Роман с натурщиком

9

— Шон… Ты меня слышишь, Шон? — снова подала голос Сирил, когда еле-еле ползущий автомобиль осилил очередную милю их пути домой.

— Посидим в тишине, Сирил. Я думаю. Как говорил в таких случаях мой папаша, «нет лучше друга, чем дружески закрытый рот».

— Такими темпами мы будем тащиться до дому всю ночь! — тихо возроптала Сирил, бросив еще один безнадежный взгляд на спидометр: тридцать пять миль в час — и это на участке с нижним порогом в пятьдесят миль! — А что, у твоей матери не было любимых поговорок?

— Сколько угодно — то есть сотни две, — хладнокровно парировал Шон и снова погрузился в задумчивое молчание.

Прошла вечность — на взгляд Сирил, — прежде чем они достигли Малибу, но когда Шон вывернул машину на улицу, где она жила, ей страстно захотелось, чтобы эта поездка никогда не кончалась. О чем, черт возьми, таком уж важном может он думать со столь пугающей сосредоточенностью?!

Шон вышел из машины, и стук захлопнувшейся дверцы больно ударил по расстроенным нервам Сирил. Пальцы ее неуверенно задергали ручку.

— Это несложно, если сначала отпереть дверцу, — заметил с той стороны Шон.

Надувшись, Сирил сняла блокировку и выбралась из машины, словно не заметив протянутую ей руку. Она ожидала, что сейчас ей пожелают спокойной ночи и уйдут, но Шон — вопреки всем ожиданиям — прошел за нею в дом.

— Шон, я, собственно, хотела сказать, что совершила непростительную ошибку, не предупредив тебя о том…

Остаток объяснения остался невысказанным, потому что губы Шона намертво припечатали ей рот. Сумочка и ключи от дома со звоном полетели на кафельный пол, а Шон, подхватив Сирил на руки, понес ее в направлении спальни.

Там он раздел ее с торопливостью, невольно передавшейся Сирил. Объяснения, извинения — все это могло подождать, а вот закипающая в крови лихорадка — нет. Сирил даже не попыталась помочь Шону раздеться: просто лежала на кровати, разглядывая его гигантскую тень-двойника на освещенной луной стене. Когда пиджак, куртка и брюки были сброшены, тень цивилизованного человека разом превратилась в тень первобытного самца.

Когда же реальный мужчина смутно вырос над ней, Сирил вновь пронзило жуткое предчувствие утраты, но вот его требовательные уста слились с ее губами, бедра переплелись, и ее закружил водоворот диких, первобытных чувств.

Но перед самым апофеозом ослепляющего блаженства Шон неожиданно вернул ее в царство реальности. Остановившись и стиснув в железных тисках ее бедра, не давая ей самой приблизиться к грани, за которой начинается экстаз, он прорычал:

— Не шевелись!

— Но, Шон, это невозможно!

— И все же не шевелись… — стиснув зубы, пробормотал он. — Сперва признайся, что любишь меня и станешь моей женой.

— Шон! — мотая головой, запротестовала она.

— Скажи… скажи то, что я тебе сказал!

— О Боже!.. Шон!.. Да, я люблю тебя!

— И выйдешь за меня замуж!

— Но это чистейшей воды безумие! — закричала Сирил, безуспешно пытаясь вырваться из его рук.

— Все равно скажи. Черт возьми, ты должна сказать это!

— Да, я выйду за тебя замуж, слышишь? Выйду! — сдалась она.

— О-о, Сирил! — выкрикнул он, с силой входя в нее и возносясь из бренного мира к вершинам райского наслаждения.

Сирил проснулась и обнаружила, что по-прежнему лежит в руках Шона. Голова ее покоилась на подъеме его широкого плеча, и ветер играл занавесками в створчатых стеклянных дверях. За ними лежал освещенный лунным светом внутренний дворик.

Осторожно выбравшись из объятий Шона, Сирил быстро набросила на себя его рубашку и тихо вышла в ночь, чувствуя, как шелк щекочет ее поднявшиеся соски.

Выйдя в садик, напоенный запахами жасмина и роз, она прижалась лицом к рукаву рубашки, вбирая в себя мужской аромат Шона. Кто знает, подумала она, доведется ли ей после этой ночи еще раз причаститься к этому сладострастному, возбуждающему благоуханию?

Однако когда запах стал еще ощутимее, Сирил резко подняла голову. Она смотрела в небо, но все ее чувства были настолько обострены в эту жаркую ночь, что она не глядя ощутила приближение Шона. Его теплые руки безмолвно обвили ее талию, и она ничуточки не испугалась.

— Завидуешь звездам?

— Нет… считаю, сколько их упадет.

— И они упадут на эту ужасную землю, — качнул он головой и поцеловал Сирил в макушку. — Но что касается нас двоих, то я настроен более чем радужно. Я так нестерпимо тебя люблю, что в любую секунду могу улететь в небо как ракета, так что держи крепче!

По щекам Сирил, прокладывая дорожку, поползли две горячие слезы. Обернувшись, она зарыла мокрое лицо в поросшую курчавой растительностью грудь.

— Ты нечестно взял меня, — пробормотала она, шмыгая носом.

— Знаю, но меня несло. Я уж совсем отчаялся, — честно признался Шон. — Я так люблю тебя — и вдруг испугался, что ты никогда и ничего подобного ко мне не чувствовала и не почувствуешь.

Запрокинув голову, Сирил взглянула в облитое лунным светом лицо и тяжко вздохнула.

— И все-таки мои признания или обещания, называй их как хочешь, были вырваны под сильнейшим нажимом — можно сказать, силой. Я не смогу стать твоей женой, Шон. — Она вывернулась из его внезапно ослабевших рук и не оглядываясь зашагала в спальню.

— Ты же сейчас сама не знаешь, что говоришь, Сирил! Ну скажи: что, ты меня любишь? — потребовал ответа Шон и, пройдя за нею, со звоном закрыл двери и включил лампу-ночник.

— Я сама толком не понимаю, что чувствую к тебе. Полюбить тебя? Нет ничего проще! Даже несмотря на твою пугающе великолепную внешность. Ты такой теплый, такой нежный, такой веселый, такой… Да, наверное. Скорее всего, я действительно люблю тебя.

— Фу, а я на минуту даже смутился! — облегченно вздохнул Шон и попытался снова поймать ее в свои объятия.

— И правильно смутился! — Обернувшись, Сирил уперлась в его грудь рукой, пытаясь сохранить хотя бы минимальную дистанцию — ради своей же безопасности. — Господи, ну почему ты не мог надеть на себя хоть что-нибудь!

Увидев, как Шон ухмыляется, не восприняв ни ее предупреждение, ни ее отстраненность всерьез, Сирил невольно скрипнула зубами.

— Шон, послушай… Может быть, я и люблю тебя, но из того немногого, что мне известно о тебе, я делаю твердый вывод, что наш брак не может состояться по многим причинам.

— По каким же? Назови хоть одну.

— Да хоть дюжину! Например, разница в возрасте, — выпалила она. — Я почти на три года старше тебя. А это значит, что когда мне будет сорок, тебе будет тридцать семь.

— А когда тебе будет семьдесят три, мне будет семьдесят. Боже, какая чудовищная разница! — рассмеялся Шон. — Знаешь, что мой папаша говорил по такому поводу? «Чем старее скрипка, тем сладостнее музыка»!

Одним мановением мизинца разрушив первый довод Сирил, Шон бросился на кровать и лег, закинув ногу на ногу.

Вновь ошеломленная зрелищем его тела, Сирил отвела глаза в сторону и прикусила губу.

— А что скажешь насчет религии? — встрепенулась она. — Если у нас будут дети, они, как буриданов осел, запутаются в расхождении наших конфессий и, чего доброго, вообще вырастут неверующими и аморальными.

— Насчет наших детей ты здорово придумала, Сирил! Да, согласен, тренаж по религиозной части необходим. И тут, я думаю, никаких проблем не будет: если уж мой отец, ярый оранжист-протестант, можно сказать, североирландский ультра, и моя мать, правоверная католичка из Бостона, сумели дать мне какое ни есть религиозное воспитание, то уж мы тем более сумеем сделать это!

Сирил беспомощно шевельнула губами. Крыть ей было нечем. Ухмылка на лице Шона стала еще шире.

— А женщины? — прошипела она, вспомнив муки ревности при виде его флирта с мадемуазель Дюпре. — Как ты насчет женского пола? Слаб?

— Женщины…

— Да. У тебя они были, а возможно, и есть. Ты обречен на то, чтобы пользоваться у них успехом: вспомни, как пялились на тебя женщины в зале суда.

— Пялились? — со смешком отозвался Шон. — Боже, леди, какие выражения!.. Что ж, если ты держишь меня за донжуана, то глубоко ошибаешься. И потом, не я привлекаю взгляды этих бедняжек, а мистер Нос!

— Нос? — уловив в его интонации непонятный ей оттенок, переспросила Сирил.

— Да, мой нос. После свадьбы я все тебе расскажу — если, конечно, это еще будет тебя интересовать.

Как ни заинтригована была Сирил, она не подала виду.

— Не уводи меня в сторону! — неумолимо сказала она. — Мы говорили о женщинах, а не о носах.

— А я про них и говорю, — лукаво сказал Шон. — Да, они у меня были. Романы с девчонками в школе, в старших классах. В более свежие времена имел отношения с парой-другой женщин. Я все это воспринимал серьезно — серьезнее, чем, как оказалось, следовало бы.

Всякий намек на веселость сошел с лица Шона. Резко выпрямившись, он сел на кровати, подложив подушку под спину и скрестив ноги.

— Иди сюда, сядь рядом. — Он похлопал рукой по пустому месту справа от себя. Когда Сирил непреклонно покачала головой, он не стал настаивать.

— Сирил, — продолжил он со вздохом, — когда я увидел тебя, я понял, что мы созданы друг для друга. Не могу ничем доказать это, но точно знаю, что говорю истинную правду.

Намотав локон на палец, Сирил лихорадочно подыскивала ядовитую реплику.

— Что ж, ты сам сказал, то не можешь этого доказать, — в конце концов произнесла она, но голос у нее предательски дрогнул.

— Так что там дальше — я имею в виду доводы против нашего брака? — дружелюбно спросил Шон.

— Ну… э-э… Разница в оплате труда. Как утверждают социологи и психологи, деньги — главный источник трений в американской семье! — торжествующе закончила она.

— Не вижу, почему это должно быть и в нашем случае. — Казалось, этот довод не произвел на Шона ни малейшего впечатления. — Мы свяжемся с проверенной, абсолютно надежной финансовой компанией и попросим свести то, что имеем, на один общий счет, навсегда позабыв о том, кто какой вклад сделал. Все, что у меня есть, — твое, любимая.

— Ну да, с виду все просто идеально, — пробормотала Сирил, но возразить что-либо по существу не смогла. — По большому счету деньги, конечно, никакая не проблема.

— Так я тебя убедил? Ого, все, оказывается, не так уж безнадежно! Иди ко мне.

— Нет! — закричала она и попятилась, чуть не споткнувшись о стул. На нее, как волны прилива, накатывало желание, и она уже плохо соображала.

— Вот оно! — вдруг сказала она и многозначительно подняла палец. — Единственным основанием нашего брака была бы твоя страшная физическая красота!

— Страшная? — засмеялся Шон.

— Не придирайся к словам, сейчас все поймешь. Я это уже проходила — на примере моих родителей. Их тоже в конечном счете связывал секс — и ничего больше.

Шон приоткрыл рот, но при виде исступленного выражения на лице Сирил не стал перебивать ее.

— Мать у меня была редкостной красавицей, — как обвинение бросала ему в лицо Сирил. — А в ранней молодости — вообще неотразимой. Отец попался на эту удочку, да и трудно было не попасться — тем более, что она не искала для себя никакой выгоды. Она его любила, он ее желал, все прекрасно — и ничего хорошего. У них была не совместная жизнь, а комфортабельный и внешне благопристойный ад. А дело в том, что она ему не нравилась.

— Что ты имеешь в виду?! — поразился Шон, чуть наклонившись вперед.

— А то, что он смотрел на нее свысока, покровительственно и снисходительно. Он ведь был высокообразованным человеком, а она даже не закончила школы… Я не припомню, чтобы они хоть раз просто общались друг с другом. Нет, он охотно читал ей лекции, поучал, но чтобы побеседовать по душам — такого не было.

— Читал лекции? Вроде сегодняшней, насчет правил поедания черной икры?

— Да, — опустила голову Сирил. — Поучал, как я тебя на этой вечеринке. Неужели ты не понимаешь, Шон, что все это грозит и нам? Я боготворила отца и от него научилась третировать свою мать. Мне нужно было дожить до выпускного класса, чтобы открыть всю внутреннюю несостоятельность своего отца и всю подлость нашего обращения с матерью. Я попыталась измениться, и мать, моя терпеливая, всепрощающая мать, конечно же, приняла мое раскаяние. Но как бы там ни было, я выросла среди образованной публики с дипломами, должностями и учеными степенями. Сегодня вечером, а если честно, то еще раньше, я почувствовала вдруг, что в общении с тобой меня тянет на прежнюю заносчивость и снобизм. Ты понимаешь, во что может превратиться наша жизнь?

— Как-нибудь переживем! — беспечно мотнул головой Шон. — Просто теперь я знаю об одном из твоих недостатков. У меня и своих по горло, Сирил, начиная с моего ирландского разнузданного темперамента. Не сомневаюсь, что мы сумеем задать перцу друг другу… Но это не главное. Это нормально. Такое есть в каждой семье, но если есть главное — любовь, то все мелкие ссоры и размолвки как пришли, так и уйдут. Нужно видеть хорошее друг в друге — и тогда все будет в порядке.

— Господи, Шон, в твоем изложении все выглядит таким простым и безобидным!..

— Но так оно и есть, Сирил! Пока я люблю тебя, а ты — меня, нам ничто не грозит.

— В том-то и дело, что «пока»! О какой любви можно говорить, если есть еще кто-то? — Как ни откладывала Сирил самое тяжелое из объяснений, пришла и его очередь. Действительно, подумала она, нельзя любить двоих сразу! А если такое случилось — значит, это вовсе не любовь.

— Кто-то еще? Мне казалось, что я предельно четко обрисовал свое отношение ко всем другим женщинам. А если ты намекаешь на мой сегодняшний флирт с Франсуазой, то ты попала пальцем в небо: эта мадемуазель мне абсолютно неинтересна — как, впрочем, и все остальные кроме тебя. Мне просто хотелось щелкнуть по носу и ее, и этого сноба Гулара, беспардонно оскорблявших тебя и меня в нашем же присутствии. Ну и, не скрою, мне захотелось проверить, что определяет твое отношение ко мне: карьерные соображения или нечто большее. После того, как я увидел эскизы, такие вопросы как-то сами собой отпали…

Пружинисто соскочив с кровати, Шон поймал Сирил в свои объятия и прижал ее голову к своей груди.

— Сирил, как еще мне убедить тебя, что для меня больше никого не существует в целом свете?! — Никогда еще он не говорил с такой серьезностью в голосе. — И никого не существовало — вот уже почти год!

— Господи, Шон! — вырвалось у Сирил. — Я говорю не о тебе! Я имею в виду себя. Боюсь, что я влюблена еще в одного мужчину.

— Что?! Черт возьми, Сирил, о чем ты? Какой еще другой мужчина? Я готов поклясться… нет, я уверен на сто процентов, что прошлая ночь — первая ночь любви в твоей жизни! Руку готов прозакладывать, что это так!

— Да, все так, Шон, все так… не буду лгать и отрицать.

— Тогда откуда же взялся другой мужчина? И отчего?.. Ага, понимаю, он не свободен. Он женат, и потому между вами ничего не могло быть…

— Нет, он не женат — по крайней мере, я об этом не знаю.

— Сирил? — раздался сдавленный шепот.

— Шон, это так трудно объяснить! Я его не знаю и, возможно, никогда не встречалась с ним. Просто… просто он прислал мне несколько записок.

— Записок?!

— Да, несколько анонимных любовных посланий. И не где-нибудь, а во время заседаний суда присяжных. Я обнаруживала их на стуле, возвращаясь в зал после перерыва. Господи, Шон, если бы ты видел, сколько в них ума, изящества… интеллигентности… И любви. Посуди сам, как я могу стать твоей женой, если есть кто-то, с такой легкостью завоевывающий мою душу? Как я могу быть верной супругой, если моя душа и ум будут принадлежать кому-то, но не моему мужу?

Шон ошеломленно смотрел в лицо Сирил:

— Так ты отказываешь мне только потому, что какой-то ученый педант прислал тебе несколько интеллигентных записочек?

— Да. То есть нет… Я хочу сказать, что не могу идти замуж за человека, которым не восхищаюсь всецело и до конца. Забудем о моих родителях и их проблемах, речь идет о нас и только о нас, Шон. И дело не в одних записках, а в том, что за ними стоит. Я всегда критически относилась к Мартину, но сегодня вечером он задел меня за живое своим лозунгом «Возрожденной мужественности». Это то, что я всегда искала: человек, в полной мере пользующийся всеми возможностями, которые предоставляет ему космос, его цивилизация. Человек, желающий приобщиться ко всему окружающему. А ты — ты заведомо равнодушен ко многим, очень многим вещам, без которых я не мыслю свою жизнь.

— По-твоему, я слишком большая тупица, чтобы приобщиться к этим твоим благам цивилизации? — жестко, с горечью в голосе поинтересовался Шон.

— Нет, я вовсе так не думаю — и в этом корень всех бед! Ты совсем не тупица: тупица не смог бы научиться говорить по-французски и по-испански так, как умеешь ты.

— А может быть, это лишь дешевый фокус? Шутка природы, вроде тех умственно отсталых чудаков, которые проделывают в голове всевозможные операции с десятизначными цифрами или подбирают на слух сложнейшие фортепианные концерты?

— Не прибедняйся, Шон! Я говорю лишь о том, что тебя не интересуют возможности, которыми ты мог бы воспользоваться при твоем уме и способностях. Твой коренной порок — отсутствие амбиций. Тебе нравится забивать молотком гвозди, и на большее ты не замахиваешься… Нет, дай мне закончить! — решительно подняла она руку, когда Шон попытался что-то возразить. — В этом истинная причина того, что я не иду за тебя замуж. Я знаю, что завтра буду больше себя сегодняшней, и мне нужен мужчина, который так же рос бы вместе со мной. Мне нужен мужчина, который учился бы у меня и в свою очередь чему-то мог сам меня научить. Чему ты будешь учить меня, Шон, когда я освою все твои постельные приемы?

«Боже, это же удар ниже пояса!» — с ужасом поняла вдруг Сирил.

— Шон, постой, я не то хотела сказать, — залепетала она, но Шон уже выпрямился и с отвращением разжал свои руки.

— Именно то, и я рад, что ты все же об этом сказала, — медленно заговорил он, возвышаясь над ней как башня. — Ну что ж, по крайней мере мы расставили все точки над «i», Сирил. Ты права, у нас нет шанса на счастливую семейную жизнь потому, что ты не любишь меня. Если бы ты любила меня, ты стала бы моей женой, невзирая ни на мою профессию, ни на прочие мнимые и реальные различия между нами. Знаешь, когда первые несколько дней в суде ты упорно не обращала на меня внимания, я подумал, что вот наконец-то та женщина, которая не покупается на внешность, женщина, которая видит в мужчине мужчину — и ничего более. Я не пытался в отношениях с тобой строить из себя нечто большее, чем представляю на самом деле. Увы, финал тот же. Как и Франсуаза Дюпре, как и упомянутые тобой бабы из зала суда, ты видишь во мне всего лишь прельстительный кусок мяса. И от этого, черт бы вас всех побрал, становится тошно!

Сирил стояла как оглушенная, пока Шон лихорадочно натягивал на себя брюки, майку, пиджак, засовывал ноги в так и не расшнурованные ботинки. И только когда он решительно двинулся к выходу, Сирил, вздрогнув, поспешила за ним.

— Прощай, Сирил, — сказал он, внезапно обернувшись у входной двери. — Желаю тебе всего хорошего в жизни, но боюсь, что с твоими установками тебе суждено до конца дней оставаться одинокой и никем не понятой. Мне тоже… на какое-то время. А там… Ну что ж, мой папаша в таких случаях говорил: «Какую бы рыбку ты ни поймал, в море плавает еще лучшая».

Сирил дернулась, как от пощечины, от этого грязного и циничного намека.

— Стой! — взвизгнула она, когда Шон взялся за дверную ручку. — Забери свою рубашку! Я не желаю, чтобы в доме оставалось хоть что-нибудь твое!

— Сохрани на память о той правде, которую ты не пожелала услышать! — взорвался Шон, отталкивая ее от двери и выбегая прочь.

— Чтоб ты провалился, Шон Стивенс! — закричала Сирил, бессильно барабаня по закрывшейся двери. — Вместе со своим папашей и его идиотскими пословицами!

Сорвав с себя шелковую рубашку, она бросила ее на пол и стала топтать, а потом, скорчившись, повалилась на пол сама и зарыдала в голос.