Скорпион

Глава 9

Матис

Голдчайлд прислал мне подарок.

Еще один из моих людей. Мертвый.

Отрубленная голова в изящной белой коробке, перевязанной голубой лентой.

— Где вы это нашли? — рычу я, глядя на окровавленное лицо с синюшным оттенком.

Парню всего двадцать. Я лично завербовал Томми. Все, что он должен был делать — перевозить неценованный товар с места на место. У него была больная сестра, о которой он хотел заботиться, и я оплачивал ее лечение.

— Коробка появилась сегодня днем на складе в Уэст-Пойнте, — хмурится Сергей. — Мы ничего не знаем о том, кто ее принес или когда. Записи с камер стерты.

Голдчайлд с каждым днем становится все наглее, а «Исход» буквально терзает меня за то, что я теряю контроль над ситуацией. Их волнует только то, что мы теряем деньги. Им плевать, что моих людей режут, как скот.

Я ругаюсь, проводя рукой по лицу.

Сколько еще невинных людей должны погибнуть из-за этой идиотской вражды? Я даже не знаю, почему мой отец убил сына Голдчайлда или когда. Сергей тоже не смог заполнить пробелы.

— Ты сказал его сестре? — спрашиваю я.

Он качает головой.

Я медленно выдыхаю, пытаясь придумать план.

— Мы продолжим оплачивать ее лечение и будем отправлять ей ту же сумму, что получал Томми, плюс двадцать процентов. Я хочу, чтобы за ней круглосуточно следили следующие два месяца — на случай, если этот ублюдок попробует что-то провернуть.

— А склад?

— Прочешите его. Подключите криминалистов, и лично допроси каждого, кто был там последние сутки. Свяжись со всеми нашими информатор амин. Может, у кого-то есть данные о том, кто совершил убийство и где остальные части его тела.

Хороший человек погиб из-за денег и мести. Томми никогда даже не брал в руки оружие, не совершал ничего хуже нарушений ПДД. На этот раз Голдчайлд зашел слишком далеко.

— Объяви всем, что Томми похоронят в конце недели, и я хочу, чтобы в этом гробу лежало все его тело.

— Да, сэр.

Это полный пиздец.

Я запросил у «Исхода» дополнительные силы и ресурсы, чтобы положить конец этому кошмару, но они просто сидят сложа руки. Мы должны быть выше правительства и всего, чего касается солнце, а они оставили меня разгребать бардак, в котором, я уверен, сами поучаствовали.

Мой отец умер задолго до того, как смог подготовить меня к чему-то большему, чем психологическая война. Я чувствую себя не в своей тарелке.

— Есть еще идеи? — спрашиваю я.

Сергей был правой рукой моего отца. Без его помощи я бы давно погиб. Люди уважают его, и он знает, как выжить в этом мире. В отличие от меня.

— Отправь послание.

Я резко поднимаю на него взгляд.

— Новая кровь только усугубит ситуацию. Их ответ будет жестче.

— Они убили твоего человека, — серьезно говорит он. — Голдчайлд должен понять, что бывает за подобные выходки.

Я хмурюсь, обдумывая его слова. Мы слишком долго держали оборону. Всегда действовали строго в ответ и пропорционально преступлениям Голдчайлда, оставаясь выше той грязи, что он на нас бросал.

— Ты прав. Сделай это.

Я массирую виски и смотрю на гору бумаг на столе. Иногда я не уверен, какая часть семейного бизнеса мне нравится больше — легальная или нет. В мире хедж-фондов никто не умирает, но я могу захлебнуться в документах.

В голове всплывает отрубленная голова Томми. Я работаю уже больше четырнадцати часов. Мне нужен перерыв. К счастью, у меня есть идеальное лекарство от плохого дня.

Встаю со стула, выхожу из кабинета и направляюсь через двор к гостевому домику у бассейна.

Может, я стал немного экстрасенсом. Или просто мудрее своих лет. Потому что вот она — сидит на крылечке и смотрит на ночное небо.

Назовите это интуицией. Внутренним чутьем. Тем, что появилось после часов просмотра записей с камер просто из любопытства. Или, может, из голода.

Так или иначе, я здесь. Мои методы вычисления, что Зал будет снаружи, останутся моей маленькой тайной.

— Не спится? — спрашиваю я.

Риторический вопрос, конечно. Я знаю, что нет. В ее досье это указано, но мешки под глазами — явный признак.

Она резко поднимает на меня взгляд, одеяло падает, а она вскакивает на ноги, подняв руки, будто готовится дать отпор.

ПТСР — жестокая штука.

Она моргает пару раз, прежде чем спросить:

— Что ты здесь делаешь?

Я оглядываюсь на гостевой домик, бассейн, затем на главный дом.

— Кажется, это моя собственность. Что дает мне определенные права.

Она смотрит на меня пустым взглядом, от чего мне становится жарко. Ее огонь вернулся.

— Перефразирую. Почему ты покинул теплый дом в три часа ночи?

— Прогуливаюсь?

Она поджимает губы, молча говоря: давай еще раз.

— Полнолуние. Как работодатель, я обязан защитить тебя от ночных тварей.

Мы оба смотрим на полумесяц. Похоже, это тоже не сработало.

Я ухмыляюсь и присаживаюсь рядом с ней. Постукиваю по свободному месту, делая виноватое лицо. Она сужает глаза, на секунду задумывается, но садится. Тепло от ее тела проникает в узкое пространство между нами, и мне хочется притянуть ее ближе.

Я хочу ее назад.

Я знал это с подросткового возраста, и несмотря на все изменения, которые пережил с тех пор, как она ушла, это осталось единственной правдой.

Я хочу, чтобы Залак вернулась.

Если она догадывается о моих намерениях, то не подает вида. Если в ней есть искра ответного чувства, она это тщательно скрывает. Я готов ждать хоть всю жизнь.

Та Залак, которую я знал много лет назад, и та, что сейчас, не стали бы долго терпеть такие намеки. Я должен верить, что ее работа и проживание на моей территории — знак того, что, возможно, она тоже хочет вернуться. Мне хватит и того, что она скучает.

И, возможно, я восприму этот мой старый худи на ней как еще один знак.

— Ты же знаешь, что на улице холодно? — поддразниваю я, накидывая на нее сброшенное одеяло. К моему удивлению, она не отталкивает его.

В моей книге это победа.

— Не заметила, — сухо парирует она.

— Если ты простудишься, у меня будет на одного человека меньше.

— Если ты будешь следовать протоколу, ты выживешь.

Думаю, подколки о том, что она заботится о моей безопасности, ни к чему хорошему не приведут. Я просто буду считать, что ей не все равно — потому что это я, а не из-за обязанностей.

— Со всеми начальниками ты так дерзила?

— Да хуй там.

Я усмехаюсь.

— То есть, я не страшный?

Залак пожимает плечами.

— Если ты готов вставать в пять утра, чтобы гонять меня на тренировках, то, может, доля страха и есть.

Мне хочется прикоснуться к ее щеке — той самой мягкой коже, которую я целовал бессчетное количество раз.

— Чтобы ты знала, мое имя вселяет ужас.

— Матис Халенбек. Вау, — она закатывает глаза. — У меня аж мурашки.

Вот она.

Я запрокидываю голову и смеюсь. Она присоединяется — не тот оглушительный смех, который я помню, но ближе, чем за все два месяца, что она сопровождает меня за пределами поместья.

— Приятно, — говорю я.

— Что?

— Снова смеяться.

Больше мы ничего не добавляем. Легкая улыбка на ее губах заставляет меня улыбнуться в ответ. Я придвигаюсь ближе, наслаждаясь теплом ее тела и тем светом, что вернулся в ее глаза с тех пор, как она оказалась рядом.

После смерти родителей я думал, что в моей жизни больше не будет ничего хорошего. Дни шли. Люди умирали. Деньги переходили из рук в руки. Оружие стреляло. Изо дня в день я видел только мрак.

Единственным светом были семьи, живущие в поместье. Но и это было мимолетно.

Год за годом я не мог уснуть, думая: чувствует ли Залак то же самое в толпе? Одиночество поверхностных контактов. Смотрела ли она вглубь людей и думала: «И это все?» Всматривалась ли в потолок, пытаясь представить будущее, и видела лишь пустоту?

Я надеялся, что где бы она ни была, ей не знакомы эти чувства. Что, глядя на сестру, она знала: огонь не погас, и есть ради чего жить.

Когда погибли ее команда и Гая, моя боль была не из-за их смерти, а от осознания, что я мог потерять ее навсегда. Я пережил смерть родителей, потому что хотел сделать их гордыми, и потому что рядом был Сергей. А что есть у Залак?

Когда мой телохранитель погиб от пули в голову (спасибо Голдчайлду), я понял, что это идеальный шанс. Она не знает, но мои люди получили приказ защищать ее ценой собственных жизней — так же, как и меня.

Хотя защита ей нужна куда меньше, чем мне. Меня дико возбуждает, что она может избить кого-то лучше, чем я.

У «Исхода» могут быть сомнения насчет ее принятия, но я уверен, что она себя проявит. Однажды ей придется доказать, что она достойна. Она еще не готова к этому разговору, и у меня есть время до Испытания, чтобы разрушить ее стены и заставить впустить меня.

— Да, — вдруг говорит Залак, замечая, что я разглядываю ее профиль. — Ты спрашивал, не могу ли я уснуть. Ответ — да.

Я воспринимаю это как идеальный повод. Встаю, открываю дверь и оставляю ее на крыльце.

— Что ты делаешь?

— Не твое дело.

— Возражаю, раз ты входишь без спроса.

— Наше дело, Lieverd, — поправляю я.

Залак качает головой, позволяя мне рыться в ее вещах. Как и в прошлые ночи, когда я являлся с едой (а таких было много), здесь относительно чисто. Далеко не стерильно, как в первые дни, но беспорядка все больше по мере того, как она осваивается.

Я снимаю с кровати одеяло и подушки, добавляю запасные пледы и возвращаюсь. Она наблюдает, как я раскладываю два пледа и устраиваю подушки на шезлонге. Плюхаюсь, скидываю ботинки и закидываю ноги вверх.

Ухмыляюсь, любуясь ею. Ее мешковатая одежда скрывает мышцы, которые она накачала с переезда. Честно, от одной мысли у меня текут слюнки.

— Садись, — киваю на свободное место.

— Я не на работе. Не указывай.

Я беру телефон и пишу ей, что мне нужна ее помощь. Сообщение приходит, и ее грязный взгляд заставляет меня рассмеяться.

Залак замирает. В ее глазах мелькает внутренняя борьба, которую я могу понять. Она так долго была закрыта, что теперь решает: пускать ли кого-то снова. Даже если нет, я найду способ проникнуть в ее одиночество. Стану светом в ее темном углу, нравится ей это или нет.

Ворча, она опускается рядом, вся напряженная и неловкая. Эта девушка не стала бы делать то, что не хочет, а значит, она здесь по своей воле. Я накрываю нас одеялами и, забыв о субординации, обнимаю ее за плечи, притягивая к себе. Если до этого она была напряжена, то теперь просто окаменела.

Морозный воздух превращает наше дыхание в пар, но я не чувствую холода. Напряжение, сковавшее мое тело, медленно отпускает. Мы молчим: она смотрит на небо, я — на нее. Когда я последний раз держал ее в объятиях? Когда это не было пустотой?

Впервые за годы кажется, что все будет хорошо. Есть вещи, которые не вернуть: привычки, люди, черты характера. Но спустя десять лет она по-прежнему остается моей опорой, когда все рушится.

До ее возвращения я делал что-то только по необходимости. Каждая сделка была просто галочкой. Теперь у меня есть свет, к которому я иду, а не бесконечный круг.

Тишина затягивается, и с каждой минутой она расслабляется, позволяя себе принять этот момент, когда она не одна в холоде.

— Помнишь, как ты убегала ночью, пока родители спали? — спрашиваю я.

Мы сидели в гостевых домиках и делали то же, что сейчас — смотрели на звезды.

Залак фыркает.

— Не верится, что я научилась мастерить муляж тела на случай, если мама проверит комнату.

Скажу прямо: ее мать была стервой.

Царствие ей небесное.

— В моей профессии этот навык полезен. Надо было добавить в резюме.

Она смеется, прислоняясь головой к моей груди. В этот момент мы недосягаемы. Нет смерти, войны, бездны отчаяния. Но я знаю две вещи точно:

Она убила бы за меня.

А я сделал бы куда хуже ради нее.