— Да, пока не забыла, Шон: заполни, пожалуйста, пару бланков. Мне они нужны, чтобы отчитаться перед налоговой инспекцией за твои гонорары. Сейчас схожу за ними.
Сирил взбежала на чердак и в мастерской быстро откопала нужные бумаги.
Шон заполнял их, пока она жарила мясо, тушила в микроволновой печи овощи, шинковала салат из свежего шпината и спаржи с итальянской приправой.
Сварив напоследок — по рецепту Шона — кофе, Сирил гордо расставила блюда на кухонном столе.
— Ого, прямо слюнки текут! Я голоден как волк! — провозгласил Шон, бросив взгляд на свою тарелку.
Сирил расхохоталась.
— Да-да, я знаю, что это затертое сравнение, но нисколько не стыжусь его! — запальчиво заметил Шон.
— Боже, не в этом дело, Шон! Ты сейчас всего-навсего разрушил мое представление о тебе как об огромном золотогривом льве. — Она обвила его руками за шею, уткнувшись носом в свежевымытые влажно-рыжеватые волосы.
От него веяло свежим ароматом шампуня и крема после бритья. Чистый, стопроцентный, настоящий Шон Стивенс, рядом с которым хотелось во весь голос говорить о… любви.
— Все правильно — ты мне положила львиную долю бифштекса, — проворчал Шон. — Слава Богу, за плечами у меня напряженные трудовые выходные, а то бы пришлось беспокоиться об объеме талии.
— Ничего, есть масса способов сбросить лишний вес.
— Например?
— Например, бег трусцой по песчаному пляжу.
С воплем удовольствия Сирил увернулась от руки Шона, попытавшейся шлепнуть ее по заду. Потом, косясь на него и время от времени снова начиная хихикать, она умяла содержимое своей тарелки. Шон ел не отрывая от нее взгляда и тоже иногда громыхал, заходясь смехом.
Когда они поели, Сирил с небрежным видом взяла бланки, заполненные Шоном, и впилась в них глазами.
— Шон, у тебя докторский почерк, я ничего не могу разобрать, — посетовала она, вглядываясь в мелкую торопливую скоропись.
— Мне не терпелось поскорее сесть за стол, но если тебя это не устраивает, я перепишу все печатными буквами, — предложил он.
— Нет, я, конечно, разберусь, хоть это потребует некоторых усилий. Если бы учителя, учившие тебя писать, видели результат своего труда, они бы поседели.
— Они и без того были седыми, эти суровые леди, и кроме того обожали бить по рукам линейкой. Какой почерк после такого воспитания может быть у ученика? — засмеялся он.
— Шон О'Кейси Стивенс? — приподняла она брови, разобрав наконец почерк.
— Да, родители решили увековечить в моем имени девичью фамилию матери.
— Так вы родственники? — спросила Сирил, намекая на ирландского драматурга Шона О'Кейси.
— Насколько мне известно, они меня не усыновляли, — саркастически заметил Шон, но Сирил пропустила его выпад мимо ушей: ей вдруг стало стыдно за свою студенческую подколку.
Шон, разумеется, даже не понял ее литературной реминисценции. Какого черта она вообще начала играть с ним в литературные шарады? Разве ей не наплевать на разницу в их образовании и интеллектуальном багаже?
Увы, старые привычки, очевидно, умирают не сразу и в муках… Сирил долго жила, обожествляя своего талантливого отца, Джона Адамса, и свысока поглядывая на нежную, кроткую мать.
И лишь когда ей исполнилось семнадцать, Сирил, сложив воедино результаты своих жизненных наблюдений, поняла вдруг, что высокомерность отца проистекает из его стремления скрыть свою несостоятельность. Устыдившись, Сирил немедленно изменила отношение к матери, впервые обретя подобие взаимопонимания с нею.
Но полностью оценить безмерную интеллигентность матери Сирил смогла лишь после смерти отца. Пэгги Адамс, словно стряхнув с себя оцепенение, экстерном закончила среднюю школу, затем начала посещать курсы университета, а итогом этого чудесного преображения явилась встреча с замечательным человеком, ставшим вскоре ее вторым мужем.
Чего Сирил не понимала, так это почему рецидив высокомерия посетил ее именно сейчас. Единственная правдоподобная версия — она пытается отомстить Полу Джордану, вставляя шпильки Шону… Нет, это было бы слишком нечестно с ее стороны, что бы ни говорили по этому поводу Фрейд и его психоанализ!
Сирил знала одно: после всего, что произошло между ней и Шоном этим вечером, нельзя позволять, чтобы дурные замашки из прошлой жизни отравляли их доверительные, выходящие за рамки дружбы отношения. У Шона было много куда более ценных качеств, чем рафинированное краснобайство и охота к отвлеченным беседам на литературно-исторические темы. Он, если уж на то пошло, был самым ласковым из всех, с кем ей приходилось сталкиваться, и даже в минуты безумной страсти оставался предан заботе о ней, ее чувствах, ее благополучии.
Его исключительная физическая сила смягчалась нежностью, а жизненный — и интимный — опыт компенсировал Сирил недостаток своего. Те жаркие, дерзкие, откровенные признания, которые он шептал ей на ухо в моменты апогея страсти, помогали ей увериться, что и она способна дарить ему такое же наслаждение…
Но самое главное — Шон помог ей преодолеть внутреннее ожесточение на жизнь и прежде всего на мужчин, помог избавиться от наваждения, превратившего ее личную жизнь за эти четыре года в непрерывный кошмар. Как бы ни сложились потом их отношения, за одно это она была бесконечно благодарна ему!
— Эй, кьерида, даю сентаво за то, чтобы знать все твои мысли!
Сирил вздрогнула — и от внезапного вопроса, и от безупречного испанского произношения, которым сейчас щегольнул Шон.
— А Стивенс — это разве ирландское имя? — спросила она, чтобы хоть что-то сказать в ответ.
Шон пристально поглядел на нее.
— Будем считать, что ирландское. В первом поколении. Папаша мой сошел с корабля на берег в сорок шесть, и с каждым годом его ирландский акцент лишь прогрессировал. Сын, как видишь, пошел в этом дальше родителя, — сказал Шон, усмехнувшись.
— Так ты, если быть точным, не Стивенс, а Сиэн? — блеснула знанием ирландских имен Сирил.
— Совершенно верно. Именно так пишется моя фамилия в свидетельстве о рождении. Но мне надоело с детских лет объяснять окружающим, что меня зовут не Стивенс, а Сиэн, и я пошел по легкой дорожке — стал англосаксом.
— Кстати, если речь зашла о произношении, то твой испанский просто блестящ. Ты можешь бегло говорить на нем?
— Ну… можно сказать да, а можно — и нет, — откликнулся Шон. — От матросов, с которыми мне приходилось плавать, я нахватался самых разных словечек и выражений на всех языках мира, но не уверен, что они подходят нежному женскому уху.
— Ты был матросом?! ВМС?! — Сирил даже привстала от удивления: Шон О'Кейси Стивенс вырастал в куда более многогранную личность, чем она предполагала.
— Нет, ВМС тут ни при чем. Когда мне исполнилось шестнадцать, мы с отцом круто повздорили: скажем так, не сошлись во взглядах на мою дальнейшую жизнь! — беспечно рассмеялся Шон. — Я отчалил из дома и нанялся матросом на первую попавшуюся шхуну, наврав про свой возраст: я тогда казался взрослее своих лет.
— Да и сейчас кажешься, — с тонкой иронией вставила Сирил.
— Ага… Так вот, я за два года, перед тем как вернуться, успел облазить весь наш земной шарик, — покачиваясь на стуле, продолжил Шон.
— Погоди, — перебила Сирил, — а родители? Они же, наверное, были вне себя от твоего исчезновения!
— Ну, я им позвонил с Гавайев — с оплатой на тот конец номера, — Шон издал смешок. — Я до того не понимал, какая это тяжелая работа — быть матросом, и в момент звонка готов был рвануть домой — если бы отец прислал денег на билет. Но отец не предложил, а я из гордости не попросил. Выяснив, что я в целости и сохранности, он ограничился лишь фразой: «Счастливо покататься, когда вернешься — встретимся». Старик любил поговорки и любил поговаривать, что длинная дорога домой всегда короче. И конечно же, он был прав, этот изворотливый и упрямый старик ирландец! Когда я вернулся, то готов был ухватиться за любой совет, который мне дадут бывалые люди. Жизнь матроса сурова, и чтобы выжить, пришлось повзрослеть. В итоге я получил очень свободное воспитание, нахватавшись всего понемножку: языков, сувенирчиков, экзотических лихорадок… К счастью, ни одна из них не оказалась смертельной, так что и здесь я вывернулся… Вот и все, что я хотел выложить вам, леди, о своей жизни. Теперь твой черед, Сирил. Ты по-прежнему остаешься для меня полной загадкой, и я хочу хоть немного знать о тебе.
Шон улыбнулся, увидев, как несогласно наклонилась голова Сирил.
— По крайней мере, я хотел бы знать кое-что из твоего прошлого. В частности, о том сукином сыне из университета, чтобы при случае разбить ему морду.
Быстрым движением подхватив Сирил на руки, он прошел с нею в гостиную и уложил ее на один из диванов.
— Может, зажечь огонь в камине? — спросил он, подходя к очагу.
Сирил молча кивнула в надежде, что он в конце концов сменит тему: она вдруг почувствовала, что не в состоянии говорить с ним о Поле.
Когда пламя охватило дрова, Шон вернулся к ней и, положив голову ей на колени, сказал:
— Итак, я слушаю.
В ту же секунду его рот был пленен жадными и настойчивыми губами Сирил. Победа на сей раз оказалась за ней, и через минуту тела их уже сплелись, по молчаливому уговору отказавшись от беседы на заданную тему.
Никто из них не слышал звонка в дверь, но когда по ней заколотила пара кулаков, Сирил стремительно выпрямилась, отбрасывая с лица волосы.
— Кто там? — пробормотал Шон, не желая отпускать ее.
— О Боже! Я совсем забыла про Мартина! — закусила губу Сирил, бросая взгляд на каминные часы: они показывали половину одиннадцатого. — Паразит! Не мог потерпеть до одиннадцати.
Впрочем, высвободившись из рук Шона, Сирил сообразила, что в одиннадцать Мартин оказался бы еще менее желанным гостем.
Кое-как оправившись, Сирил открыла дверь раньше, чем разъяренный Мартин сорвал ее с петель.
— Ради всего святого, Сирил, только не говори, что ты провела выходные в постели! — сходу начал он, бросив свирепый взгляд на босые ноги и растрепанную прическу хозяйки дома. — Мне не нужно тебе напоминать, что случится, если ты не приготовила эти треклятые…
Голос Мартина оборвался на верхней ноте: он увидел Шона. Тот, отвернувшись, сидел на оттоманке и, обхватив колени, смотрел на огонь в камине.
— Что такое, Сирил?! — Взгляд Мартина перебегал от нее к Шону и обратно. Больше всего его, судя по всему, поразили их босые ноги.
Прежде чем Мартин успел перейти на брань, Сирил представила мужчин друг другу:
— Прошу любить и жаловать: Шон Стивенс! А это Мартин Коллинз, Шон!
Мартин, конечно, не знал, что видит перед собой всего лишь плотника, а если бы и знал, едва ли придал бы этому значение: не имеющий ни малейшего понятия об этикете, он был одинаково груб со всеми, кроме выгодных клиентов.
— Мартин заказал мне эскизы, которые мы делали, Шон… А Шон, Мартин, оказался настолько любезен, что согласился позировать мне, когда я не смогла связаться со своими постоянными натурщиками.
Шон лишь молча кивнул с дивана высокопоставленной конторской крысе.
— Ладно, — нетерпеливо сказал Мартин, — хватит телячьих нежностей и сантиментов. Где они?
— Секунду, я их принесу. Только не надо рвать и метать: эскизы готовы и дело в шляпе.
В мастерской Сирил торопливо переложила рисунки папиросной бумагой и начала уже завязывать папку, когда внезапная мысль заставила ее прыснуть. Она поняла вдруг, почему Шон не поднялся навстречу гостю: джинсы такие тесные, так плохо скрывают проявление мужской страсти…
Все еще улыбаясь, Сирил подняла валявшуюся на полу бумажку и взглянула на нее: «Светом чистоты озаряют мир ее черты…»
Нет, только не это! Безымянный поэт из зала суда, пленивший ее ум, как Шон пленил ее тело…
Вновь пребывая в состоянии неприятного раздвоения, Сирил поспешила вниз, не желая надолго оставлять Шона и Мартина вдвоем.
— Вот они, — сказала она, суя альбом Мартину в руки. — Дома у себя посмотришь, хорошо?
Подхватив бесцеремонного гостя под руку, она хотела тут же вывести его за порог, но Мартин вдруг уперся:
— Минуточку, золотце мое! Этот здоровяк заявил мне, что никогда раньше не работал натурщиком. Что ты пытаешься подсунуть мне? Нет, как хочешь, а я не уйду, пока не увижу всего своими глазами.
— Так-так, — пробормотал он, развязав тесемки и выкладывая листы на диван. — Хорошо… ну да…
Первыми шли работы, сделанные углем и мелом. Когда настала очередь пастели, из уст Мартина вырвался рев.
Сирил больше всего беспокоило, чтобы Шон не увидел ее рисунков — слишком откровенно проглядывало в них ее отношение к нему.
Мартин, что-то бормоча себе под нос, закончил просмотр, снова завязал папку и резко повернулся к Сирил:
— Не узнаю твой стиль, бэби! И вообще, ты ли это рисовала?
Он явно намекал на нечто большее, чем художественная манера, и… Уловив оскорбительный намек в его словах, Шон поднялся, расправил плечи — и в комнате сразу стало мало места.
— Вы получили, что вам надо, Коллинз? Или вам нужно что-то еще? — вежливо, но твердо поинтересовался Шон, надвигаясь на Мартина.
— Э-э… нет. Больше ничего. Все в ажуре. Мне надо будет поговорить с тобой, Сирил, — произнес Мартин, пытаясь выглянуть из-за большой фигуры Шона. Впервые в жизни Сирил видела, как он растерялся. — Не представляю, что скажет Гулар… Я ожидал совершенно другого…
Эти слова оказались последними: тяжелая дверь со стуком захлопнулась перед его носом.
Сирил стояла против камина, зачарованно смотрела на языки пламени и грела внезапно озябшие руки. Когда она повернула голову, Шон стоял сзади. Встревоженная непонятным выражением его лица, она обвила руками его шею, прижав лицо к его груди.
— Порядочный кусок дерьма, правда, Шон? — пробормотала она, предупреждая его слова.
— Какого черта ты работаешь на эту скотину, милая? — процедил он сквозь зубы, явно сдерживая себя.
— Я не работаю на него, милый! Я всего лишь иногда получаю от него заказы. Ты не поверишь, но эта конторская крыса разворачивает одну из самых изощренных рекламных кампаний в современной истории! И мое благополучие, к сожалению, сейчас во многом зависит от преуспевания этого типа. И знаешь, что самое удивительное? Его жена — одна из самых чудесных женщин, которых я когда-нибудь встречала! Не пойму, что она в нем нашла и как с ним живет, но она, судя по всему, абсолютно счастлива. Впрочем, и он отвечает ей тем же: он каждый вечер приходит домой — уникальная вещь для человека его рода деятельности.
— Сирил, — сказал Шон, ловя ее лицо в ладони. — Извини, что я поставил тебя в неловкое положение. Ты, как я понял, никогда не опускалась до панибратских отношений с натурщиком, и теперь этот Коллинз невесть что о тебе подумает. Если хочешь, я прямо сейчас могу уйти.
— О Господи, только не это! Ради Бога, останься, Шон! — Сирил стиснула его в руках, словно испугавшись потерять в следующее мгновение. — Да, я держала дистанцию в отношениях с ними, но они — это они, а ты — это ты, Шон. Неужели ты еще не понял, что сотворил? Пять лет меня давил этот кошмар, а ты пришел — и его не стало. И все благодаря тебе, милый! Не уходи и даже не говори об этом, слышишь?
— Конечно, слышу. И конечно же, не уйду, — грустной улыбкой отозвался Шон, целуя ее.