Соблазн

Глава 12

Терпения и почти спокойствия, поселенных Бруно в моей душе, хватило на два неполных дня.

Первый из них я провела в причествующих ситуации хлопотах: отдавала распоряжения и писала письма, пока не онемела рука. Когда с ними было покончено, единственное, на что я оказалась способна, это упасть лицом в подушку и провалиться в глухой сон без тревог и видений.

Второй день начался с некрасивой сцены во дворе замка.

Не любившие герцога и боявшиеся его люди стенали и плакали о нем так громко, что мне пришлось выйти и, не узнавая себя, прикрикнуть на них.

Даже если бы все было правдой и Удо в самом деле был мертв, причитания и крики о нем стали бы последним, чего он сам пожелал.

Глядя в испуганные моей реакцией, но вместе с тем, как будто успокоенные ею лица, я испытала странное чувство, заставившее как можно быстрее вернуться в библиотеку.

Никто из них не любил его, но все они были преданы ему как своему единственному господину и хозяину. Удо мог жестоко наказать, даже убить любого из них, мог обращаться с ними грубо, но они привыкли к этому и ждали того же от меня.

Роль его вдовы обещала оказаться сложнее, чем мне думалось.

Еще сложнее она становилась от того, что герцог Керн не желал покидать мои мысли. Меряя комнату шагами или перелистывая книги в бессмысленной попытке отвлечься, я думала о нем больше, чем за все время нашего знакомства и совместной жизни, и это выводило из равновесия едва ли не сильнее, чем ожидание новостей.

Теперь, когда мое желание исполнилось и я могла считать себя свободной от мужа, эти мысли приобретали неожиданное для меня направление. Отчего-то вспоминались не пощечины, которые Удо время от времени отвешивал мне, не его равнодушие, не жестокость, столь естественная по отношению к другим, что я в самом деле научилась содрогаться от страха перед ним и уверенности в том, что могу испытать ее на себе. Ни разу за год и три месяцев он не пощадил ни мои чувства, ни тело. Ни разу не вызвал во мне желание прийти к нему и просто посидеть рядом, поговорить с ним просто так. Его красивый замок стал для меня почти тюрьмой, полем боя, местом, живя в котором, я вынуждена была поминутно оглядываться, где моей первостепенной обязанностью стало быть угодной ему супругой, но никак не самой собой.

И все же теперь мне вспоминалось хорошее. Его красивая и дерзкая улыбка при первой встрече — случившийся в городе проездом герцог заглянул в нашу аптеку, потому что увидел меня через витрину. Роскошный букет белых роз — он сказал потом, что именно белые цветы особенно красиво сочетаются с моими темными волосами.

Я могла не любить Удо, но не смела отрицать, что он был очень умен. Этот ум в сочетании с тончайшим колдовским чутьем не позволил ему долго оставаться в неведении — он прекрасно видел, что наши с отцом дела идут плохо. Не исключено, что даже поспособствовал этому. Но ни до, ни после свадьбы он ни разу не унизил меня напоминанием о подступающей нищете и о том, насколько этот брак был для меня вынужденным. Напротив, он ухаживал очень красиво. Как я понимала теперь, даже с большей страстью, чем за дочерью так высоко стоящего графа.

Сразу после свадьбы Удо, не особенно стесняясь в выражениях, объяснил мне, что мои обязанности жены будут ограничены спальней и тем, что предписано хозяйке этикетом. Совать нос в свои дела он запретили мне строго-настрого, но его библиотека, конюшня и оружейная, равно как и деньги, были в моём полностью распоряжении.

Временами, когда мы почти не соприкасались и наша совместная жизнь становилась вполне сносной, мне казалось, что я его отчасти забавляю. Не делая и не говоря ничего особенного, я чувствовала себя так, будто удивляю его, но спросить напрямую мне случая так не представилось.

По сути, мы с Удо были чужими людьми, и рядом с ним я пребывала скорее на правах красивой игрушки, чем интересной ему женщины.

Доведись мне сбежать в ту памятную ночь, едва ли я вспомнила бы о нём. Разве что, с содроганием.

Сейчас же меня по-настоящему начинали занимать тайны этого противоречивого человека.

Удо Керн был жестоким мерзавцем и дурным мужем, убийцей и тем, кому больше подошёл бы костюм разбойника с большой дороги, чем герцогский титул. И всё же назвать его законченным подонком без принципов, чести и совести я не могла.

Имея право обойтись со мной самым суровым образом, он предложил мне жить и наслаждаться доставшимися в наследство деньгами. Чего в этом было больше, истинно герцогского благородства или беспощадной насмешки, — гадать я даже не пыталась.

От Бруно не было вестей, да и как бы он мог передать их, но неизвестность оказалась худшим испытанием, чем я могла предполагать. Помимо размышлений об Удо, в голову лезли совсем уже абсурдные мысли.

К примеру, о том, как он вообще смог отыскать меня в лесу? Почему заподозрил Бруно, но упрекнул его только в связи со мной, а не в неповиновении, да и то походя, будто невзначай. Как если бы моя измена с лесником его скорее позабавила, чем рассердила.

Мог ли Бруно вообще солгать мне?

Он вернулся странным и уехал слишком поспешно.

Уехал с немалой суммой денег, если на то пошло.

Что мешало ему просто исчезнуть?

Или прикончить Удо, если тот в самом деле был жив, но ранен или?..

Что вообще могло с ним случиться, о каком проклятии Бруно говорил?

Прощаясь со мной, он сказал, что нужно просто подождать.

Если бы это ещё было так просто…

Помимо Бруно, был только один человек, способный сказать мне правду. Если, конечно, захочет.

Доставая карту, я постаралась загнать подальше неловкость перед Бруно, которому обещала не покидать замок. Утешало только то, что едва ли он мне поверил, да и сидеть на месте у меня не было больше сил.

Оказалось, что ехать мне предстояло недалеко, но приказав приготовить для меня коня, я всё же переоделась в удобное в дороге платье, и, подумав, захватила с собой кинжал.

Постоялый двор «Три петуха», куда привели меня мои собственные скудные магические навыки, оказался большим и поразительно чистым. Войдя в трактир, я огляделась в поисках хозяина, чтобы за пару золотых купить у него информацию об интересующем меня человеке, но удача, очевидно, продолжала мне улыбаться.

Барон Монтейн поднялся из-за стола в углу зала и поклонился мне.

Он не стал ждать, что я подойду к нему и направился мне навстречу первым.

— Герцогиня. Не думал, что доведётся свидеться с вами вновь.

— Ложь. Вы задержались в этих землях, потому что меня ждали.

Он улыбнулся коротко, но не слишком весело.

— Скорее, мне было любопытно, захотите ли вы меня разыскать.

— Мне показалось, что вы не оставили мне выбора, барон.

На этот раз улыбка коснулась не только губ, но и глаз Вильгельма.

— Я слышал, что третья жена герцога ему под стать, но только сейчас начинаю понимать настоящий смысл этих слов.

Он смотрел на меня спокойно, без неприязни или жалости. Так встречают разве что старых, но не слишком близких знакомых, и под этим взглядом мне делалось неуютно.

Ни в чем, кроме выбора супруга, я перед этим человеком виновата не была, а он не собирался причинять мне вред, — если бы хотел, у него была такая возможность до этой минуты, — но тянущее гадкое чувство, похожее на ощущение разделенной с ним беды, заставляло меня держаться холоднее, чем я изначально собиралась.

«Ему под стать»…

Эта фраза резанула слух и оставила странный, не поддающийся прямо сейчас описанию осадок.

— Значит вы уделите мне время?

В противоположном конце зала, где расположилась весёлая компания, состоящая из четверых мужчин и двух легкомысленных девиц, раздался взрыв пьяного смеха.

Вильгельм обернулся разче, чем следовало, и я увидела, как его рука сама по себе потянулась к поясу.

Он не выхватил ни шпагу, ни пистолет, но это было хорошо отточенное движение привыкшего к опасности человека.

Вновь развернувшись ко мне, он понял, что я заметила, и лицо его помрачнело.

— Давайте найдём место поспокойнее.

Выйдя во двор, я первым делом направилась к конюху, чтобы дать ему моменту и попросить присмотреть за лошадью, пока я не вернусь.

Вильгельм терпеливо ждал, как будто давал мне передумать и отказаться от идеи уединяться с ним, но выбора у меня в самом деле не было.

Конечно же, можно было продолжать надеяться только на Бруно, но когда он спросил, осталось ли что-то, не предназначенное для моих ушей и глаз…

Даже зная всю правду, он мог утаить её просто из сочувствия ко мне, а это мне было не нужно.

Монтейн вёл меня в небольшую и по счастью пустынную яблоневую аллею, — достаточно далеко от лишних ушей, но и приятно близко к людям, которых я при необходимости смогла бы позвать на помощь.

— Не в вашем положении путешествовать верхом, герцогиня.

— Моё нынешнее положение — не ваша печаль.

Я спохватилась, слишком поздно поняв, как говорю с человеком, которого мне следовало вежливо просить, но как ни странно, Вильгельм не разозлился и не обиделся. Только невесело засмеялся и покачал головой:

— К счастью, да. Но, насколько я мог понять, вы не останетесь наедине с этим, и меня это радует.

В тени стояли две широкие скамьи, и когда он жестом предложил мне сесть, я воспользовалась этой возможностью с облегчением. Получалось, что тревоги и потрясения последних дней не прошли даром, потому что голова раздражающе покруживалась.

— По всей видимости, о причине моей нелюбви к герцогу Удо вас уже просветили?

Он оставался невозмутим, а мне вдруг захотелось отвести глаза.

— Я хотела бы сказать, что мне бесконечно жаль, но не имею на это права.

— Значит предлагать мне денег вы тоже не планируете?

— А вы приняли бы их от меня?

До сих пор разглядывавший траву под своими ногами Вильгельм поднял голову, встречаясь со мной взглядом.

— Вы умны и храбры до безрассудности. Позвольте мне спросить, почему вы не ужились с ним?

Вопрос поставил меня в тупик так неожиданно и искренне, что какое-то время я просто смотрела на него, а потом покачала головой.

— Мы слишком разные.

— Он причинял вам боль.

Барон не спрашивал, а утверждал, и я покачала головой снова, но уже с некоторой досадой.

— Я не могу сказать, что было так.

— Вы не любили его, вы хотели сбежать от него, но продолжаете его защищать…

Теперь в голосе Вильгельма промелькнула вопросительная интонация, но меня она уже не занимала.

— Откуда вы это знаете?

— Герцог сам мне сказал.

Он умолк, давая понять, что пришла моя очередь спрашивать, а я продолжала молчать и смотреть на него.

Я просто не могла найти правильных слов и интонаций, чтобы озвучить то, что меня интересовало, и барон проявил благородство еще раз.

— Я вызвал вашего мужа. Он согласился на эту встречу, хотя и понимал, что она не будет дружеской.

Об этом же говорил Бруно, и я не сдержалась от короткого облегченного вздоха. Он не солгал.

Как, очевидно, не лукавил и в том, что Удо не собирался играть по правилам.

Словно подслушав мои мысли, Вильгельм уставился на качнувшуюся на ветру ветку над моей головой.

— Вы, должно быть, знаете, я долго учился, герцогиня. Ходил слугой за одним колдуном три года, прежде чем он счёл, что я готов получить то, о чем просил его.

— А о чем вы его просили?

Вильгельм не сгорбился, но плечи его поникли, когда он заговорил, а я смотрела на него и не могла отвернуться, потому что всю его боль в эту минуту чувствовала как свою.

Он, вероятно, услышал это в моём голосе, потому что вскинул яркий, полный страсти взгляд и выпрямил спину.

— Об одном проклятии. Одном единственном. Но он, к чести его, подарил мне гораздо больше. Теперь я способен видеть то, что не было доступно мне раньше.

Он остановился, чтобы перевести дыхание, и я в полной мере осознала, до какой степени непросто ему даётся этот разговор.

— Я много и старательно учился, но понимал, что с герцогом Керном мне не справиться. Поэтому я приехал на место встречи намного раньше. Когда появился ваш муж, я напал на него со спины, исподтишка. Возможно, вы сочтете это подлостью, но это было единственным способом сделать с ним то, что я сделать мечтал.

Даже когда он говорил об Удо, в его голосе не было ненависти, как будто она закончилась в тот момент, когда свершилась его месть.

Признавшись в том, что сам считал бесчестным, Вильгельм умолк, но продолжал смотреть на меня.

Он больше не собирался давать мне поблажек, и о том, что волновало меня больше всего, я должна была спросить сама.

Это было справедливо, но так чудовищно страшно, что я задержала дыхание, прежде чем задать самый главный для меня вопрос:

— Что вы с ним сделали?