Несмотря на трудность работы, которую я должна была выполнять в Медоуз, я находила в ней положительные стороны: чистка, мытье полов, посуды помогали коротать дни. Дом стал для меня тюрьмой, а мисс Эмили усердным надзирателем. Каждый вечер я ложилась спать с мыслью о том, что завтра мне придется вновь тянуть рутину домашнего хозяйства. Подобно сумасшедшей Шарлотте я начала утрачивать «концепцию времени» и не могла отличить понедельник от вторника, единственным светлым пятном оставались воскресенья.
Обе сестры посещали каждое воскресное богослужение в часовне. Я надеялась, что по дороге смогу позвонить по телефону или отправить письмо. Но как раз в мой приезд мисс Эмили решила, что церкви стали прибежищем сатаны.
– Люди идут туда не для того, чтобы помолиться или попросить у Бога, а для того, чтобы найти общество, показать себя. Вообразите, они надевают лучшие наряды, как будто Господь принимает только в дорогих одеждах, сшитых по последнему писку моды. Многие женщины надевают драгоценности и специально делают макияж. Они думают, что это красиво, нет, это дьявол вселился в дом Бога и смеется над нами. Именно поэтому мы будем молиться по воскресеньям дома, – подытожила она. Для сестер временной часовней стала библиотека.
Однажды мисс Эмили перетащила туда длинную неудобную скамью, потому что в креслах, как казалось ей, мы будем забывать, по какому поводу собрались. Скамью установили перед большим деревянным крестом, одиноко висящим на голой стене. Рядом стояли керосиновые лампы, тетушка экономила воск.
Во время богослужения тетушка Эмили громко читала библию Лютера, она стояла перед дверью, склонив голову над книгой. Мисс Эмили читала больше часа. Шарлотта часто не выдерживала и начинала двигаться, но сестра одним взглядом умела успокаивать ее. Изредка мисс Эмили смотрела на меня, как бы спрашивая, все ли понятно. Во всей службе чувствовался загадочный страшный холод, как будто мы сидели в погребе со льдом.
В качестве вознаграждения мы получали праздничный завтрак: яйца, овсяную кашу с маслом и оладья с черникой, причем в последние мисс Эмили позволяла себе добавлять немного сахара, который она считала чем-то вроде алкоголя или наркотиков, соблазняющих и ввергающих в грех, а мы должны быть сильны и стойки.
Другим воскресным удовольствием была ванна. Как и описывала мисс Эмили, Лютер приносил горячую воду в большой деревянной бочке и устанавливал ее в центре чулана. Мы использовали чулан, потому что оттуда было ближе к горячей воде. Лютер начинал приготовления сразу после воскресной службы. Потом нагретая вода смешивалась с холодной.
Мисс Эмили первой принимала ванну, мы с Шарлоттой должны были дожидаться за дверью чулана, пока она закончит, потом Лютер приносил еще немного горячей воды и вливал в бочку. Следующей мылась Шарлотта. Кто может описать тот ужас, который я испытывала при виде доставшейся мне воды. Мисс Эмили была единственной, кто мылся в совершенно чистой воде. Она утверждала, что из нас трех она самая чистая, и поэтому меньше всего загрязняет бочку.
Перед тем как я приняла ванну, пришел Лютер, зачерпнул немного остывшей воды, вылил ее за порог и добавил кипятка. Первый раз, когда я принимала ванну подобным образом, мисс Эмили опустила в бочку пальцы, чтобы проверить температуру. Она решила, что вода не достаточно горячая и велела Лютеру влить еще два ведра.
– Но мне достаточно, – возразила я.
– Ерунда, – парировала тетушка, – если вода не достаточно горячая, ты не сможешь полностью вымыть грязь, глубоко въевшуюся в кожу, – настаивала она.
Я сидела в бочке, пока Лютер суетился рядом со мной с ведрами. Я прикрыла наготу руками, но глаза мужчины с интересом блуждали по моему телу.
Я подозревала, что Лютер вообще не покидал чулан, особенно во время зимних холодов.
Когда я работала на кухне, Лютер приносил дрова и от него слегка разило виски. Если мисс Эмили и замечала это, то ничего не говорила. Она, естественно, не боялась его, делала колкие замечания в адрес работника, но казалось, между ними существует какая-то связь. Почему Лютер так старается для них с Шарлоттой, оставалось для меня загадкой. Где он жил, я не могла понять, возможно, где-то на нижних этажах в другой стороне здания, вторым возможным местом его обитания мне представлялась уличная пристройка. Однажды представился случай, разрешивший многие загадки. Если поблизости не было мисс Эмили Лютер был разговорчивей.
– Когда Медоуз скатился до подобного состояния? – спросила я Лютера однажды утром, когда он принес дрова. Мне казалось, что он любит плантацию и будет рад поговорить о ней.
– Сразу после смерти господина Буша, – ответил он. – Были некоторые долги, большую часть скота и некоторое оборудование пришлось продать.
– А что же миссис Буш?
– Она умерла задолго до него, болезнь живота.
– Вы, Лютер, так много работаете, я уверена, что смогли бы сохранить все это в лучшем состоянии, – по его глазам я поняла, что слова мои доставили ему удовольствие.
– Я говорил ей, я объяснял ей, что нужно сделать, чтобы дела шли лучше. Но ее ничего не волнует. Я хотел купить краску, но она запретила, так что пусть все идет своим чередом. Я слежу за машинами и что могу, делаю для дома.
– Вы так печетесь о них и так мало имеете.
Он оценивающе посмотрел на меня. Однажды я осмелилась спросить Лютера, почему он остался здесь.
– Есть много видов собственности, собственность, данная по закону, и собственность, данная правом работы и местом жительства. Я стал частью Медоуз, как любое другое оборудование. Правда, – улыбка появилась на его лице, – Медоуз значит для меня кое-что еще…
Я хотела вытянуть из Лютера больше информации о мисс Эмили и ее семействе, но чаще всего, когда я пыталась завести разговор, он делал вид, что не слышит. Я не думаю, что Лютер уважал мисс Эмили или находил ее приятной, но что-то заставляло его быть послушным. Всякий раз, когда я просила его взять меня на станцию Аплэнд, всегда находились у него оправдания, чтобы не сделать этого. Чаще всего он просто молча уезжал.
В середине января я поняла, что мисс Эмили запретила Лютеру брать меня с собой. Так что теперь я старалась остаться с ним наедине, чтобы попросить его отправить письмо по почте. Он не сказал, сделает это или нет, но письмо для Триши взял.
– Я оставлю письмо на кухне, завтра, возьмите его пожалуйста и отправьте, – попросила я. Он молча выслушал меня.
На следующий день письма на месте не оказалось. Несколько недель я ждала Тришиного ответа, я знала, что как только та получит письмо, то сразу кинется писать мне. Но всякий раз, когда Лютер приезжал с почты, для меня ничего не было.
Однажды утром, когда Лютер принес дрова, я спросила его об этом.
– Какое письмо?
– То, что я оставляла, вы же видели, – настаивала я.
– Да, видел, но когда искал позже, его уже не было.
– Его не было?
Лютер ничего не ответил, зато я уже знала, что мое письмо в руках мисс Эмили. Гнев заставил меня оторваться от работы и броситься на поиски тетушки, которая большую часть дня потратила на чтение библии, на приготовление скупого обеда, на контроль за работой Лютера и заполнение платежных ведомостей. Бухгалтерию она разбирала в библиотеке, служившей ей офисом, за дубовым столом. Над ним висел огромный портрет ее отца, который, казалось, заглядывал к ней через плечо.
Когда я вошла, она сидела и заполняла счета, что-то вычисляя на бумажке. Возвышающиеся над столом плечи и голова напоминали скульптуру. Старинные часы громко тикали в углу. Огромное помещение тускло освещала единственная керосиновая лампа. Когда она услышала шаги, то подняла голову и уставилась на меня обведенными громадными тенями глазами. Брови вопросительно поднялись.
– Что ты хочешь? Не видишь, я занята?
– Я только хочу узнать, почему вы взяли письмо, которое я написала своей подруге, Трише?
– Какое письмо? – спросила тетушка, не моргнув и глазом.
Что говорить дальше я не знала. Мои глаза в нерешительности смотрели то на нее, то на портрет отца.
– Письмо, которое я оставила на кухне, около месяца назад. Лютер собирался забрать его и отправить по почте, – ответила я.
Мне казалось, что тетушка уже никогда не заговорит. Наконец она в упор посмотрела на меня и произнесла:
– Я выбросила его в мусор, это была записка одной из твоих городских подруг, которая, как и ты, я уверена, грешна.
В течение минуты я не могла ничего говорить. Как она могла сделать такое? Какое право она имеет ругать человека, с которым ни разу не встречалась? Не считает ли она себя единственным ангелом на этой грешной земле?
– Как вы смеете так говорить? Вы не знаете моих друзей. У вас нет никакого права выбрасывать письмо, – сорвалась я на крик.
– У меня нет такого права? – давясь смехом проговорила Эмили. – Конечно, я сделала так, – добавила она уже серьезно, – у меня есть право не пускать грех на порог этого дома. И я не буду заставлять Лютера тратить время на отправку твоей корреспонденции, – настаивала она.
– Но всего лишь одно письмо!
– Хватит одного слова, чтобы продать душу дьяволу. Запомни все, что я тебе говорила. Теперь иди, у меня есть важная работа, и я не могу впустую расходовать время.
– Вы относитесь ко мне как к заключенному, уголовнику, – закричала я.
– Только потому, Что ты уголовница, – спокойно объяснила она, – ты совершила одно из самых распространенных преступлений – вожделение, и теперь расплачиваешься за это, – тетушка вернулась к своим бумагам, – ты не понимаешь, почему тебя отправили сюда? Ты не должна никуда ходить, никто не должен тебя видеть, ты – обуза, бремя. Моя сестра отправила тебя на очищение, чтобы смыть позор. Ты живешь под моей крышей, питаешься моей едой и находишься в полной зависимости от моей заботы, поэтому ты будешь делать только то, что я разрешу, – голос Эмили постепенно становился громче и глубже.
Я смотрела на нее сверху вниз, я стояла – она сидела. Но все равно я не могла подавить дрожь в коленях, я почувствовала себя очень маленькой. Когда я выходила, перо уже скрипело в руках тетушки.
Я приостановилась возле двери в одну из комнат. За весь месяц я не смогла осмотреть весь дом, ограниченная пространством, отведенным мне тетушкой. Особенно меня манило западное крыло, где жили Эмили и Шарлотта. Но я знала, что в комнате, перед которой я остановилась, висит овальное зеркало. Это было единственное место на нижнем этаже, в котором было зеркало, оно, по мнению мисс Эмили, поощряет тщету и суету и в итоге приводит человека к греху.
– Нет необходимости смотреть на себя в зеркало, – сказала она в ответ на мою просьбу, – нужно просто блюсти себя в чистоте.
Я решилась нарушить пространственное табу, наложенное тетушкой, только потому, что она была занята работой в библиотеке. Мне хотелось увидеть, во что я превратилась, посмотреть на себя глазами других. Все это время я прожила без щетки, гребенки, кремов и макияжа. Мне хотелось вновь ощутить себя молодой девушкой, а не отшельницей, запертой в четырех стенах.
Медленно, сдерживая стук сердца, я вошла в комнату. Занавеси были открыты, но свет, проникающий сквозь мутные стекла, был тусклым. Я нашла керосиновую лампу и зажгла ее. Я приблизилась к зеркалу, ужас охватил меня при виде отражения.
Мои красивые волосы были грязны, спутаны в клубок, на щеках и лбу были следы сажи, синие глаза смотрели тускло и уныло, словно вся жизнь осталась позади. Я была бледна, лицо приобрело серый оттенок как у мисс Эмили. Я осмотрела свой живот. Мне казалось, что передо мной стоит странная незнакомка.
Я не могла вспомнить, когда последний раз пользовалась помадой, накладывала тени, а духи…, а одежда… Все исчезло, даже медальон, подаренный Михаэлем… все, что можно вспомнить. Может быть, Агнесса переслала вещи бабушке, а та распорядилась ими как и моей судьбой?
Но пусть она посмотрит на меня, во что превратила одного из Катлеров мисс Эмили, я злорадно улыбнулась. Не в силах больше смотреть в зеркало, я задула керосиновую лампу, благодарная теням, закрывшим от меня ужасного двойника. Я решила больше никогда, пока буду здесь, не смотреть в зеркало.
Я выбежала из комнаты на одном дыхании, как будто, кто-то гнался за мной. Я бросилась на свою кровать и заплакала, ведь я действительно заключенная.
– Что случилось? – услышала я голос Шарлотты, я села и вытерла слезы.
Она стояла в дверях и держала одно из своих рукоделий. Сумасшедшая выглянула в коридор, а потом, театрально наклонившись ко мне, заговорщически зашептала:
– Эмили говорила тебе, что младенец все слышит?
– Меня не волнует, что говорит Эмили, меньше всего она думает о моем младенце. – Шарлотта внимательно посмотрела на меня, очевидно, критика Эмили была для нее чем-то непостижимым, но потом улыбнулась и боком приблизилась ко мне.
– Взгляни на мое творение. – Я взяла ее рукоделие, включила керосиновую лампу и начала осматривать.
– Где вы взяли образец?
– Образец? – Шарлотта потрясла изделием, словно на нем был написан ответ.
– Картинку, мисс Эмили их где-нибудь покупает?
– Нет, я сама придумываю, – она застенчиво улыбнулась. – Я сама придумываю свои картинки.
– Они очень, очень хороши, Шарлотта, у вас есть талант, нужно показать ваши работы людям.
– Людям? Я показываю их только Эмили, а она хочет сделать из них тайну, – Шарлотта сморщила лоб и начала цитировать. – Если твои руки не заняты…
– Я знаю, знаю, это вредно, но что делает она? – Улыбка, появившаяся на лице Шарлотты, показала, что мысль о греховности мисс Эмили поразила ее воображение, – Эмили – не ангел. Вы знаете это. Не все, что она говорит или делает – хорошо. Она поступает дурно, особенно с вами.
– О, нет, – возразила она, – Эмили просто хочет помочь мне. Я рождена во грехе, я дочь дьявола, – видимо, Шарлотта опять процитировала слова, годами вбивавшиеся ей в голову.
– Это ужасная ложь. Почему вы решили, что родились от дьявола? Почему?
– Мне бы не хотелось говорить об этом, мне запретили.
– Эмили ничего не узнает, – заверила я. – Я ничего не скажу ей. У нас будет своя маленькая тайна.
Шарлотта взглянула на дверь и подошла ко мне.
– Я делала это для младенца, – она показала на рукоделие, – иногда он возвращается обратно.
– Возвращается обратно? Откуда?
– Из ада, – ответила сумасшедшая, – оттуда – чему он принадлежит.
– Никто не принадлежит аду, Шарлотта.
– Дьявол сделал так.
– Возможно, дьявол… А возможно, мисс Эмили, – пробормотала я. – Расскажи мне о младенце, был ли младенец вообще, – она оставила мой вопрос без ответа. – Шарлотта! – я села на диван, не в силах ничего понять. – Чей это был младенец? Где вы его взяли?
Шарлотта испуганно отступала назад, закрыв глаза и дрожа от ужаса.
– Я должна возвратиться к себе в комнату, – простонала она. – Эмили будет ужасно сердиться, если узнает, что я отвлекаю вас.
– Вы не беспокоите меня, не уходите, – просила я снова и снова, но Шарлотта просто мотала головой. – Шарлотта! – позвала я, но она не вернулась.
Шарлотта была единственной, с кем я могла говорить, пока ее не охватывал ужас при мысли о мисс Эмили. Она была лучшей из моих тюремщиков, зато ее сестра была, по-моему, самой жестокой надсмотрщицей в мире. И это за то, что я доверилась любимому, в этом весь мой грех. Я решила бросить ей вызов, написать письмо Трише и любым способом отправить его. Я встала с кровати, спрятала погремушку и села писать подруге новое письмо, в котором я решила сообщить все ужасные подробности. Я писала, и слезы капали на бумагу.
«Дорогая Триша.
Я пыталась в течение нескольких месяцев связаться с тобой, но ужасная сестра бабушки Катлер мисс Эмили мешает этому. Телефона здесь нет. Ближайший почтовый ящик на станции Аплэнд. Эмили запретила мне носить свою одежду, в день приезда она забрала все и подвергла процессу очищения, то есть кипячению и захоронению, своего кошелька с того дня я не видела. Я вынуждена носить ужасные обноски! Ночью я кладу рядом с собой бутылку с горячей водой, в комнате стоит дикий холод. Источником света мне служит керосиновая лампа, запас керосина ограничен, и скоро я, похоже, останусь без света.
Я постоянно работаю по дому, чищу, мету, мою. У меня нет даже времени что-нибудь прочитать или сделать. Я нахожусь на грани истощения, живот мой вырос, врача нет, а мисс Эмили это не волнует. Мои страдания приносят ей удовольствия. Она думает, чем больше я мучаюсь, тем ближе становлюсь к Богу.
Я не могла сказать тебе точный адрес, когда оставляла в Нью-Йорке записку, потому что сама не знала. Я очень нуждаюсь в тебе, прилагаю также адрес папы Лонгчэмпа, он единственный человек, к которому я могу поехать, потому что Джимми в Европе. Я прошу тебя, свяжись с папой и сообщи ему о моем положении. Я должна выбраться отсюда. Мисс Эмили – религиозный фанатик. А ее младшая сестра – слабоумная.
Только теперь я понимаю, что ты для меня значишь, я люблю тебя. Мне негде заниматься музыкой и пением, в этом доме звучат только церковные хоры, все остальное, по словам Эмили, соблазн дьявола. Она видит его повсюду, даже в зеркале.
Агнесса по сравнению с ней – ангел, в ней есть хоть что-то человеческое.
Еще раз, люблю тебя, Дон»
Я положила письмо в один из конвертов, которые однажды нашла в библиотеке. Заклеила и спрятала под платье, служившее мне и пальто, так как последнее было сварено и захоронено. Потом я спустилась вниз. Проходя мимо библиотеки, я заметила, что мисс Эмили все еще не отрывалась от своих работ. Слабый свет от керосиновой лампы пробивался из-под двери. Тогда я быстро проскользнула к выходу, стараясь ступать как можно тише.
Выскочив из дома, я вдохнула холодный февральский воздух. Тучи обложили небо до горизонта. Мне предстояла длинная, трудная дорога, а уже в начале пути я почувствовала себя усталой. Все вокруг выглядело враждебным, голые деревья, желто-коричневая трава, черные, резко кричащие птицы.
Я должна была дойти до почты, но смогу ли?
Я закуталась в одеяло и пошла. Начал падать снег, заметая дорогу, сначала мелкие хлопья, а потом все крупнее и крупнее. Дорога была скользкой, было очень трудно продвигаться в стоптанных башмаках. Холодный воздух легко находил прорехи в одеяле и достигал тела. Я старалась идти быстрее, чтобы немного согреться.
Хотя бы какой-нибудь транспорт подобрал, молилась я, хотя и знала, что дорога дальше Медоуз не ведет. Небо становилось все темнее и темнее, снег все гуще, его хлопья больно ударяли в лицо, слепили глаза.
Не зная дороги, я продвигалась почти наугад, на что-то наталкиваясь, куда-то падая. Я села на гравий и захотела умереть, но вспомнила о младенце, встала и пошла, борясь со снегом и ветром. Во время падения я, видимо, ударилась животом, и он болел, я закутала его в одеяло, и боль сменилась сильным покалыванием.
Я не могла представить худшего положения, болели ноги, болела спина, боль начала распространяться по всему телу, я не могла дышать. Как будто стальные пальцы сжимали меня, я почувствовала панику и бросилась бежать, снег был неимоверно тяжел, я ничего не видела перед собой, я снова упала и снова, царапая руки, поднялась. Я поняла, что уронила письмо Трише, и должна найти его. Когда я подняла письмо, я выпрямилась и, глубоко вздохнув, поплотнее закуталась в одеяло.
Все в порядке, я жива. Но куда идти? Почему так темно? Налево или направо? Паника росла, я начинала бежать в одном направлении, потом останавливалась и бросалась в другое. Меня пугала холодная смерть, я боялась за своего ребенка, упало одеяло, я схватила его за угол и продолжала безумный бег.
Земля почему-то казалась мягче, тут только я заметила, что потеряла башмак, но я не остановилась искать его, я бежала дальше босиком. Я задыхалась, боль сконцентрировалась в животе, я упала на колени и долго не могла встать.
Но тут я услышала звук мотора, я кричала до тех пор, пока грузовик Лютера не остановился передо мной, его бампер оказался рядом с моим лицом. Лютер вышел и помог подняться, но я не могла стоять и повисла у него на руках. Тогда он поднял и отнес меня в грузовик. Моя голова безвольно упала на стекло, а зубы стучали так, что я думала, они сломаются.
Он бросил старое коричневое одеяло на меня и завел мотор. Лютер привез меня на плантацию и внес в дом через заднее крыльцо. Мисс Эмили и Шарлотта с сочувствующим лицом встретили меня.
– Ты маленькая дура, глупая девчонка, удачливая идиотка! Лютер только случайно заметил тебя. Грузовик мог тебе как цыпленку проломить череп.
Она кивнула Лютеру, и он устроил меня в бочку в чулане. Когда он ушел, мисс Эмили с трудом стащила с меня мокрое, холодное платье. Я не могла унять дрожь, зубы стучали. Лютер принес ведро теплой воды. Когда я оказалась почти по голову в воде, то почувствовала дикую боль в обмороженных конечностях. Меня больше не смущало присутствие Лютера, я позволяла ему лить теплую воду на мои обнаженные груди и плечи. Наконец мисс Эмили объявила, что достаточно.
– Выйди, – скомандовала она, держа в руках полотенце. Я медленно с помощью Шарлотты вылезла из бочки. Мисс Эмили вытерла меня. – Я вижу, ты потеряла обувь, так ты не получишь ее больше Я презираю глупцов. Тебе придется не выходить из дому до марта.
Я шла босыми ногами по ледяному полу, мне казалось, что я ступаю по замороженному водоему. Шарлотта пыталась неуклюже помочь мне, мисс Эмили не пошевелила и пальцем. С трудом, борясь с головокружением, на ватных ногах я поднялась по ступеням, опираясь о перила.
– Пошевеливайся там, – кричала неистовствуя Эмили. Ее слова как хлыст терзали мое слабое тело.
Тяжело дыша я продолжала идти. Когда мы вошли в комнату, я поняла, что больше у меня нет одеяла. Эмили, обнаружив это, завопила:
– Ты потеряла одеяло? Во имя справедливости и в качестве наказания я вынуждена оставить тебя без одеяла. Это будет для тебя хорошим уроком.
У меня не было сил спорить с ней, я доползла до постели и натянула простынь к подбородку. Я скорей бы умерла, чем разделась.
– Иди, принеси ей другое одеяло, – приказала Эмили Шарлотте, она произнесла это громко и напыщенно, дабы подчеркнуть мою неблагодарность и лишний раз напомнить, каким бременем я для нее являюсь.
Я закрыла глаза до возвращения Шарлотты. Через некоторое время она укрыла меня теплым одеялом.
– Спасибо, Шарлотта, – шепотом произнесла я. Она улыбнулась.
– Оставь ее, – закричала Эмили. Когда Шарлотта отошла, она спросила меня: – О чем ты думала, когда собралась бежать в такую погоду?
– Я хотела отправить по почте письмо, – ответила я.
– Да… твое письмо. – Я видела, как она вскрыла конверт и прочитала письмо.
– Вы не имеете права читать его.
– Не указывай мне, что я имею право делать, а что нет. Как смеешь ты писать кому-то, что для того, чтобы обнаружить дьявола, я должна посмотреться в зеркало? Как смеешь ты называть меня религиозным фанатиком? Меня, человека. Как смеешь ты вызывать сюда грешников и мракобесов? И кем является этот папа Лонгчэмп? Не тот ли это вор, который похитил тебя ребенком?
– В отличие от вас и бабушки Катлер, он прекрасный человек.
– Прекрасный человек? Похититель младенцев? Прекрасный человек? Теперь передо мной не возникает вопрос, находится ли дьявол в тебе. Я была глупа, я могла бы и раньше прозреть – он в тебе.
– Дьявол не во мне, он в вас, – я открыла глаза. – Он овладел вами… – мой голос ослабел.
Мисс Эмили стала что-то бормотать, бросаться в рассуждения относительно рая и ада, относительно одеяла и моей неблагодарности, обещала возненавидеть и бросить меня, а я уже не слышала ее слов, я укрылась поуютней одеялом и глубоко заснула.
Стучали часы, я забыла, где нахожусь, в моих руках и ногах, во всем моем теле появилось ощущение легкости и спокойствия. И вдруг меня разбудил щелчок, и я увидела зажженную лампу и освещенное лицо Эмили. Она сидела в темноте и ждала моего пробуждения, мое сердце екнуло, так как она стала приближаться ко мне.
– Я прошу тебя, – шептала она. – Я наблюдала за тобой, изгони дьявола из души своей, если не изгонишь, он будет держать тебя в своей власти. Не допусти, чтобы он властвовал над тобой. Я хочу, чтобы ты снова произнесла «Отче Наш», я хочу, чтобы ты стала произносить его каждый вечер. Сделай свое тело непригодным для дьявола. Чтобы жить, нужно молиться! – кричала она, ее глаза – два жарких уголька, бегали по лицу.
– Я устала, оставьте меня…
– Молись, – завопила она. – Изгони дьявола обратно в ад, – она стала скандировать. – Молись! Молись! Молись!
Я начала читать молитву:
– Отче Наш, сущий на небесах… – слова молитвы забывались.
Она кричала, что дьявол замутил мне память, заставляла повторять снова и снова, потом она задула лампу и скользнула в темноту, растворилась в ней как истинный хозяин тьмы. Я провалилась в сон, не уверенная, был ли это кошмар или реальность.