Сороковые... Роковые

ГЛАВА 16

Через неделю так совпало — Варя уходила к Стешке — официально для всех помочь ей в родах. На самом деле Варя сказала Панасу про свое интересное положение и он, посоветовавшись с ребятами, однозначно решил отправить её к Лешу.

— Незачем лишние разговоры, мало ли от кого дите, будут всякие шепотки, а мы ж морду в момент разобьем, командир! — подвел итог Ищенко. — Варюха нам всем теперь настоящая сестра, и за неё, как скажет Игорь — любого порвем.

Леший велел прийти за кой чем, где-то умудрились ребяты свистнуть несколько кусков «мыла», чагось взрывали, какой-то громадный каменюку на дороге, и хто знае, як смогли схоронить, кажет, полицаи с похмелюги жуткой были, от и пока поправляли здоровье-то… израсходовали у них на глазах. Может, и заподозрили, да не нашли ничаго, а хто ж на свою жирную задницу приключения искать станеть — немцу же не скажешь за такое.

— А давай мы все и смотаемся, у Лешего в баньке попаримся хоть, сто лет ведь не мылись по-людски, Игорь жену навестит, да и сподручнее нам своим! Иван с Николаичем сразу на месте чего помаракуют, там железо с фуры может как приспособим, придумаем, как осколочно-фугасные сделать, до такого ещё не скоро время дойдет, вот и будет сюрпрайз фашистам. Мы по двое вернемся.

Вышли, когда только начинало смеркаться, шли неспеша, сторожко оглядываясь и обходя низинки, заполненные снеговой кашей. Варя и Костик шли в средине, как самые молодые. Иван по привычке быстро ушел вперед, остальные тоже не зевали, так вот и шли, параллельно дороге, по которой прогудело несколько машин, шедших на большой скорости:

— Торопятся, гады до темна успеть проскочить лес! — пробормотал Ищенко. — Вот бы сломались или забуксовали.

И накаркал-таки… где-то через полчаса ходьбы, из кустов вывернулся Иван.

— Толик, пойдем-ка, послушаешь, чего они там лаются. Подождите нас здесь!

Варя присела на упавшую березу. Мужики чутко прислушивались, до них тоже доносился гомон немцев, какие-то команды, рев отъезжающих машин, потом послышались стуки, чьи-то голоса.

— Похоже, кто-то или сломался, что удивительно, при их орднунге, или застрял! — негромко сказал Серега. — Наши придут — скажут.

Иван с Толиком вскоре пришли.

— Значит, так — на подъеме водитель налетел на какое-то препятствие, скорее всего — коряга острая, шел последним, впереди идущие размесили дорогу, а коряга, льдом покрытая, раздолбилась, вот и налетел — колесо напрочь. Менять стали, земля сырая, домкрат в неё уходит, болты никак не откручиваются. Старший вопил-вопил, оставил троих автоматчиков, два по сторонам смотрят — водила, напарник и третий с колесом возятся.

— Ух ты! А может мы их того?? Деревень поблизости нет, на машине с ветерком, бросим где-нибудь в леске. Пару гранат подвесим, рванет хорошо. Наверняка бензина хватит, а может, и поджечь успеем? — загорелся Игорь. — Часа три проедем, к утру бросим там, у Ракитянки, или под лед загоним, зато самим по каше этой почти не чапать. Что немец старший сказал?

— Дал им два часа на все, они заверили, что успеют.

— Варь, Костик, вы сидите здесь и никуда ни шагу. А мы рискнем! — принял решение Иван, подробно разъяснил, кому и что делать, и мужики ушли.

Варя дергалась, каждую минуту ожидая криков «Хальт» и автоматных очередей, но все пока было тихо. То ли время тянулось медленно, то ли на самом деле прошло много времени, но никто не объявлялся и не орал.

Неподалеку треснула ветка:

— Варь, Костик! — негромко позвал Иван. — Беритесь за руки и пошли. Хорошо, что небо пасмурное, наверное снег пойдет, скроет малость следы.

— Что, Вань, получилось?

— Как выразился Игорек, дуракам везет!! На удивление все прошло гладко, часовые расслабились, лес пустынный, партизанен отродясь не было, вот и помогали колесо менять. Мы подождали, пока они его поставят, ну и… так теперь бегом, время в обрез, час десять осталось.

Машина негромко урчала мотором, за рулем сидел Игорь:

— Варь, прости, но тебе в кузове, придется, машинка-то непривычная, я рядом с Игорем буду.

— Не проблема!

Едва уселись, машина тронулась:

— Мужики, а немецкий порядок и здесь нам на руку, все эти ящики укреплены на совесть, у нас бы по всему кузову что-то да болталось! — одобрительно проговорил Ищенко. — Да, ехать, это не идти!

Через минут сорок машина притормозила, в кузов заглянул Иван:

— Впереди огни встречной, решили рвануть напрямки, во избежание! Держитесь!

И понеслось… сначала ехали неторопливо, потом резко стартанули. Сергей крепко обнял Варю, — Держись за меня!

Послышались звуки автоматных очередей.

— Пригнитесь! — заорал Толик. — Как можно ниже все!!

Застрочил пулемет, машина, виляя из стороны в сторону, неслась к реке, там был крутой спуск и сильно заросший берег, похоже, ребята летели туда, пока темно, можно было попытаться оторваться.

Резко затормозили, машина как-то медленно накренилась на бок, у кабины закричал Иван:

— Ребята, быстрее! Варя, Костик, Николаич — быстро в кусты. Мы прикроем!

Варя, задыхаясь, рванула по месиву из снега и воды.

Сзади вскрикнул и заматерился Ищенко:

— Зацепили, суки.

Варя остановилась, повернула назад к нему, поддержать, помочь. Он держался левой рукой за правое плечо:

— Варя, уходи! Варя!!

— Нет, я со всеми.

От машины к кустам перебежками, строча из автоматов, перебегали Серега, Игорь, Толик и последним пятился Иван.

Стрельба приближалась, и как-то внезапно все стихло, как будто в уши налили воды. Варя недоуменно вскинулась, резко затошнило.

— Мама! — успела подумать она и вырубилась…

Сознание как-то упорно не хотело возвращаться. Варя слышала обрывки разговоров ребят: — Не, ни фига не получается!! Варь, Варюха, Варенька, приходи в себя! — просил Николаич.

— Варь, Варя, — тряс её Серега, — Варя!

— Чё делать, ща менты понаедут, а она без созна… — донесся бас Игоря.

— Какие менты — немцы же кругом?? — вяло подумалось Варе… а потом что-то неясное забрезжило в голове… — Менты… МЕНТЫ?? МЫ ДОМА??

Она резко дернулась и услышала дружный облегченный вздох.

— Варюш, глаза открывай. Не бойсь!

Она еле подняла тяжелые, неподъемные какие-то веки, над ней склонились все её названные братья.

— Ух, Варюха, ну и напугала ты нас!

— Ребя… та… мы где??

— Дома, Варь, дома, вон, слышишь, летят на воронке.

— Сесть помогите!

Сергей и Толик осторожно взяли её под руки, посадили на что-то… она огляделась — ранее утро, часов пять-полшестого, необычно одетые для этого времени, заросшие бородами мужики и она, сидящая на подножке угнанной оттуда, из сорок третьего машины с чем-то, вроде с патронами… Зажмурилась, опять завертела головой:

— Это ж мы на угол Ленина-Кирова попали?

Резко завывая, подлетел милицейский газик. Вышли три мента:

— Так, граждане, нарушаем. Попрошу ваши документы!

— Ты че, сержант, не видишь, что кино у нас тут про партизан снимается. Какие документы? — проговорил Игорь.

А Серега, как-то вмиг подобравшись, спросил:

— Хабиров работает?

— Ну да!

— Набери его мне! Да не переживай, не попадет тебе — наоборот.

— А кто ты такой, чтобы я так сразу начальнику стал звонить?

— Слышь, сержант, не нагребай на свою задницу, звони.

Тот внимательно вгляделся в заросшего, худого с каким-то очень пронзительным взглядом мужика, вытащив телефон, набрал номер и протянул его Сергею.

Долго не брали трубку, потом раздался сонный голос, что-то вопрошающий.

Сергей сразу же перебил:

— Миш, Мирхат, это я, мне нужна твоя помощь и желательно побыстрее.

— Кому мне?

— Не суши мне мозги, Салях!

— Что??

— Что слышал!

— Серый? — почему-то шепотом спросил Мирхат, — Серый, это ты?

— Я!

— Серый!! — теперь уже орал во все горло начальник милиции-полиции, — Серый, ты где??

— На углу Ленина — Кирова, жду тебя только побыстрее у меня два раненых.

— Разборки?

— Нет, Мирхат, все гораздо сложнее, приезжай скорее, без тебя никак.

— Жди!

Через двадцать минут на пятачке ошарашенный, наспех одетый начальник милиции на глазах удивленных ППСников, схватил этого обросшего в охапку и, крепко обнимая его, долго молчал. Мужик что-то недолго и негромко говорил ему… и завертелось — приехала «Скорая». Одного, постарше, тут же уложили на носилки, а второй, морщась и сильно припадая на ногу, категорически отказался ехать в больницу. Начальник милиции — Сайфуллин, сам лично отправился развозить этих странных, похожих на бомжей, людей по домам, предварительно велев оцепить и закрыть маскировочной сеткой странную машину, явно военной поры, поставить охрану, и никого не подпускать близко, отвечая всем, что это декорации для фильма о войне.

— Мир, мы немного придем в себя, отмоемся, чуть поспим и все явимся. Ты там по инстанции сообщи, что мы вернулись из сорок третьего года!

— Ты ох… л?

— Нет, все подробно расскажем, тебе врачи в больнице подтвердят, что рана у Игоря — огнестрел и явно не в больнице была обработана.

— Серый, — как-то запнулся Мирхат, — я бы не рекомендовал тебе ехать на квартиру, лучше к матери.

— Что?

— Да, дерьма полная задница.

— Разберемся.

Первую завезли Варю.

— Варь, в пять за тобой заедем, будь готова.

— Да, ребята, Господи, я никак не могу поверить!

— Мы — тоже. Если что — сразу же звони, приедем.

Варя, едва передвигая ногами, зашла в лифт, поозиралась — забыла, где кнопки находятся.

— Отвыкла от благ цивилизации, — усмехнулась про себя.

Открыла дверь квартиры, порадовавшись, что сын не сменил замок, прямо в прихожке ноги отказали, она опираясь спиной на косяк, съехала на пол.

В ванной шумела вода, а Варя сидела, не пытаясь подняться. Вода перестала литься, открылась дверь и из ванной вышла голая девица.

— Ай! — она испуганно шарахнулась назад. — Ты кто?

— Конь в пальто!

— Дан, Дааан, тут какая-то бомхижа позорная появилась, Даан!

Данька выскочил из спальни в одних трусах:

— Чего орешь?

— Там, там, — вопила девица, наставив палец на Варю.

А Варя молча смотрела на своего как-то сильно повзрослевшего сына.

— Не ори! — сын вгляделся в сидевшую на полу непонятно во что одетую женщину и вдруг всхлипнув, опустился на колени, обнял её и уткнулся ей в ключицу.

— Мам, мамочка!! Мамочка моя, любимая, ты жива? Мам?? Мам??

— Данька, сыночка! — Варя задыхалась от слез, а Данька, её взрослый сын, мотал головой и глухо повторял:

— Мамочка моя! Мамочка! Я не верил, что тебя нет, я так тебя ждал! Мамочка!!

Мать и сын, все так же сидя на полу, вытирали друг другу слезы и, не отрываясь, смотрели и не могли наглядеться.

— Мамка моя, самая любимая!

— Дан, что все это значит? — каким-то резким голосом произнесла девица, одетая уже в Варин любимый велюровый халат.

— Сынка, — поморщилась Варя от громкого голоса.

— Мам, прости! Сейчас!

— Диан, иди-ка ты домой! Мам, вставай.

— Ноги не держат, сын!

— Я помогу!

Сынок с легкостью поднял свою худенькую, ставшую теперь как пушинка, маму и понес в зал.

Девица что-то там говорила, истерила, а сынок совал ей в руки одежду, повторяя одно и то же:

— Иди домой, пожалуйста, не мешай, а??

Выпроводил, помчался к мамке, Варя сидела на диване, зажмурившись.

— Мам?

— Данька, сыночка, не верю никак, что дома.

— Мам, где ты была, почему такая худющая и помолодевшая лет на двадцать??

— Ох, сынка была я аж в сорок втором и сорок третьем, в оккупации.

— Чего? — вытаращил глаза сын. — Это же фантастика такая.

Варя печально улыбнулась:

— Сама бы никому никогда не поверила, но вот… — она полезла за пазуху, достала аусвайс и протянула сыну.

— Изучай, а я так хочу помыться.

— Подожди! — сын тщательно почистил ванну, налил туда воды, насыпал так любимую ею когда-то давно — соль для ванн, хвойную, притащил полотенце, халат в упаковке.

— Мам, что ты хочешь на завтрак.

— Кофе, Дань, соскучилась.

Варя долго отмокала, с наслаждением намывалась, вышла — сын суетился на кухне.

— Дань, а на работу?

— Отпросился! Садись, пей свой кофе. И тосты вон готовы.

Варя вдохнула запах кофе:

— Забыла уже, как он пахнет.

Маленькими глоточками, растягивая удовольствие, отпивала его, не притронулась к тостам, а сын сел напротив и не отрываясь смотрел на неё.

— Мам, мамочка! — у него на глазах опять показались слезы. — Не верю, что ты вот она. Какая ты у меня стала молодая, за подружку сойдешь, и волосы у тебя теперь обалденные. Только ты у меня всегда светлорусая была, а сейчас шатенка.

— Дань, нечем там было красить, да и мыла я их не шампунем, там ещё нет такого, и ой, как не скоро будет.

Варя кратко рассказала ему, что и как, и прямо за столом — уснула.

А сын бережно взял свою мамочку на руки, отнес на её кровать, осторожно укрыл одеялом и сел в кресло, стоящее неподалеку. Кому скажи, что двадцатишестилетний мужик до смерти боялся одного — что его мамка опять исчезнет.

А она спала. Что-то тревожное снилось ей, она хмурилась, пыталась что-то крикнуть, хрипела, ворочалась, стонала. А ребенок осторожно гладил её по лицу и тихонько приговаривал:

— Все хорошо, мам, я рядом, ты дома, спи, мамочка!

Пошел на кухню, надо же было что-то приготовить вкусненькое для мамы, вытащил мясо, нарезал, отбил, закинул в миску с чесноком и взбитыми яйцами, — знал, как она любит такие отбивные, а сам каждые десять минут на цыпочках входил в комнату — боялся, что приснилось ему это, и она опять исчезнет.

Повертел её рванину — бросить в стиралку побоялся, мало ли, расползется или ещё чего. По квартире уже поплыл запах жареного мяса, время подходило к трем, мамочка его все спала. Зазвонил домашний телефон, сын взял трубку, мужской голос спрашивал Варвару.

— Вы кто?

— Сергей, её побратим.

— Немного подождёте, она спит?

— Да, жду.

— Мам, мамочка, — тихонько дотронулся до неё сынок, — мам тебя Сергей какой-то спрашивает.

Варя вздрогнула, вскинулась бежать и увидела напряженные глаза самого родного человека — сына.

— Ох, Дань, прости, но я наверное ещё долго буду так вскакивать и дергаться, десять месяцев войны, они не скоро забудутся.

Данька принес трубку, Варя поговорила, встала, умылась, причесалась.

— Ох, к пяти надо в милицию-полицию — фу! — она передернулась. — Знали бы те, кто переименовывал, как ненавидят там это слово! Во что хоть одеться, все ведь как на вешалке теперь.

— Мам, а те брючки, что я сильно любил, когда маленький был, они точно тебе как раз стали. Я тут в кладовке вещи перебирал — тоска, знаешь, какая была, нашел эти брючки. — Он пошел в кладовку и принес их. — Прикинь!

Варя надела.

— И эти брючки стали свободными в талии и на попе. Где мое рванье? Там поясок такой был, старенький.

— Мам, выкинуть хотел, да подумал, что мало ли…

— Правильно, сын, подумал, этот поясок — самый что ни на есть драгоценный подарок для меня.

— Расскажешь?

— Сыночка, рассказов будет много, но прошу тебя — никому ничего не рассказывай, даже своему Лаврику и то не надо. Скорее всего, будет много шумихи, вранья, неверия и всякого разного, наверняка какие-то журналисты и всякая другая братия заинтересуются, да мало ли кто ещё. Ты ничего не знаешь, я после пережитого замкнутая и неразговорчивая стала.

— Хорошо, мам, вижу, вон, виски все белые, ты у меня как эта, из Индии, которую убили тогда.

— Индира Ганди, думаешь? Сыночка, мальчик мой, какой ты у меня повзрослевший стал без меня.

— Повзрослеешь тут, тоже вон седые волосы появились. Хорошо, номер вашей машины сзади едущий на грузовике водила запомнил, тут такой шухер был, пропали люди среди бела дня, а тебя соседка видела, что ты к знакомому садилась, вот и установили через неделю всех вас. Мы все, у кого пропали, с тех пор часто созваниваемся, знаешь, как истово верили, особенно бабуля Петровна, Игоря Миронова, она нас всех матом крыла постоянно, никому не давала скулить. Такая бабулька — я в неё влюбился просто. Мам, я мясо твое любимое — отбивнушки приготовил.

Варя поцеловала своего сыночка:

— Спасибо, мальчик, только отвыкла я от такой пищи, прости, но пока не могу, побаиваюсь.

Мамуля поклевала как птичка, а сынок никак не мог наглядеться на такую родную и в то же время совсем другую, маму. Варя начала одеваться, подвязала брючки своим стареньким пояском, выбрала из многочисленных нарядов джемпер самого маленького размера, спасибо, обувь подошла.

— Дань, вот чоботы и кухвайку надо выкинуть.

— Смешно, — улыбнулся сын, — кухвайка. Мам, тебя проводить?

— Мужики за мной заехать обещали, но мало ли, пошли.

Едва вышли, к подъезду подъехала старенькая Ауди — за рулем сидел Сергей:

— Привет, Варюха. Вот, как в том фильме — махнул, не глядя, наши-то красавицы там так и сгниют, если Леш с Панасом и Гринькой не сообразят, что с ними сделать. Если, опять же — живы останутся. Это сын? Похож на тебя!

Пожали друг другу руки, Данька, не слушая маму, подогнал свою девятку и поехали, Сергей заехал за Толиком. У ментовки уже ждали Иван с Костиком и подходил к зданию прихрамывающий Игорь, бережно поддерживая высокую бабулю.

— Так вот вы какие, друзья Игорёшкины? — бабуля уж очень пристально разглядывала всех. — Вижу, хлебнули, в самый лихой год попали. Евдокия Петровна я, бабуля вот этого охламона.

В дежурке их не задержали, сразу же провели к начальнику, бабуля пошла с ними, и как-то так получилось, что её поддержка очень помогла им. Бывшая фронтовичка постоянно кивала головой во время рассказа попаданцев, подтверждая, что так все и было.

В кабинете сидело аж пять серьезных, явно не рядовых мужиков, которые цепко и пристально рассматривали всех пришедших.

Евдокия Петровна сразу же пояснила:

— Я пришла не как бабуля внука, а как фронтовичка, знающая то время не понаслышке.

— Прежде чем начнем разговор, скажите, пожалуйста, как наш Ищенко, раненый в последние минуты пребывания там? — спросил Сергей.

— Ищенко Сергей Николаевич после небольшой операции был в реанимации, сейчас переведен в палату, состояние средней тяжести, в сознании, очень переживает, что не с вами.

— Ну с чего начнем?

— С начала… Сергей с Иваном, не вдаваясь в подробности, сжато рассказали обо всем. Начальники слушали внимательно, не перебивая, в кабинете стояла тишина, только шумно вздыхала бабуля Миронова. Когда Сергей сказал:

— Ну вот, вкратце и все! — опять была тишина, потом негромко спросил самый старший из пятерых:

— Страшно было?

— Даже не столько страшно, хотя это тоже было, сколько тяжело. Люди там все такие, как бы выразиться поправильнее? Задавленные, испуганные, от всего шугаются, глаза поднять боятся. А мы, зная, что будет дальше, вынуждены были тоже изображать покорных, а так хотелось…

— И как вам немцы?

— Немцы, они разные. Есть и твари, особенно эсэсовцы, те, похоже, родились тварями, есть и другие, вон как нашего мелкого друга Грини приятель — сигаретами угощал, предупреждал пару раз, чтобы в райцентр не приходил — облава. Но самые мерзкие и ненавистные сволочуги — это полицаи. Там давить всех надо, такая мерзость, не успели наши отступить — полезли как клопы, гады!

— А Вы, Варвара Федоровна, как выживали?

— По-всякому, был момент, когда с жизнью прощалась — схватил шедший за мной здоровый рыжий немец, потащил в хату. Хорошо дома оказался денщик квартировавшего там майора — выручил, а то… не выжила наверное.

— А майор не обижал?

— Нет, это был не эсэс, а какой-то присланный для проверки из Берлина — чин, вроде как наш теперешний аналитик, он все больше по поездкам мотался, а эти, истинные арийцы, лебезили перед ним. Нам повезло, что поблизости партизан не было, лес Брянский километрах в ста начинался, и эти, хвашисты, как говорят местные, так не лютовали, а ближе к тем местам постоянно карательные операции были. Откуда знаю? Ищенко у нас паяльщик-лудильщик был на базаре, всегда в курсе новостей. Ему полицаи свои всякие зажигалки, часы, всякие будильники, замки притаскивали в ремонт, ну и трепались, а он слушал и запоминал.

— А как же нужным людям сведения передавали?

— Ребятишки приходили из Березовки, приносили из деревни всякие примусы-кастрюли (у женщин брали — те в имении работали, когда ходить-то, не отпускали никого — арбайтен, в ремонт) — там такая рухлядь, даже в музей не годится, а Николаич ремонтировал, матерился, но хоть ненадолго запаивал. Прялки, мельнички, чего только не ремонтировал… Вот с ними и передавали сведения.

— Ребятишки какие?

— Гриня и Василек Крутовы, Грине одиннадцать, а Васильку — восемь лет.

— Сколько? И что, такие дети все запоминали?

— Василек, у него мать на глазах убило в сорок первом — летчик развлекался, пролетая над селом — перестал разговаривать, но память у него-как у прохвессора. Все запоминал мгновенно, а Гриня, тот мелкий, пронырливый, любого заговорит, но правды не добьешься, если что. Панас, командир наш, обещал на них, как наши придут — написать, чтобы наградили, вот так и было.

— Время девять вечера, давайте закругляться, — подвел итог нелегкому разговору старший, — видно, что вы устали. Значит, самые полные сведения о всех, кого знаете, будем делать запросы.

— Господи, только бы пацаны были ещё живы! — вырвалось у Вари.

— Значит, завтра к обеду ждем вас всех.

— Извините, можно попросить? — сказала Варя.

— Да, что Вы хотели?

— Перед тем, как нам сюда прийти, мы бы хотели навестить Ищенко, можно договориться, чтобы нас к нему пустили? Это нужно и нам, и ему.

— Хорошо, завтра с утра договоримся.

— Просьба ко всем вам такая — как можно меньше распространяйтесь о том, где были. Однозначно будем поднимать архивы, искать свидетелей тех лет, а для друзей-соседей… скажем так:

— Похитили Сергея Алексеевича, с целью выкупа, а все остальные попали как ненужные свидетели, убивать не стали — рабы пригодятся всегда. Типа вдохнули чего-то и очнулись уже на одном из подпольных кирпичных заводов Северного Кавказа. Были как рабы — сумели убежать, добирались почти пешком.

— Родственников тоже предупредите — утечки информации быть не должно, по возможности и им тоже так говорите, либо будет со всех взята подписка о неразглашении.

Пресса, телевидение — этого быть не должно, честно скажу — мне, генералу, много повидавшему в жизни-ваш рассказ из разряда фантастических, но будем, повторюсь, тщательно проверять.

— Товарищ генерал, разрешите обратиться! — подтянулся Иван.

— Разрешаю, капитан Шелестов! — Товарищ генерал, я выскажу общую просьбу: мы там обещали им — оставшимся, что если вернемся в свое время живыми — на первый же День Победы — приедем в Березовку, они, скорее всего, кто если в живых остался — ждут нас.

— Будем надеяться, капитан, что сможете поехать туда, это дело будет на особом контроле. Сами понимаете, доклад о вас пойдет на самый верх.

В отряде был траур и уныние — бесследно пропали их товарищи — были и исчезли. Леший потихоньку наводил справки, но даже Фрицци был озадачен, рассказывал фатеру необычное:

— В пустынном лесу, на дороге меняли проколотое колесо под охраной трех автоматчиков, и исчезла машина, странно так, кто захватил — непонятно, куда делась — тоже непонятно. Затем в километрах пятидесяти, какая-то машина, шедшая навстречу ехавшему под усиленной охраной майору фельджандармерии, резко свернула и поехала по бездорожью, явно убегая.

Охрана разделилась — одна бронемашина осталась, вторая, открыв стрельбу — погналась за машиной, прижимая её к речушке, а возле самой реки случилось невероятное — машина и отстреливающиеся из автоматов неизвестные в один миг исчезли.

— Как такое может быть?! Дас ист фантастиш!

— Остались следы, колея, место, где остановилась машина, гильзы, следы убегающих и все, дальше нетронутый снег… в один миг-ни-че-го, как кто их взял и в небо унес.

Леший, услышав это от Карла, мысленно порадовался — вернулись ребята в свое время, но и сильно опечалился — за почти год все мужики и Варюха стали ему родными.

Панас, Иван Серебров, Матвеюшка — старались как могли успокоить беременную Пелагеюшку, которая совсем поникла.

Леший взял её с собой, на дальнюю свою делянку, а там, как не удивительно, под свою опеку её взял Волчок — он не отходил от девчонок.

А через неделю у Стешки начались схватки, тут уж не до соплей стало, роды были тяжелые, хорошо, у Полюшки был кой какой опыт, да и Стешка пару раз присутствовала при родах, до войны, помогая Самуилу.

Через пять часов пискнула в первый раз — дочка Стеши и Игоря — Евдокия Игоревна Миронова. Умученная, но счастливая от того, что все закончилось, и у неё есть теперь частичка любимого мужа — мама Стеша с нежностью и любовью вглядывалась в маленькую копию Игоря. Игорек, много и часто рассказывающий про свою любимую бабулю, и не подозревал, что Стеша давно решила дочку назвать только так.

Малышка требовала внимания, Стеша спала урывками, Полюшка тоже постоянно помогала ей, обе сильно горевали, что папки не увидят своих деток, но одновременно и благодарили Господа, что мужья оставили им о себе память, да какую. А Полюшка родила в мае, девятого, — «аккурат на Победу»- сказал Леший Панасу — сыночка, Сереженьку. И тоже вылитого папку, казалось, озарился мир светом от такого — мамки тряслись над своими детками, а Леший с Волчком старались помочь во всем своим теперь внуку и внучке.

Гринька и Василек тяжело переживали разлуку с мамушкой Варей.

Гринька потихоньку шептал Василю, лежа на печке перед сном:

— От увидишь, Василь, приедуть наши, а ты у мене прохвессор, настояшчий. От мамушка у восторге станеть глаза пулить:

— Василек, ты прохвессор у самом деле?

Василек грустно улыбался, а Гринька опять шептал:

— Ты обешчал ей сирень увсюду насадить, от и займемся вясною, у дворэ посадим, а наши прийдуть — усю Бярезовку засадим, от мамушка обалдееть, як Игорек кажеть.

— Ребята, — остановил их на улице Толик, — давайте немного пройдемся, покурим, прикинем кой чего к носу…

Пошли, оглядываясь, привычка дурная за столько времени выработалась и пристала накрепко.

— Я так понимаю, нас будут тщательно и проверять и выспрашивать. Думаю, врать надо только в одном — кто отец ребенка Вари, не поймут ни хрена, а зачем нашей будущей мамочке лишние напряги, и так ей достанется, типа, возраст, то-сё.

— Согласны! — дружно откликнулись мужики. — Кого назовем?

— А давайте Климушкина и обозначим отцом, если даже после войны был жив, то стопудово сейчас нет в живых, ему тогда уже за тридцать было, вряд ли после плена до ста лет дожил, да и мало ли… если и жив в девяносто восемь или девять лет — память-то точно худая, как решето. Как Варь, годится такой вариант? — предложил Шелестов.

— Пожалуй, да. Слишком трудно про Герби кому-то чужому говорить.

— Варюх, — обнял её Игорь, — вот отвяжутся от нас, поищем у Гэрмании корни твоего Герби, фамилия-то, чай, редкая, да ещё с приставкой фон — барон он у тебя. Я хоть и не видел, но мужики вон сказали — хорош, в мирное время точно бы чемпионом по какому-то виду спорта стал.

— Боксу, — ответила Варя, — у него там какие-то медали-кубки были завоеваны до войны. Он рассказывал, как Фридрих Краузе все пытался у него реванш взять, Герби с детства, не смотри, что они с Пашкой помладше, несколько раз Фрицци навешивал.

— Да ты что? Этому мерзавцу прилетало от Герберта? — восхитился Иван. — Уважаю, такую сволочь да отлупить — дорогого стоит. С огромным удовольствием руку бы пожал!

— Так, кто чего дома наболтал? — сосредоточенный Сергей, какой-то весь мрачный, посмотрел на всех.

— У меня сын, но он точно не болтанет, не та натура. Тем более, я его уже предупредила.

— Моя бабуля в курсе — дома больше никого не было, тоже не скажет — рядом же она с нами была! — Игорь тоже не балагурил, а был растерянно-печальным. Толик кивнул:

— Мои в деревне, они по пятницам там моются-парятся. Дома никого.

Иван сказал:

— Я жене пообещал потом все рассказать, да она от радости и не врубилась, суетилась возле меня и рыдала, а потом я вырубился.

— Костик?

— Тоже самое как и у Толика — все на работе — написал записку, сейчас дома слезоразлив будет — утопят мамка и сестрички.

— Вот и замечательно, завтра Николаича предупредим обо всем. Ну что, по коням?

— Варь, вон твой дитенок за нами ползет.

— А чё, Варь, видный у тебя сынок, типа Герби, только наш пошире в кости будет, и помощнее! — впервые улыбнулся Сергей. — Все, разбежались, до завтра.

Варя весь вечер с удивлением смотрела на своего сына, он не только возмужал, он стал полностью самостоятельным, ничего не валялось как раньше из его вещей где попало, везде был порядок.

— Сынка, я смотрю, совсем самостоятельным стал.

— Станешь тут, — буркнул ребенок, — забудусь первое время: «Ма, где мой свитер?» А потом как холодным душем — нет твоей мамки, и неизвестно, что с ней! Знаешь, как лихо было?

— А эта девица… у тебя что, серьезно?

— Ма, я молодой ещё, мне, вот, как ты, такую надо, посерьезнее, поосновательнее. — Улыбнулся сын. — Нет, ма, пока не сходятся звезды правильно.

Долго сидели, прижавшись друг к другу, и негромко говорили — обо всем.

Варя, не приукрашивая, рассказывала, как трудно было выживать именно им, знающим дальнейшее, и приучаться ходить, опустив глаза, как сложно было Толику — ведущему инженеру — здесь переломить себя и стать торгашом-фольксдойче, как изменился их Гончаров.

— Гончаров, Гончаров… это который всегда пальцы веером?

— Я его не знала до того, но, похоже — он. Сейчас совсем другой человек, там, знаешь, шелуха как с лука, вмиг слетает, и видно сердцевину, я не знаю сколько раз порадовалась, что не оказалось среди нас гнилья.

— А твой толстый друг — Ищенко, он-то как со своим давлением?

— Там половина его осталась, он джинсы проволокой скручивал, чтобы не спадали. Смеялся, что жена по лысине только и признает. Данюсь, а давай поищем людей по фамилии фон Виллов?

— Немцы? — остро взглянул на неё сын, что-то понял. — Мам, расскажешь?

— Попозже, сынка.

— Ладно, понимаю, что вы все, как вон чеченцы-афганцы, долго ещё будете войну видеть во сне.

Пошли к ноуту, Данька шустро пощелкал мышью и выдал:

— Вот, смотри, что нашел!!

Варя читала и не скрывала слез, её Герушка, оказывается был жив до 2006 года. Совместно с Паулем Краузе основал после войны фармацевтическую, сначала небольшую фабричку, к девяностым годам превратившуюся в солидную фирму — «Hoffnung»- Надежда. Женился в сорокапятилетнем возрасте, есть сын — Николас, фармацевт. И было одно единственное фото Герберта, на юбилее в его восемьдесят.

Варя долго-долго смотрела на своего постаревшего, но все такого же, замкнутого, сухостойного, уже с палочкой, Герби.

— Герушка, так тебе и не довелось, похоже, больше быть таким счастливым и беззаботно смеющимся? Милый ты мой, не знала я и не могла представить, что ты мне такое счастье оставил — ребенка, а если он будет похож на тебя…

Следущая фотка — его сына. — Мда, только глаза фатера и нос, а так совсем не похож!

Невысокий полный мужчина добродушно улыбался в объектив.

— Мам, не плачь, мам, все же хорошо.

— А? Да, сынка! Просто, — и Варя решилась — все равно когда-то надо будет говорить, — этот вот немец-он для меня там был всем на свете.

— Мам, ты что ли влюбилась в фашиста?

— Не в фашиста, в немца, среди всяких наций есть и люди и нелюди!! — Варя обиделась.

— Мам, прости, пока трудно понять такое.

— А ты пойми, тем более, что в сентябре, если все сложится удачно, и я смогу выносить, рожу его ребенка.

— Мам? Ты шутишь так?

— Нет, сын, не шучу.

Варя, не вдаваясь в подробности, рассказала ему, что и как было там. Сын сидел с круглыми глазами, Варя достала флешку, тоже запрятанную в поясок:

— Вставляй и смотри, что и как. Дань, нас предупредили, чтобы утечки информации не было.

— Понял, понял уже.

Он вставил флешку, и первый же кадр оттуда поразил его — Гринька и Василек, одетые в немыслимое рванье, худющщие, замурзанные, но безмерно счастливые улыбались в объектив, посередине стоял волк. Данька завис, внимательно-внимательно разглядывал пацанов и Волчка, потом начал смотреть дальше, впечатлил Леший.

— Мам, это же настоящий Леший!!

— Его там так и зовут.

— А этот пацан — командир отряда. Партизан? Да он же совсем не тянет на командира?

— Потянул вот.

Данька подолгу рассматривал каждый кадр, увидев Ищенко в будке лудильщика аж присвистнул: — Ни фига себе!

Долго вглядывался в худые лица бывших пленных, полюбовался на Стешу, восхитился косами её и Полюшки.

Затем сначала недоуменно, а потом все внимательнее всматривался в фотографии своих родственников.

— Мам, это же… — как-то неверяще спросил он, — это же наши брянские? Кого-кого, а вот этого пацана-деда Гришу я всегда узнаю. Мы же к нему заезжали, и твой любимый дядюшка Ваня, тоже узнаваем. А это наш прадед? А этот сухонький дедок?

— Это мой прадед, твой уже пра-пра, Григорий.

— Мам, а это? Понял, это наш Никифор, погибший в Польше?

Варя кивнула, слезы опять полились.

— Мам, но ему лет четырнадцать от силы? Он же мелкий?

— Тут шестнадцать, на следующий год — погибнет. — Варя разрыдалась. — Ох, Данька. Я… там… так было горько, когда я его увидела, он такой мальчик, чистый, наивный… ты представить себе не можешь, как это все страшно. Вот там, видишь, два парнишки, спасенные Лешим, повыше — его сын, про них — потом, а который пониже… Он же со своей батареей остался прикрывать отход наших, знал, что все тут и останутся. Там же весь бугор перепахан снарядами, лупили по ним прямой наводкой, а у них уже снарядов не было… Мальчишечка нецелованный, хорошо — деды нашли и услышали, что дышить, а у нас таблетки были, я своим на Урал много чего прикупила, у мужиков в машинах аптечки. Антибиотики были, кой кого вытащили с того света почти. Фильмы, книги, но видеть воочию…

— А папаня твой где?

— А папаня мой не заслужил быть в кадре, он и тогда уже такой был, говнюк.

— О, вот твой немец-перец.

Сын замолчал, вглядывался в необычно сияющую мамку и счастливого, молодого, его примерно ровесника-немца, бережно обнимающего её.

— Ну что, ма? Хорош мужик, видный — здесь он по-человечески выглядит, а то как рыба замороженная вон в компе.

— Дань, он только со мной таким и был, вечерами и ночью, а днем — замурованный наглухо, тоже уметь надо, знать про будущее и держаться, не сорваться. Я его когда вначале увидела — звала жердяй и сухостой. Он говорил «сукостой».

— Ладно, — вздохнул сын, — родишь мне братика или сестричку — будет наполовину моим ребенком.

Ищенко, бледный, но довольный, встретил всех радостным возгласом:

— А, явились бродяги!

Сидевшая возле и державшая его за руку жена, всегда такая важная дама, порывисто вскочила и, обняв Варю, разрыдалась:

— Варь, я никак поверить не могу, что вы здесь!! Живые!

— Люда, все хорошо, видишь, мы с ним какие стройные и молодые стали?? Он у тебя про давление и диеты забыл, волновался, что не признаешь во вьюноше его.

— Ох, извините меня!

Людмила уставилась на всех пришедших:

— Какие вы все стройные, худенькие.

— Диета у нас была, экзотическая, оккупационная, — улыбнулся Иван. — Зато никаких тебе болячек.

Немного поговорили, Ищенко тоже подтвердил:

— Неча про нашего Герби кому-то ешче знать!!

В бокс заглянула медсестричка.

— Пожалуйста, закругляйтесь — шесть человек сразу — это…

— Все, Николаич, мы пошли. Поправляйся — теперь можно не дергаться — дома мы.

А в милиции — все упорно не называли МВД по-новому, их немного обрадовали:

— Первые данные для вас: Григорий и Василий Родионовичи Крутовы — оба живы. Василий Родионович — профессор, окончил в свое время матфак МГУ, преподает в Брянском госунивеситете, Григорий Родионович — пенсионер, живет в своей родной деревне — Березовке.

Варя молчком утирала побежавшие слезы.

— Более того, в прошлом году, будучи приглашенным на празднование Победы, к президенту с просьбой обратился ветеран, гвардии старшина запаса, партизанский командир и фронтовик — Михневич Панас Федорович. Просьба была, как я думаю, вы догадались уже — узнать о вас, когда-то воевавших в его отряде. Звучала эта просьба необычно, Президент запомнил и велел поднять архивы, на всякий случай, вы как раз только-только пропали.

Мужики оживились, заулыбались, общее мнение выразил Игорь:

— Хорошо-то как! Значит, есть ещё наши, живые!!

— Вам предстоят весьма напряженные дни — медобследования, встречи с учеными, настраивайтесь на серьезные разговоры, постараемся побыстрее, понятно же, что кроме Варвары Федоровны и Сергея Николаевича у остальных остро встает проблема с работой.

— Сергей Алексеевич, Вы своим не поможете?

— Помогу, только надо разобраться с… — он сморщился, — с некоторыми, бывшими собутыльниками.

Мирхат ехиденько улыбнулся:

— Друзьями же были!!

На что серьезный Сергей ответил:

— Друзья — они вот, здесь все, плюс Ищенко. Эта вот красотка, — он кивнул на Варю, — когда мы отходили к реке, отстреливаясь, а Николаича зацепило, повернула назад, к нам, и помогала Николаичу ковылять, хотя мы все орали ей, чтобы убегала.

Красотка, смущаясь, сказала:

— Чтобы не было какой-то новостью для всех — я оказалась беременна, что-то там сместилось во времени, мы с Ищенко резко помолодели, кто знает — сейчас, может, станем так же резко стареть. Скорее всего, если и дохожу, что под большим вопросом, рожать будет сложно, так что-просьба большая: меня первую занять всеми проверками и разговорами, пожалуйста, пока срок небольшой. И да, догадываюсь, что всех интересует, кто отец ребенка, не из наших ли, в смысле. Нет, это один из партизан, бывший пленный, он не знал о беременности, и я мысли такой не допускала — думала, гастрит обострился. Да и не обращала внимания на тошноту, не до того было.

— Надо же как? Вы из прошлого в будущее ребенка, а у Сергея Алексеевича и Игоря Ивановича наоборот — дети в прошлом остались. Да, не переживайте, постараемся и про ваших жен узнать!

Жены, похудевшие и недосыпающие, тряслись над малышами, обе безумно обожали своих деток — ведь и Дуняша и Сереженька уродились у своих батьков. Леший, бравший одновременно обоих на руки, бережно качал их и пел своим густым басом какие-то колыбельные. Изредка появлявшийся Панас постоянно говорил:

— От, як гляну на ребятёшек — сразу друганов своих вижу.

Им стало намного сложнее без пришлых, не хватало советов Ивана, золотых рук Ищенко, немцы стали злее, но отряд все так же, тщательно подготовившись и прорепетировав усе действия — после нелепой гибели Каримова, Шелестов настоял на этом — наносил урон врагу.

— Панас, — постоянно говорил Леший, — смотри, будьте осторожнее, немцы стали как осенние мухи, береги ребят — им ещё предстоит два года воевать, кто уцелеет. Сейчас, после Курска совсем озвереют, кому понравится получать по зубам постоянно?

Краузе-старший упаковывался. Решили с Фрицци, что фатер поедет в мае, Пауль в кои-то веки проявил мудрость, купил на имя фатера домик в небольшой деревушке Альфхаузен, что в Нижней Саксонии, и Карл уезжал прямиком туда.

Для всех было озвучено, что вследствие пошатнувшегося здоровья, Карл Иоганнович уезжает в фатерлянд. И только стародавний друг — Лавр знал истинную причину его отъезда.

— Лавр, дружище, если бы ты знал, как тяжело оставлять опять отчий край, теперь уже точно навсегда, не доживу до светлых времен. Но приложу все силы — спасти от этой бойни, что предстоит впереди — Пашку. Этот, — он поморщился, — Эльзин, так и остался злобным пацаном, а Пауль — он должен жить!

Леш сумел-таки «предсказание беглого» донести до Карла, зная, что тот трепаться не станет, задумается, постарается толково сказать своему младшенькому, а там рядом и Герби Варин, может уцелеет.

Пришел в Березовку, долго говорил в храме с батюшкой, просил быть осторожнее в речах, не дразнить этих сволочей, потом объяснял внукам Крутовым что и как. Василек кивал, а Гринька суетился и ворчал:

— От, дед Леш, як хочется им на пятки углей насыпать, штоб у своем Бярлине только и опомнились!!

— Угомонись, вояка. В деревне совсем мужиков не останется, деды Ефим с Егоршей, да вы с пацанами. Ох как трудно будет до Победы!! Ты лучше делом займись, — приглядывай, что и где можно схоронить нужное в хозяйстве. Ребята говорили — бабенки на себе пахали после освобождения — все ж порушено! Не таскай во двор, а где увидишь чего годящееся, прикрыть постарайтесь, ветками-мусором. Надо, по осени соберем. В Раднево тоже пореже мотайтесь, это давние немцы вас знают, а поменяют, привяжется какая сволочь… Василь, ты его тормози, от ведь уродился чистый Никодимушка!

Пауль встретил фатера облегченным вздохом, он очень переживал за его здоровье — и были-то у него два родных человека на всем белом свете — фатер и Герби… Свет, правда, в последнее время был не таким уж и белым, оттого и переживал Пашка Краузе, так и оставшийся в душе босоногим деревенским русским парнишкой.

Никто не знал, как охота ему, как в далеком детстве, ранним-ранним утром, когда едва разлепившее глаза солнце нехотя и недовольно начинает подниматься, а с Судости поднимается туман… так славно и радостно пробежаться босиком по росистой траве туда, к речке, зная, что вот-вот в белесом тумане появится бесформенной чудовище, которое в конце концов окажется соседской лошадью. Ну нет в чистенькой и правильной Германии того русского раздолья. Сейчас, когда Герби побывал там, он мог хоть что-то рассказать ему из того счастливого детства, жаль, Герби не довелось увидеть его босоногих друзей-приятелей, все они были на фронте и наверняка кого-то уже и не было в живых.

Фатер заехал в Берлин, неделю пожил в их берлинской квартире, разобрал все бумаги и вещи, подчистил все, оставляя квартиру Фридриху — Пашка сразу же отказался в пользу брата. Зная о предстоящих бомбежках и разрушении города, не видел он себя — если жив будет — в коммунистической Германии. Зародил Герби в нем идею о фармации, опять же в пояснив, что в соцлагере будет намного сложнее — частной собственности аж до девяностых годов не предвидится. Вот и подбирали они себе возможные варианты, опять же — если сумеют уцелеть, в той части Фатерлянда, где будет капстрана.

Пашка безумно любил своего фатера — не довелось ему увидеть свою русскую матушку, но по рассказам отца он знал, что очень много унаследовал от неё, может, поэтому они и сдружились с Герби, из-за похожести их судеб?

— Герби, если я тоже вот так оглушительно влюблюсь в русскую — значит, мы действительно братья, по духу!! — посмеялся Пашка.

Герби только печально улыбнулся:

— Варья такая — одна.

Вот и выбрали они небольшую деревушку для Карла Ивановича, чтобы сумел он уцелеть в этой предстоящей жути.

У Герби резко заболел дядюшка, сумел по своим каналам добиться поездки в швейцарскую частную клинику — там предстояло длительное лечение. Герби и так ходил мрачный, а теперь стал совсем неразговорчивым. И к нему не лезли с расспросами. Герби имел крамольную мысль, что его мудрый дядюшка, просчитав все, заранее озаботился путями отхода, тем более, что были к нему аккуратные подходы со стороны заговорщиков. Доносить, закладывать кого-то… не в дядюшкином характере, а так — заболел он, и с него взятки гладки. Вот так и жил Герби, спокойно-равнодушно, не пуская в свою жизнь никого.

Иногда позволял себе физическую разрядку с фройлян, не испытывая ничего подобного что было с Варьей, там он не помнил где был и сколько, не знал он русского выражения: «увидеть небо в алмазах» — если бы знал — сказал, что так оно и есть. Он кой чего задумал, для его далекой, ещё не родившейся Варьи, и если суждено выжить — так и сделает.

Варья же до трясучки боялась только одного — не дай Бог скажут, что ребенок имеет какие-то отклонения-патологии, она не говорила сыну, но мужики, побывшие с ней так долго, в момент просекли её тревогу, наорали на неё.

— Ты — дурища!! Мысли имеют свойство материализовываться, не смей так думать! Родишь ты своего Гербертовича, вот увидишь, и будет маленький жердяй-сухарь вылитый он!! — нисколько не сомневаясь, выдал Иаван. — А мы все вшестером будем ему крестными.

— А если девочка? — спросила Варя

. -Да ты что! У твоего Герби девочки точно не получатся, это ж ювелирная работа, не, пацан будет, точно.

Выписавшийся Ищенко пошел со своей подружкой в гинекологию, для оказания моральной поддержки. Осмотрев Варю, гинеколог со стажем почти в сорок лет сказала, что все неплохо, а потом зависла над карточкой.

— Позвольте, но Вам неправильно написали возраст, здесь написано, что Вам пятьдесят шесть, перепутали тройку и пятерку? Тридцать шесть?

Варя поулыбалась.

— Так вот я хорошо сохранилась.

— Так, так, так, Вы будете рожать, я поняла?

— Да, очень надеюсь, что ребенок здоров!

— А давайте-ка я Вас в столицу отправлю, пусть как следует обследуют. Конечно, хорошо бы поехать или в Израиль или в Германию, чтобы более тщательно обследоваться, но и в столице смогут сказать, если какая-то патология имеется. Москва — это, конечно, дорого, но ради здоровья малыша…

. -Хорошо, я посоветуюсь с домашними и через пару-тройку дней приду с ответом.

— Давайте через неделю, как раз все анализы придут, и посмотрим, но пока, я уверена — у Вас очень даже неплохо все для десяти-двенадцати недель беременности.

Николаич порадовался, что все неплохо, а вот насчет обследования задумался:

— Там, поди, ого-го сколько придется заплатить? Что-то вертится у меня в голове… никак не ухвачу, вспомню — скажу.

А Варя вспомнила про колечко Герби, как ни жаль, придется продавать, чтобы обследоваться как надо. Дома развязала один узелок, достала колечко, поревела от души — пока Данька не видит, а потом взялась развязывать другой узелок, затянутый намертво.

— Вот, немец-перец, ногти чуть не сломала! — ворчала Варя, думая, что Герби засунул туда обычную гальку. А вытащив, охнула — на ладони лежал явно драгоценный камушек, скорее всего, алмаз. Опять были слезы, и как бы поняв, что матери плохо, зазвонил телефон — сын.

— Мам, ты как?

— Нормально, сына!

— Мам, пельменев хочу!! — Ребенок упорно называл их так с детства, не признавая покупные. Свойские обожал и лепить, и есть, мог варить себе каждый день.

— Мам, почти год не ел.

— Сделаю, Дань, сделаю.

— А ты побольше — и своих зови, посидим, завтра суббота, хоть пойму, что за мужики, и с чем их едят?

Варя сразу же подумала про Гончарова — с его связями камушек можно продать по реальной цене, понятно, что денег потребуется много — беременность ещё вся впереди.

У Гончарова было отвратительное настроение. Мало того, что пришлось вышвыривать из квартиры «подружку на месяц», у которой, по причине его исчезновения, был повод считать себя чуть ли не вдовой, и начать после шести месяцев его отсутствия предъявлять права на наследство на основании свидетельских показаний, что они являются мужем и женой, только свадьбу сыграть не успели.

Нашлось даже заявление, поданное в ЗАГС, правда, подпись Гончарова и без графологической экспертизы, что называется — не внушала доверия, но Анжелу это не остановило. Она вела усиленную войну с главбухом Сергея — верной Калерией Ивановной.

Дама старой закваски и твердых понятий и убеждений, что такое честность, Калерия в первые же дни исчезновения Гончарова сумела заблокировать все карточки и основные счета.

— Сергей Алексеевич, меня трудно на кривой козе, сами знаете, объехать. А тут полезло такое… Вашей убитой горем матушке было преподнесено, что имеется беременность и заявление в ЗАГС, и естественно, «случился выкидыш», которого не было. Ваша правая и левая рука одновременно — Роман Волков вместе с нею развили бурную деятельность по вступлению в наследство, но вот до сей поры пробуксовывает их афера.

— Калерия Ивановна? — поднял взгляд на неё мрачный Гончаров. Он на третий день прибытия, утречком поехал к своей верной старушке — под семьдесят ей, но уму позавидовал бы любой банкир.

— Да, Сергей Алексеевич, я, как могла, восстанавливала справедливость, меня конечно же с позором вышвырнули, якобы подавала неправильные данные в налоговую и прочая, и прочая.

— И что, Вы теперь у моего вечного недруга Пчеловодова работаете?

— Нет, Сереженька, я на пенсии, сижу дома, а Пчеловодову было сказано — «Я порядочных работадателей не предаю!!»

— Калерия Ивановна, можно я Вас поцелую?

— Да не вопрос! Так вот, Сергей Алексеевич…

Он поморщился:

— Давайте уже без чужих перейдем на более простые отношения. Там, где я был, может быть, когда и смогу рассказать, где — больше всего ценились такие надежные отношения, там я знал, что вот на этих я могу не то, что положиться, а доверить все, что имею, особенно жизнь.

Калерия внимательно посмотрела на него:

— Вижу, Сережа, Вам досталось, и меня радует, что вся эта Ваша понтоватость и высокомерие испарились! Вы очень изменились, и почту за честь работать с Вами, если Вы меня к себе вернете.

— Завтра же и начнем, как говорится — помолясь.

Консьерж в подъезде его элитного дома, что называется, выпал в осадок — долго экал и удивлялся, что вот он, господин Гончаров собственной персоной. Оказалось, что замок на входной двери его квартиры пытались заменить.

— Анжела Викторовна сначала очень хотела, но фирма, устанавливающая его, затребовала оплатить всю рассрочку полностью и сразу, вот и оставили все как есть.

Гончаров кивнул, попросил не звонить Анжеле Викторовне.

— Сюрприз хочу сделать!! — и не дожидаясь лифта, легко побежал на свой четвертый этаж, немало удивив при этом консьержа — тот помнил Гончарова другим — важным и высокомерным.

Квартиру свою Серега не узнал. Какие-то оборочки, пуфики, подушечки, везде розово-малиновые тона, его кабинет, где он обожал работать, напоминал будуар шлюхи стареющей.

— Мммда! Игорь, — позвонил он Миронову, — давай-ка наших по цепочке ко мне, я вас встречу. Кой чего надо сделать. Варюху? Не, не надо, пусть наша мамочка сил набирается.

Мужики — Игорь, Толик, Иван с Костиком прибыли в течении получаса. Гончаров за это время только и успел прослушать кассету автоответчика, в тумбочке лежали ещё штук пять, он заботливо припрятал их подальше — уж очень много интересного узнал из разговоров друзей-приятелей и голубков.

Вся такая воздушная, утомленная Анжела, в сопровождении верного без пяти минут мужа состоятельной женщины, впорхнула в прихожку и изумленно остановилась — вся её нежно розовая уютненькая квартирка была варварски кем-то испорчена. Два мужика как раз вытаскивали её любимый розовый диванчик.

— Вы кто такие? Рома, звони в полицию, нас обокрали.

— Я сам тебе полиция! — раздался подзабытый голос, и в прихожку вышел так долго и красиво оплакиваемый Сержик.

— Сержик, это ты?

— Я!

Она как-то затравленно посмотрела на него, потом на заметно побледневшего Ромика:

— Но как… ты же??

— Живой, как видишь, — пожал ставшими ещё шире плечами какой-то другой Гончаров.

— Сержик!! — она бросилась обнять его.

— Сергей Алексеевич, Сержики только в стриптиз-барах. Пошли, голубки, поговорим немного!

Он кивнул на кухню, где тоже все было убрано и оставлено самое необходимое.

— Но почему?

— Так, мне абсолютно ни к чему слушать ваши слезливые, лживые слова — все, что надо, я уже узнал, автответчик — друг верный все запомнил.

— Но, это же, это же чисто прикол, Серж… Сергей… Алексеевич! — попыталась возразить почти жена.

— Вариантов — два, — не слушая её, сказал Гончаров. — Первый — вы возвращаете все наворованное у меня в течение, скажем, десяти дней. Второй — я выбиваю из вас все сам.

— Не много на себя берешь, сейчас не девяностые годы? — ухмыльнулся Роман.

Серега молча достал пистолет:

— Значит, прямо сейчас и замочу! Пистолетик из сорок второго года, никто, никакой суперследователь не сможет отследить, чей и откуда.

— Да ладно, блеф!

Сергей выстрелил, пуля пролетела возле головы Волкова.

— Аргумент подходит? — Криво улыбнулся Гончаров.

— Ты ненормальный?

— Не ты, а — Вы, плиз. Так что, мальчики и девочки, сладкие пупсики? Выбор у вас небольшой. Пишем расписки или??

— Но я же тебе почти жена??

— А вот это уже уголовная ответственность за подлог и подделку моей подписи.

— Я найду на тебя управу! Я в полицию пойду!! Я… я…

— Слышь, ты меня утомил, дружок первейший!!

Гончаров, всегда такой неторопливый и вальяжный, в момент оказался возле Волкова.

— Не, рожу я тебе бить не буду — ты же ссыкун, тут же побежишь побои снимать, меня там научили аккуратно бить, не оставляя следов, что я и демонстрирую.

Как искренне, от всей души, врезал ему Гончаров.

Через минут двадцать всхлипывающая почти жена и держащийся за бок сладкий мальчик, написав расписки, пошли на выход.

— Ребята, я, может, и перегнул палку, но с такими гнидами иначе не получится.

Гончаров, явившийся после плена, как было всем озвучено официально, изменился до неузнаваемости, это стал абсолютно другой человек.

На фирме тряслись те, кто еще неделю назад ходил в любимчиках и приближенных сладкой парочки, а появление на своем законном месте Калерии доконало многих, эта старая грымза никогда и никому не прощала подлости.

Первым сменился начальник охраны. Его вместе с двумя пришедшими на смену охранниками просто-напросто не пустили даже на порог.

— Вы уволены! — и все, без объяснений.

Затем прошла чистка рядов, больше половины сотрудников вылетели с теплых местечек, жаловаться было бесполезно, зная жесткую натуру Гончарова, желающих как-то не нашлось.

А Сергею позвонил давний недруг Пчеловодов.

— Хотелось бы встретиться. Надо поговорить.

— В ресторан не поеду, — ответил удивленный Серега.

— Не собирался. Давай просто прогуляемся по нашему парку, городскому. Есть о чем поговорить.

Пчеловодов кратко сказал, что давно вынашивал идею строительства завода по переработке отходов, желающие как бы находились, но все выторговывали себе какие-то привилегии, даже не приступая к делу. — Город растет, свалки эти достали, если заинтересуешься, пришлю тебе все бумаги.

— Почему я? — спросил Гончаров. — Мы же с тобой, как бы помягче выразиться…

— Да, — кивнул Пчеловодов, — так и есть, я никогда тебя не воспринимал иначе, как понтующегося мачо. Но сейчас… земля слухом полнится… Вот я и прикинул все, ты, говорят, стал совсем другим, мне батя мой всегда говорил — «за одного битого-двух небитых дают». Да и судя по тому, что ты всех этих лизоблюдов послал, дело с тобой иметь стоит.

— Я подумаю, посоветуюсь с ребятами своими.

— Одного я знаю — Ванька Шелестов. В соседних домах жили, крепкий мужик, уважаю, если все остальные такие-же, тебе просто позавидуешь.

— Именно что — все такие настоящие.

А вечером был звонок от Варюшки.

— Серенький, — она так ласково и нежно называла его, что у Гончарова всегда становилось тепло на сердце.

— Серенький, мой Данька безобразно меня эксплуатирует…

— В чем, Варюш?

— Да вот, пельменев ему и побольше сделать, ну я и размахнулась…

— Ага, — засмеялся Гончаров, — на нас всех?

— Привычка, блин, партизанская — на Маланьину свадьбу готовить. Ждем вас с Данькой через минут сорок, лады?

— Пельменев твоих я ещё ой с какой поры жду. Буду, что-то захватить?

— Да вроде все есть!

— Понял, буду!!

Мальчики Варины обожаемые приехали быстро, Николаич с женой, Иван тоже с женой, Костик с мамулей и двумя сестричками, Игорь с бабулей — славно так посидели.

Мужики натащили фруктов для Вари, она бурчала, но кто её стал слушать??

— Для Гербертовича, не тебе!!

Данька внимательно приглядывался ко всем, видел их искреннее обожание друг друга и радовался за мамулю.

Варя потихоньку позвала Серегу и Игоря на кухню.

— Мальчики, я вот тут… понимаю, что наступаю на больное, но сама такая же, я вам… вот, смотрите, — она протянула тому и другому по большому черному бумажному пакету.

Оба вытащили фото… своих любимых, оставшихся там… — Варь, Варька, это же… — у Игоря не нашлось слов, он порывисто обнял её и спрятал повлажневшие глаза. — Варь, дороже вот этих фоток для меня ничего нет.

А Серенький, присев на диванчик, молча перебирал пять фоток, рвалось у него сердце надвое от любви и тоски.

— Мальчики, вы на меня не обиделись?

— Варюха, мы все в одинаковом положении, а твой жердяй?

— Тоже есть, несколько кадров, — улыбнулась она сквозь слезы.

Мужики дружно мотнули головами, не отрывая взглядов от своих таких юных и уже таких стареньких, если живы, жен.

— Варь, через месяц, даже меньше, поедем??

— Если разрешат, пешком пойду.

— Игорек, ты где? — заглянула в дверь бабуля.

— Баб, смотри, вот моя Степушка какая!! — бабуля долго-долго вглядывалась в счастливых внука и его далекую жену.

— Игорёшка, ты молодец. Такую славную Степушку выбрал. Сереженька, а твою женушку покажешь??

Тот молча подал фотку.

— Какая нежная девочка, а коса-то, — ахнула бабуля. — Не печальтесь, вам хоть недолго, но такая настоящая любовь выпала, да и должны же быть родные у вас там. Сама с вами поеду!