Сабрина

ПРОЛОГ

Дерек Макгилл не знал сомнений. Стоило ему забрать что-нибудь себе в голову, как уже никакая сила не могла заставить его свернуть с избранного им пути. Коллеги по работе считали его умным, самоуверенным и упорным. А если кая-то проблема задевала его особенно сильно, он становился упрямым, как мул. Несмотря на безответные телефонные звонки, уклончивые ответы, завуалированную враждебность и неприкрытые угрозы, являвшиеся непременными атрибутами дела, которым он занимался, Дерек всегда шел до конца.

Тем не менее, оказавшись у двери, которая вела в сад на крыше дома, он неожиданно ощутил смущение. Что и говорить, комнаты, через которые он проходил, были великолепно отделаны и обставлены. С другой стороны, ему на своем веку приходилось бывать и в более изысканных апартаментах. Сад, открывшийся его взгляду, походил на настоящий оазис, волшебным образом перенесенный на одну из бетонных вершин Манхэттена, но видеть рукотворные сады Эдема на крышах домов ему тоже было не впервой.

Нет, его смутили не экзотический сад и не роскошь пентхауса на Пятой авеню. Пожалуй, причиной охватившего его замешательства явилась женщина, стоявшая спиной к нему у металлической ограды, опоясывавшей оранжерею по периметру.

Она была невысокой и стройной. С ее плеч каскадом ниспадали мягкие складки белой, свободного покроя блузки, которую она носила поверх такой же мягкой и легкой: лиловой юбки, скрывавшей до середины икры ее босые ноги. Не подозревая о присутствии Дерека, она едва заметно раскачивалась из стороны в сторону, баюкая ребенка. Висевшее над верхушками деревьев Центрального парка закатное солнце отбрасывало золотые лучи на ее белокурые волосы и личико ребенка, которого она прижимала к груди.

Поднимаясь на крышу, Дерек не рассчитывал сделать какие-либо открытия. Он уже успел мысленно представить себе внешность и характер особы, с которой ему предстояло встретиться. По его мнению, это должна была быть увертливая, холеная светская сучка, коротавшая часы досуга под неусыпным надзором охранных устройств — точно таких же, что оберегали ее ненаглядного муженька.

Но Дерек ошибся. Во-первых, она была значительно моложе, нежели он предполагал, а во-вторых, ничто в ее облике не говорило об испорченности. Что же до охранных устройств, то Дереку пока не удавалось их обнаружить.

По какой-то непонятной причине Сабрина Стоун, стоявшая у края невысокой ограды своего садика, с первого взгляда заставляла незнакомого человека испытывать по отношению к ней едва ли не священный трепет. Во всяком случае, когда на нее смотрел Дерек, перед его глазами вставал образ Богоматери.

Белокурые волосы женщины, стянутые на затылке в короткий, густой хвост, открывали ее лицо, поражавшее правильностью и чистотой линий. Эти классические, почти иконописные черты казались несовместимыми с тем суетным миром, в котором эта женщина существовала. Родом она была из известной писательской семьи, а ее муж, занимавший высокое положение в иерархии крупного инвестиционного банка, с полным правом мог именоваться одной из акул Уолл-стрита.

Дерек был неплохо информирован о жизни ее тщеславного семейства, но эта женщина была воплощением чистоты и незащищенности. Она представлялась ему редкой красоты цветком, распустившимся на сером пыльном асфальте; прекрасным покинутым ребенком, который, спасаясь от одиночества, льнул к тому единственному, что составляло главный смысл его существования.

Но более всего Дерека поразили исходившие от нее покой и умиротворенность. Эта сквозившая во всем ее облике какая-то нездешняя безмятежность и заставила Дерека замереть в дверном проеме, обратившись на мгновение в статую. При всем том он отлично знал, что в случае с этой женщиной ни о каком покое или безмятежности и речи быть не может. Знал — и завидовал ее умению создавать хотя бы их видимость. Сам он такой способностью не обладал, И его жизнь подчас казалась ему бесконечными тараканьими бегами. Он жил в вечной круговерти телефонных переговоров, съемок, составления планов передач и погонь за сюжетами, самые пикантные из которых он представлял вниманию публики, появляясь перед телекамерами в одиннадцатичасовых «Новостях».

Итак, увидев Сабрину, он замер, не обнаруживая своего присутствия, желая продлить очарование хотя бы еще на миг.

И был за это вознагражден. Несмотря на долетавшие на крышу с Пятой авеню голоса прохожих и шум транспорта, ему удалось расслышать негромкую, нежную мелодию: укачивая ребенка, Сабрина напевала какую-то песенку. Дерек не мог разобрать, какую именно, но это не имело значения. Картина, представшая перед его взором, была до такой степени исполнена тепла и любви, что тронула его чуть ли не до слез.

Он пришел сюда незваным; тем не менее он не смог бы отсюда уйти, даже если бы сделал над собой усилие, а такого усилия он не сделал бы ни за какие блага на свете. Стоило ему только увидеть эту женщину, как его любопытство достигло предела. Он напомнил себе, что и эта женщина, и встреча с ней — всего лишь исходный материал для его очередного сюжета. При этом в глубине души он знал, что не все так просто и его подталкивают к этой женщине куда более сложные и противоречивые чувства.

Когда Дерек, стуча каблуками по мраморным плитам, направился к ней, она еще некоторое время находилась в полнейшем неведении о его присутствии, уйдя с головой в тот крошечный мирок, который объединял ее и ребенка.

Оказавшись от нее на расстоянии нескольких шагов, он остановился.

— Миссис Стоун?

Она вздрогнула от неожиданности и повернулась к нему.

— Извините, — сказал он, — я не хотел вас пугать.

С минуту, не меньше, она всматривалась в его глаза, будто надеясь отыскать в его взгляде ответы на тревожившие ее вопросы.

— Кто вы? — спросила она наконец.

— Дерек Макгилл.

Она продолжала его разглядывать — с таким усердием, что даже свела на переносице брови. Но только на мгновение.

— Мне знакомо ваше имя. Только не помню откуда.

— Я — репортер программы «Взгляд со стороны». Очень может бьггь, что вы видели кое-какие мои работы.

Она опустила подбородок к головке ребенка, одновременно еще крепче прижимая его к себе.

— Как вы сюда вошли? — Голос ее звучал спокойно, но глаза ни на минуту его не оставляли.

У нее был прямой взгляд — проницательный и цепкий, а глаза — светло-зеленые, как бериллы. Они походили на море в стужу и были такими же холодными, хотя разглядеть в них проблески чувств все-таки было можно. В частности, Дерек заметил плескавшийся в самой их глубине страх. Если бы он имел дело с продажным политиканом, это бы ему даже польстило, но видеть страх в глазах Сабрины Стоун Дереку никакого удовольствия не доставляло.

— Я смешался с компанией молодых людей, которые направлялись в другие апартаменты. Пока они выясняли отношения с привратником, я проскользнул в лифт и поднялся на ваш этаж. Потом объяснил вашей служанке, что я — ваш старинный друг и вы меня ждете, и вот я здесь.

— Я вас не ждала.

— Знаю. Но мне очень хотелось с вами поговорить. Кстати, я звонил вам несколько раз. Но ваш муж старательно оберегает ваш покой.

— Вы с ним разговаривали?

Дерек заметил, как при этих словах у нее едва заметно дернулся уголок левого глаза. Такого рода тик свидетельствовал о переутомлении или о повышенной нервозности. Дерек подозревал, что следует иметь в виду последнее.

— Разговаривал, но не напрямую. Сам он так мне и не перезвонил, а когда я в очередной раз попытался с ним связаться, его секретарша пригрозила, что он пожалуется на меня президенту моей телекомпании, если я буду настойчив.

Она кивнула; при этом в ее глазах промелькнуло что-то вприятно-жесткое.

— Как думаете, он исполнит свою угрозу? — поинтересовался Дерек.

— Думаю, да. — Сабрина помолчала. Жесткость в ее взгляде улетучилась, и теперь в нем проступило нечто похожее на смущение. Тем не менее, когда она заговорила снова, ее голос зазвучал ровно и спокойно. — Итак, что вам угодно?

— Хочу с вами поговорить. Только и всего. — Взгляд Дерека упал на кудряшки ребенка. При ближайшем рассмотрении его волосики оказались не такими светлыми, как у матери, и обладали скорее каштановым, нежели золотистым оттенком. — Он спит? — спросил Дерек, наклоняя голову, чтобы лучше видеть лицо ребенка. Ответ на свой вопрос он получил в ту же секунду — стоило ему взглянуть на широко раскрытые карие глаза малыша, смотревшие рямо перед собой.

Работая репортером, Дерек насмотрелся на человеческих трагедии. Он видел изуродованных жертв пожара, усохших, как скелеты, доходяг, не евших по нескольку недель, и живые обрубки людей, пострадавших от разрывов снарядов и авиабомб. Тем не менее он давно уже научился держать дистанцию между собой и этими несчастными, которые часто становились героями его репортажей. Другое дело ребенок. Личико этого малыша с крохотным носиком, розовыми губками и нежной, словно атлас, белой кожей помимо его воли отпечаталось у него в сердце.

— Какой красивый, — прошептал он. — Сколько ему?

— Год и четыре месяца.

— И как его зовут?

— Николас.

В честь отца, значит. Дерек мог и сам догадаться. Вряд ли у кого повернулся бы язык назвать Николаса Стоуна чрезмерно скромным или лишенным тщеславия. Это был человек из породы победителей — из семьи, где каждый отпрыск был изначально запрограммирован на успех.

Размышляя на тему о том, через какие душевные страдания проходят родители умственно отсталых детей, Дерек пришел к выводу, что их невозможно преувеличить. Другими словами, они были ужасны, что, несомненно, находило отражение и в манере поведения, и во внешности несчастного родителя. И Сабрина Стоун в этом смысле не являлась исключением?1 Присмотревшись, он обнаружил едва заметные горькие складки, собиравшиеся у нее в уголках рта, и темные тени под глазами. И еще: хотя кожа матери была столь же нежной и белой, как у ее ребенка, белизна эта казалась неестественной и больше походила на нездоровую бледность.

При всем том, Сабрина была очень красива, и уж в этом не могло быть никаких сомнений. Более того, ее красота будто подсвечивалась изнутри, а это, помимо всего прочего, наводило на мысли о красоте духовной.

С чего это он так расчувствовался? Он ведь совсем ее не знает. Между тем эта женщина затрагивала какие-то тонкие, глубоко скрытые струны в его душе, о существовании которых Дерек или не подозревал, или давно уже успел позабыть.

— Я не совсем понимаю, зачем вы ко мне пришли, — негромко произнесла Сабрина. При этом они оба знали, она солгала. В глубине ее выразительных глаз промелькнуло нечто похожее на вызов.

— Мне требуется ваше содействие, — сказал он. Она, не мигая, продолжала на него смотреть, и тогда Дерек просил: — Я делаю репортаж о детях с врожденными аномалиями и их родителях. Хочу рассказать о нуждах этих дюдей, о том, как помогает в решении их проблем медицина — если, конечно, современный уровень ее развития позволяет на такую помощь рассчитывать. Короче, меня ^Интересуют все аспекты проблемы — и медицинские, и, я бы сказал, чисто человеческие…

Сабрина перехватила драгоценный груз так, чтобы высвободить правую руку, левой рукой прижала ребенка к груди и, продолжая хранить молчание, посмотрела на Дерека a в упор. Дерек заколебался. Нето чтобы он боялся поручить по физиономии — в его практике случалось всякое. Еще меньше его страшили угрозы отца семейства, который, если верить секретарше, собирался нажаловаться на него начальству. Все это, в сущности, были мелочи. Дерека заставила замолчать исходившая от этой женщины Неведомая ему сила.

На мгновение Дерек даже задался вопросом, какого черта он торчит в этом уединенном садике на крыше, досаждая скрывающейся здесь от мира женщине. Да, он репортер, в чьи обязанности входит добывать информацию и делать на основании ее репортажи. Но добывать информацию — не значит выдавливать ее, выковыривать с кровью. У него возникло ощущение, что, вовлекая Сабрину в затеянное им предприятие, он лишь увеличит ее страдания.

Неожиданно ему пришло на ум, что в основе нравственных страданий Сабрины лежат прежде всего ее отношения с мужем. Послание ее супруга, адресованное Дереку, было пропитано злобой и враждебностью, но в Сабрине не было и намека на недоброжелательство. Она была насторожена — это верно, но любая женщина на ее месте ела бы себя точно так же. В ее глазах проступали печаль, смущение, даже беспомощность, но в них ни на гран не было злобы.

— Я знаю, что вы восприняли случившееся очень тяжело, — снова затронул болезненную тему Дерек.

— Кто вам об этом сказал?

Он не мог ответить на этот вопрос, но, желая всем сердцем изгнать из ее взгляда боль, торопливо произнес:

— Это не имеет значения. Важно другое: теоретически, ваше положение позволяет вам с мужем мобилизовать на борьбу с постигшей вашего ребенка бедой все лучшие средства, имеющиеся в распоряжении современной медицины. Скажу сразу, такими возможностями обладают немногие. В большинстве своем родители не в состоянии выявить подобные отклонения заблаговременно. Другие же упрямо отказываются признавать сам факт наличия у ребенка такого дефекта. Как видите, деньги еще далеко не все. Оказавшись в сходном с вами положении, люди теряются и не знают, как им быть дальше.

Ребенок захныкал, Сабрина прикоснулась к его лбу губами и снова принялась его укачивать. Малыш тут же успокоился.

— Он реагирует на ласку? — поинтересовался Дерек.

— К сожалению, я не знаю, на что он реагирует, а на что — нет, мистер Макгилл.

Для Сабрины бытие ее маленького Николаса все еще представляло непостижимую тайну. Еще более загадочными были для нее протекавшие в голове у такого крохи мыслительные процессы.

— Как вы узнали, что Николас отличается от других детей? — спросил Дерек так мягко, что сам удивился вкрадчивым интонациям, прозвучавшим в его голосе.

— Странный вопрос. Каждый ребенок неповторим и отличается от других. Даже у таких крох имеются и свои достоинства, и свои слабости.

— Каковы же достоинства Николаса?

Она с минуту обдумывала вопрос Дерека, а когда заговорила, глаза у нее увлажнились.

— У него очаровательная улыбка и бесконечные запасы любви.

У Дерека сжалось сердце.

— Он унаследовал эти качества от своей матери?

Она моргнула, сжала губы, и лицо ее приняло прежнее бесстрастное выражение.

— Возможно.

— Но сейчас вы улыбаетесь не так часто, как прежде?

— Верно.

— Можете рассказать, почему?

Сабрина глубоко вздохнула и отрицательно покачала головой:

— Есть вещи, о которых не рассказывают.

— Мне всегда казалось, что кое-чем лучше поделиться, нежели хранить в себе.

Опустив голову, она потерлась щекой о гладкий лобик ребенка. Молчание стало затягиваться. Дерек уже было подумал, что ему сию минуту укажут на дверь, но тут женщина заговорила снова:

— У всех есть проблемы. В мире полным-полно всякого несчастья и одиноких сердец. Некоторые люди находят утешение в том, что делятся своими горестями. — Сабрина помолчала, а потом, понизив голос, добавила: — А некоторые пытаются справиться со своими заботами сами.

— Вам так больше нравится?

— Мне просто ничего другого не остается.

— Но почему? Если мне удастся пролить свет на источник ваших проблем и печалей, быть может, вам станет от этого легче?

— Сомневаюсь, — пробормотала она, впервые хотя бы отчасти признавая тяжесть своего положения. — Медицина — наука несовершенная, а врачи — не волшебники. И сколько бы мы с вами ни высвечивали мою проблему, дефект мозга — есть дефект мозга, и ни медикаменты, ни слова его не излечат.

— Пусть так, но общение с другими людьми поможет вам справиться с вашей бедой.

В ее глазах блеснуло любопытство.

— Так вот, значит, каким образом вы врачуете людскую боль?

— Скажем так: это один из возможных путей.

— Неужели вам и вправду доводилось помогать людям?

— Я тешу себя этой мыслью. Бывает, мы, репортеры, так разворошим иную проблему, что властям просто ничего не остается, как обратить на нее самое пристальное внимание.

По губам Сабрины скользнула слабая улыбка, что несказанно удивило Дерека. Уж она-то имела полное право цинично относиться ко всему на свете, но, как это ни странно, ни обозленной, ни циничной она не была. Доброжелательность — вот то самое слово, каким можно было охарактеризовать ее отношение к миру. Эта мысль пришла в голову Дереку уже во второй раз, окончательно утвердилась в его сознании и затронула его сердце.

Некоторое время они молчали, потом Сабрина спросила:

— А вы знаете, что я пишу?

— Я знаю только, что вы родились в писательской семье.

Ее губы снова дрогнули в улыбке.

— Вы хорошо информированы.

Усмешка на мгновение придала ей беззаботный вид, и это еще больше украсило ее. Черты ее лица смягчились, крохотные морщинки в уголках рта разгладились, а сковывавшее ее напряжение исчезло.

— Вы тоже пишете романы в стиле «вестерн», как и ваш отец? — осведомился Дерек.

Она покачала головой.

— Ни вестернов, ни научно-фантастических романов, на которых специализируется моя мать. И романов ужасов, как мой брат, я тоже не пишу. Я вообще белая ворона в семье. Мое поле деятельности статьи и очерки, короче говоря, публицистика. Я писала для журналов. Но лучшую мою вещь я так и не опубликовала, хотя очень ею гордилась.

— И что же это за вещь? — поинтересовался Дерек.

Она молчала некоторое время и только пристально смотрела ему в глаза.

— Это была статья о жене одного крупного бизнесмена, которого обвинили в изнасиловании и убийстве любовницы. В этой истории меня более всего интересовали чувства жены. Когда статья была закончена и я собиралась передать ее редактору, у меня вдруг появилось ощущение, что я не имею права это публиковать. Бедная женщина и без того достаточно настрадалась. Ее репутация и репутация ее детей были выпачканы в грязи, и я полагаю, им меньше всего хотелось, чтобы кто-то принялся рассуждать об их несчастье со страниц журнала. Они желали одного: покоя и безвестности, чтобы получить возможность начать жизнь сначала.

— Но, быть может, ваша статья могла оправдать эту женщину в глазах общественности? — предположил Дерек.

— Возможно. Но я не могла скрыть того обстоятельства, что она была замужем за психически больным человеком, ни — тем более — отрицать тот очевидный факт, что ее дети были плотью от плоти этого безумца.

— Вы могли бы внушить читателям, что эти люди пострадали безвинно.

— Могла бы.

— Думаю, многие нашли бы эту историю занимательной и даже поучительной.

— Но стоила ли игра свеч? Эти люди купили новый дом и переехали в другой штат. Неужели я должна была ради интересов так называемой общественности вновь публично перетряхивать грязное белье этой семьи?

Дерек сунул руки в карманы брюк и некоторое время разглядывал мраморные плиты у себя под ногами. Они имитировали травяной покров и были изумрудно-зеленого цвета. На их блестящей поверхности обнаженные ноги Сабрины выглядели особенно нежными и изящными. Казалось, коснись Дерек этой сахарной ступни шершавой подошвой своего ботинка, как она мигом покроется ссадинами и кровоподтеками.

Продолжая развивать эту тему дальше, Дерек пришел к неутешительному для себя выводу, что по сравнению с Сабриной он груб и неотесан. Странное дело, когда он общался с другими женщинами, подобные мысли никогда не приходили ему в голову. С другой стороны, женщины, с которыми он прежде общался, не обладали хрупкостью и белизной старинного фарфора. Сабрина Стоун при всей своей внутренней силе была на удивление хрупким и нежным существом. Эта мысль засела у него в подсознании и почему-то волновала его.

— Надеюсь, вы не думаете, что я пытаюсь нажить на вашем несчастье капитал?

— Почему ко мне пришли именно вы? — вопросом на вопрос ответила Сабрина. В ее словах было больше любопытства, чем вызова. — Я всегда думала, что те, кто появляется вечером перед телекамерами, редко утруждают себя сбором материала.

— Думаете, ведущие программ на такое не способны?

— Нет. Просто они слишком заняты.

Дерек покачал головой.

— Я берусь за сюжет, если тема интересует меня лично. Конечно, у меня есть люди, которые занимаются технической работой, но интервью я всегда беру сам. Во всяком случае, у людей, которых я делаю главными героями передачи.

— Я отказываюсь быть главной героиней этого сюжета.

— Повторяю, делать из вашей драмы шоу в мои намерения не входит.

— Возможно, у вас благородные намерения, но суть дела в том, что ваши сюжеты транслируют чуть ли не по всей стране. Между тем нам с мужем не хотелось бы афишировать наши проблемы.

— Этот сюжет помог бы другим людям, которые находятся в вашем положении.

Сабрина печально улыбнулась.

— В настоящее время благотворительность на повестке у меня не стоит. В основном я занимаюсь тем, что пытаюсь совладать… совладать с… — Хотя она не закончила: ы, за нее все сказали глаза.

Во всяком случае, у Дерека было такое ощущение, что он слышал каждое ее слово. Она пыталась справиться со своей проблемой, заключавшейся еще и в том, что ей приходилось неотлучно находиться рядом с сыном и скармливать ему бесполезные, в общем, медикаменты, которые прописывали врачи. Это не говоря уже о том, что привычный уклад ее жизни был нарушен и она, вместо того чтобы посещать светские мероприятия, к чему ее обязывало положение мужа, проводила день за днем в непрестанных горестных размышлениях о судьбе ребенка, задаваясь бесконечными вопросами, на которые не было, да и не могло быть ответа.

Дереку не терпелось продолжить расспросы, но поселившаяся во взгляде Сабрины тоска заставила его сделать в разговоре паузу. Установившуюся тишину нарушили его ручные часы, издавшие вдруг пронзительную трель. Он ставил на определенное время будильник, чтобы наполнить себе о следующей встрече. Торопливо нажав на кнопку, чтобы отключить сигнал, он мысленно обругал себя за бестактность, хотя до встречи с Сабриной проделывал такую операцию, наверное, уже тысячу раз и никакой вины при этом за собой не чувствовал.

— Извините, — пробормотал он. И, словно пытаясь загладить неловкость, спросил: — Вы сейчас что-нибудь пишите?

— Мне не хватает для этого времени, а главное — желания.

— Между тем писательство могло бы стать для вас необходимой отдушиной.

— Значит, для вас работа — отдушина?

— Что вы! Работа для меня — праздник.

— Но и отдушина тоже? — не сдавалась Сабрина.

— Да, если она дает выход творческой энергии. Да и нервной тоже. Я ведь довольно нервный тип.

— Что именно вас нервирует?

Он знал, что может переадресовать этот вопрос ей. В конце концов, это он брал у нее интервью, а не наоборот. Ему следовало поддерживать свое профессиональное реноме. Впрочем, неожиданно для себя Дерек обнаружил, что это его в данный момент не слишком заботит. К тому же взгляд Сабрины настоятельно требовал ответа.

— Жизнь, — просто сказал он. — Избранный мною путь, мои желания, наконец.

— Почему же вы из-за этого нервничаете?

— Потому что я не всегда знаю, куда иду и где в конце концов окажусь.

— А где бы вам хотелось оказаться?

— Сам не знаю! — пожал плечами Дерек.

— Но почему? Вы кажетесь таким уверенным в себе человеком… Не сомневаюсь, что в скором времени вы окажетесь на самом верху общественной лестницы. — .Она демонстрировала самый неподдельный интерес к его особе и к тому, что он говорил. Вот почему, когда она спросила его, женат ли он, он сказал ей истинную правду.

— Я не женат. Все некогда, — произнес он, усмехнувшись. — Ведь у вас тоже нет времени на писательство?

— Это совсем другое. У меня просто нет выбора.

— Вот об этом, — многозначительно сказал Дерек, — мне бы и хотелось с вами поговорить.

Сабрина на мгновение прикрыла глаза, потом вздохнула и перехватила ребенка поудобнее. Тут до Дерека наконец дошло, что малыш довольно тяжел.

— Можно я его подержу? — предложил он, протягивая руки.

На лице Сабрины проступило неподдельное удивление. Но она быстро с ним справилась. Очень осторожно она стала перекладывать ребенка ему на руки. Дерек вдруг подумал, что не удержит младенца, и испугался.

— Скажите, что нужно делать, — произнес он с таким отчаянием в голосе, что она улыбнулась. — Я никогда не нянчил детей.

Однако, когда ребенок оказался у него в руках, он довольно быстро сообразил, как надо правильно его держать.

— Ники так мало надо, — сказала женщина. — Нужно, чтобы кто-то был рядом. Тот, кто любит его.

Дерек прижал ребенка к груди, а потом склонился к нему. Почему, интересно знать, ему так приятно сжимать малыша в своих объятиях? Что его так притягивает к мальчику? Исходящий от него сладкий запах — или примешивающийся к нему нежный и тонкий аромат духов его матери? Или, быть может, его привлекает беспомощность этого крохотного существа? Или всё дело в том, что ему, Дереку, пришла пора обзавестись такой же теплой и живой крохой, которая будет принадлежать только ему одному?

Если Ники и осознал, что оказался в руках незнакомого человека, то никак этого не продемонстрировал — даже не пискснул. Зато у Дерека появилось странное ощущение, что прижимая младенца к груди, он делает что-то по-настоящему доброе и нужное. Повернувшись к Сабрине, он заметил, что она пристально на него смотрит. Дерек замер, боясь перебить ее, упустить хотя бы слово из мысленнго послания, адресованного ему.

«Спасибо тебе за то, что ты его принял. Большинство людей его сторонится, но я очень люблю Ника. И делаю для него все, что в моих силах. Господь свидетель, как я стараюсь быть ему полезной».

Сабрина отвернулась и стала смотреть на раскинувшийся внизу парк. Потом, словно вспомнив о чем-то важном, забоченным видом посмотрела на часы.

— Боюсь, вам пора уходить, — пробормотала она, проживая к Дереку руки, чтобы забрать у него ребенка. — С минуты на минуту должен вернуться муж.

Дерек подержал малыша еще долю секунды, всмотрелся на его безучастные ко всему на свете глаза и тяжело вздохнул. Передавая ребенка матери, он коснулся тыльной стороной руки мягких, как пух, волос Николаса.

— Он и впрямь у вас особенный, — заметил он.

Она кивнула.

Дерек встретился с ней взглядом. Сначала он хотел спросить, будет ли она участвовать в съемках его сюжета, но потом передумал. К чему лишние слова? Сабрина уже все для себя решила. Он мог как угодно ее обхаживать, льстить ей, прибегать к любым аргументам, которые имелись в его арсенале репортера, но заручиться ее согласием на интервью ему вряд ли бы удалось. В каком-то смысле он был этому даже рад. Ведь должно же быть у человека что-то глубоко личное, принадлежащее ему одному — какой-нибудь секрет, который грел бы ему душу. По мнению Дерека, таким секретом стало его знакомство с Сабриной и ее ребенком. Он хотел навсегда сохранить эту женщину в своей памяти — ее и маленького Николаса, которого она прижимала к своей груди. Они оба были особенными — как говорится, не от мира сего.

Надежно запрятав эти воспоминания в потаенный уголок своего сознания, Дерек попрощался и направился к двери.