Скорпион

Глава 12

Залак

Я не могу понять, что чувствую: головокружение от блаженства, опустошенность после того, как из меня выжали все соки, или жестокое осознание реальности.

У меня даже нет сил смущаться, пока мы пробираемся между столиков. Кто угодно мог нас слышать. Уверена, я выгляжу так, будто меня только что трахнули до полусмерти, но мнение посторонних в грандиозной схеме вещей не значит ровным счетом ничего.

Хотя мои инстинкты сработали достаточно четко, чтобы собрать пистолет и надежно спрятать его в сумочку до того, как мы вышли из комнаты. Сергей и остальные ждут нас у входа.

Рука Матиса лежит у меня на пояснице, а я крепко сжимаю клатч. Вес оружия оставляет меня где-то между чувством неуязвимости и предчувствием смерти. Это токсичное сочетание не дает мне потерять голову от слов Матиса.

Его жена.

Я думала об этом постоянно, когда мы были моложе — включая двоих детей, скромную свадьбу и летний домик в горах, куда мы бы сбегали, когда город становился слишком шумным. Я даже рассказывала ему свои планы: в каком возрасте мы должны пожениться, что детей заведем только ближе к тридцати, когда оба сделаем карьеру.

Мысль о кольце на моем пальце кажется настолько чужой, что я не верю, будто это может случиться с кем-то вроде меня. Когда я уходила из дома, я думала, не отказаться ли от брака вообще, но передумала — не хотела, чтобы мать контролировала мою жизнь. Хотя сейчас, соглашаясь на это, я будто позволяю ей тыкать мне в лицо своими ценностями со словами «я же говорила».

Но эта женщина мертва. Все они мертвы.

Отныне только я решаю, как жить. Люди приходят и уходят — живыми или мертвыми.

Мне просто нужно взять себя в руки.

Глубоко вдохнув, я расправляю плечи. Если мне нужно время — Матис даст его. Если попрошу дистанцию — отступит. Ничего не пойдет не так.

— Как вам ужин? — спрашивает хозяйка, подавая нам пальто.

Матис ухмыляется и бросает на меня взгляд.

— Восхитительный.

Я тихо фыркаю и подхожу к парковщику, ожидая его Bugatti. Холодный воздух вырывает меня из посткоитального блаженства и почти экзистенциального кризиса, заставляя оглядеться на предмет угроз. Сергей и остальные — через дорогу, кроме одного, оставшегося в паре метров на случай, если мне понадобится помощь.

Неоново-зеленая машина подкатывает как раз, когда Матис оказывается рядом.

— Поехали? — Его губы растягиваются в ослепительной улыбке, от которой теряю равновесие. Я снова в той приватной комнате, где мы оба познавали Бога.

Он подмигивает, будто читает мои мысли. Я трясу головой, пытаясь вернуть себе хоть каплю самообладания. Но реагирую слишком медленно.

Раздается выстрел. Сзади бьется стекло. Крики сливаются с ревом двигателя. Металл скрипит. И на долю секунды я замираю.

Я снова там. Вижу, как умирает Ти-Джей. Как умирают они все.

Вторая пуля врезается в стену рядом, и я мгновенно действую. Хватаю Матиса за шиворот и толкаю за машину. Мышцы сводит, легкие сжимаются, и мир вокруг расплывается — я между раскаленной пустыней и реальностью.

В ушах звон, заглушающий все. Я лишь смутно осознаю хаос от разлетающихся обломков.

Хватаю пистолет и стреляю в три машины и мотоциклы, проносящиеся мимо. Не могу сосчитать, сколько стволов направлено на нас — зрение застилает пелена. Даже лиц не разглядеть. Может, они в масках.

Сознание мечется между Ближним Востоком, влажными джунглями Азии и Южной Америки. Горящим броневиком в Сенегале.

Снова и снова.

Джунгли. Лес. Песок.

Движение рядом вырывает меня из миража, но этого недостаточно, чтобы понять, кто это и что он делает. Я продолжаю жать на спуск. Снова. И снова. И снова. Джунгли. Лес. Песок.

Я выбегаю на улицу, преследуя их. Когда патроны кончаются, я тянусь под юбку за запасным стволом, но кто-то останавливает меня. Я замахиваюсь, но в последний момент сдерживаю удар.

Он знакомый. Я знаю его. Откуда? Его губы шевелятся, но я не слышу слов. Я уверена, что видела его лицо тысячу раз. Но не узнаю. Не понимаю, почему он трогает меня. Тянет. Где Ти-Джей? Где остальные мои?..

Кто-то резко дергает меня назад, и я поднимаю пистолет, чтобы выстрелить. Но оружие вырывают из рук прежде, чем я успеваю нажать на курок, и меня притягивает к другому лысому мужчине.

— Солдат, возьми себя в руки, — рычит он.

Я моргаю.

Раз.

Два.

И звон в ушах стихает. Вокруг всё горит — пока вдруг перестает.

Песок исчезает из поля зрения. Нет больше деревьев, лиан, запаха гари. Вместо них — сирены. Почему сирены? Кто…

Я жадно глотаю воздух, легкие горят, и медленно оборачиваюсь на звуки рыданий. Ужин. Отдельная комната. Мы только собирались уйти.

О боже.

Я шатаюсь к тому, кто лежит посреди подъездной дороги. Алая лужа растекается из его носа по бетону. Помощник парковщика. Ему… ему не может быть больше девятнадцати.

Меня снова дергают за руку. Резко поворачиваю голову — Сергей шипит:

— Нам нужно убираться отсюда.

Я могу только кивнуть. Та усталость, что я чувствовала раньше, — ничто по сравнению с бешеным стуком сердца сейчас. Будто меня натянули, как струну, и малейшее движение — я порвусь.

Сергей подталкивает Матиса к внедорожнику. Bugatti превратился в груду металла. Но Матис не двигается, протягивая мне руку, которую я не решаюсь взять. Боюсь, что любое прикосновение снова выбросит меня из реальности, и просто сказать «возьми себя в руки» будет недостаточно.

Мир сужается, пока не остается только я, черный внедорожник передо мной и воспоминания. Я не замечаю людей вокруг, не слышу шума. Вспышки того дня накрывают снова, становясь сильнее, чем ближе я подхожу к машине. И когда мои пальцы сжимают дверную ручку, всё рушится.

Треск огня, рвущийся металл врываются в сознание. Запах гари обжигает ноздри. В ушах звенит. Голова кружится. Боль пронзает ноги.

Так ярко.

Я вижу их тела.

Они мертвы. Все до одного, блять…

Нас сейчас атакуют. Они ранят Ти-Джея. Я должна остановить их. Я…

Колени подкашиваются, но что-то удерживает меня, не давая упасть. Я разворачиваюсь, чтобы швырнуть этого кого-то на дверь. Предплечье впивается ему в горло. Вокруг крики, но до меня доходит только далекий шум, пока что-то теплое не касается моей щеки, растворяя красную пелену перед глазами.

Передо мной — ярко-белокурые волосы и глубокие зеленые глаза.

Такие знакомые. И такие чужие.

Я не понимаю, где я. Что происходит? Почему он меня останавливает? Он хочет причинить мне боль?

Хотя я в секунде от того, чтобы ударить его, он улыбается, касаясь моей щеки.

— Вернись ко мне, — тихо шепчет он.

В его глазах тревога, но губы упрямо держат улыбку, будто нас не только что обстреляли, и я не была в шаге от того, чтобы избить его, потому что мне казалось, что сейчас снова начнется бомбежка.

— Прости, — он переплетает пальцы с моими. — Нам нужно сесть в машину.

Его вина накрывает меня, но я не двигаюсь. Дышу тяжело, через нос. Желаю быть кем-то другим. Желаю, чтобы картинки перестали бомбардировать мою голову.

Матис сжимает мою руку и открывает дверь, молча приглашая внутрь.

Я лучше пойду пешком.

Черт, я лучше сдохну здесь, чем сяду в эту машину.

Господи, да когда же это закончится. Это обычная машина. Не броневик. Мы не едем через пустыню, где нас могут подорвать. Мы, блять, в Колорадо.

— Залак, — его голос спокоен, в отличие от моего. — Нам нужно уезжать, пока Голдчайлд не вернулся добить начатое.

Краем глаза я вижу охрану, готовую в любой момент оттащить меня от него, если я снова сорвусь. Я отступаю, тяжело дыша. Не удивлюсь, если мои ладони в крови от того, как я впиваюсь в них ногтями. Неизрасходованная энергия пульсирует в венах, требуя выхода. Мне нужно драться. Бежать. Пить. Убивать. Что угодно, лишь бы избавиться от этой грызущей боли, расползающейся от груди во все стороны.

Матис отталкивается от внедорожника, поправляет пальто и жестом отгоняет охрану, будто я совершенно безобидна.

Мне не стоило здесь быть. Я не просто обуза — я угроза для того, кого должна защищать.

Завтра я скажу ему, что больше не могу. Потому что любой прогресс, который, как мне казалось, был за эти месяцы, — ложь. Все рейды, перестрелки, слежки — к черту. Я так далека от какого-либо исцеления.

Я — полный раздрай, и ничто меня не починит. Это всегда было плохой идеей; я просто была достаточно глупа, чтобы поверить, что жизнь станет добрее.

А сейчас мне просто нужно сесть в чертову машину.

Я зажмуриваюсь и залезаю внутрь. Дверь захлопывается — я вздрагиваю.

Дрожь бьет по телу, в горле встает ком. Я уставилась в окно, пока Матис обзванивает кого-то, кричит, требует информацию. Не знаю, почему он уверен, что это Голдчайлд, когда вокруг полно других угроз. Но у меня нет сил спрашивать. Если я открою рот, боюсь, не выйдет ничего — как тогда, когда я пыталась кричать после взрыва.

Дом. Я распахиваю дверь и вываливаюсь из машины, не дожидаясь остановки. Кажется, Матис зовет меня. Кажется, Сергей пытается остановить. Не знаю. Мне просто нужно уйти. Подальше ото всех.

Зрение плывет, пульс стучит в висках. Под ногами хрустит гравий, пока я бегу к своему дому.

Не к своему. К его. Ничто здесь не принадлежит мне.

Жизнь должна была налаживаться. Всё было прямо передо мной — шанс измениться, перестать жить прошлым. Все рейды последних двух месяцев проходили нормально, потому что я ждала выстрелов. Но как, блять, я могу быть телохранителем, если не выдерживаю внезапной атаки?

Бесполезная. Так назвала бы меня мать. Жалкая. Ни на что не годная.

Я врываюсь в гостевой домик и мчусь в ванную. Сгибаюсь над раковиной, пытаясь вдохнуть. Глаза горят от непролитых слез. Мать была права.

О чем я думала, когда надела это платье и накрасилась? Кого пыталась обмануть? Внутри я уродливее, чем снаружи. И нужно это исправить. Я должна быть испуганной, израненной, сломанной — везде.

Кулак взлетает и бьет в твердую поверхность. Зеркало разлетается от удара, я рыдаю без слез. Руки движутся сами — бьют, крушат, надеясь, что я почувствую что-то кроме пустоты и ярости. Неважно, сколько осколков вонзится в кожу, сколько крови стечет по разбитому отражению. Удары ничего не меняют. Почему я, блять, ничего не чувствую?

Я — ходячее дерьмо, которому лучше умереть. Никто, кроме Матиса, не будет горевать. Через неделю все забудут, что я вообще существовала. Я стану еще одной цифрой в бесконечном списке тех, кто не вернулся.

Я могла убить Матиса сегодня. Могу убить его однажды. Я должна была быть глазами своего отряда, но не увидела ту атаку. Как я могу защищать кого-то? Неужели я так и буду жить — в страхе каждого дня?

Мать была права. Я никогда не была создана для величия. Не будет версии меня, которая оставит этот мир лучше, чем пришла в него. Все, кто мне дорог, мертвы. И я — общий знаменатель.

Я замахиваюсь и бью по зеркалу с криком. Боль пронзает где-то в самой глубине, и мне нужно вырвать ее. Я отшатываюсь, царапая грудь, чтобы остановить это. Взгляд падает на осколок. Острый, как...как нож.

Пальцы дрожат, я тянусь к нему. Кровь с костяшек капает на стекло, на пол. Острые края впиваются в ладонь, разрезая кожу, выпуская алую реку.

Я ловлю свое отражение в уцелевшем осколке, и в голове всплывает слово: Красивая.

Так я подумала сегодня, когда надела эти вещи. Но та, что в зеркале, не заслуживает этого слова — не после того ада, что следует за мной по пятам и сжирает всё хорошее.

Я прижимаю острие к запястью. Капля крови выступает в тишине. Легкий укол — и нервы успокаиваются. То же чувство, когда я выхожу на ринг без уверенности, что останусь жива. Я надавливаю сильнее, жаждая погрузиться в туман принятия. Один порез — и всё закончится. Так проще. Лучше. Если я умру, боль прекратится, да? Я буду с Ти-Джеем и Гаей, и больше ничего не будет иметь значения.

Если лезвие войдет глубже, встретит ли меня тьма? Всё просто исчезнет? Или я закрою глаза и очнусь в другом теле, чтобы начать всё сначала, как верила мать? Или там будут жемчужные врата?

— Что ты делаешь?

Осколок вырывают из моей руки, он разбивается о пол. Теплые руки обвивают меня, вытаскивая из ванной. Я бьюсь в его хватке без тактики, без навыков — просто мечусь, надеясь попасть.

— Залак.

Нет, нет, нет, он не должен был этого видеть. Я дергаюсь сильнее, но он только крепче прижимает. Рыдание разрывает грудь. Ковер обжигает кожу, пока я бессмысленно бью ногами.

— Отпусти, — плачу я.

Боль прекращалась. Становилось тихо. Зачем он это испортил? Я могла наконец освободиться и умереть, оставшись величайшим разочарованием матери. Я уже покидала его однажды — он переживет, если я сделаю это снова. Он знает, как это бывает. Сергей защитит его лучше, чем я когда-либо смогу. Однажды я могу убить его — и это уничтожит меня.

— Никогда. — Матис опускается на пол, не обращая внимания на мои попытки вырваться. Он выглядит как человек, которого ломали слишком много раз, и это — его последняя грань. Слезы повисают на ресницах, а в глазах — такая боль, что резко контрастирует с тем улыбающимся мужчиной, которого я знала.

— Пожалуйста, — умоляю я. — Ты должен. Я больше не могу. Уже слишком поздно. Я не могу вернуться. Просто дай мне умереть. Пожалуйста.

Он впивается пальцами в мои волосы, прижимая губы к макушке.

— Я не могу потерять тебя, — хрипит он.

Но разве можно удержать призрака? Это должно было случиться. Я — бомба с часовым механизмом, вопрос только во времени.

— Отпусти, — я бормочу это, хотя сама вцепилась в его одежду.

Голос дрожит, потому что...я не знаю, хочу ли я уйти на самом деле. Я просто так устала жить, будто мне не положено быть живой. Эти месяцы были такими хорошими, каждый день — чуть легче. Шаг вперед, два назад. Так всегда и бывает.

— Я никогда не отпущу тебя. Я обещал себе, что в этом десятилетии не пойду ни на одни похороны. Не заставляй меня нарушать это обещание.

Его надломленный голос режет глубже, чем стекло. Первая слеза падает. Скатывается по щеке, впитывается в его рубашку. Затем — еще.

Как давно я последний раз плакала? Кажется, даже на похоронах Гаи и моей команды я не проронила ни слезинки. Когда раздался взрыв, во мне будто что-то переключилось. Зачем Матису такая, как я? Ему нужна сильная, стойкая. А я — слабое звено. Убийца, притаившаяся в тени.

Я отталкиваю его, но его руки по-прежнему прижаты к моей ране — той, что я нанесла себе сама, — сдерживая кровь.

— Ты скучал по мне, да? — рычу я. — Ты этого хотел? Я разрушена, Матис. Я сломана настолько, что меня уже не починить. Вот по кому ты тосковал. Это всё, что от меня осталось. Я не была счастлива до того, как уехала отсюда. Не была счастлива и после. Я даже не знаю, что это, чёрт возьми, значит. А теперь они все мертвы, и у меня не было шанса попрощаться.

Слёзы текут в рот, пока я говорю. С каждым словом боль в груди становится острее. И под всем этим — чувство, которое я узнаю, но не осознавала по-настоящему с тех пор, как они погибли: горе.

Их больше нет, и я ничего не могу с этим поделать. Их больше нет, и это первый раз, когда я заговорила о них.

— Ты не знаешь, через что я прошла.

Мне хочется сказать больше, но слова не складываются. Я и так уже тону в жалости к себе.

— Думаешь, я не знаю, каково это — потерять всех, кого любил? — Его голос срывается, балансируя на грани уязвимости. — Хочешь покончить с этим? Я понимаю. После смерти родителей в моей жизни не было никого. То, через что ты прошла за два года, я переживал шесть.

Боль пронзает моё горло.

— Я открыла глаза и обнаружила, что я единственный из моей команды, кто очнулась. Затем, не переводя дыхания, они сказали мне, что вся моя семья погибла из-за поломки двигателя — я даже не знала, что она собиралась их навестить. Если бы я не была занята попытками проявить себя, может быть, она была бы ещё жива. Если бы я лучше справлялась со своей работой, может быть, мы смогли бы избежать нападения, — бормочу я, а затем закрываю рот.

Горе трахает меня. Он рассказывает мне о своей боли, а я делаю это ради себя. Насколько эгоистичной и самовлюблённой я могу быть?

И всё же он смотрит на меня так, словно впитывает каждое слово. Он притягивает меня ближе, окутывая своим прерывистым дыханием.

— Ни в чём из этого нет твоей вины. — В его глазах мелькает мучительный взгляд, когда он замечает открытые раны на моих костяшках пальцев и ладонях. — Я всё время думал, что ты вернёшься. И ты вернулась. Но ты так и не пришла ко мне. Ни единого звонка. Ни единого сообщения. Каждое утро, когда я просыпаюсь, у меня сводит живот, и я проверяю телефон, чтобы узнать, не умерла ли ты. И каждую ночь я мучаю себя мыслями, что в следующий раз я увижу тебя в гробу.

Моё сердце падает в пятки, придавленное тяжестью вины. Я даже не обратилась к нему, когда умерли его родители, потому что думала, что ему было бы лучше без меня.

Как говорила мама, такой человек, как он, никогда не сможет по-настоящему захотеть тебя. И все же он здесь, не хочет отпускать, когда должен.

Я опускаю взгляд на его руки, на струйку крови, стекающую с той, что держит меня за запястья.

Он крепче сжимает мои волосы, словно чувствует, что я собираюсь отодвинуться от него.

— Это не соревнование. Дело не в жертвах, на которые ты пошла. Я хочу сказать, что ты не одна. Ты никогда не была одна, Залак.

Я качаю головой, чувствуя, как во мне закипает отчаянный гнев.

— Я тебе не подхожу. Никогда не подходила и никогда не подойду. Почему, чёрт возьми, ты этого не понимаешь? Я не та семнадцатилетняя девушка, которую ты знал. У меня проблемы с головой, и я не могу их исправить. Мы даже не можем находиться в одной машине. Ты не можешь летать. Если бы не я, ты бы был…

— Мёртв. Я бы был мёртв.

Я поднимаю на него глаза.

— Я эгоист. Никто не подбирал мои осколки, пока не появилась ты.

Нет. Я отказываюсь в это верить.

— Я ничего для тебя не сделала, Матис.

— Единственным ярким событием моего дня было время, проведённое с тобой. То, что я не нуждаюсь в опеке, не значит, что мне не нужно внимание. Я такой же человек, как и ты, и единственная причина, по которой я всё ещё стою здесь, — это то, что я чувствовал, что у меня нет выбора. Я хочу, чтобы мои родители гордились мной, и я знал, что однажды ты вернёшься, — по крайней мере, надеялся на это.

Я зажмуриваюсь, пытаясь хотя бы на секунду исчезнуть из этого мира. Но его следующие слова заставляют меня открыть глаза и утонуть в его зелёных глазах, глубже проваливаясь в его объятия.

— Я хочу тебя всю, в любом виде, потому что буду любить тебя несмотря ни на что. Даже с твоими острыми углами.

Я задыхаюсь от рыдания и обвиваю его свободной рукой, уже не думая о том, куда течёт кровь. Голос Матиса окутывает меня, как кокон. Его пальцы скользят по линии моей челюсти, затем вниз, к руке, а потом он хватает меня за талию и усаживает к себе на колени. У меня нет сил сопротивляться — да и не хочется.

— Я не думаю… что со мной всё в порядке, Матис. — Я сжимаю кулаки, пытаясь сосредоточиться на боли в костяшках. — Это не… Я не знаю, как с этим справиться… Я не могу это починить. Не знаю как. И тебе было бы лучше…

Он кивает, будто уже знает, что я хочу сказать, но категорически не согласен — и мне от этого становится легче. Я так устала быть наедине с собой. Он был рядом все эти месяцы, но я просто не могла принять его помощь.

— Тебе не нужно быть одной, чтобы найти себя. Любить кого-то — значит быть рядом, даже если они заблудились. Это расти вместе и становиться двумя разными пазлами, которые складываются в одну картину. — Матис поднимает моё лицо, заставляя меня смотреть ему в глаза. — Если ты уйдёшь, во мне ничего не останется. Так что останься, Залак. Дерись со мной. Ненавидь меня. Делай что угодно, чтобы тебе стало легче. Но не уходи.

А что останется от меня, если я выйду за эту дверь? Я пыталась справиться в одиночку — и у меня не вышло. Мне просто… нужен был друг. А я никогда не умела их заводить. Если я снова причиню ему боль — я уйду и не вернусь.

Я киваю.

На его губах появляется грустная улыбка — та, что говорит: мы выиграли битву, но не войну.

— Я хочу, чтобы ты переехала в главный дом.

Я сглатываю и окидываю взглядом свои травмы.

— Думаешь, мне нельзя доверять одной? Я и так до сих пор жива.

— Ты выжила? Или ты умерла в тот день и с тех пор ходишь без души? Или потеряла её ещё раньше, когда уезжала из дома с пустыми руками, неся с собой только слова матери?

Не знаю, что больнее — его вопросы или то, что у меня нет на них ответа.

— Хорошо, — шепчу я.