Роман с натурщиком

5

Все утро напролет Сирил улыбалась, хотя оно дарило ей одну неприятность за другой. Сперва она проспала сигнал подъема, затем, второпях принимая душ, больно ушибла большой палец ноги, и даже за завтраком не обошлось без ЧП — наспех глотая пищу, она уронила на пол и разбила свой любимый бокал.

Одной рукой она открыла на звонок Шона входную дверь, другой заплетая свои длинные рыжие, все еще влажные волосы.

Шон провел рукой по длинной тяжелой косе.

— Черт, я так и знал, что надо было прийти чуть пораньше! Представляешь, сколько воды мы бы сэкономили городским службам, если бы приняли душ вместе!

— Экономия — еще не вся мудрость жизни, молодой человек, — назидательно ответила Сирил. — Что это у тебя за сумка?

— Я подумал, что раз уж судьба свела нас, тебе просто необходимо получить несколько уроков приготовления кофе, — сообщил Шон, водружая пакет на стойку.

У Сирил на языке вертелась ядовитая ответная реплика, но при виде дружелюбных янтарных глаз от ее напускной колючести не осталось и следа. Рассмеявшись, она обхватила его за шею и поцеловала Шона с жадностью, ошеломившей их обоих. Шон зажмурил глаза, смакуя вкус ее губ.

— К черту кофе, Сирил! Снимаю свои претензии. Такой поцелуй стоит тонны лучших кофейных бобов от Хуана Вальдеса, — выдохнул он, оторвавшись от ее губ.

— Не надо спешить, мистер! Вы разожгли во мне любопытство: мне не терпится приобщиться к таинству приготовления этого волшебного зелья! Посмотрим, обнаружится ли хоть какая-то разница с тем, что ты вчера так бесцеремонно вылил в раковину.

Шона не пришлось долго уговаривать. Засучив рукава серой рубашки, он размял пальцы — ни дать ни взять пианист перед концертом.

— Ну-с, для начала отмечу, что единого мнения о том, какой сорт кофе считать лучшим, нет. То же относится и к способам приготовления напитка. Но у меня есть свои, нажитые путем долгого и напряженного эксперимента, соображения на этот счет. Чтобы не мучить и без того измотанную работой художницу, постараюсь изложить их в трех основных правилах, — неторопливо говорил он, засыпая темно-коричневые зерна в кофемолку.

— Первое правило — насчет зерен: они должны быть свежими и размалывать их нужно только перед употреблением. Второе правило: заливать зерна горячей водой, но не кипятком. И, наконец, самое важное — кофейник всякий раз следует тщательно вычищать, чтобы на стенках не оседали масла, — они придают кофе прогорклый вкус.

Роскошный ароматный запах свежесмолотых бобов волновал и дразнил.

— Какую температуру выдает эта твоя штуковина? — Шон кивнул на портативный подогреватель воды над раковиной.

— Надо думать, градусов девяносто. Экономит мне кучу времени, и вообще… покупка этого обогревателя была одной из лучших моих идей, когда я переоборудовала кухню после приобретения этого дома.

— Все это хорошо и удобно… до первого землетрясения, — с фатальным равнодушием заметил Шон.

— Боже, о чем ты говоришь! Ужас да и только!

— Да? Ничего, не беспокойся, милая! При первом же толчке я прибегу к тебе в форме бойскаута и из остатков дома сложу костер. Будь добра, дай мне фильтр! — живо попросил он, увидев, что Сирил грозит ему сковородой.

Засыпав молотый кофе в плотную бумагу и разместив фильтр в верхней секции своей незамысловатой стеклянной кофеварки, Шон продолжил:

— Чем проще — тем лучше. Фильтр и отстойник — все остальное от лукавого.

Сирил презрительно фыркнула.

— Секрет по большому счету все же в бобах, — невозмутимо изрек Шон. — Я с собой принес не что-нибудь, а изысканнейший сорт высокогорной колумбийской арабики.

Он даже «р» выговаривал на испанский манер — твердо и раскатисто.

— Прошу!

Сирил пригубила для пробы дымящийся напиток — и глаза ее блаженно устремились к небу.

— Шон, ты убедил меня! Если и дальше будешь баловать меня таким кофе, я отрекусь от чая. Вкус — исключительный!

Лицо Шона расплылось от удовольствия, и в течение минуты они оба наслаждались кофе, покоем… и близостью друг друга.

Остаток утра Сирил энергично и в свое удовольствие рисовала. Один раз попробовав пастель, она пленилась теплой чувственной гаммой, которую создавали цветные мелки. Сейчас она была ураганом творческой, созидательной энергии, у нее все получалось, и каждый штрих был песней.

Шон и на этот раз не спешил воспользоваться своими правами на почасовую оплату труда, но Сирил это нисколько не тревожило: после вчерашнего она скорее предвкушала момент расплаты, чем боялась его, а в том, что он настанет, она не сомневалась. Если при мысли о неизбежном поцелуе по ее телу и пробегала дрожь, то только от предвкушения.

Она почувствовала себя задетой, когда их короткий ланч не завершился ожидаемым «десертом», но работа звала, и в двенадцать тридцать они снова оказались в мастерской.

К четырем дня несделанными оказались только две иллюстрации. Она завершила их медленно, снова и снова вглядываясь в каждую деталь, упиваясь строгими, мужественными изгибами тела, которое гораздо охотнее ласкала бы наяву.

Сказав себе, что любой новый штрих, любое дополнение или изменение разрушит совершенство образа, она решительно поставила точку и объявила:

— Ша, ребята! Шоу окончено.

Шон, сидя на своем шестке на другом конце мастерской, плотоядно ухмыльнулся.

— Кто сказал, что окончено, милая? Впереди расплата грехом! — Он внушительно повел бровями.

Расплывшись в улыбке, Сирил приготовилась к выплате своего спецгонорара, но Шон с садистской неторопливостью отправился за ширму, и по шороху, доносившемуся оттуда, Сирил поняла, что он одевается.

Сирил, уязвленная, села возле рабочего столика, и когда ее мучитель появился, мстительно поинтересовалась:

— Не желаете ли сперва перекусить?

— Не то чтобы желаю, но, пожалуй, останусь здесь и на ужин, — отозвался он и рассмеялся так, что Сирил, несмотря на свое упрямство, не выдержала и тоже прыснула.

В два шага он пересек комнату, и Сирил очутилась в его железных объятиях. Их крепость возбуждающе контрастировала с мягкостью и нежностью пальцев, гладивших ее волосы, с невесомой легкостью поцелуя.

Впрочем, почти тут же язык Шона прорвался через преграду ее губ, творя разбой и бесчинства, и Сирил, насквозь пронзенная желанием, впилась ногтями ему в спину.

Почти совсем задохнувшись, Шон оторвал свой рот от губ Сирил и, тяжело дыша, пробормотал:

— Это был первый, милая…

— Боже, милый, не надо считать! Сколько ни возьмешь — все твое, лишь бы тебе или мне не задохнуться. — Сирил хрипло рассмеялась. — Но тебе не кажется, что лучше бы вначале подкрепить свои силы обедом?

— Любовь моя, ты такая сладкая, что мне не нужно больше никакой пищи! Займемся любовью, а уж потом все остальное, хорошо? — с неожиданной робостью спросил он.

Сирил вдруг окаменела, и Шон беззвучно чертыхнулся, кляня свою идиотскую торопливость. Но Сирил тут же, не отрывая лица от его рубашки, медленно кивнула, и ее тихий, но отчетливый голос произнес:

— Боже, Шон, каким бы опасным красавчиком ты ни был, я не могу тебе противиться. — Руки Сирил оплели его талию. — Да и зачем? Люби меня, слышишь, люби меня!

Поняв из ее слов лишь одно, а именно то, что она согласна, Шон подхватил ее на руки и понес по лестнице, через гостиную и холл в спальню, осыпая поцелуями ее лицо, веки, губы.

— Ты то, что я искал. Я понял это, как только увидел тебя в зале суда, слышишь, Сирил… — жарко шептал он, опуская ее на ноги в шаге от постели.

Ресницы Сирил, встрепенувшись, взмыли вверх. Чувство смутной вины кольнуло ее: она совсем забыла о судебном процессе и об изящных любовных посланиях, в автора которых она заочно уже готова была влюбиться. «Изменница! Предательница!» — обвиняюще бросила ей совесть, словно это и в самом деле было изменой — на два дня позабыть про человека, о котором она не имела ни малейшего представления.

Но тут же все мысли улетучились — Шон начал расстегивать пуговицы ее рубашки, целуя открывающуюся взору кожу. Но дойдя до кружевного лифчика, он неожиданно остановился, и в ответ на ее протестующий возглас пробормотал:

— Любовь моя, у меня слишком трясутся руки, я боюсь что-нибудь порвать. Ты не могла бы дальше раздеться сама? Сделай это для меня.

Сирил молча сняла с себя и нетерпеливо швырнула на пол рубашку и джинсы, затем на испачканную краской рабочую одежду упали сверху белоснежно-кружевные лифчик и трусики.

Шон с восторгом взирал на ее тело цвета слоновой кости, и оно под его нескромным взглядом порозовело. Прошло много лет с тех пор, как мужчина последний раз видел ее такой, и Сирил охватил невольный стыдливый трепет.

— Боже, как ты хороша… — пробормотал Шон, — как я люблю каждый сантиметр, каждую впадинку, каждую линию твоего тела!

— Шон, — почти простонала она, снова оказавшись в его объятиях, — ну почему, почему ты до сих пор одет?!

Пальцы ее судорожно сжали пряжку его ремня. Поцеловав тыльную сторону ее ладошки, Шон в два приема разделся.

Ничего подобного Сирил не видела. Ей приходилось рисовать сотни красивых мужчин, но такой безупречной и стопроцентно естественной мужественности она даже не ожидала когда-нибудь встретить.

Матрац скрипнул под тяжестью двух тел, и был поцелуй Шона — поначалу нежный и трепетный, а потом страстный и неистовый. Когда же он оторвал губы и отстранился, она испуганно обвила руками его спину, призывая вернуться.

Шон, однако, усадил ее на колени и шепнул, что у них масса времени и торопиться некуда. «Как могла я считать его грубым и бесцеремонным? — мелькнуло у Сирил. — Это же самый чуткий и нежный человек, которого я когда-либо знала!» Будь трижды проклят Пол Джордан! Это он изломал ее и на долгие годы превратил в фанатичную мужененавистницу! Сколько же парней после этого испытали на себе ее неправедный гнев только потому, что были хорошо сложены и от природы наделены красотой?!

То же самое едва не получилось и с Шоном: она обращалась с ним с таким презрительным превосходством, что если бы не крайние обстоятельства, они бы, скорее всего, так и расстались врагами. Ведь он имел полное моральное право послать к черту и ее, и ее униженную просьбу, но Шон оказался великодушным. Если бы не его чуткое сердце, она не открыла бы в себе эту страсть, это желание, это чувство любви… Именно любви, поняла вдруг она.

И снова все мысли улетучились из головы Сирил: губы Шона начали разбойничать по всему ее телу — от груди через шелковистый живот к бедрам. Когда его нежные пальцы проникли к самому средоточию ее женственности, она вздрогнула и изогнулась дугой.

Не сразу до нее дошел его шепот: Шон просил ее быть смелее. Губы ее начали прокладывать огненную дорожку через его могучую шею и плечи, а Шон положил ее руку на главного свидетеля своей восставшей страсти. Когда пальцы Сирил обрели неожиданную дерзость, он издал рык.

— Шон, пожалуйста, сейчас, слышишь, сейчас! Я не могу больше терпеть… — выдохнула она.

— Нет-нет, еще немного…

Секундой позже Сирил уже оказалась под ним, его губы запечатали ее рот, а руки осторожно раздвинули бедра. Быстрое движение огромного тела — и они слились.

Вскрик изумления и боли вырвался из горла Сирил, мускулы ее в страхе напряглись. Но это продолжалось совсем недолго — снова расслабившись, она открылась Шону окончательно, и то, что было источником боли, стало центром закручивавшегося спиралью вселенского наслаждения.

Шон проник глубже и, не чувствуя более препятствий, начал наносить один удар за другим, бормоча и выкрикивая ее имя, слыша слова любви и страсти в ответ, пока экстаз и блаженные судороги не вырвали их окончательно из реального мира, вознося к вершинам наслаждения.

— Сирил, Сирил! Ах, Сирил… — бормотал он, обретая снова дар речи. — Ты волшебница, я ничего подобного не переживал… Погоди, а как же ты? Мне показалось, вначале я причинил тебе боль… Неужели потому, что был первым?..

Глаза Сирил против ее воли наполнились слезами — столько в его голосе было доверчивости, вины и робкой надежды на неосуществимое…

— Боже, как бы я хотела, чтобы это было впервые, Шон! Нет, ты не первый. Если тебе это так важно, то ты второй. — Она любовно и нежно провела пальцем по его губам.

— Второй? Но почему тогда ты…

— Шон, до этого вечера я занималась любовью с одним-единственным мужчиной… У нас были две встречи, это случилось давным-давно, когда я еще училась в университете. Но лучше бы этого не было! Насколько замечательно все вышло сейчас, настолько безобразно — тогда. Без тебя я никогда бы не узнала, что такое наслаждение возможно, слышишь, милый?

Лесть сработала: губы Шона непроизвольно расплылись в улыбке!

— Кстати, милый, а чего это ты лежишь? Неужели устал?

— Я?! — возмутился Шон. — Ах ты насмешница!..

Они до позднего вечера занимались любовью, приходили в себя, болтали, смеялись, шутливо бранились и снова занимались любовью…

Потом Сирил впала в дрему. Перышко, щекочущее ухо, разбудило ее. Когда она отмахнулась, ухо обхватили горячие губы.

— Милая, если ты не хочешь, чтобы я с голодухи съел это миленькое розовенькое ушко, вставай и приготовь поесть мужчине, у которого за плечами напряженный трудовой день.

— Мммм!.. Ухо? Только не это! Я слишком много денег растратила на сережки. — Зевнув, она поближе и поуютнее прильнула к большому, пышущему жаром телу.

— Сирил, разве ты не слышишь, как протестует мой желудок?

— Правда? А я думала, это ты урчишь от удовольствия, как киска… А что, разве тебе не хорошо и так? Мне, например, — очень.

— Мне тоже, но я боюсь, что еще полчаса — и я умру от голода.

— Ладно, уговорил. У тебя хватит сил продержаться, пока я приму душ?

— Только если ты разрешишь мне сэкономить горячую воду для муниципалитета.

— Каким образом?.. Ах да!.. Куда деваться, если ты такой настырный…

Через полчаса Сирил, свежая и умытая, оделась в домашнюю одежду, а Шон натянул на себя свои изрядно помятые джинсы и рубашку, наотрез отказавшись надевать обувь.

— Потом мучайся и снимай снова, — разъяснил он мотивы своего упрямства.

— И то правда, — согласилась Сирил, хихикнув. — Хоть в этом мы, женщины, счастливее вас: сбросить туфли — дело секунды.

И она пошла на кухню, чтобы вытащить из холодильника гигантский бифштекс — главное блюдо запланированного ею ужина.