Секреты утра

Глава 17 Неожиданный поворот судьбы

Джимми хотел купить мне новую одежду и обувь, и как только мы добрались до города, потащил меня в универмаг. Он был горд, что в состоянии сделать это, и если бы я начала возражать, что какая-нибудь вещь слишком дорога, он немедленно бы расстроился.

– Я же говорил тебе, – напомнил он, – что я собираюсь заботиться о тебе. В Германии товарищи называли меня жмотом, потому что я не потратил ни одного пенни из жалованья. Я экономил и экономил, мечтая о том, как буду покупать тебе вещи, когда вернусь. Кроме того, мне приятно смотреть, как ты крутишься в новых вещах, ты красива.

– Джимми, не говори глупости, я знаю, как ужасно выгляжу. Я бледна, истощена, мои волосы в беспорядке.

– Ну что ж, первые покупки сделаны, – сказал Джимми, кода полностью одел меня. Позже он купил мне набор расчесок и губную помаду.

Когда мы закончили наши покупки, то отправились в отель, и я за долгое время впервые испытала наслаждение от горячего душа, хорошего шампуня и фена. Я находилась в душе так долго, что удивленный Джимми постучал в дверь и поинтересовался, не утонула ли я.

Когда мне показалось, что я достаточно вымылась, я завернулась в полотенце и вышла. Джимми лежал на одной из двуспальных кроватей и читал газету. На меня нахлынули воспоминания детства, когда я также выходила из душа, а Джимми лежал на кровати и читал комиксы. Единственное, чего мы боялись, это случайно дотронуться друг до друга.

– Привет, – Джимми оторвался от газеты и посмотрел на меня. – Ты в порядке?

– Да, я чувствую себя помолодевшей.

Я села за маленький столик перед зеркалом и начала сушить волосы.

– Позволь мне помочь, – предложил Джимми. – Ты, наверное, уже не помнишь, что в детстве я всегда поступал так.

– Я помню, Джимми, – улыбнулась в ответ я. Он взял фен и расческу и начал сушить мои волосы, я позволяла ему делать все, что угодно. Когда Джимми закончил, он поцеловал меня в макушку.

– Может быть, я стану парикмахером, – сказал он.

– Я уверена, Джимми, ты станешь всем, чем захочешь, – я доверительно посмотрела ему в глаза через зеркало. – Что ты действительно собираешься делать после демобилизации?

– Я не знаю, – он пожал плечами, – что-нибудь, связанное с механикой или электрикой, мне нравится работать руками.

Джимми аккуратно укладывал мои волосы, конечно, они были чересчур длинные и неровные, и мне следовало их подрезать давно, но в Медоуз я не только не видела себя в зеркале, меня даже перестала интересовать моя внешность.

– У тебя такие мягкие волосы, – Джимми нежно гладил их, тогда я взяла его руку и поднесла к губам. Долгое, долгое время я просто держала ее.

– Все в порядке, – шептал он, – все будет в порядке.

Когда с волосами было покончено, я легла отдохнуть. После отдыха мы планировали устроить роскошный обед. Я так давно не ела что-нибудь вкусное, что забыла, что такое возможно. Но мы не рассчитали нашу усталость, Джимми путешествовал в течение нескольких дней, прежде чем обнаружил меня.

Я проснулась поздним вечером первой, потому что была голодна, но не решилась разбудить его. Я встала, оделась и села на стул, и только тогда глаза Джимми открылись. Похоже, ему пришлось долго подумать, прежде чем он сообразил, где мы.

– Который час?

– Почти девять, – ответила я.

– Почему ты меня не разбудила? – он сел.

– Я не смогла, Джимми, ты так сладко спал.

– На такое способна только ты, охранять сон другого, когда сама умираешь от голода, – ответил Джимми. – В Европе я мечтал о возможности видеть тебя каждый день, как сейчас. – Он надел ботинки. – Я представлял тебя повсюду.

– Хорошо, но не смущай меня, пожалуйста. Джимми очень поспешно оделся, и мы направились в ресторан при отеле, самый близкий от нас.

Любая еда, кроме овсянки с уксусом была для меня праздником. Когда мы спустились и составили меню, я больше не могла ни о чем беспокоиться.

Я наслаждалась возможностью выбрать еду, спокойно посидеть, всеми теми простыми вещами, которых я была лишена долгие месяцы. Джимми, поняв мое состояние, предоставил мне выбор еды, я закрыла глаза и наугад ткнула в меню пальцем, нам достался горячий турецкий обед.

Я, наверное, еще никогда не ела так быстро, все было настолько вкусным, или я просто давно не ела хорошей еды, что процесс поглощения пищи занял буквально секунды.

Джимми сидел и смеялся. Он смеялся, когда я ела салат, когда я поглощала жареный картофель с мясом и брюссельской капустой. Кусочек еды попал мне не в то горло, я закашлялась.

– Чуть-чуть помедленнее, – Джимми сжал мою руку, – таким образом ты можешь испортить себе аппетит.

– Ничто не испортит мне аппетит, – объявила я и набросилась на вновь принесенные дары Турции. Потом я заказала мороженое с шоколадными сливками.

Когда с едой было покончено, мы встали.

– Ну что ж, пошли в номер, – сказал Джимми.

Никогда я еще так быстро не засыпала. Стоило моей голове коснуться подушки, как я закрыла глаза и оказалась в мире сновидений.

Когда я их открыла, была страшно удивлена, увидев золотые утренние лучи, пробивающиеся сквозь шторы. Да, солнце, наверное, одна из самых красивых достопримечательностей на земле. Как я могла столько жить и не видеть утреннего солнца?

Мой аппетит во время завтрака был не слабее чем вечером. Ароматный бекон, попав ко мне в желудок, вызвал экстаз, потом я проглотила яйца и чизбургер. В довершение всего я выпила чашку кофе, который мисс Эмили приравнивала к вину и виски.

Добрая еда и хороший воздух, чистая одежда и вымытые волосы дали мне достаточно мужества перед встречей с бабушкой Катлер. Джимми оказался как всегда прав.

– Ты не спрашивал меня об отношениях с Михаэлем Саттоном, Джимми, – сказала я, выслушав его длинный рассказ о жизни в Европе.

– Ты не должна мне что-нибудь рассказывать, – несколько раздраженно ответил он.

– Да, конечно, но я расскажу, – в порыве откровения воскликнула я. – Он был моим преподавателем вокала и обещал сделать меня звездой Бродвея. Все случилось так быстро, прежде чем я что-либо осознала. Он пригласил меня к себе и…

– Дон, пожалуйста, – лицо Джимми искривилось от боли, – я не хочу слушать, все, кончено. Тебя обманули, я знаю и очень сожалею, что не могу набить ему морду. Возможно, когда-нибудь я это сделаю, но ты не должна мне ничего объяснять. Я говорил тебе, что знаю, как случается подобное. Я видел это. Важно, – он посмотрел на меня, и его глаза сузились, – чтобы это не случилось снова.

Я кивнула, мне стало легче, Джимми простил меня.

– Я люблю тебя, Джимми. Честное слово люблю. Ты не знаешь, сколько я вытерпела всего.

– Только не сегодня, не после дороги, – пошутил Джимми. – Я сейчас не могу.

Хорошо было расслабиться и посмеяться после всего пережитого, рядом с любимым человеком, принесшим радость в твою жизнь. Странно, чем дальше мы отъезжали от Медоуз, тем меньше я ненавидела мисс Эмили и тем больше жалела ее.

Но к ужасной бабушке Катлер жалости у меня не было, она была дьяволом в юбке, самой великой грешницей. Я не могла вспомнить ни одного человека, согрешившего сильнее. Но ведь те же самые качества, что она употребила во зло, могли послужить добру, она бы достигла многих вершин и не потеряла бы уважения людей. Но сейчас, несомненно, она сильный противник.

Чем ближе мы подъезжали к побережью Катлеров, тем сильнее билось мое сердце в предчувствии неизбежного скандала. Я едва замечала великолепие последнего дня весны, высокое голубое небо и мягкие молочно-белые облака. В моем больном сознании весь окружающий мир был серым и без малейшего признака солнца, совершенно холодный.

И так будет до тех пор, пока я не увижусь со своей девочкой.

Мы выехали на набережную океана, а вскоре я увидела знакомый дорожный знак, оповещающий, что мы въезжаем на побережье Катлеров, ничто не казалось мне здесь родным, ни длинная улица с маленькими магазинами и кафе, ни тишина и спокойствие.

На улице было всего несколько человек, но мне эта деревенская идиллия виделась затишьем перед штормом. Прохожие, делающие покупки, лодки, рабочие в доке, красивые зеленые лужайки, все это находилось под властью страшного деспота, в сердце побережья Катлеров жил дьявол – дьявол бабушка Катлер.

– Почти приехали, – сказал Джимми и ободряюще улыбнулся. – Не волнуйся, мы очень аккуратно разворошим это осиное гнездо.

Я кивнула и глубоко вздохнула.

Вдоль изогнутой береговой линии, по дороге, специально построенной для гостей, мы въехали в частные владения Катлеров. Берег здесь был покрыт белым песком, из-за чего всегда выглядел чистым. Даже огромные волны замедляли свой быстрый бег, словно боясь какой-то грозной силы, с берега управляющей морским царством. Я почти услышала голос бабушки и увидела ее лицо, когда прочитала объявление: «Въезд только для постояльцев гостиницы «Катлерз Коув»!

Гостиница предстала перед нами во всем своем великолепии, она стояла на возвышении, низ здания был увит виноградником. Мезонин, цвета синего Веджвудского фаянса, с тремя молочно-белыми башнями выглядел так умиротворенно. Неосвещенные окна словно тонули в тихом океанском бризе. Прислуга ухаживала за цветочными клумбами. Никого из гостей еще не было видно ни в маленьком парке, ни на лужайке, ни на скамьях.

– Не очень много постояльцев, – заметил Джимми.

– Нет, ты не прав, – я была так возбуждена, что не стала разъяснять свои слова.

Джимми припарковался перед зданием, некоторое время мы просто сидели и ждали. Я вспоминала, когда в последний раз покинула его, чтобы поехать в школу Искусств в Нью-Йорк. Я захлебнулась от волнения, когда явственно представила перед собой лица Клэр и Филипа, матери и Рэндольфа, и особенно бабушки Катлер, всех тех, кого я сейчас увижу.

– Готова? – спросил Джимми.

– Да, – твердо ответила я и вышла из автомобиля. Мы быстро пересекли холл гостиницы, но кроме привратника, сидящего за столом, там никого не было.

– Они, наверное, закрыты, – осматриваясь, предположил Джимми.

Я направилась к столу, госпожа Хилл подняла голову и заметила меня. Я увидела на ее лице волнение, она медленно кивнула головой, когда я подошла.

– О, вы вернулись из школы, – сказала она.

Из ее слов я поняла, что бабушка Катлер уверила всех, что я все еще в школе в Нью-Йорке.

– Куда пропали постояльцы? – поинтересовалась я.

– Постояльцы? Как, вы не знаете? – От удивления она даже приоткрыла рот.

– Не знаю что?

– У вашей бабушки удар, она в больнице, и гостиница закрыта уже в течение недели. Ваш отец так расстроен, что не способен что-либо делать, а ваша мать… Ваша мать тоже очень расстроена.

– Удар? Когда он произошел? – Мисс Хилл чуть не заплакала, – видите ли, – добавила я тихо, – я ничего не знаю.

– Только вчера, постояльцев было очень немного, потому что сезон еще не начался. Ваш отец каждому возместил убытки и, конечно, сохранил нам жалование.

Я посмотрела на Джимми, он покачал головой, не зная что делать.

– Мой отец сейчас здесь или в больнице?

– Он в офисе, с утра еще не выходил. Ему очень плохо, хорошо, что приехали вы. Возможно, потребуется помощь. Бедная госпожа Катлер, – продолжала она, вытирая слезы, – она рухнула прямо за столом в офисе. Люди, подобные ей, всегда сваливаются прямо за рабочим местом. Хорошо, что ваш отец случайно заглянул туда. Как мы волновались, пока не приехала «скорая» и не отвезла ее в больницу. Мы все молимся.

– Спасибо, – я взяла Джимми за руку и повела к кабинету Рэндольфа.

Я постучала в дверь, но никакого ответа не последовало. Я постучала сильнее.

– Кто там? Ну, кто? – раздался дрожащий голос. Я открыла дверь и мы вошли.

Рэндольф сидел за столом, заваленным бумагами, и что-то искал. Его волосы были всклокочены, как будто он целый день ерошил их руками. Свободная рубашка была расстегнута, вид был не ахти, но тоски заметно не было.

– Извините, – пробормотал он, – я сейчас слишком занят, позже, позже…

Он снова углубился в бумаги, водя по ним ручкой как указкой.

– Рэндольф, это я, Дон, – сказала я, и он вскочил.

– Дон? А, Дон, – он опустил глаза вниз и театрально заломил руки, – ты, наверное, не знаешь… Моя мать… Она… Моя мать никогда не болела, – Рэндольф засмеялся безумным смехом, – никогда не посещала врачей. Я всегда говорил ей, мама, вы должны регулярно проходить медицинскую проверку. У вас так много друзей медиков, и они всегда рады принять. Но она не слушала, говорила, что после посещения врача она чувствует себя больной. – Он снова рассмеялся. – Представляете… Доктора делают меня больной… Но она была как кремень… твердой, – он сжал руку в кулак, – она ни разу не пропустила рабочего дня… ни дня… Даже когда отец был жив. – Он взял бумаги, дико рассмеялся и подбросил их. – Все летит… Все… счета, заказы… дела, о которых всегда заботилась она, ты видишь. Я вынужден был попросить постояльцев и отменить заказы на эту неделю. Я ничего не могу делать, теперь… пока она не возвратится.

– Рэндольф, – я наконец-то смогла его прервать, – ты знаешь где я находилась последние месяцы? Ты знаешь, куда бабушка Катлер отослала меня?

– …? Конечно в школе, училась пению. Это так прекрасно.

Я посмотрела на Джимми, он стоял с широко раскрытыми глазами и ртом.

– Она даже ему ничего не сказала, – одними губами проговорила я.

Потом повернулась к Рэндольфу.

– Ты не знаешь, что я была в Медоуз?

– В Медоуз? Нет, не знаю. По крайней мере, мне так кажется, я в эти дни ничего не соображаю. Ты должна извинить меня. На мне сейчас гостиница, есть конечно Лаура, но ей очень плохо, у нее постоянно врачи, но ни один не может ей помочь, и теперь… Мать… – Он покачал головой, – ох, как холодно, как холодно.

– Я должна увидеть ее, я должна немедленно увидеть бабушку Катлер.

– Увидеть ее? Но она не здесь, она в больнице.

– Я знаю, но почему ты не там?

– Я… я очень занят, очень занят. Она понимает, – он рассмеялся, – но кто понимает ее. Ты можешь пойти. Да, пойди, посмотри на нее и скажи… скажи ей… – он посмотрел на стол, – на прошлой неделе она заказала… повысить на десять процентов, но у меня ничего не получается, что делать?

– Пошли Джимми, он бесполезен.

– Я поговорю с вами позже, – сказал Рэндольф, когда увидел, что мы выходим, – поговорим обо всем.

– Спасибо, – ответила я, и мы оставили его с грудой бумаг.

– Может быть, стоит увидеться с твоей матерью, – предложил Джимми.

– Нет, она еще хуже. Я уверена, не стоит.

Мы подошли к мисс Хилл и узнали, в какой больнице находится бабушка.

Через двадцать минут мы уже входили в госпиталь, в холле нас встретила медсестра.

– Я внучка мисс Катлер, – объяснила я, – меня здесь не было, я только что узнала о случившемся. Мне необходимо увидеть ее, где она?

– Вы знаете, у нее серьезный удар, – сухо сказала медсестра.

– Да.

– Возможно, правая сторона останется парализованной. Пострадал речевой аппарат, она едва произносит звуки.

– Пожалуйста, мне нужно ее увидеть.

– Не более пяти минут, – она посмотрела на Джимми.

– Это мой жених, они никогда не виделись.

Медсестра кивнула и даже улыбнулась, потом она провела нас по больничному коридору в комнату бабушки. Стены были стеклянными, к больной были подведены провода кардиографа, на экране отражалась кривая сердцебиения. Я поблагодарила медсестру, и мы вошли.

С проводами, тянущимися из-под одеяла, бабушка выглядела еще ужасней. Но, если отбросить ужас, наводимый ею, на кровати лежала бледная и старая женщина, тень минувшего. Ее седые волосы обрамляли восковое лицо, глаза были закрыты, на одеяле лежала левая рука с капельницей, пальцы на ней нервно дрожали, на бледной коже явно проступали вены. Я бы даже пожалела бабушку, если бы перед глазами не стоял образ моей маленькой дочери. Лицо бабушки Катлер чем-то было похоже на детское, что еще раз напомнило мне о цели визита, она знает где ребенок, я должна выяснить.

Я подошла к кровати, Джимми остался в дверях.

– Бабушка Катлер, – резко сказала я, ее глаза даже не дрогнули, – бабушка Катлер, это я… Дон, откройте глаза, – скомандовала я.

Но они оставались закрытыми, как будто сопротивлялись ее воле, наконец бабушка напряглась, и глаза открылись, все такие же холодные, все такие же сильные.

– Где моя дочь? Отвечайте! Ваша сестра ужасно ко мне относилась, она мучила меня в течение долгих месяцев. Держу пари, что вы знали об этом. Она даже пыталась сорвать роды, но дочка родилась, к счастью, здоровой и красивой. Ничто не могло помешать, моя Кристина в этом мире, и вы не имеете права лишать меня дочери. Где она? Вы должны ответить!

Ее губы дрогнули.

– Я знаю, ты серьезно болела, но я ничего не могла сделать, – голос бабушки был на удивление мягким.

– Я прошу вас, пожалуйста… Скажите мне.

Ее рот открылся, но она не смогла произнести ни звука, несмотря на колоссальное напряжение.

– Вы уже один раз сделали так, бабушка, пожалуйста, не повторяйте прежних ошибок. Ребенок не должен менять родителей как перчатки. Я нуждаюсь в своей дочери, она – во мне. Она принадлежит мне. Только я могу дать ей настоящую любовь, которую она заслуживает. Дочка должна быть счастливой. Вы должны сказать, где она!

Бабушка пыталась ответить, она металась из стороны в сторону, сердцебиение на экране участилось.

– Пожалуйста, – попросила я, – пожалуйста.

Она закрывала и открывала рот, не в силах произнести ни звука. Я поднесла ухо к губам бабушки, в горле ее раздавался клекот, в котором при желании можно было различить слова. Она закрывала и открывала глаза, кривая на мониторе взбесилась.

– Почему? – кричала я, – почему?

– Что здесь происходит? – в дверях появилась медсестра, она приподняла бабушку одной рукой, другой дотянулась до кнопки на стене. – Положение икс, – прокричала она. – А вы уходите! – приказала сестра мне с Джимми.

– Возможно, она скоро придет в себя, – возразила я.

– Нет, вы должны уйти, – настаивала медсестра.

Я посмотрела на бабушку Катлер, ее лицо посинело. Расстроенная, я поплелась назад, забыв про все, даже про Джимми, идущего позади.

– Что случилось? – спросил он, как только мы вошли в коридор. – Что она тебе сказала?

– Было невозможно понять, – я присела на диван в холле.

– Ну, что?

– Все, что я поняла из ее слов, это: «Ты – мое проклятие».

– Ты? Проклятие? – Джимми покачал головой. – Не понимаю.

– Я тоже, – я заплакала.

Джимми обнял меня.

– Она собирается унести тайну в могилу, Джимми, – пробормотала я, вытирая слезы. – Она волнуется, и я не знаю, почему. Что нам делать?

Мимо нас промчался доктор, а минут через десять показалась медсестра, она заметила нас и покачала головой.

– Мне жаль, – сказала она.

– О, Джимми, – закричала я и спрятала лицо в руках.

Слезы катились градом, я не могла ничего видеть. Мир предстал предо мной сквозь призму голубой воды. Но я плакала не из-за бабушки Катлер, а из-за своей дочери, которая могла теперь пропасть навсегда.

Джимми помог мне встать, и мы вышли из больницы, я была в полной прострации. Когда мы достигли гостиницы, там о случившемся уже знали все. Госпожа Хилл и ее помощник тихо стояли в холле, по которому прохаживались группы людей, изредка о чем-то разговаривающие и качающие головами. Я узнала некоторых из прислуги, они молча сидели в углу, некоторые узнали меня и кивнули. В воздухе витал дух смерти.

– Я поднимусь к матери, – сказала я Джимми, – может быть, она что-нибудь знает о дочери.

– Можно я подожду в коридоре?

Я поднялась по коридору, ведущему в старую часть постройки, где жила семья. Когда я достигла комнаты, то увидела, что все покрыто черной материей, которой никто не пользовался долгие годы. Там же я столкнулась с мисс Бостон, неизменным камердинером.

– Дон, – окликнула она, в глазах ее стояли слезы. – Вы возвратились слишком поздно. Ужасные новости уже дошли до вас?

– Да.

– Что теперь со всеми нами будет? – Она покачала головой. – Бедный господин Рэндольф. Он не может найти себя от горя.

– Как моя мать?

– Ваша мать? Она не так убивается, как господин Рэндольф. Он недавно поднимался к ней, а потом спустился, молча посмотрел на нас и заплакал. А потом пошел неизвестно куда.

– Тогда я поднимусь к матери, – сказала я и ступила на лестницу.

Мать жила на отшибе от всех остальных членов семьи, как бедный родственник, непонятно почему. Я удивлялась, почему люди, работающие здесь, так расстраивались, мисс Холл и мисс Бостон, и мистер Насбаум, неужели они не замечали жестокости бабушки Катлер, ее страшного высокомерия, неужели? Неужели высокие заработки перечеркивали все?

Двери на половину матери были закрыты, я медленно открыла их и прошла дальше, все выглядело давно не использовавшимся и как всегда неизменным, кроме, к моему удивлению, почему-то закрытого рояля.

Дверь в спальню матери была приоткрыта, я подошла и тихо постучала.

– Да? – услышала я и вошла.

Я ожидала найти ее совершенно потерянной, на огромной кровати, утонувшей в гигантских подушках. Но она сидела возле туалетного зеркала и делала макияж. Ее белые волосы нежно скатывались на плечи, она выглядела шикарно и богато. Изогнув красивую шею, мать посмотрела на меня синими невинными глазами. Она еще никогда не была такой красивой. На щеках играл румянец, в лице легко прочитывалось счастье. Она была одета в легкий розовый халат, но как всегда на груди лежал красивый алмазный кулон. Увидев меня, она слегка удивилась и улыбнулась.

– Дон, я не знала, что ты приехала сегодня. Рэндольф тоже, по-моему, ничего не знал, или не сказал.

– А я думала, мама, вы как всегда очень и очень больны, – сухо проговорила я.

– О, Дон, сейчас быть больной не время. Понимаешь… Эта ужасная аллергия, она помучила меня, но к счастью, по-моему, оставила, – мать взмахнула великолепными ресницами.

– Ты никогда не казалась мне больной, мама, – резко ответила я. Ее глаза сузились, улыбка сползла.

– Ты никогда не сочувствовала мне Дон, и, наверное, не понимаешь, какие ужасные я прошла испытания.

– Ты, испытания? Наверное, из-за меня? Да ты знаешь, где я была все эти месяцы. Мать? Ты? Ты хоть поинтересовалась, жива я или уже мертва? Да?

– Ты сама распахнула свою кровать, – парировала она, – и не нужно никого обвинять, особенно меня. Я никогда не была против, ни теперь, ни тогда. Ты, наверное, не слышала, но бабушка Катлер, к сожалению, только что оставила этот мир.

– Я знаю, мама, мы с Джимми только что из больницы. Мы были там, когда она умерла.

– Вы были? – Она очень удивилась. – Вместе с Джимми? – Мать покривила носом. – Вместе с тем мальчиком?

– Да, мама, с тем мальчиком. К счастью, он вовремя появился, чтобы спасти меня от ужасной сестры бабушки Катлер мисс Эмили и увез.

– Эмили? – Она вздрогнула. – Я один раз встречалась с ней, и она не показалась мне очень приятной, да и я ей тоже. Ужасная женщина, – согласилась мать.

– Тогда почему ты позволила бабушке Катлер отправить меня туда? Ты же знала, что представляет из себя Эмили?

– Да, Дон, но у нас не было большого выбора после твоей проделки. Во многом виновата ты, но, к сожалению, понять этого ты не можешь. Попробуй осознать свое поведение.

– Моя проблема? Да ты ничего не знаешь, она заставляла меня работать как проклятую, я была в заключении, она – страшная, страшная женщина, – закричала я, но мать никак не прореагировала, снова вернувшись к зеркалу. – Мама, ты даже не спросишь о ребенке. Тебя он не интересует?

– Зачем мне им интересоваться? – Она посмотрела на меня. – Ты действительно хочешь, чтобы я спросила?

– Хотя бы из вежливости, ты можешь поинтересоваться, жив ли он, мальчик или девочка, и самое важное, где он. Если, – без надежды проговорила я, – сама не знаешь.

– Я ничего не знаю о ребенке, кроме того, что тебя отослали в Медоуз тайно рожать, чтобы не принести скандал Катлерам. Я не могла долго сопротивляться этому, ты должна была быть сама осторожней. Теперь, когда все закончено…

– Нет, мама! Мой ребенок жив, и я хочу знать, где она!

– Перестань кричать, я не переношу, когда в моем присутствии громко разговаривают. Я не мальчик на побегушках, а ты не барыня. Теперь ты можешь быть счастлива, как и я, что мы наконец-то приняты в семью…

– Мама, где моя дочь, куда ее отправили? Бабушка Катлер сказала тебе? Если да, то, ради Бога, ответь, – более мягким тоном попросила я.

– Я никогда не вдавалась в детали. Ты знаешь бабушку Катлер, она все решала сама. – Мать повернулась к зеркалу. – Я бы удивилась, если бы, попав в рай, она бы во всем открылась Господу Богу, – она нервно рассмеялась. – Боже, что я говорю? Она, верно, горит в адском пламени, она принадлежит дьяволу.

– Но, мама, мой ребенок…

– Дон, почему это так тебя волнует? Ты все еще любишь своего мужчину? Почему во что бы то ни стало ты хочешь вернуть дочь? Только об этом и думаешь. Тебе не кажется, что для приличия нужно сначала выйти замуж? Богатые, умные и красивые не захотят брать в жены даму с ребенком, особенно, неизвестно от кого.

– Как ты легко это говоришь, мама.

– Бывают разные ситуации, Дон. И пожалуйста, не повторяй одно и то же по нескольку раз подряд. Будь благодарна за то, что есть. – Похоже, мне удалось вывести ее из себя. – Несмотря на свои методы, бабушка Катлер сделала все превосходно, чтобы сохранить тайну. На этом и закончим, и не будем повторять сначала.

Мать приступила к выщипыванию бровей.

– Мне еще так много нужно сделать перед похоронами, а я их так ненавижу, эти черные наряды, эти печальные, бледные, боящиеся улыбнуться лица.

Хорошо, ради общественного мнения я готова выдержать все, даже сделать только легкий макияж. К счастью, когда я была у тебя в Нью-Йорке, купила черное платье. Правда, оно немного открытое, но думаю ничего. Мне нужно позаботиться обо всех, кто приедет в гостиницу. Рэндольф ни на что не способен, а нужно отдать должное их уважению, изобразить скорбящую жену и невестку. Я думаю, тебе, Дон, нужно сходить и купить что-нибудь соответствующее. Скоро приедут Клэр и Филип, вы должны хорошо смотреться втроем.

– Ты что-нибудь понимаешь, мама? У меня был ребенок, а его отняли, – тихо проговорила я.

Мать встала, подошла к кровати и легла.

– Теперь я хочу отдохнуть. Мне нужно выглядеть не утомленной, а привлекательной. Это правило хорошего тона.

Она натянула на себя одеяло и удобно устроилась на подушках.

– Подумай, Дон, теперь я хозяйка дома, королева. Не прекрасно ли?

– Ты всегда, мама, считала себя королевой, – сказала я и быстро вышла, испытывая еще большее отвращение к матери.

Когда я спустилась в холл, Джимми подбежал ко мне.

– Ну, что?

– Она ничего не знает и ни о чем не заботится, играет роль новой королевы побережья Катлеров. Что нам теперь делать? С Рэндольфом разговаривать больше смысла нет.

– Думаю, нужно пойти в ее кабинет и обыскать его, там мы найдем руководство к действиям.

– Ее кабинет? – Бабушка умерла, но даже мысль о том, чтобы без разрешения войти в ее кабинет и трогать ее вещи, выглядела ужасной.

Она была такой влиятельной, особенно в гостинице. Ее влияние чувствовалось во всем, в каждом предмете.

– Больше ничего предложить не могу, – ответил Джимми.

– Все в порядке, – сердце мое забилось быстрее, – мы сделаем все, лишь бы вернуть дочь.

Я схватила Джимми за руку и потащила в кабинет бабушки Катлер.