Сабрина

3

Сабрина чувствовала себя ужасно. Она заразилась гриппом, три дня провела в кровати, но болезнь не проходила. Стоило ей только спустить ноги с постели, как ее охватывала такая слабость, что начинала кружиться голова. А еще ее тошнило и попеременно бросало то в жар, то в холод.

Заботиться о Ники она была не в состоянии. Правда, сменить ему подгузники ей все-таки удалось, но потом колени у нее подогнулись, и она рухнула на постель, увлекая малыша за собой. Ребенок расплакался. Сабрина некоторое время лежала, собираясь с силами, после чего снова поднялась на ноги — на этот раз для того, чтобы его накормить. Запах пищи вызвал у нее сильнейший приступ рвоты, после которого она вновь была вынуждена прилечь. Сын продолжал плакать, но Сабрина не двигалась: ей не хватало сил даже для того, чтобы покачать его и утешить.

Миссис Хоскинс ни во что не вмешивалась и занималась своими делами. Она всегда была такая: скромная и ненавязчивая. Когда Сабрина выходила замуж за Николаса, эта черта в характере домоправительницы ей даже нравилась. Но время шло, и Сабрина уяснила себе, что услуги миссис Хоскинс столь же скромны и ненавязчивы, как и она сама. Конечно, кое-какую работу по дому она делала, и вполне исправно, но ждать от нее помощи по уходу за ребенком не приходилось. Сабрине оставалось только удивляться этой женщине, которая, зная о том, что ее хозяйка больна и без сил лежит на постели, даже не попыталась предложить ей свои услуги.

Сабрина же ни просить, ни приказывать не могла. Во-первых, это было не в ее стиле, а во-вторых, она не хотела, чтобы миссис Хоскинс слышала ее жалобные призывы о помощи — против этого восставала ее гордость.

Первый день болезни ее поддерживала уверенность в том, что скоро ей станет лучше. Но настало утро, а желанное облегчение все не наступало. Тогда даже Николас вынужден был признать, что ей нужна помощница, и взял в дом приходящую служанку по имени Дорен, которая была доброй и услужливой, хотя расторопностью и не отличалась.

На большее Сабрина и не рассчитывала. Это была хоть какая-то реальная помощь. Хотя Николас, пока она болела, приносил ей цветы и конфеты, а иногда входил к ней в комнату с чашкой чая на подносе, без всего этого жить было можно. Куда хуже было другое: муж так и не догадался взять на работе свободный день, чтобы помочь ей ухаживать за сыном. То ли он просто об этом не подумал, то ли не захотел — Ники мог вывести из себя и святого, а Николас святым отнюдь не был.

По мнению Сабрины, ему даже обыкновенной человеческой гуманности не хватало. На четвертый день ее болезни он вошел к ней в комнату, плюхнулся в кресло и, развязывая шнурки на ботинках, стал жаловаться:

— Обед не готов! Нет, ты подумай только — мне через час играть в теннис, а поесть нечего! Миссис Хоскинс говорит, что на кухне безраздельно царит Дорен.

— Она готовит еду для Ники, — слабым голосом произнесла Сабрина, на миг отрывая голову от подушки.

Сняв ботинок и отшвырнув его в сторону, Николас недовольным голосом сказал:

— Когда Ники кормила ты, задержек с обедом не было. Не понимаю, в чем тут проблема? Неужели для того, чтобы приготовить еду для трехлетнего мальчугана, необходимо прилагать столько усилий?

Второй ботинок пролетел по комнате и упал на ковер. Потом Николас поднялся с кресла и стал расстегивать брюки. Сабрина закуталась в одеяло до самой шеи: ее по-прежнему сильно знобило.

— Ты ведь знаешь, что еду для Ники приходится пропускать через мясорубку, протирать через сито или нарезать на крохотные кусочки.

— Ты его избаловала! Хватит уже кормить его всякими пюре.

— Если пища будет грубой, он станет давиться.

— Захочет есть — съест, как миленький.

Сабрина промолчала. Казалось, каждое ее слово вызывало у мужа раздражение.

— Если бы ты не лежала тут пластом, в доме все было бы в порядке. Ты долго еще собираешься болеть?

Сабрина в изумлении на него посмотрела.

— Люди часто болеют гриппом, — продолжал гнуть свое Николас. — День или два, но потом снова приходят в норму. Ты же лежишь в постели уже четверо суток. Каникулы решила себе устроить, что ли?

— Ты с ума сошел, — едва слышно проговорила Сабрина.

— Это у тебя проблемы с головой. Тебе не кажется, что твой так называемый грипп — заболевание скорее психосоматическое, чем инфекционное?

— Замолчи, Ник, прошу тебя.

— Нет, я серьезно, — сказал Николас. Раздевшись до трусов, он стоял перед ней, положив руки на бедра. — Ясно же как день, что Ники тебя утомил. У тебя с ним с самого начала были трудности. А чтобы отдохнуть от забот, самое лучшее — немного поболеть.

Сабрина продолжала разглядывать мужа, как если бы видела его впервые в жизни. Николас был чрезвычайно привлекательным мужчиной — чуть выше среднего роста и прекрасйо сложен, а черты его лица несли на себе отпечаток аристократизма, что было неудивительно, поскольку среди предков Николаса числились два маркиза и герцог. Его кожа была покрыта здоровым, ровным загаром, а седина в каштановых волосах придавала его облику еще больше импозантности и, как ни странно, его не старила, поскольку он выглядел значительно моложе своих сорока трех лет. Кроме того, он прекрасно умел себя держать и всегда имел чрезвычайно уверенный вид — даже сейчас, стоя перед ней в одних трусах.

Впрочем, все эти мысли находились на периферии ее сознания и не затеняли главного — того, что Николас с каждым днем становился все более несносным.

— Могу тебе гарантировать, Ник, что болезнь моя не надуманная, а самая настоящая. Не говоря уже о плохом самочувствии, я испытываю чувство вины, что лежу здесь пластом и не выполняю своих обязанностей. Кроме того, Дорен достает меня своими вопросами, а Ники нервничает куда больше обычного. Так что мое нынешнее существование меньше всего похоже на каникулы. Но в том, что касается Ники, ты прав. С ним и в самом деле очень непросто. А все потому, что у него серьезная аномалия в развитии.

— Чушь собачья!

— Послушай, Ник, ты что — глухой? Разве ты не слышал, что говорили врачи?

— Они говорили, что у него задержка в развитии. Он медленнее, чем другие дети, постигает мир, но пройдет время — и он все наверстает. Ребенку нужны строгий режим и уход. А главное — время для адаптации. Кроме того, необходимо побольше бывать с другими детьми. Ты, Сабрина, лишила его общения со сверстниками. По мне, его нужно отдать в подготовительную группу при детсаде. Он должен общаться с нормальными детьми. Когда он увидит, как они играют и веселятся, то…

— Бог мой, Ник! О чем ты говоришь? — воскликнула Сабрина. Ее охватил гнев, который придал ей сил и позволил приподняться на постели. — Ники уже три года, а он едва может держать головку. Сидеть он не в состоянии, ползать — тоже. Он не может удержать в руках игрушку, разговаривать и самостоятельно есть. Какого дьявола ему делать в подготовительной группе? — Она сотрясалась всем телом — то ли от ярости, то ли от горячечного озноба, но продолжала говорить: — Дети, сами того не желая, могут быть очень жестокими. Они будут дразнить Ники, пинать его, бросаться в него мячом. Но тебе-то какое до этого дело? Ведь страдать придется ему…

— Хватит! — прервал ее Николас. — Я сыт твоими речами по горло.

— Нет, не хватит. Я хочу, чтобы ты посмотрел наконец в лицо фактам, Ник!

— У тебя начинается истерика.

— Истерика? У меня? Да разве у меня может быть для этого причина? Я же устроила себе каникулы! Если, конечно, не считать того, что я только что провела три часа как в аду, пытаясь успокоить ребенка с серьезной врожденной аномалией…

— Сабрина…

— И никакой помощи от тебя, Ник! Ты всегда занят, и тебе не до меня. Но это еще полбеды. Когда я пытаюсь сделать для Ники что-нибудь по-настоящему полезное, ты всегда этому противишься. Не хочешь, чтобы я приводила к нему новых врачей, осваивала с ним специальную программу. Ты не видишь в состоянии Ники проблемы, но проблема есть, уверяю тебя. Я тебе больше скажу — может быть, я не могу так долго избавиться от гриппа по той причине, что меня постоянно гнетут тяжелые мысли: о здоровье Ники, о нас с тобой, о себе самой, наконец… Да, как это, быть может, для тебя ни удивительно, я иногда думаю и о себе. Когда я вышла за тебя замуж, я была писательницей. А кто я теперь, спрашивается?

— Мать — вот кто! — бросил Николас, торопливо натягивая на себя спортивный костюм. — Ты ведь хотела иметь семью и стать матерью. Тогда какого черта жалуешься?

— Жалуюсь, потому что Ники — непростой мальчик!

— Дети не штампуются по индивидуальному заказу, Сабрина, поэтому требовать у судьбы, чтобы они отвечали всем твоим ожиданиям, бессмысленно. Да, у Ники есть некоторое отставание в развитии, и с этим ничего не поделаешь.

— Ты называешь это некоторым отставанием в развитии? Да наш Ники просто зомби какой-то. Хотя я безумно его люблю, временами мне и смотреть-то на него противно. Пойми, он нуждается в помощи. И я в ней нуждаюсь. Положение. Ники ухудшается с каждым днем. Он растет, но в голове у него не прибавляется. Ты пойми, Ник, он просто увеличивается в размерах — и это все.

Николас в этот момент завязывал шнурки на кроссовках.

— Бог мой, какая же ты стерва.

— Я реалистка и знаю, что не в состоянии со всем этим справиться. Днем и ночью я нахожусь в состоянии невероятного физического и психического напряжения. И так неделя за неделей, из месяца в месяц…

— Я ухожу, — холодно сказал Николас, направляясь к двери. — Вернусь в одиннадцать.

— Сколько бы ты ни закрывал глаза на проблему, Ник, она не исчезнет. Мы должны что-то предпринять. У тебя по крайней мере есть работа, но моя жизнь рушится. К тому же из нашего брака, похоже, ничего не вышло. Мы почти не видим друг друга, а когда встречаемся, спорим и ссопимся. У меня нет никакой своей жизни, не говоря уже о карьере. Все свои силы я отдаю Ники, но пользы это не приносит. Как бы я его ни любила, нормальным он от этого не станет. Рано или поздно, но нам придется отдать его в м для умственно отсталых…

Вырвавшиеся из уст Сабрины крамольные слова заглушил хлопок двери. Николас ушел, а Сабрина так и осталась стоять на постели, упираясь коленями в матрас. Разговор с мужем дался ей непросто. Рубашка у нее промокла от пота, дыхание сделалось учащенным, а во рту появился противный медный привкус. Пошатываясь от слабости, она добралась до ванной, включила горячую воду и, усевшись прямо на кафельный пол, приняла душ. Хотя вода шла как кипяток, ее снова стало знобить, поэтому она торопилась вернуться в спальню и забраться под одеяло.

Она чувствовала себя несчастной и покинутой. Высвободив руку из-под одеяла, она потянулась за книгой, левшей на столике у кровати, и вынула лежавший между страницами простой белый конверт с казенным штампом, а штампе красовалось одно-единственное слово «Парксвил» и стояла дата, по которой можно было установить, что письмо пришло в Нью-Йорк примерно три недели назад.

В сотый уже, наверное, раз Сабрина вынула из конверта сложенный вдвое лист бумаги, развернула его и прочитала краткое, умещавшееся на одной строчке послание.

«Самый подходящий день — четверг. Д.».

Прикрыв глаза, она прижала письмо и конверт к груди.

На следующий день она почувствовала себя значительно лучше, но Дорен отпускать не стала и оставила при себе еще на несколько дней. По этой причине она получила возможность, не торопясь, принять ванну, а затем снова лечь в постель и немного поспать. Вечером, когда позвонила мать, она была уже почти здорова.

Сабрине так и не суждено было понять, почему ее мать стала писать научно-фантастические романы. То ли потому, что имела какой-то особенный взгляд на мир, то ли из-за обыкновенной суетности и желания продемонстрировать миру собственную исключительность.

В Аманде Мунро было нечто от инопланетянок, населявших выдуманные ею миры. Она обладала хрупкой девичьей фигуркой и гладким, фарфоровой белизны лицом, на котором возраст и жизненные неурядицы не оставили видимого отпечатка. Несмотря на то что ей было далеко за пятьдесят, ее улыбка искрилась задором, а походка сохранила удивительную легкость и стремительность.

Примерно каждые пять лет она создавала в своем воображении новую галактику, о которой и рассказывала своим читателйм. Поклонники Аманды были без ума от ее творчества, но домашние относились к нему с сильным предубеждением. В частности, ее муж, человек не менее эксцентричный и с самомнением размером с Техас, так и не смог примириться с мыслью, что для читателя романы с описаниями васпасианских лун не менее любопытны, чем его истории из жизни Дикого Запада, и уехал жить на ранчо в Неваду, оставив в распоряжение супруги большой дом в Сан-Франциско. Время от времени он возвращался на Побережье, но, по образному выражению Аманды, большого желания отряхнуть пыль дальних странствий с сапог не проявлял.

Так Сабрина и росла, обитая то в Неваде, то в Сан-Франциско, и ничего особенного в этом не видела, поскольку, ей казалось, родители любили друг друга и отлично между собой ладили, когда оказывались под одной крышей. Они просто не могли жить вместе все время — так, во всяком случае, они говорили дочери. В последнее время, правда, у Сабрины появились сомнения, что они были счастливы в семейной жизни. Все чаще и чаще родители представлялись ей людьми одинокими и раздираемыми противоречиями. Они оба добились успеха, но расплачивались за него душевной и бытовой неустроенностью.

По этой причине Сабрина перестала винить мать и отца за огрехи в своем воспитании и, несмотря на все их странности, старалась относиться к ним доброжелательно и с пониманием.

— Привет, мам, — сказала она, услышав в трубке голос Аманды. — Как твои дела?

Аманда заговорила нежным, воркующим голоском, который так ей шел.

— Произошла чудеснейшая вещь, дорогая. Глендайн ускользнула от последнего из Вафтигсов и теперь находится на пути к Заповедным лугам. Если ей удастся счастливо избежать преследования и не провалиться в шахту, где добывают глаксид, то она наконец доберется до дома. А там ее ждет Зааро.

— Это прекрасная новость, мама. — Сабрина прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Потом, овладев собой, серьезным голосом спросила: — Надеюсь, это конец твоей истории о Дусалоне?

— Ну нет. Осталось написать еще два романа. Я до сих пор не решила окончательно судьбу Квиста и Фравилона.

— Извини. Я и забыла.

— Следующую книгу я посвящу Квисту. Начну работать над ней в конце этой недели и, если меня не выбьет из колеи нежданный визит твоего отца, закончу ее еще до своего дня рождения. Мне бы очень хотелось разделаться с этим романом побыстрее, поскольку приезжает Джей Би, он терпеть не может разговоров о Дусалоне.

— Зато братец не прочь поговорить о том, что пишет он сам.

— Но это же совсем другое. Ужастики — его отрада и прибежище. Интересно, найдется ли женщина, способная вытащить его из этого укрытия? Дженни, во всяком случае, не смогла.

— Какое-то время она его любила.

— Уж и не знаю, любила она Джей Би или его гонорары.

— Чтобы женщина смогла ужиться с Джей Би, гонорары у него должны быть до небес, — фыркнула Сабрина.

— Джей Би неплохо зарабатывает на своих ужастиках. Ты, Сабрина, его недооцениваешь.

— Неужели?

Аманда с минуту помолчала.

— По крайней мере, на него приятно положить глаз. Кстати, о красивых мужчинах: как поживает его великолепие Ники-младший?

— Великолепно.

— Я серьезно.

— Ужасно.

— Вас ведь наблюдает Говард Фрезер? Это лучший специалист по врожденной патологии. Он чем-нибудь помог?

— Не слишком.

— Голос у тебя какой-то усталый.

— Так оно и есть, мама. Я просто с ног валюсь. У меня был грипп, который едва меня не доконал. И вообще я на грани нервного срыва.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Хочу сказать, что Ники вытягивает из меня все силы.

— Ничего не поделаешь. Он — твой сын.

— Да, и я его очень люблю. Но все равно это несправедливо.

— В жизни много несправедливостей. И потом — какая у тебя альтернатива?

— Частная клиника, — сказала Сабрина, намеренно избегая слов «приют для умственно отсталых». Как-то раз она поделилась с матерью своими замыслами, но одобрения не получила. — В Вермонте есть одно такое заведение…

— Прекрати, Сабрина, он все наверстает. Дай ему время.

— То же самое мне говорит Николас. Но это все пустые слова. На самом деле проблемы у Ники куда серьезней, чем все вы думаете.

— Да, он — особенный ребенок.

— Он — настоящий зомби, мама.

— Пусть так. Значит, решение проблемы состоит в том, чтобы сбыть его с рук?

Сабрина зябко повела плечами.

— Такое ощущение, мама, что ты говоришь не о ребенке, а о щенке. Я не собираюсь «сбывать его с рук». Я просто ищу место, где ему могут оказать квалифицированную помощь.

— Ты сама справишься с проблемами сына. Ты и программы соответствующие осваивала, и еще освоишь, если понадобится. Ники — твой сын. Он должен быть с тобой.

— Если бы я знала, что будут хоть какие-то сдвиги — пусть в течение года, пусть двух лет, — я бы для этого никаких усилий не пожалела. Но положение Ники не улучшится — ни через пять лет, ни через десять, ни через двадцать. Его необходимо определить в клинику, где он будет находиться под присмотром до конца своих дней.

— А что говорят врачи?

— То же самое.

— Трагедия в том, — заявила Аманда, — что Ники на Земле, а не на Дусалоне. Уж там бы знали, как справиться с его аномалией, вернее, просто бы до этого не допустили, обнаружили бы дефект на ранней стадии беременности и устранили бы его.

— Во-первых, Ники не на Дусалоне, а во-вторых, у меня нет никакой уверенности, что его заболевание имеет генетическое происхождение. — Сабрина печально улыбнулась. — Впрочем, ты бы могла помочь здешним врачам. Научила бы их тому, что знают на Дусалоне… хотя бы намекнула, в каком направлении проводить исследования.

— Хотела бы, да не могу. Мои книги и все заключенные в них идеи — собственность издательства.

Это был стандартный ответ, какой давала мать, когда Сабрина пыталась над ней подшучивать. После того, как родился Ники, Аманда неожиданно наделила обитателей Дусалона чудесной способностью излечивать все болезни. Если Джей Би писал ужастики, чтобы укрыться от действительности, то Аманда Мунро выражала на страницах своих научно-фантастических романов свои самые заветные желания.

— Кроме того, — продолжала Аманда, — земные врачи слишком уж важничают. Они не станут слушать советы постороннего. Взять, к примеру, моего соседа — молодого врача. Когда я посоветовала ему каждый вечер поить жену моей амброзией, он посмотрел на меня как на умалишенную. Между тем ровно за день до этого он спрашивал у меня, как мне удается выглядеть на сорок, когда на самом деле мне должно исполниться пятьдесят шесть. Надеюсь, Сабрина, ты придешь на мой день рождения?

— Не знаю, что и сказать тебе, мама.

— Соглашайся. В конце концов, день рождения бывает только раз в год. Кроме того, ты не приезжала ко мне ни на День благодарения, ни на Рождество. В последний раз я видела тебя летом — и лишь потому, что оказалась в Нью-Йорке по приглашению издательства.

Сабрине было трудно говорить матери о своем нежелании лишний раз демонстрировать Ники домочадцам. Ее близкие смотрели на мальчика с жалостью, да и сама Сабрина чувствовала себя не лучшим образом. Ей все казалось, что она не оправдала их надежд и в чем-то перед ними провинилась.

Особенно же ей не хотелось общаться с Джей Би. Брат имел обыкновение, глядя на Ники, рассуждать о неких злых силах, которые проникли в мозг ребенка. Кроме того, ей не доставляло никакого удовольствия созерцать дочерей Джей Би. Их у него было две — одиннадцати и семи лет от роду. Девочки были очаровательны, резвы и смешливы. Другими словами, обладали всеми мыслимыми достоинствами, которые напрочь отсутствовали у Ники, и думать об этом было нестерпимо.

— Путешествовать с Ники крайне утомительно, — покачала головой Сабрина.

— Но мы хотим его видеть. Его и тебя, разумеется.

— Николас все время занят. Сомневаюсь, что он сумеет выкроить время для поездки.

— Отлично, — сказала Аманда. — В таком случае, оставь его дома.

Сабрина невесело рассмеялась.

— Сразу видно, что особой любви ты к нему не испытываешь.

— На мой вкус, Николас суховат и не слишком коммуникабелен. Он словно застегнут на все пуговицы. Похоже, с твоим мужем непросто ладить?

— Мы всегда можем с ним договориться.

— Он занимается с Ники?

— Изредка. Подбрасывает его в воздух, щекочет, тискает — короче, делает все, чтобы создать видимость нормаьного общения с ребенком. И что самое интересное, да он подбрасывает Ники в воздух, тот начинает издавать какие-то звуки. Что они означают, представления не имею. Может, это вопль ужаса? Но Николас доволен: мальчик не плачет — и слава богу.

— Скажи на милость, Николас тебе помогает — хотя бы изредка?

Аманда уже не пребывала в другом измерении, а прочно стояла двумя ногами на земле. Более того, она затронула крайне болезненную для Сабрины тему.

— Николас считает, что я паникерша, — неопределенно ответила Сабрина, разглаживая пальцами морщинку на лбу. — Он предпочитает жить в мире иллюзий.

— У меня такое ощущение, что ему самому нужен психиатр.

Сабрина едва удержалась от смеха: Николас полагал, в своей семье он все держит под контролем. Вот бы он удивился, если бы она предложила ему сходить в семейную консультацию!

Она-то сама с радостью туда бы пошла. Она пошла бы куда угодно, только чтобы спасти свой брак. Ведь она очень тщательно выбирала себе мужа — хотела, чтобы это был человек положительный, с ровным, спокойным характером, преуспевающий. Ее родителям, правда, Николас не понравился с самого начала — по причинам, о которых уже упоминала Аманда. Но их брак рушился не из-за того, что Николас был чрезмерно сух или консервативен. Так рассудила судьба. Когда в их семейной жизни возникла серьезная проблема, неожиданно выяснилось, что им вместе трудно. Вместо того чтобы действовать сообща, они все больше отдалялись друг от друга.

— Думаю, тебе просто необходимо сменить обстановку, — сообщила Аманда. — Сделаем так: ты приедешь ко мне на день рождения и поживешь у меня неделю или две.

— Но проблема останется со мной, куда бы я ни поехала, — возразила Сабрина. — Между тем в Нью-Йорке есть несколько врачей, которым я доверяю. В трудную минуту я всегда могу к ним обратиться.

— Вот и хорошо. Тебе нужно иногда уезжать от Ники, отдыхать от него. Если ты будешь время от времени себе это позволять, то жизнь перестанет казаться тебе сплошным кошмаром. Кроме того, ты выбросишь наконец из головы глупые мысли о том, чтобы отдать Ники в приют.

Поздно вечером Сабрина снова извлекла из книги заветный конверт и перечитала послание Дерека. Она раздумывала, ехать ей в Парксвилл или нет, тщательно взвешивая все «за» и «против». Когда решение было принято, она аккуратно вложила письмо в конверт, всунула конверт в книгу, после чего поставила книгу на полку.

Маура Корелли была не женщина, а настоящий сгусток энергии. Она работала литературным агентом, но готова была взяться за любое дело, если только оно сулило ей славу или хорошие дивиденды. В жизни этой женщины были как взлеты, так и падения, но она отлично освоила тактику выживания в каменных джунглях и всегда выплыла на поверхность.

Маура жила одна, попеременно бывая то ангелом, то чертом, то записной кокеткой, и ее фотографии частенько украшали страницы светского издания «Город и пригород», короче говоря, она была тем самым человеком, в каком нуждалась Сабрина.

Прошла неделя с тех пор, как Сабрина разговаривала с матерью по телефону. Жизнь молодой женщины снова вошла в привычную колею: она продолжала ухаживать за Ники и изредка пикировалась с мужем, которого, как и прежде, видела только вечером.

— Ах, Маура, — взволнованно сказала Сабрина, обращаясь к подруге, когда метрдотель усадил их за столик, — Ты даже не представляешь, как это здорово выбраться из дома и поболтать с тобой.

— Еще бы, — согласно кивнула Маура. — Когда мы становимся старше, то чаще возвращаемся мыслями к прошлому, то есть к юности, а я для тебя являюсь живым ее воплощением.

Сабрина и Маура дружили еще со школьной скамьи, хотя многим их дружба казалась странной. Они разительно отличались друг от друга: и внешне, и характерами, и полученным дома воспитанием — это не говоря уже о прямо противоположных жизненных устремлениях. С другой тороны, по этой же самой причине они прекрасно дополняли друг друга, и им никогда не было вдвоем скучно. Их дружба продолжалась и после того, как они закончили школу и уехали из Сан-Франциско: Сабрина — в Колумбийский университет, а Маура — в университет Нью-Йорка. Теперь их отношения были освящены постоянством и временем, хотя виделись они редко.

Сабрина царственным жестом подозвала официанта и заказала бутылку «Редедера».

— Ого! — воскликнула Маура. — И кто же будет оплачивать эту роскошь?

— Я.

— Очень мило с твоей стороны. Мы что-нибудь отмечаем? — спросила Маура, откидываясь на спинку кресла.

— Просто расслабляемся.

— Понятно. Дома, значит, такой же кошмар, как всегда?

— Ш-ш-ш! — Сабрина прикоснулась пальцем к губам. — Только не сегодня, ладно?

— Что значит, не сегодня?

— То и значит, что сегодня я не хочу разговаривать о домашних делах. Надоело все время ныть и жаловаться. Временами мне кажется, что я становлюсь такой же, как Ники…

— Но это же я, Маура. Кому тебе еще плакаться в жилетку, как не мне?

— Сегодня я плакаться не буду. Итак, как тебе работается? Выглядишь ты, между прочим, замечательно. Мне нравится то, что ты сделала со своими волосами.

Маура отвела с лица длинные, волнистые пряди.

— Надумала вот покраситься. Чтобы узнать, как живется на свете рыжеволосым.

— Ну и как им живется?

— Неплохо. Я бы даже сказала, очень хорошо. В сущности, — тут Маура хитро улыбнулась, наклонилась к подруге и заговорила шепотом: — Я живу черт знает как здорово! Вчера с таким парнем познакомилась, что закачаешься. Высокий, красивый, говорит мало, взгляд загадочный… А как в постели хорош!

— И как же его зовут — этого твоего мачо?

— Как зовут? — Маура запнулась, наморщила лоб, а потом беспечно пожала плечами.

— Не хочешь же ты мне сказать, что не знаешь… — Сабрина в изумлении посмотрела на подругу.

Маура утвердительно кивнула.

— Но как такое может быть?

— Таковы правила игры, — возбужденно зашептала Маура. — Мы случайно встретились с ним глазами на Парк-лейн, потом, не сговариваясь, зашли в ближайший ресторан и битых три часа друг на друга пялились, пока обедали. После этого я пошла к выходу, а он направился следом. Он шел за мной до самого отеля и сел вместе со мной в лифт. Мы поднялись на одиннадцатый этаж, зашли в комнату и… Короче, все было очень романтично.

— Да это настоящее сумасшествие! Этот парень мог оказаться грабителем или, того хуже, маньяком или извращенцем. Кроме того, он мог наградить тебя какой-нибудь ужасной болезнью. Ты об этом хоть подумала?

— С какой стати, когда ты это делаешь за меня? Вот почему мы до сих пор дружим. Ты, Сабрина, рационалистка, я — женщина импульсивная. Ладно, не напрягайся, — хохотнула Маура. — Это был нормальный парень. Серьезный. Адвокат из Хьюстона.

— Он женат?

Маура снова пожала плечами.

— Сказал, что не женат.

— Ты назвала ему, по крайней мере, свое имя?

— С какой стати?

— Чтобы он мог с тобой связаться — вот с какой!

— Это было бы слишком просто. Зато я будто невзначай упомянула имена своих нескольких самых известных клиентов. Если ему захочется меня разыскать, он может с ними связаться и узнать у них мое имя и номер телефона.

— Очень умно…

— Умно или нет, не знаю, но весь смысл игры именно в анонимности ее участников. Ведь это очень забавно — как ты не понимаешь?

Сабрина, признаться, не видела в такого рода играх ничего забавного. Но ведь она обыкновенная наседка, обыватель. Маура — совсем другое дело.

— Хорошо, поверю тебе на слово, — сказала Сабрина. Тем временем официант принес шампанское, откупорил и разлил по бокалам. Сабрина подняла свой бокал и сказала: — Предлагаю тост за свободу.

— За свободу? Откуда, скажи на милость, у тебя такие крамольные мысли?

Сабрина и сама об этом себя спрашивала. В ее мозгу замелькали разрозненные образы — здание тюрьмы в Беркшире, железные двери, решетки, бесконечные коридоры… Она помотала головой, чтобы отогнать видение.

— Сама не знаю. Должно быть, это ты так на меня действуешь.

— Дали бы мне волю, я еще бы не так на тебя подействовала, — сказала Маура, потягивая шампанское. — Я бы тебя снова писать заставила — вот что я бы сделала.

— Что, макулатуры тебе не хватает, пристраивать нечего? — поддела ее Сабрина.

— Работа кипит, авторов полно!

— Не понимаю в таком случае, зачем тебе я. Ты сейчас чем занимаешься?

— Помимо того, что пристраиваю макулатуру? Искусством, музыкой, а еще поглощаю творожные пудинги, причем в большом количестве.

Сабрина прикрыла лицо ладонями и застонала.

— Творожные пудинги? Не может быть!

— Пудинг пудингу — рознь. Я тут познакомилась с одной девицей, которая готовит такие творожные пудинги, что пальчики оближешь. Творог, это само собой… потом шоколад, сливки, малина — ну и так далее. Любой формы, любого размера — чудо что такое!

— Неужто так хороши? — спросила Сабрина. Она не уставала удивляться тому, с какой легкостью Маура порхала в разговоре с предмета на предмет.

— Они просто великолепны. Пока что эта девица развозит свои пудинги по домам, но мечтает расширить дело. Одно плохо: финансирования никакого, да и мыслей, где достать деньги, у нее нет.

— И тут как я понимаю, вступаешь на сцену ты.

— Почему бы и нет? Мне терять нечего. Если я сведу ее с нужными людьми и они подпишут договор, я получу свой процент, который, в случае, если пудинги пойдут нарасхват, выразится в весьма круглой сумме.

— А они пойдут нарасхват? — с сомнением спросила Сабрина, чувствуя себя предательницей. — Творожные пудинги продаются с незапамятных времен, так что говорить о проталкивании на рынок абсолютно нового продукта не приходится. Зато конкурировать с известными изводителями аналогичного товара придется.

Маура с заговорщицким видом оглянулась по сторонам, іклонилась к Сабрине и едва слышно прошептала:

— А что ты думаешь о… гусиных яйцах?

— Гусиных яйцах?

— Тс-с-с! То, что я тебе говорю, Сабрина, величайший секрет. Итак, что ты думаешь о гусиных яйцах? Я имею в виду пудинги, изготовленные в форме гусиных яиц… Вроде тех, что несут сказочные золотые гуси? Нет, ты подумай, какие в этой выдумке кроются перспективы для рекламы! Представь только: американец сидит на диване и смотрит телевизор. Неожиданно он понимает, что ему хочется есть. Он встает с дивана, лезет в холодильник и вынимает оттуда эдакое сокровище!

— М-да, занятно…

У Мауры вытянулось лицо.

— Похоже, моя идея тебя не вдохновляет…

— Нет, почему же? Просто все это очень неожиданно. Скажем так: к разговору о гусиных яйцах я была не готова.

— Не смей надо мной смеяться, Сабрина Стоун!

— Я стараюсь не смеяться, Маура. Очень стараюсь.

— Черт с тобой. Клянусь, я ни слова больше не скажу о пудингах, если ты предложишь мне идею новой книги.

— Я не единственный твой автор, Маура.

— Зато самый лучший. Всякий раз, когда я вижу Нормана Эквайра, он о тебе спрашивает. Говорит, что биография твоей бабушки все еще в списке бестселлеров. Норман предлагает тебе прекрасные условия в том случае, если ты засядешь за биографию какой-нибудь выдающейся личности. Но если не хочешь писать ради денег — не пиши. Сделай что-нибудь для себя, для души. Утри нос Джей Би, покажи ему, чего ты стоишь! Ну, что ты на это скажешь?

Сабрина глотнула вина.

— Ты что же думаешь — я буду конкурировать с братом?

— Но я ничего такого…

— Да знаю я, что ты здесь ни при чем. Я себе удивляюсь. Недавно мне пришла в голоду мысль, будто я не прочь бросить Джей Би перчатку и посоревноваться с ним в популярности и размерах гонораров. Но потом я подумала, что дело тут не в литературе и уж тем более не в гонорарах. Все гораздо проще и одновременно сложнее: похоже, я до сих пор пытаюсь доказать своим домашним, что имею право на свой собственный взгляд на мир.

— Да, это похоже на правду… Но ты так и не ответила на мой вопрос. Ты будешь писать?

— Времени нет.

— Раньше ты всегда находила время для дела.

— Извини. Обстоятельства переменились.

— Ты что, не подозреваешь о существовании сиделок и нянек?

— Они с Ники и часа не высидят.

— У тебя усталый вид, Сабрина. Тебе необходимо отдохнуть. Писательство всегда было для тебя отдушиной. Так почему бы тебе не посвятить пару месяцев новой книге? И душой отдохнешь, и забудешь о своих бедах — хотя бы на какое-то время.

— Я больше не хочу об этом разговаривать, — очень тихо сказала Сабрина.

— А я хочу, чтобы ты начала писать. Причем немедленно!

Сабрина посмотрела на свою подругу и вздохнула.

— Маура, дело не только в отсутствии времени. Я выдохлась — и эмоционально, и физически. Пуста, как выеденная раковина. В данную минуту я не в состоянии даже назвать тему, которая вызвала бы у меня хотя бы малейший интерес.

Впрочем, одна такая тема все-таки была.

Она могла бы написать о Дереке. Ее интересовала жизнь этого человека. Кроме того, ей казалось, что, несмотря на несходство их характеров и судеб, между ними есть нечто общее. Это могло стать темой исследования, если бы она решила о нем написать.

Сабрина не знала точно, суждено ли ей написать о Дереке, но это был удачный предлог, чтобы навестить его в тюрьме.