Секреты утра

Глава 3 Письмо

Лето имеет обыкновение заканчиваться, и вот наступило последнее утро августа. Я открыла глаза, и меня захлестнули эмоции перед первым посещением школы Искусств имени Сары Бернар. Я запаниковала, попытки успокоить меня, которые предпринимала Триша, не имели успеха.

Но все оказались дружелюбны, особенно преподаватели, менее консервативные, чем в предыдущих школах. Все занятия, кроме точных наук, проходили в форме диалога. Мы располагались полукругом, преподаватели просили называть их по имени.

Студенты были разными. Они интересовались театром, кино и музыкой. У нас не было баскетбольных, футбольных команд, и все крутилось вокруг искусств. Обычно я садилась и молча слушала, что говорят другие.

Почти каждый день в школе появлялись афиши, сообщающие о предстоящих спектаклях. Но я и Триша стеснялись попросить кого-нибудь купить нам билеты. Но мы всегда читали аннотации. Больше всего похвал я получала от своего преподавателя по вокалу. Кто спас меня от головокружения, так это преподаватель фортепиано мадам Стейчен. Она была концертирующим пианистом в Австрии. Считалось большой честью заниматься у нее в классе, хотя в первое время это пугало меня. Манера ее преподавания отличалась от других. Она вела занятия как со всем классом, так и индивидуально.

Мадам Стейчен всегда одевалась в строгий костюм, приходила вовремя и не терпела никаких опозданий. Мы приходили заранее и каждый раз слышали, как стучали по коридору ее каблуки. Когда она разговаривала, никто не смел вставить и звука. Она редко улыбалась, была высокая, тонкая, с изящными длинными пальцами, которые, казалось, начинали жить собственной жизнью, как только касались клавиш.

Никто кроме нее не имел надо мной такой власти, я очень гордилась, что была одной из ее студентов. Она всегда туго закрепляла волосы, не пользовалась косметикой, даже губной помадой. Когда я сидела рядом с ней у фортепьяно, мне были видны вены на ее руках. Нельзя сказать, что она была мягкой. Она всегда говорила то, что считала нужным. По крайней мере, дважды она доводила меня до слез.

– Почему вы сказали, что брали уроки игры на фортепиано? – в первый же день спросила она. – Вас ввели в заблуждение.

– Нет, мадам, я действительно брала уроки, я…

– Пожалуйста, – перебила она, – забудьте все, что вы знали. Вы меня поняли? – Ее глаза сделались серыми.

– Да, мадам, – быстро согласилась я.

– Хорошо, тогда с вашего позволения вернемся к основам, – весь день она обращалась со мной так, будто я впервые увидела фортепиано.

Но через некоторое время, она сообщила мне:

– У вас кажется есть природный дар к музыке, со временем вы можете стать высококлассным пианистом.

Конечно, я тут же помчалась, чтобы передать ее слова Трише, и мы вместе устроили небольшой праздник в кафе у Лонселотта.

Мы были так счастливы, что даже пригласили туда Артура Гарвуда. Но он посмотрел на нас так, как будто мы пригласили его прыгнуть с моста Джорджа Вашингтона. Он поблагодарил и ушел.

Кроме Триши и еще нескольких друзей, которых я приобрела на занятиях, мне не с кем было разделить свою радость. Я могла бы написать Джимми, но не знала куда. Жестокая судьба украла у меня семью и дала взамен другую, которая не приняла меня. Все сложилось так, будто ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем никакой семьи у меня нет. Другие девушки в моем возрасте имели родителей, братьев, сестер, могли мечтать о поездках домой, вспоминать о маленьких семейных праздниках, у меня же ничего этого не было…

Моя настоящая мать Лаура никогда не посещала меня в Нью-Йорке, однако однажды она позвонила, чтобы пожаловаться мне на судьбу.

– С того дня как ты уехала, – сообщила она, – мне все время было нехорошо, этот ужасный летний холод доконал меня, у меня была почти что пневмония, плюс ко всему аллергия, Рэндольф был вынужден вызывать кучу специалистов, но ничто не помогло, глаза слезятся по-прежнему.

– Мне очень жаль, мама, – ответила я, – может, если ты приедешь в Нью-Йорк, аллергия оставит тебя?

– О, нет, она меня никогда не оставит. Кроме того, доктора прописали мне постельный режим. А как бы я хотела посетить нью-йоркские магазины. Как ты проводишь время? Довольна ли учебой?

– Да, – я удивилась такому проявлению заботы, но прекрасно знала – опиши я хоть часть своих проблем, она бы как ошпаренная отскочила от телефона.

– Хорошо, возможно, в конце месяца врачи разрешат мне вставать, и тогда я приеду. А пока Рэндольф посылает тебе немного денег. Он бы приехал сам, но очень занят, и бабушка Катлер находится в большой от него зависимости.

– Конечно, – сухо ответила я, – она ото всех находится в большой зависимости.

– Ты не должна так о ней говорить, Дон, это не красит тебя. И не спорь, когда я нашла наконец силы поговорить с тобой, пожалуйста.

– Почему тебе требуется так много сил, чтобы говорить со мной? Может быть, тебе тяжело лгать?

– До свидания, я утомилась.

– Когда ты мне назовешь имя отца, мама? Когда?

– Это не телефонный разговор, – она положила трубку, после этого я услышала в телефоне еще один щелчок. Я поняла, что Агнесса Моррис шпионит за мной, и рассказала об этом Трише.

– И все из-за бабушкиного письма.

– Мы доберемся до него, – заверила Триша, – давай попробуем завтра, когда она с друзьями пойдет в театр. Мне кажется, что она не запирает свою спальню.

– О, Триша, я даже не знаю, а если нас поймают?

– Ну, если ты не хочешь…

– Я хочу, я очень хочу видеть письмо!

На следующий день, в субботу, поздним вечером мы с Тришей сидели в комнате у Агнессы, делая вид, что интересуемся ее подшивкой. Мы вынуждены были выслушать целую кучу историй прежде, чем пробил господин Феербенк и Агнесса объявила, что опаздывает к друзьям.

После ее отъезда мы с Тришей нашли миссис Лидди, слушающей в своей комнате радио. Потом вернулись и нашли, как и ожидали, дверь в комнату Агнессы не запертой. После недолгого колебания мы вошли.

– Что если мы не успеем до ее возвращения?

– Тсс, все будет хорошо.

Когда мы проходили через повешенный Агнессой занавес, я ощутила себя на сцене. Комнату освещало маленькое бра, висевшее над старинной из желтой березы кроватью с большими вышитыми подушками. В левом углу стоял столик с парфюмерией, напоминающий магазинную полку. Рядом висели две вешалки, а между ними стоял платяной шкаф. Над дверью висела табличка «ВЫХОД», картину довершал «творческий» беспорядок. Триша с улыбкой заметила:

– Здесь куча старого реквизита, столик, занавес. Каждое утро, просыпаясь, Агнесса думает, что играет в новой пьесе. – Она взглянула на стены, увешанные портретами Агнессы в различных ролях. Все здесь было плодом несбывшихся иллюзий. – Если здесь и есть письмо, – сказала Триша, – то только на том столике. – Мы подошли к нему и начали перебирать валявшиеся в беспорядке счета, театральные программки и прочие бумаги. Но письма там не было. Внезапно ящик, выдвинутый Тришей, скрипнул. Мы замерли и прислушались, похоже никто ничего не заметил.

– Лучше пойдем.

– Нет, – сказала Триша, – если уж начали… Это письмо должно быть в каком-то ее сумасшедшем тайнике. Конечно… – Триша двинулась к кровати.

– Лучше уйдем, Лидди может нас услышать.

– Постой в дверях и покарауль. – Я отошла. Через минуту уже торжествующая Триша стояла с письмом в руках. Я вынула его из конверта и при тусклом свете бра начала негромко читать.

«Дорогая Агнесса, поскольку вы уже знаете, что мою внучку приняли в школу Искусств, то по рекомендации господина Апдайка я хочу поселить ее в вашем доме. Надеюсь на нашу дружбу. Я понимаю, какое бремя взваливаю на ваши плечи, мне искренне жаль, но вы – моя последняя надежда.

Внучка была ужасной проблемой для нас всех. У моей невестки из-за нее случился серьезный нервный приступ. На Рэндольфа легла куча проблем. Она – паршивая овца в нашей семье.

По иронии судьбы Господь наделил ее музыкальным даром. Из-за сексуальных проблем мы вынуждены были ее переводить из одной общественной школы в другую. Мне кажется, что школа Искусств могла бы помочь и здесь. Возможно, ей необходимо сконцентрироваться на своем даровании. Ошибка в воспитании лежит на всех нас. Мы испортили ее. Рэндольф задаривал ее с младенчества. Она не проработала ни дня, всегда отказывалась, ссылаясь на плохое самочувствие. Однажды она даже пошла на кражу у одного из моих пожилых гостей.

Несмотря на мое предупреждение, она скорее всего не порвала отношений со школьными друзьями, плохо влияющими на нее. Постарайтесь проследить за этим. Вся наша семья будет очень благодарна.

Нужно заметить, что мы опасаемся влияния, которое она может оказать на Филипа и Клэр.

Искренне ваша. Лилиан Катлер».

Триша приобняла меня за плечи.

– Все письмо – одна большая ложь, – сказала я, – одна большая, ужасная, жестокая ложь. Я – паршивая овца, сексуально озабоченная, испорченная, лживая и воровка! Она ненавидит мою мать, ненавидит ее, – проговорила я сквозь слезы, – она говорит, что я плохо влияю на Клэр, а ты знаешь, что та сделала мне и Джимми?

– Ведь ты и ожидала нечто подобное, – успокаивала меня Триша.

– Ожидать одно, а увидеть собственными глазами – другое. Бабушка – одна из самых гнусных женщин, каких я только знаю, сочинительница памфлетов. Но все равно я надеюсь, что и к ней есть какой-нибудь подход.

– Надейся на успех, только надейся.

Я кивнула.

– Ты права, я буду работать все интенсивнее и интенсивнее, любое мое достижение станет опровержением ее слов.

– Теперь давай заметать следы, – сказала Триша, пряча письмо в конверт. Мы положили его на место и выскользнули за дверь. Пройдя темный коридор, я оглянулась и увидела тень, метнувшуюся в сторону. Я хорошо видела в темноте и различила силуэт Гарвуда, прижавшегося к стене, несмотря на то, что он носил черную рубашку. Только когда мы вошли в комнату, я сообщила обо всем Трише.

– Он просто стоял там, в темноте? Я кивнула и испуганно поежилась.

– Он не хотел, чтобы мы уличили его в шпионаже. Не волнуйся, Агнессе Скелет ничего не скажет, – успокоила меня Триша.

– Как он догадался о наших планах? – удивилась я.

– Он мог следить за нами или… – Триша покосилась на дверь, – подслушивать нас. Я выведу этого печального негодяя на чистую воду. Не бойся.

Я кивнула, но легче сказать, чем сделать. Силуэт Артура не выходил у меня из головы. На секунду я даже усомнилась, «а был ли мальчик». Но все таки подбежала к двери, распахнула ее – за ней никого не было.

– Успокойся, – порекомендовала Триша, – он не стоит твоих волнений.

Я закрыла дверь, Триша включила радио, и мы начали под музыку выполнять домашнее задание. Мысли мои упорно возвращались к проклятому письму, к конфронтации с бабушкой Катлер, в первый же день мы поругались с ней, когда она потребовала от меня сменить свое имя Дон на Евгению, последовал откровенный обмен мнениями. Я дала ей понять, что знаю правду о моем похищении и ее причастности к нему. Она была не из тех, кто умел изящно терпеть поражение. Я вынуждена была постоянно опасаться ее мести.

В конце летней сессии школа Искусств обычно закрывается. Некоторые старшие студенты остаются готовиться к практике, большинство же преподавателей и учащихся получают небольшой отпуск. Я уже решила, что не буду возвращаться в гостиницу, я действительно никого там не хотела видеть, даже маму.

Агнесса, кажется, ожидала этого. Триша, конечно, поехала домой, и я не могла обвинить ее в этом, она стремилась к родителям, своему парню и некоторым старым друзьям. Она приглашала меня с собой, но мне казалось, что я буду обузой для нее.

– Возможно, ты передумаешь, – сказала Триша и объяснила, как добираться к ней.

– Через несколько дней я жду тебя, – предупредила она. – Мне не хочется оставлять тебя одну.

Я осталась в одиночестве, Даже Артур Гарвуд уехал, его забрали родители за день до Триши. Нас представила им Агнесса.

Отец Артура был энергичным мужчиной, у него было пухлое лицо с маленьким напряженным ртом.

Мать же была на дюйм ниже его, блондинка с синими глазами и нежной кожей. Единственное, что у них было общего с Артуром – это овал лица. Они предпочитали называть свою работу праздником и собирались участвовать в концерте в Бостонском дворце, после которого планировался осмотр достопримечательностей и круиз к мысу Код.

Артур отказывался ехать, но они настаивали. Он ушел, ни с кем не попрощавшись. Но перед тем, как за ним закрылась дверь, взглянул на меня большими меланхоличными глазами, мне показалось, он хочет что-то сказать.

Я не понимала, насколько я буду одинокой без Триши, пока не оказалась в пустой комнате. Я попыталась читать, но потом решила, как нам советовал преподаватель английского, завести дневник, чтобы записывать свои впечатления. Мне хотелось хотя бы с листком бумаги поделиться своими чувствами.

Целый день я была занята, помогая миссис Лидди, затеявшей полную уборку дома.

– Обычно в это время здесь никого не бывает, – с улыбкой заметила она. Работа, которую мы выполняли, напоминала мои обязанности в гостинице, ею мы занимались вместе с госпожой Бостон, администратором и Сисси, которая познакомила меня с мисс Дальтон, открывшей тайну моего похищения. Мы скребли пол, чистили мебель, пока она не приобрела более новый вид, я мыла окна. Госпожа Лидди, зайдя в комнату, которую я убирала, привела Агнессу, чтобы та посмотрела на мою работу.

– Ну не замечательно ли, Агнесса, – сказала Лидди, сложив на груди руки. – Здесь никогда не было так чисто, даже моя мать не доводила комнату до такого блеска.

– Да, – Агнесса опустила взгляд, – я напишу об этом бабушке.

– А вам не кажется, что я занималась этой работой и раньше? – я поджала губы.

Миссис Лидди усмехнулась одними глазами.

– Возможно, вы изменились, – ответила Агнесса и быстро вышла.

Я ходила в музеи, посещала магазины на Пятой Авеню.

Однажды в полдень я зашла в Плазу, села на скамейку и начала мечтать, я представила, что Джимми просто на неделю оставил меня здесь, и я покупаю красивые платья, хожу в дорогие рестораны и даже танцую на балах. Я думала о моем высоком, сильном Джимми, его темных глазах, с нежностью смотрящих на меня, о теплой улыбке его полных губ, о его сильных, защищающих от всех неприятностей руках. Но возможно, когда вернется из армии, он будет уже другим, старше и честолюбивее. Но почему Джимми не может мечтать о том же самом?

Однажды, возвратившись из исторического музея, я села за фортепиано и начала играть. Внезапное появление Агнессы испугало меня. Она еще никогда не появлялась так неожиданно. Мне показалось, что она чем-то рассержена, и я решила не начинать разговор первой.

– Мой отец был талантливый пианист, – сказала Агнесса, – но он не считал это настоящей работой.

– Любой талант дается свыше.

– Да, возможно.

Никогда я не видела еще в ее взгляде такой печали. Агнесса стояла во всем черном, на ней не было никаких драгоценностей, что было довольно непривычно.

– У вас не было ни братьев ни сестер? Я нигде не видела их фотографий, – спросила я.

– Нет, я была единственным ребенком. У моей матери были сложные роды, и она поклялась все отдать мне.

– Вы никогда не хотели выйти замуж? – я испугалась, что затрагиваю чересчур личные темы. Но Агнесса улыбнулась.

– У меня было много возможностей, но я всегда боялась брака.

– Боялись? Почему?

– Я боялась, что брак подрежет мои крылья, что я стану красивой канарейкой в золотой клетке. Я продолжала бы петь, но голос мой отяготился бы заботами. Трудно быть хорошей женой, матерью и жить на сцене. Вы скоро поймете, что существуют люди различной породы. Для одних сцена всегда остается первой и единственной любовью, и они ни за что не пожертвуют ею. Но когда-нибудь гаснут ее огни, и мы слышим прощальные аплодисменты. Действительно, – сказала она, как бы обводя взглядом публику, – я была замужем все это время, замужем за театром.

– Вы думаете я не смогу стать певицей, если обзаведусь семьей? – спросила я. Мне бы не хотелось выбирать между своими мечтами.

– Это трудно, это будет зависеть полностью от вашего мужа, от его понимания и любви. Но это случается ужасно редко.

– Почему редко?

– Потому, что ему придется видеть, как вы поете о любви другим людям, и делаете это так убедительно, что зрители верят, что вы действительно их любите.

Я никогда не думала об этом прежде. Эти мысли внесли разлад в мое сердце, я попыталась представить Джимми, сидящего в зале и слушающего меня. Джимми, которого так ожесточил внешний мир и который был так легко раним.

– Но, – хвастала Агнесса, – я разбила сердца многих молодых людей. Вы знаете, что я храню в этой вазе, под замком?

– Нет, что?

– Ашес Санфорд Литтлетон, молодой человек, который так любил меня, что покончил с собой. Перед смертью он завещал кремировать его, а урну с прахом отдать мне, – она рассмеялась. – О, не смотрите так зло, вы не должны менять планы на жизнь после моих слов, – сказала Агнесса.

Я смотрела не зло, просто была сильно потрясена. Агнесса уже собиралась выходить, но вдруг остановилась и сообщила:

– Вам сегодня пришло письмо.

– Письмо?

– Да. Госпожа Лидди принесла его в вашу комнату, когда меняла постель.

– Спасибо, – сказала я и пошла к себе, чтобы найти письмо.

Я думала, что оно от Джимми, о его планах приехать в Нью-Йорк, но когда я взяла конверт, то увидела что письмо отправлено из гостиницы, с побережья Катлеров. Оно было уже открыто и повторно запечатано лентой. Отправитель – папа Лонгчэмп, человек, которого я все детство считала отцом, и который больше подходил на эту роль, чем Рэндольф Катлер.

Я быстро распечатала конверт. Судя по дате, поставленной сверху, письмо было отправлено три недели назад. Три недели! Какой ужас! Сколько оно провалялось в гостинице? По какому праву его читала бабушка Катлер?

Я попробовала сдержать свой гнев, но он еще долго мешал понимать прочитанное.

«Дорогая Дон.

С радостью сообщаю, что выпущен из тюрьмы. Я все еще не понимаю, почему это случилось так быстро, меня вызвал начальник тюрьмы и сказал, что я свободен. Тюрьма, что может быть хуже, но меня еще тяготило сознание того, сколько зла я причинил тебе, Джимми и Ферн. Мне очень жаль. Я надеюсь, что тебе хорошо с твоей настоящей семьей. Я знаю, они намного богаче нас, по крайней мере, тебя не будет заботить мысль о еде.

Я получил хорошую работу, позаботились тюремные власти. Также мне дали небольшую хорошую квартиру недалеко от места работы. Я мечтаю собрать денег и купить автомобиль, но далеко путешествовать я не смогу из-за специального надзора.

Из хороших новостей – получил письмо от Джимми. Мы снова становимся хорошими друзьями, и я горжусь им. Он сообщает, что поддерживает связь с тобой.

Ферн – причиняет мне боль, единственное, что я о ней знаю, что она живет с хорошими людьми, которые помогут ей в случае нужды. Конечно, я надеюсь, что вскоре смогу увидеть ее. Я спросил об этом полицейского, отвечающего за специальный надзор, но он ничего не знает.

Больше жаловаться мне не на что. Еще раз хочу извиниться за все. Ты всегда была хорошей девушкой, и я гордился тобой, хотя и не был настоящим отцом. Действительно, ты, Джимми и Ферн так много для меня значите, сейчас трудные времена, но мы есть друг у друга.

Вот и все.

Возможно, мы когда-нибудь снова встретимся, но я не обижусь, если ты не захочешь этого. Папа.

P.S.: Я написал это потому, что так думаю».

Я прижала письмо к груди и заплакала. Я плакала так громко, будто меня разрывали на части. Через некоторое время я несколько раз глубоко вздохнула и остановила слезы. И пошла писать ответ.

Я сообщила ему, что во мне нет ненависти, что я знаю все, что не могу дождаться встречи с ним. Я писала страницу за страницей, одну за другой, я описывала мою жизнь в гостинице, все ужасы моей настоящей семьи, что все их деньги не сделали меня счастливой. Потом я рассказала о Нью-Йорке и школе. Письмо получилось таким толстым, что с трудом влезло в конверт, я запечатала его и тут же побежала отправлять. Ведь из-за задержки в гостинице он мог подумать, что я не хочу общаться с ним. А я хотела ответить так быстро, как только могла.

В конце недели позвонила Триша и повторила свое приглашение, я же рассказала ей про Агнессину урну с прахом.

– Я полагаю, – ответила Триша, – что это отрывок из какой-нибудь пьесы.

– Я надеюсь, что ты права, но мне как-то неуютно последнее время по вечерам. – После моего обещания подумать о Тришином приглашении мы попрощались.

Но однажды утром произошло удивительное событие, позвонила мадам Стейчен.

– Я раньше возвратилась в школу, – сказала она так, будто дала исчерпывающее объяснение.

– И, мадам? – поинтересовалась я.

– Я свободна между 9 и 10 утра каждый день, начиная с сегодняшнего.

– Да, мадам, я обязательно приду, спасибо.

– Очень хорошо, – она повесила трубку. Я летала на крыльях на дополнительные занятия, особенно, когда заметила изменение в отношении мадам Стейчен ко мне. Ее голос стал мягче, в нем слышалось больше любви, и другие преподаватели стали относиться ко мне так, словно я приобрела некоторую известность.

Первой после каникул вернулась Триша. Казалось, в час наших разговоров мы старались уместить три. Я ей рассказывала, что происходило в Нью-Йорке, о своих занятиях с мадам Стейчен. Она увлеклась моими рассказами, тогда я показала письмо от папы Лонгчэмпа. Триша прочитала и возмутилась, когда я рассказала, как долго оно пролежало в гостинице.

Позже мы сходили к Лонселотту поесть сливки со льдом и послушать музыку. Домой мы возвращались медленно. Стоял жаркий день, и мы были благодарны небоскребам, отбрасывающим длинные тени. Но даже в такой день улицы Нью-Йорка не становятся менее многолюдными, город имел свой собственный ритм жизни, и тот, кто хотел жить и работать здесь, должен был ему подчиниться. Вернувшись домой, я увидела улыбающуюся Агнессу.

– Вы вовремя пришли, – сказала она, – к вам, Дон, пришел гость.

– Гость? – я удивленно взглянула на Тришу. Джимми без звонка не пришел бы. Мы быстро поднялись наверх, открыли дверь, и мои ноги приросли к полу, я увидела улыбающегося Филипа.

– Привет, Дон! – Высокий, синеглазый, с копной волос на голове, он смотрелся довольно неплохо. – Я уже собирался уходить, так и не застав тебя.

– Дон, – напомнила о себе Агнесса, – представь Тришу брату.

– Я не просила его приезжать, – резко ответила я.

– Как? – уставилась она на Филипа, словно тот должен перевести мои слова.

– Я думал, ты обрадуешься, увидев кого-нибудь из семьи, – высокомерно улыбнулся Филип. – И оказался не прав.

Я не могла без омерзения смотреть на него, мне вновь и вновь вспоминались его мокрые руки, щупающие мое тело.

– Я не могу видеть тебя! – закричала я. – Оставь меня! Оставь!

– Дон! – сказала Агнесса, – Мне кажется, ты не права.

Я кинулась на кровать. Триша закрыла за ними дверь и подошла ко мне.

– Как ты могла сказать такое собственному брату? Он кажется мне хорошим человеком. Я думаю, во всем виноваты бабушка Катлер и Клэр, которые…

– О, Триша, – в истерике крикнула я.

– Что?

– Я лгала тебе, помнишь, я как-то рассказала, как Артур испугал меня в душе?

– Ну?

– Я сказала, что рабочий гостиницы напал на меня.

– Но кто же это сделал?

– Филип, мой брат Филип, – я спрятала лицо в подушку, – мне так стыдно.

– И он имеет наглость, как ни в чем не бывало, являться сюда. Какой ужас, – Триша погладила меня по волосам. – Бедная Дон, как много тебе нужно забыть.

Я попыталась представить все прошлое как некую фантазию, но не так-то легко обмануть себя, я не видела никакого выхода.