Роковая связь

Эллен

Ты ждешь ночного звонка. Ты ждешь его годами. Ты представляешь себе голос в трубке, любезный и мужской, обязательно мужской. Ты слышишь слова, но тебе не удается составить из них предложения. Составлять предложения — это к несчастью, поэтому ты пропускаешь все дальнейшее и сразу переходишь к моменту, когда ты стоишь у телефона, уже услышав ужасную новость, после чего задаешь себе вопрос: «Как я буду себя вести?»

Ты закричишь? Вряд ли. Это не в твоем характере. Ты и вспомнить не можешь, когда в последний раз кричала. Тогда, быть может, ты упадешь, у тебя подломятся колени, и ты осядешь на пол, хватаясь за стену? Нет, скорее всего, ты просто застынешь на месте, как будто парализованная полученным известием. И этот паралич, мгновенный и полный, продлится долго, потому что любое движение будет означать начало новой жизни, жизни после телефонного звонка, а это даже представить невозможно.

Но телефонный звонок раздается не среди ночи, а в среду утром, если точнее, то ровно в десять тридцать утра. Ты выбегаешь из дома, спеша на прием к дерматологу. Ничего особенного, профилактический осмотр. Ты отпросилась с работы, чтобы за один день обойти всех врачей. У зубного врача ты уже побывала, а после дерматолога помчишься к гинекологу. До дерматологического кабинета тридцать пять минут езды, тебе назначено на одиннадцать, к тому же доктор Кармайкл ужасно пунктуальна. О ком ты сейчас точно не думаешь, так это о своем сыне. Ты уверена, что он находится в полной безопасности в частной школе в Вермонте и что о нем сумеют позаботиться люди, которым ты его с готовностью доверила и которые успели внушить тебе глубокое уважение к себе и к представляемому ими учебному заведению. В руке ты держишь ключи, пальто расстегнуто; на улице подмораживает, как и на протяжении всех последних недель. На кухонном столе беспорядок, но это не страшно, потому что, когда ты вернешься домой, у тебя будет время убрать всю присланную по почте макулатуру, вымыть миску из-под хлопьев и спрятать в холодильник коробку апельсинового сока. У тебя мелькает мысль: «Пусть себе звонит, тем более что включен автоответчик». Но затем ты думаешь: «Что, если это секретарь доктора Кармайкл? Вдруг она хочет отменить мой визит, и я только впустую потрачу время?» Это заставляет тебя снять трубку.

Вначале, когда ты слышишь голос в трубке (да, мужской, и да, любезный), тебе кажется, что ты легко отделалась, ведь никто не пытается сообщить тебе, что твой ребенок погиб под колесами автомобиля на каком-то вермонтском шоссе; возможно, в твоем голосе звучит… облегчение. Но затем в трубке повисает неловкое молчание, и вдруг до тебя доходит смысл сказанных слов, и эти слова не имеют никакого значения в твоей вселенной. Именно поэтому ты и приложила невероятные усилия, пытаясь отстраниться от этой информации: «Ваш сын грубо нарушил правила школы. Он уличен в недопустимых действиях сексуального характера». Ты говоришь: «Я не…», и «Этого не может быть…», и «Я не понимаю…»

Твой собеседник, похоже, предвидел твою растерянность. Вне всякого сомнения, он предвидел твое горе. Он еще раз повторяет все туже шокирующую информацию, и ты падаешь на скамью у стены. Скамью поставили под закрепленным на стене телефоном именно с этой целью, чтобы, сидя на ней, разговаривать по телефону, хотя этого разговора предугадать не мог никто. Ты хочешь спросить: «Вы уверены?», или «Быть может, вы ошиблись?», или «Это точно?», но сознаешь, что в этих вопросах нет никакого смысла, потому что ни один нормальный человек не станет звонить и сообщать подобную информацию, не будучи в ней уверенным. Более того, ты вдруг понимаешь, что тебе об этом сообщили в последнюю очередь, что другие люди проинформированы гораздо лучше, что они уже многое обсудили, поняли и пришли к определенным выводам. Ты хочешь знать подробности, но понимаешь, что, скорее всего, вся эта история слишком… постыдная. Не стоит даже пытаться обсуждать ее по телефону. И тут тебе становится ясно, что тебе позвонили не столько для того, чтобы сообщить об «инциденте», сколько для того, чтобы усадить тебя в машину и заставить как можно скорее направить ее на северо-запад.

В течение нескольких минут ты сидишь на скамье, сжимая в руке ключи, скованная параличом. Ты смотришь на кухонные шкафчики и думаешь: «Роб». Перед твоим невидящим взглядом проносятся, сменяя друг друга, образы. Обращенное к тебе младенческое личико, освещенные солнцем толстые щечки, два зубика виднеются над блестящей розовой губой… Свежий и еще влажный после ванны малыш, хохоча, барахтается у тебя подмышкой, пытаясь высвободиться из по-футбольному прочного захвата. Маленькая мордашка в обрамлении искусственного меха на капюшоне зимнего комбинезона; он смотрит на тающую снежную крепость. От любви к сыну у тебя, кажется, сейчас разорвется сердце. Внезапно ты понимаешь, почему именно теперь на тебя обрушились эти невинные, щемящие сердце воспоминания. Ведь звонок сообщил тебе об утрате невинности.

Ты спрашиваешь себя, не позвонить ли Артуру на работу, но тут же отвергаешь эту идею. Ему потребуется около часа, чтобы добраться домой, а этого времени у тебя нет. Дорога в Авери займет почти четыре часа, что само по себе настоящее испытание. Ты также знаешь: если ты позвонишь Артуру, он, скорее всего, тут же обратится к Томми, вашему юристу, и ты инстинктивно чувствуешь, что это нежелательно. Вначале ты должна увидеться с сыном наедине.

Ты встаешь со скамьи. Что тебе нужно? Ответ: почти ничего. Пальто уже у тебя на плечах, сумочка в руках. Тебе ничто не мешает немедленно отправиться в путь, кроме необходимости забежать на минутку в ванную, где ты замечаешь, как у тебя дрожат руки.

Где будет Роб к тому моменту, когда ты доберешься до Западного Вермонта? Возможно, он все это время проведет в кабинете директора? Или его запрут в комнате, взяв под своего рода домашний арест? Привлекут ли к делу полицию? Все эти вопросы ты могла задать по телефону, если бы сразу собралась с мыслями, что тебе не удается до сих пор.

Ты садишься в машину и сдаешь назад. Выехав на улицу, ты разворачиваешься, и перед твоим мысленным взором, подобно стайке мальчишек на велосипедах, вдруг проносятся новые картинки. Роб на роликовой доске, у него на голове большой шлем, а длинные рукава футболки обрезаны и забавно болтаются. Его личико выглядывает из горы плюшевых игрушек на полудетской. Плохо подстриженный мальчик в съехавшем набок желтом галстуке бойскаута-волчонка»[4] гордо улыбается в объектив, сжимая в руке только что выданную памятку. От этой улыбки у тебя опять сжимается сердце. В обычных обстоятельствах ты мечтаешь о подобных воспоминаниях, потому что ни одной матери не удается запомнить всего о своем ребенке. Иногда тебе кажется, что ты вообще ничего не смогла бы вспомнить, если бы не фотографии. И сколько пройдет времени, прежде чем ты забудешь, в каком году был сделан тот или иной снимок? Но сейчас эти образы только мешают, потому что не позволяют сосредоточиться.

Ты вспоминаешь, что забыла позвонить дерматологу. Интересно, пришлют ли тебе счет за неявку на осмотр? Мобильный лежит в сумочке, еще не поздно перезвонить, но даже мысль о том, что его надо оттуда извлечь, а затем найти в нем нужный номер, и все это за рулем, не отрывая глаз от дороги, кажется тебе невыносимой. И что, собственно, ты скажешь в свое оправдание? «Мой сын попал в худшую передрягу в своей жизни»?

Ты ведешь машину на северо-запад. Тебе кажется, что ты не к сыну едешь, а просто убегаешь от чего-то. Ты будешь долго ехать, а потом остановишься. В мотеле. В незнакомом городе. Полная анонимность. Свобода. За много лет эта мечта успела стать привычной. Она преследует тебя с тех пор, как тебе исполнилось семнадцать лет. Ты ни разу не поддалась соблазну, ни разу не села в машину и не пустилась куда глаза глядят, останавливаясь там, где хочется и когда хочется, без определенной цели и временных ограничений. В твоей жизни были моменты, когда ты могла позволить себе подобное, но ты на это так ни разу и не отважилась.

Ты ведешь машину и вспоминаешь, что в бумажнике у тебя всего тридцать долларов, а значит, тебе придется остановиться у банкомата. Ты не знаешь, много ли банкоматов в Западном Вермонте. Ты не знаешь, плачет ли сейчас твой сын, плакал ли он вчера. Ты думаешь о том, как драила свое тело мочалкой, собираясь к дерматологу. Ты вспоминаешь о маленькой родинке, недавно появившейся у тебя на животе. Теперь ты не сможешь показать ее своему врачу, и, учитывая твое везение, она обязательно окажется злокачественной. У тебя болит правое колено, и ты пытаешься пошевелить им, не снимая ногу с педали газа. Ты думаешь о том, что тебе придется найти комнату на ночь, ведь разговор с директором наверняка окажется долгим, и после этого нечего и думать об обратной дороге. Следующая мысль: отдадут ли тебе на ночь сына, ведь его, возможно, уже исключили из школы. Это слово взрывает твой мозг — исключить, исключен, исключение, — и что-то болезненно лопается у тебя в груди.

Если Роба исключили из школы, придется звонить в Браун. Ты вспоминаешь тот день в начале рождественских каникул, когда вместе с грудой макулатуры вам доставили толстый пакет. Ты позвала Роба, который в это время был у себя наверху. Ты вручила ему конверт прямо на лестнице, и он сел на ступеньки, как будто ноги внезапно отказались его держать. Ты еще никогда не видела такой гордости, смешанной с облегчением, на лице сына. Ты схватила фотоаппарат, лежавший на полке в кухне, и сделала снимок. Уже тогда ты знала, что до конца жизни будешь дорожить этой фотографией — Роб держит в руках разорванный конверт и смеется, запрокинув голову.

Съехав с автомагистрали, ты поворачиваешь на шоссе 30. До тебя вдруг доходит, что ты превышаешь скорость. Эта школа была твоей идеей, и Артур не преминет тебе об этом напомнить. Ты прослышала, что пьянство в государственных школах обрело характер эпидемии, и тебя это напугало. Ты вспоминаешь обеду Джули. Разговор. Подруга подруги наклоняется к твоему уху и шепчет: «А вы об этом не думали? Хотя бы на два последних года?» Идея пустила корни, проросла и расцвела. Артур отнесся к ней недоверчиво. Роб заинтересовался. Ты сказала себе, что хочешь спасти сына.

Ты отпросилась с работы и съездила в рекомендованную тебе школу в Западном Вермонте. Ландшафт оказался потрясающим, школа — очаровательной. Ты представила себя в роли студентки и поняла, что убедить сына будет нетрудно. Ты начала рисовать ему привлекательные картины: элитное образование, открывающее дорогу в лучшие колледжи страны, удобное расположение, дающее возможность проводить выходные дома, горнолыжные трассы. Ты пристально следила за тем, на что обращает внимание сын. Огромный плакат, возвещающий о скором визите известного писателя. Длинноногая симпатичная девчонка, сидящая на невысокой, сложенной из серых камней стене. Спортивный зал с двумя баскетбольными площадками. Общежития, напоминающие университетские. Все это произвело впечатление даже на Артура, хотя он не мог понять, чем объясняется твое стремление избавиться от сына.

Ты объяснила ему, что хочешь убрать с дороги Роба опасные соблазны. Вот и все. Даже если это будет означать расставание с ним.

Ты уверена, что это все? Или перед тобой замаячили бесконечные споры, необходимость быть постоянно начеку, страх, что сын отдалится от тебя? Может быть, ты представляла себе, как однажды вечером он вернется домой навеселе и начнет лгать и выкручиваться? Или совершит роковую ошибку, решив, что машиной можно управлять и в пьяном виде? Ты видела в своем сыне то, чего он сам о себе не знал: склонность к риску. Опасности не пугали, а манили его.

Мили складываются в часы. Тебе необходимо заглянуть в туалет, поэтому ты останавливаешься у какой-то гостиницы. Тебе хочется есть, но времени на это нет. Быстрыми шагами ты возвращаешься к машине.

Дорога взбирается на гору и спускается с противоположного склона. Ты вспоминаешь, как в прошлом году арендовала домик в горах и как Роб приезжал туда с друзьями. Ты помнишь, где они спали, как вы все вместе садились за стол. Ты представляла, как вы с Артуром будете по-прежнему арендовать этот домик после того, как ваш сын поступит в колледж. Ты думала, что Роб будет привозить туда своих новых друзей из Брауна.

Когда ты видишь указатель «Авери», тревога сжимает твое сердце. Ты проезжаешь по главной улице поселка, мимо магазина, церкви и здания суда. Ты въезжаешь в открытые ворота, минуешь игровые поля, в это время года размокшие и заброшенные, а затем спортивный зал. Ты вспоминаешь все баскетбольные матчи, которые вы с Артуром посетили. Что, если вы уже видели последнюю игру своего сына?

Припарковав машину на площадке перед административным корпусом, ты понимаешь, что твои руки трясутся так сильно, что тебе с трудом удается положить ключи в карман пальто. Ты направляешься к гранитному зданию, в котором находится кабинет директора школы. Инстинктивно находишь глазами его окно и спрашиваешь себя, не стоит ли сейчас у этого окна твой сын, высматривая тебя, как в детстве, когда ты заезжала за ним к няне.

Ты входишь в уютный вестибюль, скорее напоминающий гостиную жилого дома, чем административный центр школы. Кабинет директора в дальнем правом углу. Ты подходишь к секретарше, которая тебя уже хорошо знает. Не успеваешь ты раскрыть рот, как она указывает на одну из дверей: «Ваш сын в конференц-зале. Он вас ждет».

Ты идешь, неслышно ступая по персидскому ковру, с усилием подавляя желание броситься бежать. Ты обращаешь внимание на деревянную обшивку стен, на портреты директоров прошлых лет, изящные окна, из которых открывается вид на горы. В других комнатах есть люди. В вестибюле царит неестественная тишина.

Ты замираешь в дверях. На стуле в углу сидит мальчик. Он поднимает голову и смотрит на тебя. Он тебе незнаком. Так бывает каждый раз. Он всегда старше, чем ты ожидаешь. Но сегодня все иначе.

Он сидит, упершись локтями в колени и опустив голову. Он смотрит на тебя, но встает не сразу. В этот раз он не подойдет к тебе быстрыми шагами, не обнимет, не улыбнется. Его рубашка «поло» не заправлена в брюки. Его лицо — бугристый ландшафт из прыщей и пучков растительности. Неужели у него и в самом деле такие густые брови? Его глаза покраснели и кажутся усталыми. Он плакал?

Ты окликаешь его. Ты произносишь его имя.