. Все вокруг тоже растерянно переминаются с ноги на ноги, слушая её исповедь. Сгустившееся в воздухе напряжение хоть ножом режь. И только мой сын, вопреки всему, остаётся самым спокойным и хладнокровным.

– Тише, малыш, тише, – приговаривает Тимур, крепко прижимая к себе свою невесту. – Всё хорошо. Всё закончилось. Он больше никогда тебя не тронет. Никто не тронет. Я рядом. Я с тобой.

В какой-то момент и вовсе её к себе на колени перетаскивает, обнимая уже обеими руками, отнимая и девичью ладонь от своей шеи.

А меня аж на месте подбрасывает!

– Тимур! – рвусь к нему.

– Да всё нормально, мам. Я же сказал. И скорую тоже не надо, – обращается уже к Андрею.

Тот хмурится, но ничего ответить не успевает.

Зато успеваю я:

– Как это не надо? Ты же ранен! У тебя кровь!

– Всего лишь о бутылку поцарапался, – улыбается встречно Тимур. – Она разбилась в процессе, – машет рукой на битое стекло.

Вот где реально наступает ступор!

Уже у меня.

Не дышу даже. Секунду. Потом моргаю.

Из ступора не сразу, но выхожу.

Взгляд находит в траве обозначенное. Там и правда видно битое стекло, а на острых краях кровь. Но я и тогда не верю. Спешу удостовериться в услышанном на деле. Возвращаюсь к сыну и, отрывая пуговицы, одним рывком оттягиваю ворот пониже. На загорелой коже и впрямь всего лишь царапина. Длинная, некрасивая, но не смертельная. Достаточно наложить обычную повязку. Даже швы не нужны.

Господи…

Кажется, я только что умерла и воскресла одновременно!

Заодно переосмыслила заново всё, что произошло за последние несколько минут, как прогремел выстрел, а Гришу отправили в нокаут.

– Всего лишь о бутылку поцарапался? – переспрашиваю.

Сама собственный голос не узнаю. Очень уж слабым и растерянным звучит. Да и в подтверждении не нуждаюсь. Вижу же.

– Да, мам. Всего лишь поцарапался, – всё равно подтверждает Тимур.

– Всего лишь поцарапался? – повторяю за ним.

– Да, мам. Поцарапался, – улыбается он шире.

А вот я не улыбаюсь.

В моей голове атомный взрыв!

– Ты какого лешего вообще полез ему под руку? – бью его в здоровое плечо. – Поцарапался всего лишь он! А если бы он тебя застрелил так же случайно? Ты нормальный вообще?!

Эмоции во мне бурлят, как бурная река сквозь прорванную плотину. Выплёскиваются в ругательства. Не получается их сдержать.

Он ведь в самом деле мог погибнуть по неосторожности.

Дурак! Какой дурак!

Хоть и любимый. Но всё равно дурак!

Я всхлипываю, обнимаю его, притом вместе с Диной, снова ругаю.

– Никогда больше не смей так делать! Понял меня?!

– Да, мэм, – отвечает шутливо Тимур, а я опять бью его по плечу.

Безобразник!

Который ещё и смеётся до кучи.

Весело ему, вы поглядите. Когда у матери чуть инфаркт не случился. И не я одна тут, кстати, с этим полуинфарктом. Дина тоже в шоке. Пока я их обнимаю, а его ругаю, её ладошки, цепляющиеся за Тимура, до побеления пальцев сжимаются в кулаки. Стоит мне от них отстраниться, она медленно отнимает голову от его плеча.

– А всё. Даже если надумаешь тоже на меня поворчать, поздно. Мы уже помирились, – заявляет он, стоит ей только раскрыть рот.

Рот девушка тут же закрывает обратно. Но ненадолго. Пару раз моргнув, прищуренным взглядом осматривает царапину на шее Тимура. А затем, набрав побольше воздуха в лёгкие… тоже ничего не говорит, поскольку Тимур нагло затыкает её поцелуем.

И, судя по тому, что у них происходит дальше, они и правда помирились…

Хмыкнув, я отворачиваюсь от них и поднимаюсь на ноги, выискивая взглядом Грома. Он всё ещё пребывает возле Гриши, теперь уже связанного, и я спешу подойти к нему.

– Всё хорошо, красавица? – интересуется он тихонько, притягивая меня к себе за плечи.

– Да. Кажется, да, – сама прижимаюсь к нему ближе.

Гром одаривает поцелуем мою макушку, после чего обводит взглядом округу. А в следующий миг я тихо смеюсь, когда он возвещает на всю округу своим громким басом:

– Так, я не понял, а почему мы стоим? Почему не танцуем? Куда подевалась наша музыка? Вечер ещё не закончен!

Все тут же, встрепенувшись, возвращаются к отдыху. Поначалу делают вид, а затем втягиваются, окончательно забывая о плохом.

– Какая же свадьба без скандала и драки! – смеётся кто-то.

И все тут же подхватывают эти слова.

Ну и отлично.

Да и Гришу скоро увозит с глаз вызванный наряд. С ними же Гром договаривается о даче показаний на завтра. Те охотно соглашаются. Кому же хочется торчать полночи за городом, оформляя на коленке кучу бумаг? В благодарность мы им отдаём часть алкоголя и закуски. Они отказываются, конечно, ведь на службе не положено. Но кто ж их спрашивает? Свадьба – есть свадьба. Празднуют все.

Тимур увозит Дину в город, на осмотр. Слишком большое потрясение для той, кто только недавно лежала на сохранении. Сын правильно решает перестраховаться.

Я же вовсе стараюсь не думать больше об этом всём этим днём. У нас тут свадьба в конце концов! И очень-очень горько!