Ретроспектива (СИ)

Глава 12

Спустя время заметила, что действовать герцог стал осмотрительней, движения замедлились. Выдохся, голубчик. Тяжёлый, не для нашего лета армяк, словно к земле стал тянуть вельможу. А мой ондолиец, всё забавится с ним — атакует, уступит… Играется, тренируется… если бы не решалась тут судьба Тосэи.

Тосэя!

Он не устал, он к ней отступает!

Заворожённая, я гляжу, как два шага ему осталось до бездыханной девицы. Сила сама всколыхнулась, скорее, чем я и подумать успела, потоком воздуха отнесла его от Теи, да не углядела, не смекнула, что неожиданно он оказался слишком близок к Файлирсу.

— Моя! Моя она будет! — безумец с кулаками бросился на своего монарха. — Пусти! Пусти нас Фай! Я женой её возьму! Нет мне житья без неё, ведьмы!

Ответа не услыхала, лишь брань да удары. Бросилась к девушке, проверяя, жива ли вообще пленница. Жива… Холодна, не дышит… почти. Подлец не в сон — куда ему с тонкими целительскими чарами, — он в стазис её погрузил. Чтобы наверняка до своей цитадели довезти, а там уже пути назад не будет.

Вернула внимание к ондолийцам, а те на земле уже. Файлирс, принял правила, не спеленал своего смерда магией, мужицкой силой обездвижил.

Луна хорошо светит, даёт схватку разглядеть, лишь лица скрывает.

Ну что же он его так долго не одолеет? Возится, как с равным. Как не видит, что обезумел его человек?

Обезумел! Как есть обезумел, потому что в отчаянии, когда уже совсем у него выхода не осталось, сорвал с груди своего короля пузырёк с ядом. Откуда-то сила взялась и прыть, что не в себя он его вылил. За мгновенье крышку сжёг пламенем, перекатился, что Файлирс под ним оказался и одним движением влил в опешившего своего повелителя отраву. Тот, попытался было уклониться, дёрнул головой, но предатель пересилил.

Не онемела бы — взревела в тот же миг. Не увидала — почувствовала всем естеством, как тело, что ещё днём пылало жизнью напряглось струной и обмякло. Будто не Тосэя, а он в моих руках лежит. Ощутила последний вдох, что сделали те губы, с коими никак не могла нацеловаться… не выдохнул.

Жизнь покинула его в один миг. Если бы я не вросла в землю, ничего бы не успела. Брошусь сейчас — поздно.

Нет его больше. Ничего не сделаю я. Мёртвых к жизни никакой силой, окромя запретной не вернуть. Запретной… той, что требует плату особую. Живую.

Жизнь за жизнь.

И желать жизни он должен не меньше, чем я смерть отринуть.

Одна мысль осталась. Не должен так, по глупости, по честности своей, мир покидать человек. Такой человек. В нём же жизни… На всех с лихвой хватит. Женитьба его ждёт. Невеста. Деток нарожает ему, наследников. Страна большая как без преемника останется?

— Отойди от неё, княгиня, — слёзы льются, но и сквозь них виден безумный, невидящий взгляд, что предупреждает: лишнее движение, бросится и на меня. Не побоится. Ему теперь точно пути назад нет. И живой он меня не подумает отпустить. Что ему княгиня мелкая теперь…

Ни слова не говоря, поднялась. Стараюсь не смотреть на тело у его ног. Пока тело.

Обездвижь его, Мать-Земля святая! Дщерь твоя просит. Ничего в уплату не пожалею!

Впервые в жизни сила повиновалась так нехотя. Знает всё, ведает мои помыслы… не нужна ей грязная магия. Не нужны жертвы… Миру надобна любовь и забота, не кровяные реки.

Порыв ветра ударил в лицо, растрепал волосы, попытался склонить, но я устояла. Не глядя, на пленника, бросилась к Файлирсу. Нет в нём более жизни. Прижала к себе мёртвое лицо… хоть каплю тепла, последнего. Потому как, когда вернёшься, сам уже на меня не глянешь, не дыхнёшь…

Земля заходила под нами, предостерегая… Да без толку. Не могу пустить в тот чертог. Силы, мудрости не хватает отпустить. На миг представлю, что нет его больше. Совсем, нигде нет. Ни по какой земле он не пройдёт, и умирает во мне что-то…

Пусть лучше проклянут меня люди. Он сам проклянёт, и земля за кровь пролитую, но будет жить. А я издалека слушать про сурового, но справедливого короля. А даже и сожжёт меня пусть… мне, пустоцвету жить не для кого, а он княжество моё приглядит…

Вдохнула поглубже, совсем решаясь и отпустила его голову, только камень убрала, на котором лежал. Пусть на травке мягкой очнётся.

— Ку… да? — прошептали мёртвые губы.

Стёрла рукавами мокрую пелену с глаз, глядя, как приоткрылся рот у Файлирса.

— Полёвка… неужто бросишь меня теперь?

Схватила дурную голову, прижала к груди, целуя, поливая слезами неверия, счастья… Услышала дикий, продирающий тело крик.

Мой крик. Только сейчас голос ко мне вернулся. Кричу, продолжаю кричать, захлёбываюсь слезами и не верю, что всё на яву. Что вот он — уже смотрит на меня со страхом, живыми, чёрными, как эта ночь глазами.

Самая тёмная ночь, что была когда-либо.

Сначала прекратился крик. Стал хрипом и вовсе затих. Потом и слёзы высохли.

Усадил меня на колени к себе, обнял и сидит, ждёт, что успокоюсь…

— Ты… живой? — спросила шёпотом. Обернулась и ощупываю лицо… тёплое лицо. Кивнул. — Как же так? Ты же… я же видела… — вслух такое сказать даже не могу.

— Расскажу. И у тебя спрошу, спасительница моя неизвестная… На ночлег только устроиться надобно. Силы телесной во мне нынче, что в кутёнке… Ты ведь знаешь места? Где безопасно?

Прогнала из головы страх о том, как буду объясняться. Искры для аутодафе не высекает — и то хлеб.

— Ниже по реке заброшенный город пещерный. Чуть пройти надобно. Сдюжишь?

— С такой опорой грех не сдюжить. Ты иди, я сейчас… догоню.

Спорить не осталось силы, после пережитого ужаса тело, что каменное.

Файлирс нагнал меня у лошадей. Я даже не пыталась их отвязывать. И подглядывать не думала. Он подошёл не таясь, с Тосэей на плече, которую тут же свалил поперёк моей кобылы.

— По-хорошему, с ней кто-то бы сел, чтобы держал…

Тяжко вздохнула и подошла к нему, погладила лошадиную морду и попросила свою красавицу, чтобы везла ношу бережно, не роняя.

— Ревнивая Полёвка, — подхватил меня на руки и усадил в седло. Подпёр собой.

Никакая не ревнивая. Кажется, что после пережитого, я вообще ревновать его не смогу. Пусть что хочет делает, лишь бы по земле ходил, просто сил нет ни капли, и не верится всё ещё… пусть рядом будет.

— Поверить никак не могу, — лишь сказала тихо. Ондолиец мягко тронул поводья и конь потрусил в низину.

Монаршья длань прижала меня к себе, подтягивая за живот. Ткнулся мордой мне в волосы.

— Поехали со мной, в мою столицу, — сжал меня до хруста, — я разверну невесту, женюсь на тебе. Ты одна будешь у меня.

Заманчиво, но неосуществимо. Даже если и хочу, а хочу так, что ведать не ведаю, как буду, когда он уедет… княжество без наследника… поставить любого: растащат всё, что наживали предки своим трудом, пока я буду в столице ондолийской в королеву рядиться. Примут ли меня там? Такую королеву, чужеземку вдовую — так почти что девку гулящую. А хуже всего то, что королю надобен наследник. А такого я ему дать не смогу, как бы не хотела. Пусть едет. Каждому своё место. Его в своей столице, моё в каменном замке, с моими рощами и виноградниками. Отдала бы всё, не раздумывая за чудо, чтобы он поехал, а у меня частичка его осталась.

Но как ответить? Что за сила его вернула? Прознал ли он о моей природе?

— Как вышло, что… жизнь к тебе вернулась? — начала осторожно, — ты ведь… ты умер на миг…

— Умер, да не умер. Всё видел и слышал в ту секунду. А пуще всего, чувствовал, что сердце будто лопнуло в груди… и боль такую ощутил, что дышать не мог, так грудь сдавило, и думать ничего не мог, окромя как о боли той… я, когда родителей схоронил, так не болел… а тут… сверху всё видел. То не моя боль была, Эля. То ты так… не ведомо мне, как ты вытерпела то, но так болит, так дышать перестаёшь… не дышать тебе без меня…

— Не дышать, — я накрыла его ладонь своей, и вторую положила. Переплела пальцы с его, — ты живой теперь, то главное. Не серчай и не злись, но не поеду я с тобой. Разные у нас дороги. Я не приживусь при твоём дворе… А обрекать себя… назад ходу мне в свою волю не будет.

— Никто не осмелится…

— Прав ты, никто не осмелится, до тех пор, пока в милости у тебя буду. А так будет не всегда. Тебе со мной от того и ладно так, что ты мне не король, я свободная от тебя, а ложе с тобой делю, от того, что сама горю. А стану королевой твоей и опостылю, стой! Не перебивай, — хорошо так говорить, когда не сверлят ястребиные глаза, лишь конская грива перед глазами колышется. — Ялица я… — Файлирс напрягся весь, — восемь лет, что муж был жив, лишь раз понесла, да не выносила. Жена такая никому не нужна, а королева и подавно.

Раньше нужно было сказать. То я поняла по повисшей тишине и груди, что напряглась и вздыматься перестала. Давала, видать, ему ложную надежду, сама того не ведая.

Забрала повод, чтобы выправить коня к реке. Далее по берегу и аккурат ко входу в пещерный город.

Уже внутри развели костёр, да наломали лопатника. Тосэя под стазисом ещё сутки, не меньше проспит, уложили её аккуратно.

— Скоро ворочусь, — не ответил, лишь глянул исподлобья. Продолжил стягивать сапоги.

Ничего, сокол мой ясный. Не у тебя сегодня сердце раскололось. Тебе, может, я и люба, да только, коли выбирать придётся, ты всегда себя выберешь, не меня. А у меня, окромя себя, и нет никого. И тебя у меня нет, и не было.

А коли поддамся, наиграешься со мной и опостылю. Ты король большой страны, тебе любая женщина доступна. Оправишься.

А мне, уже впору себя по частям собирать.

Сегодня я уже узнала, что это — предать себя и свою жизнь ради мужчины. От жизни своей отказаться. От подданных, кои, окромя меня и не нужны более никому.

Страшно… опасность миновала, а ужас недалече пережитого бьёт по вискам. Страшно вспоминать ту боль. Не хочу больше. Не дай, Мать-Земля святая, пережить такое сызнова.

Воротилась когда, ондолиец не глянул на меня, ворошил угли в костре прутом. Я достала припасы — пирожки, что быстро в дорогу собрала.

— Поешь посытнее, да водица вот, — не стала ждать, стоять с рукой протянутой, оставила подле него.

— А вина не взяла?

— Нет. Тут хорошая вода, не опасайся.

— С каких пор вода стала хорошей? Мало заразы она разнесла? — я было развернулась от него, вновь воротилась.

— Я ручаюсь головой за ту воду! — гнева в голосе не сдержала, — чистая вода, из источника, пользы столько телу несёт, что вина и на год столько не выпьешь! — взъярилась, села на лежанке.

Смотрю на него, сквозь пламя. А предо мной чужак — не мой ондолиец, с орлиным носом и ястребиными глазами. Спесивый король могучей державы, что смотрит на меня, как на кликушу деревенскую.

— Не пей, коли не хочешь… — слова слетели вместе с воздухом. Перевернулась на другой бок, чтобы задавить желание глядеть на него. Со спины вертеться не сподручно. — Поешь сытно, утром выдвигаться будем, нельзя нам долго отсутствовать.

На ночь снова обратилась к Земле-Матери, молила, чтобы защитила нас от зверя дикого и люда лихого. А когда засыпала, чувствовала, что купол, глазу невидимый нас защищает.

Больно каяться, но душа в тайне желала, чтобы пришёл ко мне ночью ондолиец. Пусть без ласки, на которую сил у него нет, а так, для тепла души. Напоследок.

Не пришёл. Спал себе спокойно, лицом к тлеющим углям. Его не мучил лукавый смотреть на меня, тянуться.

Собирая утром лагерь я понимала: боль, что вчера пережила, никогда не забудется. И тем лучше. Теперь мне ведомо, как это умирать, но живой оставаться.