Ретроспектива (СИ)

Глава 20

Моя первая ночь в Келсе миновала… миновала. Не устраивала я себе благ, и людям своим приказала кой-как лечь на ночлег. Пусть. Всё после, наперво отдохнуть. А пред тем, как опочивать, побеспокоилась о надёжности и прошла по головному крылу дворца, пробуждая камень, оживляя, делая из простого дома ведьмин. Замкнула защиту на своём же украшении, что взяла на всякий случай. Старинная золотая цепь, да подвеска выкованная неведомым мне мастером.

Теперь мой это дом, меня слушается и мне всё показывает. Замок мой ревновать не станет.

Только, когда дом я пробуждала и землю эту услыхала, что ждёт, томится без хозяйки, что вьёрнов-разбойников к порядку призвать не может, что силой плещет, а взять её — не берёт никто. Давно нога ведьмы не ступала на эту землю, али боятся сёстры мои, внимание привлечь да ответственность за этот край на себя взять. Став хозяйкой места своего, ведьма сильнее становится, сама землица ей помогает, только и за бесчинства на своей земле и страдать той ведьме, и если в княжестве своём я любую беду людскую могу коли не предупредить, так пережить помочь, то здесь… уеду я, а боль земли с собой повезу.

Обдумать надобно. Опрометчиво такие решения не принимаются. Наспех всегда успеется.

А утром подумала я, что беда случилась и пищаль прямо в комнате, где мы на полу, на вещах устроились, палит. Глаза открыла и услыхала грохот да брань с улицы.

То обстановку дворцовую привезли, прямо с утра. И весь день везли, сваливали всё в холле, потом растаскивали. Я, было поучаствовать взялась, дабы сразу несли всё по местам, да главный у них, что распоряжался, сперва взглядом меня смерил таким, что вмиг домой бечь захотелось, а потом и вовсе промолчал, так и не удостоив ответом. С Алириком тоже говорить не стал, как и с епископом.

Не хозяйка ты здесь, Эля. Гостья. Гостьей и будь, хозяин этот, видать, раз спесивый такой. Ну пусть хозяйничает, не надолго я в этом доме. Скоро к себе, там и похозяйничаю.

Таскали они, гремели часов десять к ряду. От зари, да пока солнце не стало к горизонту клониться, а после побросав всё в небрежности, пропали, как не было их. Так никому из свиты слова и не сказали.

Теперь и мы принялись за работу. Растаскивали всё до глубокой ночи, а когда уже сил не было ни на что, постели застелили и разошлись.

Файлирс прискакал один, в ночи. Кажется, только что, сквозь открытое окно я слышала гул ветра в поле, и вот уже стук копыт, открылась дверь, шорох одежды и горячее тело надо мной.

И будто скучал он за сегодня так, как и в разлуке не скучал, брал и брал своё, как если бы не верил, что вот она я — здесь, рядом.

И так доволен он был, что дворец заполнился мебелью, что спальня с кроватью большой теперь, что и не спрашивал что, да как.

А утомившись, уже глубокой ночью, когда лежал он подо мной, что сытый лев, перебирая мои волосы на своей груди, да гладя дитятко в животе, спросил:

— Люд где разместила?

— Ммм? — я даже глаз не сумела открыть.

— Обстановку привезли, да работы тьма ещё. Покои, опять же, обставить надобно.

— Завтра, небось, приедут, — я уже засыпаю, все силы меня покинули.

— Погоди. Уехали они?

— Угу.

— Эля! Толком мне объясни, — королевский глас посуровел, — рабочие, что мебель привезли, должны были остаться да обставить всё, как положено, зачем ты их отослала?

Пришлось просыпаться.

— Не отсылала я никого, — приподнялась, чтобы на него смотреть, — они приехали, принялись…

— Покажи, — перебил меня.

Я коснулась его висков и всё показала: как обозы на заре приехали, как ходили мужики по дворцу, чуть не на пол беломраморный плюя, как главный их обхамил меня, ни слова не сказав — хотела скрыть, да не сдержалась. Не чужда мне всё же обида за небрежение.

Почувствовала, что чужое сознание ещё что-то хочет. Не принуждает, просит открыться. Я пустила дальше — ночь сегодняшняя интересовала короля. Как и с кем спала. Глупый мой. Разве ж нужен мне теперь другой?

— Спи, Эля. Спи.

Сказал, и словно по команде навалился сон на меня.

Файлирс.

Король не спал. Король думал. Злился, негодовал, хотел, было вскочить и ехать в столицу, как только Эля уснула, но вспомнил то, как его женщина, с пузом наперевес, как батрачка таскала, пусть не мебель — вещи полегче. Как ко сну пошла только когда и люди её разошлись, что работать ей пришлось вровень со всеми…

И хорошо, что не вскочил. Время было ярости улечься и вспомнить.

Историю вспомнил, которую всегда любил и уважал. Вспомнил про то, что нельзя заставить смерда любить господина, но можно заставить уважать. Бояться. Эдакий язык челядь знает и понимает. Даже если челядь та — распорядитель королевского дворца, что зажрался на своей должности, раз посмел так с женщиной короля себя держать.

Элькерия.

Просыпаться не хотелось отчаянно. Тело, изнеженное периной требовало отдыха, сонный разум помнил утреннюю, быструю близость, после которой Файлирс отбыл, а я вновь в сон провалилась.

Если во дворце теперь можно жить, и даже безопасно, то сам собой возник вопрос с провиантом. Запас, что остался с пути, вчера был съеден, и, если кухню мы вчера устроили, и хладное место полно припасов, то вода для питья кончалась.

Вино, сколь не было бы оно разбавлено, я и раньше не жаловала, а нынче и вовсе — от одного лишь запаха боюсь, вывернет меня.

Вода, что благодаря магии подаётся во дворец, для питья непригодна.

В сопровождении Алирика я вышла из дворца. Был бы тут ритуальный зал, эх! Давно уже запретили церковники сердце магии в доме помещать, лишь в старинных замках и остались они. Придётся к земле идти, слушать воду.

Поданная к крыльцу карета сопровождалась вчерашним чиновником, коий, нынче, за лакея был. Услужливо, с улыбкой распахнул дверцу, а сам пластом наземь лёг.

Оторопь не только меня взяла, но и Алирика.

Дружинник взгляд мой понял, подошёл к лежащему, за плечо потрепал. Голова человека, что дно кареты разглядывала повернулась к нам:

— Заместо ступенечки я. Будьте любезны наступить и в карету сесть, — чудно, всё так же улыбаясь, объяснил свою прихоть.

Не стану я по живому человеку топтаться! То взглядом и показала.

— Приказ его величества: быть ступенькой для ваших ножек. Коли бы вы верхом двигались, я бы спину тож подставил, а коль на карете, то вот как, — объяснил он, с места не сдвинулся.

Алирик попытался убрать горемычного, а тот намертво лёг.

И как быть? Во мне ж весу, что в тёлке молодой, даже если мораль отринуть. Переломлю болезного.

“Ступай, Эля. То служба его”:

Короткий ответ Файлирса, когда я написала, что человек его двигаться мне мешает.

Долго не думала, пришлось пешком идти. А в чистом поле идти до той поры, пока рабочие, что боковые крылья отстраивают, не увидят, изрядно.

Так и шли, ветер в открытом поле чуть не сносил и меня и дружинника, и вроде, тепло оделись, но продирало, казалось до костей.

— Передохнёте, может, княгиня? Чай, устала, путь такой проделать? — спросил Алирик, который, как мог, старался от ветра меня укрыть. Только ветру, что зиму чует, человек — что тростинка.

— Опосля.

Тем хуже, что когда зашли далеко, оказалось, что зря всё — вода наружу просится лишь в одном месте окрест, где строителей барак стоит.

Придётся после, как отдохну немного, к ним идти.

А назад, я сил не рассчитала, утомилась и продрогла так, что остаток пути меня дружинник нёс на руках, так, будто и не вешу я ничего. Как подхватил, стоило мне присесть на землю, так и нёс.

Я противиться не стала. Не до вежливостей, когда живот с дитятком к земле тянет. Страшно, что по глупости могу лишиться его, так и не увидав ни разу пальчики крошечные, да глазки маленькие своей кровиночки.

Всю дорогу до покоев о том лишь и думала, кабы с малышом всё хорошо было. Лежала, боясь шелохнуться, себя, дуру такую, кляла. Далась мне вода та! Хоть из реки буду пить, лишь бы младенчик мой со мной был. До ночи так и лежала, встать боялась, лишь, когда внезапно, зашевелился он в животе, я не выдержала и разрыдалась. От счастья! От облегчения, что хорошо всё с дитятком и рожу я здоровую дочку, себе на радость.

Что буду в косы шёлковые волосы плести, да в платья её наряжать, что будем вместе гулять окрест крепостных стен и научу я её землю слушать, воду чуять, травы распознавать. А когда время придёт, поведаю ей, что нет ничего важнее её, что весь мир в ней, важно лишь дорогу свою найти и идти по ней, не бояться оступиться, потому что рядом с той дорогой я буду идти. А я поймаю её, подняться помогу, коли упадёт.

И легче так стало, как если бы вечно мечущаяся душа моя к берегу прибилась. Стоит один раз представить просто, что потерять могла, и понимаю — ничто того не стоит.

Пять дней владетель земли сей меня вниманием не жаловал. На шестой, по-тихонечку мы закончили работы по рубке скважины позади дворца, на удивление мастеровым, что глядели на меня, как на блаженную, когда вчера на рассвете, Алирик под моим надсмотром принялся магией воду выводить. Два дня возились. Теперь родник бьёт прямо под окнами дворца, что при желании и в озерцо можно обрамить.

Прикрыв глаза, я погружала и вынимала пальцы из теста. Взбивая, сдабривая. Чтобы не только сытость пироги мои людям несли, но и здоровье для тела и бодрость для ума. Утробу набьют они и сами.

А по-другому здесь ветер шумит. Тот же странник, что и в Эстесадо, да только там вторит ему моря шум, здесь же степь усиливает песнь, громче её делает, быстрее, хоть и чуть печальнее. Несёт дыхание мира так далеко, как только сможет. Перепрыгивает через холмы, огибает озёра.

А я словно ветром тем лечу по просторам Ондолии, вижу поля, что к зиме готовы, хоть и половину не уродили того, что могли бы, реки, чьи русла чуть повернуть и зарыхлела бы землицы, а под тем лесом, коли холм приподнять, аккурат деревья укроют деревеньку, и меньше они станут от кочевников страдать, загодя видя приближение их и зовя соседей на подмогу.

Нет здесь хозяйки. И части не даёт землица того, что хочет людям дать, да они просить и брать разучились. Простым запретили — поди, скажи, что по календарю луны поле своё сеешь, на костёр взойдёшь, а магам и вовсе неведома наука эта. Они только подчинять да приручать стихию могут, никак не в унисон жить.

Мурашки побежали по рукам, что открыты. На кухне, вблизи очага, теплее, чем в Итвозе в летний полдень, только дорожку соломенную раскатала, поостереглась босыми ногами на камень пола стать. Пусть я и ведьма, но чем Земля-Мать не шутит. А кожа всё щекотится и зудят пальцы в тесте и ноги сами переминаются — присесть, да к земле воззвать, себе на услужение её поставить, да самой ей в услужение стать.

Нельзя. Есть тут хозяин, что озлобиться может, коли я порядки свои чинить возьмусь.

— Для кого ты стряпаешь? — прозвучало тихо, но зловеще. — Да и нарядилась… — распахнула глаза, отгоняя транс. — О ком думаешь, что улыбаешься так?

— О тебе, чувствовала, что скоро навестишь меня… — глянула на него, как на пороге он стоит, о проход опершись.

И против воли, сама не желая, ещё шире улыбаться начала. От того, что скучала по нему. Ведаю, занят он крепко был, раз не ехал. Да и я не гуляла, и в ожидании не кручинилась.

— Как узнала, что сегодня приеду?

— Иди ближе, покажу, — он и подошёл. Стал рядом, а я шар из теста оставив, руки о себя отёрла и ладонь его к своей груди прижала, — здесь ведала, чувствовала, что не меньше моего ты встречи ждёшь, да дела ко мне не пускают, — широкий нос задышал часто-часто, большой кадык дёрнулся, а пальцы сжали грудь. Моя ладонь сверху легла.

— Ждала, значит?

— Ждала.

— Отчего не написала ни строчки? Да и не крепко ты грустила. Пироги стряпаешь, наряжаешься…

— Так… — я растерялась. Пусть и начала как шутку, что для него всё. Я никак знать не могла, что он явится сегодня. Просто и правда, нравится мне интерес его, любование. Понимала я, что рано аль поздно явится и не желала, чтобы в виде неприглядном он меня застал.

— Али не меня ты ждала? Врёшь мне? — груди стало немного больно от сжатия, но вопреки ожидаемому то не оттолкнуло, наоборот — в животе полыхнуло. — Когда ждут письма пишут, о встрече просят, а не снуют по округе мужикам на забаву, — сквозь зубы, будто сам себя сдерживает.

— Какая ж тут забава? Коли я размером с корову? — усмехнулась, провела ладонью по его щеке. Колючий.

— Не играй со мной, Эля, — схватил, с силой сжал запястье. Потянул руку вниз. — Ты лучше моего ведаешь, что и непраздная — краше всех других, — другая рука его вцепилась в мой подбородок, — али забавляешься так, доводя меня? Характер показываешь — не напишешь сама, не позовёшь. А кабы не приехал я? И дальше бы тебя твой вояка на руках унёс? А поп подсобил бы?

Желваки уже гуляют на скулах, да и весь он какой-то злой, яростный.

— Я испугалась тогда, — вывернулась и прильнула губами к ладони, что миг назад больно сжимала, — за ребёночка, силу не рассчитала… устала, больно стало. Он понёс не как мужчина, как солдат, пойми… А если бы по-другому: один ты у меня господин и над душой и над телом, прекрати изводиться и сомневаться.