Сороковые... Роковые

ГЛАВА 20

На следующий день уезжали гости дорогие более полным составом, чем приехали. Гончаров, едва сдерживающий счастливую улыбку, аккуратно ухаживал за смущенной Аннушкой — уговорили-таки братья Гончаровы её рискнуть.

— Аннушка, ну что ты теряешь, абсолютно ничего, а скорее всего, Сергей и есть твоя судьба, сама же знаешь, и по семь лет дружат, а через полгода после свадьбы — ботинки врозь. — Говорил ей более прагматичный Андрей. — Наш ба… — он запнулся, — Сергей — мужик серьезный, ветра в голове нету. Съездишь, посмотришь сама, он же принуждать тебя не будет, а мы только порадуемся за тебя.

— Дядь Андрей, страшновато!

— А не попробуешь, всю жизнь жалеть станешь! Милая племяшка, мы все учимся на своих, и только на своих ошибках. Соглашайся. Хватит тебе сидеть в деревне, — что было, то было, гляди вперед.

Вот и решилась Аннушка. Игорек же забрал на пару недель свою старенькую шуструю Степушку, очень ему хотелось показать, где и как он живет, да и пусть через столько лет, но порадовать свою старенькую:

— Раз не довелось в то время, пусть хоть сейчас мое внимание в полной мере ощутит. Вон сколько мне потомков нарожали девки мои!

Гриня и Василь клятвенно обещали приехать, после того, как наведуть порядок в саду и огороде.

— Ребяты, я вам ешче и надоем, у каждого по неделе поживу!!

Игорь шутливо закатил глаза:

— Ты ж меня за неделю уморишь своим любопытством!

— А назвался груздём! — смеялся счастливый Гриня.

— Приезжай, шпендель, ждать будем все!

Осторожно и бережно обнимали Панаса, тот сразу сказал, что не приедет к ним — тяжело ему уже куда-то ездить, кроме Раднева, но вот звонить им и ждать их хоть по одному, хоть на пару дней — это будет постоянно.

— Варюх, жду результата по Германии, не тяни!!

Стоял их партизанский командир и печально глядел вслед уехавшим, но сейчас он твердо знал — кто-то да примчится по первому зову, нет уже той неизвестности, что грызла его столько много лет — боялся он, что не вернулись тогда его дорогие друзья в свое время, мало ли.

Но разве Гриня даст долго грустить, у того как моторчик завелся, дед просто помолодел, суетился и шумел пуще прежнего, даже привыкшая за столько лет жена отмахивалась полотенцем:

— Уйди, аспид, утомил уже!

Варя колебалась, но сын думал недолго.

— Давай, я наберу номер, скорее всего, будний день, и он работе.

Набрал номер, ответила женщина, что-то спросив по-немецки:

— Битте, герр Вилов! — сын включил громкую связь, ну, не знал он немецкого, английский немного, да.

— Мам, подсказывай! — шепнул Данька.

Секретарь поинтересовалась:

— Вас вюншен зи?

Отвечай:

— Их хайсе Даниил Ушков аус Руссланд. Их мёхте битте господин фон Виллов шпрехен.

— Айн момент!

И через минуту в трубке послышался приятный баритон, четко произнесший по русски:

— Добрый день, Даниил, слушаю Вас?

— Добрый день, господин фон Виллов, я звоню по поручению своей матушки — Варвары Федоровны Ушковой.

— И что хотела сказа… Майн Готт! Фрау Варья?? — закричал в трубку немец. — Дас ист фантастиш!! Извините, забылся, та самая фрау Варья? Где она, что с ней, Вы можете сейчас сказать??

— Она рядом, с ней все хорошо.

— Майн Готт! Майн фатер, мой папа, будет глюклих! Могу я разговаривайт с фрау Варья?

— Да, передаю трубку.

— Здравствуйте Николас!

— Варья, Варьюша, неужели это Вы? Мы столько много лет ждать с фатер!! Где вы есть, я через пять ден приеду, много надо говорить, не по телефон. Вы меня встречайт аус Москва?

— Да, конечно!

Николас, мешая русские и немецкие слова, ещё раз повторил, что ему надо филе-филе говорит за фатер, и он через пять дней прилетит, несмотря ни на что.

— Ну что, мам?? Будем готовиться немецкого родственника встречать?

— Страшновато что-то, Дань!

— Ха, там не боялась, а сейчас, в мирное время коленки задрожали? Не боись, Варвара Федоровна — мы на своей земле!

В аэропорт Варя не поехала, что-то разбушевался маленький фон Виллов в животе, и Данька категорически велел ей лежать и не дергаться. Напечатал на большом листе фамилию Николаса и уехал встречать.

Варя полежала, ребенок успокоился, она потихоньку занималась приготовлением фирменных своих блюд.

Часа через четыре с половиной стукнула дверь, и сын с порога шумнул:

— Мам, встречай гостя!

Вытерев руки, она вышла в коридор, немец во все глаза рассматривал её.

— Вот Вы какая, фрау Варья — любовь всей жизни моего фатера. Позвольте Вас обнимать? — Он осторожно приобнял Варю, а потом изумленно уставился на её уже заметный животик, сначала не врубился, посмотрел на её лицо, опять на животик, и вдруг до него дошло:

— Ва… Варья, дизе… — он не находил слов, — … это… то, что я могу думат? Майн фатер — ист фатер этот киндер??

— Да!

— Майн Готт! — немец часто заморгал глазами. — Это есть невероятно!!

— Проходите, Николас, разговор будет долгий, давайте за стол сначала!!

— Найн Николас — меня фатер и Пауль Колья звали, и для вас я — Колья.

Накормив мужиков, пошли в зал вести долгие разговоры. Николас приехал с драгоценными для Герберта рисунками — он после войны, уже не опасаясь никого, нарисовал много Вариных портретов, по памяти, все эти рисунки бережно хранились в семье.

Варя принесла фотографии из того времени, вот и сидели оба с глазами, полными слез. Варя ахала и утирала бегущие слезы, узнавая себя на каждом рисунке. Она на них выглядела неправдоподобно счастливой, на одном только рисунке она была нахмуренная и печальная.

— Фатер говорил — в день расставаний.

Николас бережно гладил рукой фотографии своего молодого и счастливо улыбающегося отца:

— Он такой редко быть, все больше закрыт! — печально вздохнул сын. — Но как я счастлив, что Вы есть и я увидеть Вас.

Долго говорили обо всем. Варя рассказывала о молодом Герби, Николас о совсем взрослом фатере. Он рос с дедом Руди, который тоже часто и тепло вспоминал Варью-Барбару, а ещё у Николаса был дед Конни — Конрад, который жил в Швейцарии, внук каждое лето жил у него, уже в восемь лет лихо умел кататься на горных лыжах. Одно время подумывал о профессиональной карьере горнолыжника, но надо было продолжать дело отца и дядь Паши. У Краузе были две дочки — ни одна не пошла по стопам отца, вот и пришлось Ники отдуваться за всех. Но лыжи он и сейчас не бросает.

— Вот приедете ко мне, будем с Даня осваивать горные лыжи, да и маленькому фон Виллову тоже предстоит научиться!!

Их фатер — Герберт даже получше многих молодых лихо скатывался с крутизны.

Николас прилетел на три дня, но узнав про ребенка, развил бешеную деятельность, повезли с Данькой сразу же делать Варе загранпаспорт. Затем Николас долго и дотошно разговаривал с гинекологом, уточнял все нюансы Вариной беременности, попросил сделать все выписки из карты для того, чтобы немецкие коллеги могли посмотреть более ранние результаты наблюдений, а вечером огорошил их с Данькой.

— Варья, тебе надо стать моя жена.

— Зачем? — недоуменно спросила Варя.

— Твой киндер-есть сын майн фатер, надо обеспечивайт его жизн, надьёжно, официально он будет фон Виллов и наследник своего отца и брудер, то есть брат. Я ест не молодой, дети у меня нет — официально он будет майн син или медхен, и имя ему будет как и фатер — Герберт. Я не стану настоять за переезд аус Дойчланд, но малиш будет фон Виллов, как то и должен быть!! Варья, надо думать, Даня, помогайт в решении. Когда я есть волновался, путаю слова, но самый лучший вариант — мой.

— Я не знаю… — растерялась Варя. — Надо подумать, созвать своих, ум хорошо, а шесть лучше.

— Гут! — кивнул Николас, не допуская мысли, что его малыш или малышка будут какие-то Ушковы — только фон Виллов, иначе фатер его не простит.

— Но, Николас, как ты объяснишь своей жене?

— У меня нет жена, была фрау, но ушла к молодой манн, я есть один.

Варя созвала своих всех на разговор. Мужики, особенно Гончаров и Николаич, дотошно выспрашивали Коляна — тут же окрестил так его Игорь, обо всем, тот и злился, и смеялся, и восторгался:

— Я много знайт русские люди, но вы есть особенны, немного не такие.

— Это потому, что мы в том времени побывали, сильно наше мировоззрение изменилось после всего увиденного и пережитого. Сам понимаешь, лихое было время.

— Да, фатер иногда загте, но не много, грустны был сразу. Теперь я понимайт! Варья есть не-на-гля-дная для фатер.

Посидели, поговорили ещё и сделали все однозначный вывод:

— Надо соглашаться на такой вариант, Варюх, для ребенка — это как подарок с небес, кто знает, как масть пойдет, сколько ты проживешь и Колян. Да и его в любой момент может какая-нибудь ушлая молодка окрутить, сама знаешь, седина в бороду, она покоя не дает, а тут все останется Гербертовичу, да и в нашей непонятной и непредсказуемой жизни у пацана будет копейка на учебу, на семью. Мы же не дадим ему вырасти мальчиком-мажором, сказали уже тебе — все в крестные пойдем. Да и родишь в браке с немцем — запишешь его Гербертом, там это имя привычное, — рассуждал Ищенко.

— А если девочка?

— Гербертиной покличем! — засмеялся Игорь. — Вот поедешь с Коляном, обследуешься еще раз, мало ли, для подстраховки. Не, вариант замечательный, твой сухостой — мужик, не зря аналитиком был!

Вот и договорились. Данька идет в конце июня в отпуск, и они сразу летят в Германию, в Ганновер, а там по ходу дела, если патологии нет, значит, Колян везет их в Швейцарию, в домик деда Конрада. Посмотрят заодно и Швейцарию, интересно же.

Николас улетел нагруженный русскими хлебосольными фройндами как езел-осел.

Варя с Данькой сделали шенген, и в конце июня полетели к немцам.

Николас развил бурную деятельность, сразу же потащил Варю регистрироваться, затем была шикарная клиника, где Варе пришлось пробыть неделю, все было в норме, ребенок развивался нормально и самое главное — это был МАЛЬЧИК!!

Вот тут Варю пробило на слезы.

— Дань, а ещё бы он на папу походил…

Данька, пока она лежала на обследовании, облазил весь город, побывал где только можно. Николас с удовольствием показывал и рассказывал о достопримечательностях города, сын надолго зависал над старинными зданиями — очень уж ему нравились здания, выстроенные в готическом стиле — Старая ратуша, Новая ратуша, рыночная площадь, шикарный Большой сад по образцу Версальского, все фотографировал и показывал Варе.

После столь приятного известия и выписки, через два дня поехали в Швейцарию, там опять было много нового и интересного, а потом Варя пошла в банк, где Герби арендовал ячейку для неё.

Набрав цифры — шифр, тот день, когда Герби «сошел с ума», Варя вытащила красивую шкатулку, тяжеленную, сделанную сундучком. Повертела её, постучала по ней, нет, не дерево, кость, похоже, слоновая, сдерживая судорожный вздох, открыла и зависла…

Аккуратно упакованные футлярчики и коробочки с вложенными в каждую небольшим листком бумаги и рукой Герби написан год, как называется, где купил… начиная с Вариного рождения и так по двешестой год.

Герби каждый год добавлял в шкатулку украшения для либен фрау.

Зная её любовь к серебру, он оставил много различных колец, цепочек, кулонов, сережек и особенно любимых ею жестких браслетов. Были так же комплекты из золота обычного и белого. Герби шутливо признавался в своих записках, что стал настоящим охотником за такими вот подарками для Варьюши — объездил весь Восток и Индию, и очень надеется, что хоть что-то да понравится ей. Варьюша сидела, осторожно перебирала все это богатство, примеряла колечки, браслетики, и горько-горько было у неё на душе. Для неё это время без Герби оказалось вечностью, от жуткой депрессии и тоски спас только ребенок, а каково было её Герби всю жизнь — шестьдесят долгих лет жить с такой тоской? Работа, заботы, сын, а вот здесь и сейчас, перебирая с такой любовью собранные для неё вещички, она пронзительно поняла, как одинок был Герби.

Сверху лежал отдельный листок, последний, написанный Герби:

«Варьюша, здесь все, что я хотел бы и желал тебе подарить, не отдаю только того ангелочка, что ты мне подарила. Он всегда со мной, частичка твоего сердца для меня. Люблю, Герби.»

Было Варе не до красот, после посещения банка она не рыдала, но так тошно было на душе.

— Дань, поехали домой, а?

— Я тебе тоже это хотел предложить, дома и стены помогают, да и твои мужики ждут не дождутся тебя с маленьким Герушкой.

Как ни старался Николас, расписывая преимущество родов в Германии или Швейцарии, Варя, успокоившись при подтверждении, что ребенок здоровый, рожать настроилась только дома, поясняя, что среди своих будет намного легче.

В аэропорту их встретили Гончаров с Игорем.

— Варюх, что-то виду тебя бледный! — высунулся Игорь.

— Ага и уши холодные! — Притягивая его за уши и целуя в щеку, ответила Варя. — Устала просто, чай не молоденькая, да и больницы-разъезды утомили.

— Не, она Швейцарию посмотрела, утомилась! Все бы так!! — осторожно приобняв Варю за спину Игорь бережно повел её к машине.

— Ну, рассказывайте, чё-почём! — едва вырулили на шоссе, попросил Сергей. — Мы специально тебе не звонили, ждали сюрприз.

— С малышом все хорошо, все показатели в норме, должен родиться здоровый… — Варя затянула паузу, — мальчик!

— А мы тебе что говорили? Значит, будет Герберт Гербертович? А фамиль?? — тут же поинтересовался Игорь.

— Фамиль тоже папкин будет, потом чтобы не было лишних заморочек у ребенка. Колян что говорит?

— Колян есть глюклих, счастлив то есть, безумно, его фатера продолжение родится.

— Мужик, хочу сказать, с понятием, вон, как сразу Варюху принял, другой бы, мало ли, жадноват оказался.

— Игорь, он старше меня, наследников прямых, кроме нашего малыша нет, есть там какие-то кузины и кузены. Но он их только понаслышке и знает. У вас что?

— Да вот Серегу через две недели пропиваем!

— Уговорил? — улыбнулась Варя.

— Старался! — кивнул Гончаров. — Смог вот доказать, что именно она для меня… после Пелагеи, именно то — самая нужная. Мамка радуется, уже пару внуков ждет, говорит, что не против и сразу на двух.

— Где будем свадьбу делать? Здесь, потом поедем в Березовку, там со своими отметим, ты как?

— Нет, ребятки. Я теперь как баржа тихоходная, ни поплясать, ни выпить чуток, вы уж без меня, чуть больше двух месяцев остается, не хочу нечаянно растрястись или ещё чего. Я с вами здесь попраздную, а в Березовке наши поймут.

Сергей, взвесив все за и против, просчитав и прикинув все, согласился работать в паре с Пчеловодовым, уж очень необходим был городу этот мусороперерабатывающий завод, да и приезжали уже заинтересованные люди из других регионов страны. Кто-то интересовался строительством, кто-то интересовался продукцией, что будет производиться из отходов, ну и плюс, конечно, большой вклад в экологию города.

— Серенький, ты умница, я в тебе и не сомневалась даже!

Серенький улыбнулся:

— Варь, эти десять месяцев, они из меня все понты и дурь выколотили, я теперь без всякого пафоса и громких слов могу сказать — знаю цену жизни. Наши в Березовке не то что подзабыли то время, просто сгладилось кой чего за давностью лет, у меня это совсем недавно было, сны все больше из того времени снятся — то поезда взрываем, то к речке пятимся, отстреливаясь. Но одно скажу — появись возможность вот так теперь — побывать в том времени — ни за что бы не отказался!! Оно того стоило!!

Довезли Ушковых до дому, договорились в выходные поехать на дачу к Ищенко, ждал старый друг Варю, очень ждал, шашлыки готовил свои фирменные. Собрались все, долго решали и прикидывали, что подарить молодым на свадьбу, потом решили — путевку куда-то на острова в океане, пусть будет сладким медовый месяц, вернее послемесячье. Путевку взяли на октябрь, когда здесь уже осень вовсю, а на Бали тепло и лето продолжается!

Аннушку взяли в оборот жена Ищенко и Костины сестры — ездили по всем салонам свадебных платьев, выбрали очень красивое. Гончаров, приехавший за невестой к Варе — все надо было соблюсти, увидев её, даже замер от восхищения, хороша была она, ой, хороша.

Свадьба получилась веселая, шухарная, отличились три бабули: Стеша, Евдокия — настоящая бабуля Игоря и Евдокия — дочь, плюс Калерия Ивановна. Эти старушки-веселушки замучили Сергея загадками с подтекстом, стребовали с него громадный выкуп, пели хулиганские частушки, лихо отплясыали, мужики, побывавшие в лихолетье, тоже не ударили в грязь лицом. Только Варя с завистью смотрела на веселые пляски, она тоже отличалась разудалым поведением, но сейчас она была в не той форме. За неё отрывался Данька, откуда что взялось в сыне — веселился и отплясывал во всю мочь, до мокрой спины их Николаич. А Гончаров просто не мог отцепить руки от своей теперь уже жены. Прилетел на свадьбу и Николас. Он удивлялся, восторгался, кричал «Браво» и, постоянно подбегая к Варе, шумел ей на ухо:

— Русская свадьба — это вундершён!!! Невероятно, восхитително!

После свадьбы он сказал:

— Варья, сейчас я понять, варум ты хочешь родить дома! Вы есть невероятный люди.

Данька посмеивался.

— Это ты мамку не видел не беременную, та ещё затейница!

Подходил сентябрь, Варя совсем погрузнела, но упорно ходила каждый день погулять, хоть немного, вокруг дома, сыночек давил на диафрагму, и Варя тяжело дышала. Она ни разу не пожаловалась на отеки, на ноющую поясницу, принимала все неудобства спокойно, ведь вот-вот должен родиться малыш.

Присмотрели с сыном коляску, кроватку — уговор был, как только родит, тогда все и купит сын, мало ли, в Варином возрасте заопасаешься. За неделю до срока Данька с Ищенко отвезли её в Москву, должна была рожать под непрерывным наблюдением.

Уже подъезжавшему к дому Даньке позвонила Варя.

— Вот, точно что-нибудь забыла! — проворчал сын. — Да, мам?? Что забыла, где лежит?

— Сынок, — каким-то слабым голосом ответила мамка, — я тебя поздравляю, с братиком!!

— Как с братиком? Тебе ведь через неделю, — ошарашенно проговорил сын, и услышал далекий детский плач. — Мам, правда? Мам?? Что, мне к тебе ехать?

— Не надо, завтра лучше!

— Мам, какой он?

— Ох, сынка, портрет своего папы, темненький, глаза отца, носик тоже, длинненький, пятьдесят пять сантиметров, вес три семьсот пятьдесят. Пищит так забавно.

— Мам, а ты?

— Да ничего, устала только! Обещают завтра сыночка принести кормить, сейчас вот лежит у меня на животе, попискивает. Николасу сообщи!

Мужики завалили Варю сообщениями, а Ники в Германии, поговорив с Данькой, собирался в Россию, надо было оформлять ребенка-братика на себя, так вот и записали в свидетельстве о рождении — Герберт Николаевич фон Виллов.

Двухдневный младенец стал единственным наследником фармацевтической фирмы. Самому Герушке-младшему до этой информации было ой, как далеко, и ой, как все равно, он жадно тянул мамкино молочко, а Варя не отрывала взгляда от маленькой копии её любимого.

Малышок даже хмурился как папа. На выписку приехали все, всем хотелось подержать малыша, зародившегося в том далеком времени, и стал этот маленький мальчик живым напоминанием всем им. Николас аж задохнулся, увидев в спящем малыше черты своего фатера, не смог сдержать слез.

— Варья, я не знай, что можно сказать, данке, филен данк!! Майн Готт, майн кляйне брудер!!

Брудер, не реагируя на восторженные охи своего ой какого старого брата, спокойно спал. У Николаса его осторожно взял второй брат — Данька.

— Мам, какой маленький!

— Данька, ты ещё меньше был! — улыбнулась Варя. — Вырастем, будем как папа.

Подрастал маленький Герушка, радовал маму, братьев, таких взрослых для него, и шестерых дядей. А Варя нет-нет да и печалилась, смотря на своего неожиданного, но такого невозможно любимого сына, частичку своего далекого Герберта.

Малыш рос крепеньким, Варя посмеивалась:

— Зачат был в экологически чистой обстановке, вот и, тьфу-тьфу, не липнут к нему всякие простуды!!

К маю собирались на денек съездить в Березовку — сильно стал сдавать Панас, очень просил привезти Гербину копию, посмотреть на мальчонку. — Дань, ты у меня что, так и будешь старой девой ходить? — не в первый раз спрашивала Варя сына. — Мамуль, я ещё вьюнош, успеется. Вот малявку лет до трех повоспитываю, тогда, может, и задумаюсь. Опыта наберусь колоссального — честно, я иной раз думаю, что он мой сын, а ты наша бабуля.

— Отец-одиночка, ага?

Ники прилетевший в марте, не отходил от малыша, потешно сюсюкал с ним, малыш заливисто смеялся и махал ручками, а Николас от восторга вытирал слезы.

— Варья, я безумно-безумно рад, есть продолжений наш фамилия, малиш совсем одно лицо с фатер! Твердо говорить — учиться Герби будет аус Дойчлянд.

— Ники, ему всего полгода, до учебы, как до Китая пешком!

— Дизе мой желаний — малиш будет, как ето? Полиглот, цвай язык — ист родной — дойч и руссиш, унд инглиш, унд франсе… — размечтался Николас.

— А может у Герушки совсем не будет способностей к языкам? Найн, малиш есть фатер, а фатер был гроссаналитик и много… много…

— Знающий, — помогла ему Варя.

— Я, зо. Так, так!

Герушка, привыкший к постоянному многолюдью, совсем никого не боялся, охотно шел ко всем на руки, но выделял из мужиков — совместных крестных Николаича и громогласного Игоря.

— Варюх, я его вот подбрасываю, а сам думаю, что вот это, вроде как, мой дитенок, оставшийся там. Умом-то понимаю, а все равно не догоняю, что семьдесят почти лет проскочило! Счастливые мы все-таки, повоевать успели и к себе вернулись, одно фигово, наши все старенькие стали! Ладно, вот Гончары ещё родят, Костька пока не хочет детей рожать, но ведь соберется, Ивана дочка месяц как беременная, внука хотят, а ему хоть кого, рад до невозможного! Так что и там, и тут успели, но тебе Варюх, больше всех подфартило — вот он, маленький шпаненок, чудо-чудное, дитя, как бы это сказать-то..?

— Межвременное?

— О, точно! Подрастет, ведь, поди, не поверит, что папка у него, аж в каком году рожденный, Варь?

— В девятьсот четырнадцатом.

— О, сто лет ровно прошло, и сумел его после того, как ушел на небо, родить!

Жизнь у вернувшихся вошла в привычное русло, только вот спали все мужики тревожно, не отпускало их пережитое, никак. Посмеиваясь сами над собой, утешали друг друга:

— Ну лет через пяток устаканится все, будет, как кино какое вспоминать! — предположил Ищенко.

— Не, мужики, — мрачнел Шелестов, — ни фига не забудется. Сгладится немного острота, да, а забыть… не, не получится!

Панас дождался-таки маленького фон Виллова, нагляделся на него и в июле, завершив свои земные дела, ушел.

Гриня, убитый и постаревший, горестно приговаривал:

— Панаска, як жеж я без тебя-то? Осиротел совсем!

А на поминках, встав, попросил правнука Панаса, Макара:

— Макарка, а включи-ка дедову любимую, и, услышав слова: — «Настанет день, и с журавлиной стаей я поплыву в такой же сизой мгле, из под небес по-птичьи окликая всех вас, кого оставил на земле…» — горестно всхлипнул:

— От, знаю, что жизню большую прожил, а все одно внутри пекёт, ох, як мне яго не хватать станеть!

Из дивовцев не приехала только Варя — у Герушки резались зубки, он температурил, и мужики категорически не желали их брать с собой. Варя тоже поплакала, но пищащий малыш не давал долго грустить.

В Германии переживал брат по существу и папа по документам, Николас. Он среди мужиков прочно заслужил прозвище «Немецкая наседка».

— Пусть будет так! — кивал головой Колян. — Но майне кляйн брудер ест мой жизн!!

Брудер крепко стоял на ножках, пытался делать шажки, держась за диван, или скакал в ходунках, загоняя кота под кровать или кресло, очень любил Даньку — у них случилась огромная взаимная любовь, старший тоже обожал с ним возиться.

Варя, у которой в глубине души имелась подленькая такая мыслишка, твердо теперь уверилась, что не станет её когда — чай, не молоденькой родила малыша — сыночек, капелька Герби, не будет брошеным. Данька однозначно заменит Герушке и её, и отца.

Грело её душу, что мальчишки, оба, не будут испытывать нужду. Из всех собранных за эти годы Гербертом украшений, она взяла совсем немного, остальные так и лежали в ячейке.

Одно только колечко, подаренное и надетое когда-то в сорок третьем на палец её самым лучшим мужчиной, она носила постоянно.

Маленький любил крутить его на пальце, пытался утащить в рот, и сердито ругался, когда мама не давала. Надо было видеть, как он хмурил бровки, смотрел исподлобья и сердито выговаривал ей на своем, на детском языке…

Четко говорил: мама, дядя, Даньку звал — Няня, Ищенко же, единственный из всех (гордо задирал нос) удостоился слова — дедя.

Мужики купили ему большую машину. И рычал сынок, крутя руль в ней постоянно, Данька хохотал:

— Объездил наш мужик уже весь мир на своей крутой тачке!!

А сам прикупил ему крутой мотоцикл, стоящий до поры до времени в коробке и вызывающий такой повышенный интерес Герушки. Он постоянно пытался своими пальчиками проделать какую-то дырочку в коробке — интересно же.

Хулиганил сынок, то стучал чем-то, то рассыпал по полу муку, — нечаянно, по давней привычке, оставила мамка её внизу на полке, а любопытный ребенок в минуту рассыпал её и, сидя посреди этого безобразия, с упоением посыпал себе голову, заливисто смеясь при этом.

— Мам, внешне он на отца похож, а по хулиганству сразу видно — русская душа растет! — посмеивался Данька. — Немцы, они с рождения к орднунгу привычные, а наш — шпанюшка.

За неделю до своего дня рождения пошел сынок, конечно же, первые шажки были к обожаемому братику. Данька потом долго крутил и подбрасывал вопящего от восторга Герушку.

— Мам, точно, летчиком будет, совсем ничего не боится!

Ребенок и на улице, на нетвердых ещё ножках, пыхтя и сердито отталкивая мамины или братовы руки, лез к горке — ему непременно надо было залезть на лестницу самому. Важно восседал на прогулочном велосипеде, который везли взрослые, и улыбался всем.

— Солнышко наше ясное! — звала его Варя.

Она не обращала внимания на нет-нет ехидные замечания соседок по подъезду, они-то знали, что Варя уже на пенсии, а мамочки, гуляющие в ближайшем скверике, считали, что ей нет и сорока.

— Дань, ты как с девушками?

— Мам, все нормально, не переживай, вот мелкого немного вырастим и женюсь, хотя меня иной раз за отца-одиночку принимают. А я и не отказываюсь.

Гончарову Аннушка родила девочку, Полинку, похожую на маму и его Пелагею, и не было счастливее отца. У Ивана Шелестова родилась, вопреки всем прогнозам и ожиданиям — дочка принципиально не делала УЗИ, внучка. Ставший дедом, наоборот, сиял и восхищался:

— У меня же фея маленькая родилась, такая нежная, я бантики умею завязывать, здорово! Варь, может, они парой станут?? — Ага, парой хулиганчиков. Одному-то не так весело шкодить, а ещё Гончарова прибавится, ох весело с ними будет!!

Николас звал Варью с сином в Дойчлянд, но она твердо сказала, что до двух лет ребенка не рискнет на самолете везти.

Зато Данька, два раз ездивший на недельку к Коляну, успел смотаться в Прагу и во второй приезд неделю покататься на горных лыжах. Он так азартно описывал эти головокружительные спуски, что на католическое Рождество с ним рванули Игорь и Костик с женой, места, где остановиться — хватало, имелся у Николаса домик дядюшки Конрада, опять же когда-нибудь становящийся собственностью мелкого фон Виллова.

Пока же мелкий пыхтя осваивал маленькую шведскую стенку. Иной раз шлепался на попу, потирал её: — Гела бо-бо! — и опять упорно лез на неё.

— Вот, это — точно немецкая черта у него! — не сомневались мужики.

На Победу, уже совсем большенький Герберт фон Виллов-второй, сидя на широких плечах своего обожаемого Дяни, старательно держал в ручках портрет молодого мальчика — Вариного дядюшки Никифора. Все дивовцы шли рядом, для них шествие в бессмертном полку было не просто пройти от Мемориального Парка до другого Парка культуры и отдыха, для них это было истинной встречей с теми трудными годами. Каждый нес портреты, на которых были их погибшие или уже ушедшие из жизни друзья из тех суровых, страшных лет.

Шли в Полку все: Лавр-Леший, Матвей и Иван-младший, молоденькая Пелагея, бородатый командир Панас, казлось им, дивовцам, что они совсем рядом и вот-вот прогудит своим густым басом Леший:

— Ребята, Варя, айдате, картошка стынет.

И они дружно усядутся за деревянный стол, сколоченный из широких дубовых досок, а после картошки пойдут у них разговоры обо всем — мужики будут рассказывать о будущем, а Лавр Лаврицкий про свою молодость, которая прошла при царе-батюшке.

Маленький Герушка в сползшей на глаза солдатской пилотке, отдав фотографию маме, махал зажатыми в ручке цветочками. А потом вместе с Дяней, держась за его надежную руку, поднес цветочки старенькому с палочкой дедушке.

— Деда, на!

А деда ласково гладил малыша по плечам и благодарил.

Первый этот праздник Победы отмечали дома, в Березовку не поехали, на этот раз Гриня и Василь приехали к ним. Сергей купил дом в пригороде. Смеясь, сказал, что планирует как минимум четверых деток, к тем своим двум старшим сыновьям, и пусть растут не в квартире, а в доме.

После шествия поехали всем большим коллективом к нему. И был день Победы — радостью со слезами на глазах. Мужики и их Варюха стали такой сплоченной командой, не на словах, а на деле.

Когда понадобилось жене Ивана дорогостоящее лечение, собрали необходимую сумму. Николас-Колян сумел договориться о внеочередном обследовании, а потом и об операции в Германии, искренне переживали все, а потом шумно радовались — все прошло успешно. Они не считались, кто и сколько дал, знали, каждый дал, сколько конкретно смог.

Как-то незаметно влилась в их коллектив бабуля Игоря, никак поначалу не осознававшая, что вот этот раздолбай хулиганистый, её внук, побывал на войне и даже был ранен.

Дивовцы теперь хорошо понимали нежелание фронтовиков рассказывать подробности, слишком тяжело было вспоминать, даже им.

— А тем, кто провел всю или не всю войну в окопах, на передовой, только за одно это надо было давать медаль — «За мужество!!» — выразил общую мысль Николаич.

Он после сороковых так и не поправился, остался стройным.

— Помогла оккупационная диета, совсем жир не завязывается. Варюх, нам с тобой больше всех повезло, пока не стареем, я честно думал, если домой вернемся — станем глубокими стариками с тобой. А ты вон с Данькой как брат и сестра смотритесь.

И все шестеро по-особому относились к общему крестнику, Геруньке, это же живое напоминание им — мальчик из другого времени.

А мальчик, заливисто смеясь, качался на карусели, покрикивая на Ищенко:

— Дед, исё. Высе!

— Ох, Варь, какой не только тебе — всем нам твой жердяй-немец умудрился подарок сгондобить, мальчонка-то всем очень дорог! От ведь чудо-чудное!! — вздохнул Гриня. — А и жаль как, что Лешай не знал об этом, от бы кто провел… як, Василь, сказать-то?

— Параллели, Гринь.

— От, их самых, от царского охвицера до, считай, космонавта, а точно, им, поди, станет, ничаго не боится ребятёнок. Варь, немец-то навроде спокойнея был??

Варя улыбнулась:

— Он без мамки рос, его так не баловали, а у нашего, два взрослых брата — оба балуют, дед Серега туда же, — кивнула она на Ищенко, — да и дядюшки рядышком. Одна мама только и ругается, да, малыш? — подхватывая своего сыночка на руки, спросила Варя. — Как мама ругается?

Мальчонка погрозил пальчиком:

— Низззя, по попе, аяяй!

Зазвонил телефон, Варя ответила, и Герушка, услышав голос, радостно закричал:

— Коя, Коя, ивет!

— Привет, кляйн брудер, привет Герби!

— Вот, так и общаемся, на смеси двух языков. Кто бы мог такое представить, когда я первый раз фон Виллова увидела?? Это же замороженный судак был, а сейчас, вот, прыгает маленькая копия!

— Да, подарил нам кто-то незабываемое, — вздохнул Иван, — мы везунчики, в сорок третьем нас назад выкинуло и через два месяца увидели своих, им-то сложнее пришлось, семьдесят лет ждали и верить почти перестали, что мы были на самом деле.

— Неправда твоя, что не верили, боялися не дожить! — сказал Гриня, — дед Леш, когда совсем старый стал, гаворил: «— Гринька, дождися наших, скажешь им, што я их очень сильно уважаю, они настоящие русские люди и горжуся, что знавал их.» Вот! Запомнил слово в слово!

— Гринь, нам по-другому было никак, мы же все знали, что сорок пятый будет победный. У всех в семьях фронтовики, как было иначе?? Игорю свою героическую бабулю позорить, Варе — дядюшку молодого совсем, Николаичу отца родного? Да и трудно представить, что среди нас гниды бы оказались, удавили б наверное по-тихому, сказав, что так и було! — задумчиво ответил Гончаров. — Знаешь, Гринь, те испытания, они нас как бы обтесали, всё лишнее свалилось. Если только у Ивана, его — лишнего-то и не было, повидал он уже войну. А мне, я могу твердо сказать — мне такой урок точно был необходим. Сами видите, что тут много говорить? Здорово заиметь сразу столько надежных, непродажных братьев и сестричку. Вы все семья моя — самое ценное, и не боюсь сказать, это самое дорогое в моей жизни. Я на самом деле счастливый, у меня столько вас много есть.

— Да и у нас точно так же! — подтвердил Игорь. — Везуны мы, ребята!