Сороковые... Роковые

ГЛАВА 10

Варя кашляла до слез, а Герби, пользуясь моментом, мгновенно оказался рядом, похлопал по спине, да так и осталась его рука на Вариных плечах.

— Пожалел? — едва отдышавшись, спросила она.

— Вас? — не понял Герби.

— Вас, вас — ананас!

— Что? Варум ананас?

— Да для рифмы это я. Пожалел своих долбанных галет, вот я и подавилась, у нас такая примета есть, когда человеку жалко, другой обязательно подавится!

— Найн, нет, я не есть жалел.

— А скажи-ка мне, мил друг, зачем ты придурялся, что совсем не понимаешь русского языка?

Варья, я вперед спросил, — как маленький ответил Герби, а рука так невзначай сползла к Варе на талию уже.

— Что ты хочешь узнать?

— Алес!

— Ну, алес не получится, жизнь моя не маленькая, рассказывать долго, да и зачем? Сегодня мы вот рядом сидим, и чья-то нахальная ручка меня упорно наглаживает, а завтра… — она тяжело вздохнула, — завтра может быть всякое. Завтра ты, может, меня в гестапо, — она передернулась, — потащишь секреты мои выпытывать.

Найн, не потащиш, найн.

— Хотелось бы поверить. Одно могу твердо сказать — я не шпионка, не разведчица, меня абсолютно не интересуют ваши дебильные секреты, да и шпионов что у вас, что у нас хватает и без меня. Я не коммунистка, да и нету сейчас уже их, но не в том суть. А твое знание языка откуда?

— Ты мне совсем ничего не сказат.

— Герби, я как могу тебе доказать недоказуемое?

— Гут! Язык знаю от моего фройнда — Пауля Краузе, по вашему — Пашьки.

— А-а-а, это который младшенький?

— Мы с ним много фройнд давно, он учил меня русски, я его дойч, никто, даже Руди и мой дядя, который мне за фатер, не знают про мой знание, только Пауль.

— Значицца, знаешь, как я тебя… навеличиваю.

— Я, я — сукостой, сухар, жердяй, гамбургский сарделька, варум сарделька, не понять?

— Ну, вы же любите сосиски-сардельки с кислой капустой и пиво, вон даже Октоберфест… проводите, — Варя озадачилась:

— Блин, а может этот Октобер только после войны случился?

— О, Варья, ты знаешь Октоберфест? Удивлен!

— Наслышана, говорили знающие люди.

Сосед Влад, побывав там, с месяц делился впечатлениями о фестивале.

— Варюха, обожрался ихних колбасок и пивка попил… офигенно!

— Пузо твое, смотрю, тоже офигенно прибавилось.

— Молчи, соседка, буду теперь худеть. Бегать не могу, может, в качалку похожу.

— «Эх, соседушка, знал бы ты, в какой Октобер я попала…» — вздохнула про себя Варя.

А потом подумав, решилась, ведь даже если не поверит, все равно, вывод только один — у меня крыша уехала.

— Герби, я не из дурдома, а то, что скажу — истинная правда.

— Вас есть дурдом?

— Сумасшедшие там живут.

Варя поднялась, сходила в свою комнату, покопалась там и положила перед немцем малиновую книжечку. Герби взял её в руки и удивленно уставился на вытисненные золотой краской слова и герб. — Вас ист дас?

— Ананас! Смотри сам!

Герби прочитал:

— Российская Федератион, а герб… Варум герб не сьерп и молот, а?

— Потому! Смотри дальше!

Он открыл и замер, медленно-медленно, по буквам прочитал раз, другой, пролистал, поизучал все записи, чуть ли не обнюхал каждую страницу.

— Их ферштее нихт, — растерянно произнес он.

— Ты же аналитик, вот и делай выводы.

— Дас канн нихт зайн! — опять по-немецки сказал Герби.

— Ну, нихт, значит, нихт!! — Варя потянулась за паспортом.

Он осторожно отвел её руку.

— Мне надо време понят. Тебя пока нет, и ты есть? — Да, именно так, я через шестнадцать лет появлюсь на свет, мамке моей всего четырнадцать, и с отцом моим они ещё не скоро встретятся, через восемь лет.

— Дас ист фантастиш!! И тебе сейчас лет??

— Пятьдесят четыре, у меня сыну чуть меньше, чем тебе двадцать пять лет, Пугачева, блин, с Галкиным, я теперь.

— Майн Готт!

— Вот и я про то же! Я тебя, сынок, в два раза почти старше, тебе двадцать восемь, Руди сказал. Имеем двадцать шесть лет разницы. Так что старуха я для тебя, можешь успокоиться, совращать не буду.

А фон Виллов удивил, произнеся с Гринькиной интонацией:

— Вот уж хвигушки! Не отпущу!! В аусвайс один год рождений. А я видеть другой лицо, фюнфунддрайсих!

— Хороший возраст, тридцать пять… был когда-то! — вздохнула Варя.

— Варья, я много думать потом, пока, нет терпений, — и Герби полез обниматься.

— Это как понимать?

— Я есть любопитни манн!! — Герби как-то очень ловко справился с Вариной «кохтой», как она называла эту рвань, и замер, увидев кружевной лифчик: — Вундершён!

— Герби, ты что творишь, а Руди войдет?

— Найн, Руди есть охранять! — он просто вытащил её из-за стола, мгновенно подхватив на руки, пошел в комнату, бормоча при этом:

— Так долго день тянутся, много ждать!

— Ох, ребенок-жеребенок, ну зачем тебе это? Будет ещё у тебя и молодая фрау, и любовь, может не надо размениваться? — пыталась остановить его бешеный напор Варя.

— Найн любов, найн другой фрау — Варья майне анзиге.

— Это что значит?

— Айн Варья и никто болше! Я ест серезный манн, вери мне, Варья!

— Когда мозги к нижней голове убегают, мы все у вас — единственные!! — ещё успела буркнуть Варя, но фон Виллов, этот ледяной и высокомерный немец куда-то испарился, вместо него остался изумленный, какой-то оголодавший мужик, искренне восхищавшийся Варей и старающийся изо всей мочи ей понравиться. Как он смотрел на неё, как на какую-то редчайшую вещь, как нежно и бережно дотрагивался до неё, как трогательно благодарил после того, как отдышались оба. И поняла Варя каким-то обострившимся чутьем, что вот этот сухарь видел в жизни мало тепла и ласки, что и подтвердил вскоре его верный Руди.

Едва Варя ушла к себе в комнату, в сенях громко затопали и, коротко стукнув дверь, вошли Руди и какой-то немец ещё. Уже застегнутый на все пуговицы и крючки, фон Виллов коротко спросил о чем-то немца, тот прооорал что-то про депешу, и фон Виллов, одевшись, ушел.

А Руди тихонько постучал в дверь комнатки:

— Варья, я ест загте болшой данке за Герби.

Он с пятого на десятое пояснил Варе, что «малтшик рос совсем один, фатер унд мутти ист тодт», коротко сказал про фройляйн Элоизу, что она шлампе, а когда Варя переспросила, сказал по русски «проститутен», и что он, Руди, просто счастлив, что Герби встретил и разглядел Варю.

А Кляйнмихель, глядя на раскрасневшегося Герби, поинтересовался:

— Что это Вы, герр майор, раскраснелись?

— Температура поднялась, а сейчас, после Вашего порошка, спадает.

А про себя подумал:

— Врешь ты, Герби, как сивый мерин. Кстати, надо спросить, сивый — это какой?

Панас с ребятками, все прикинув и послушав советов опытного Ивана-старшего, сделали все как по нотам. Как же радовались все, когда примерно на середине шедшего на большой скорости эшелона, вдруг вздыбилась земля, и вагоны, подпрыгнув, полезли друг на друга. А потом был такой небольшой ад для фашистов, взрывались боеприпасы, бегали, кричали и палили вслепую по лесу очумелые немцы. Повсюду был огонь, одна платформа с танками на большой скорости вылетела под откос, и они завалились набок. Потом рванули боеприпасы у самого крайнего танка, который упал близко от горящего вагона, фейерверк случился славный.

— Это вам, суки, за мою бабулю, за всех погибших!! — посильнее зарываясь в опавшие листья, шептал Игорь.

Матвей молча глотал слезы, вспомнив, какими бессильными они были тогда, в сорок первом, при отступлении. Иван-маленький сжимал кулаки, а Панас радовался, что все получилось удачно, никого не зацепило, никого не потеряли, все живы.

Скомандовал по-тихому отползать, пятились как раки прилично, как говорил Игорек, лучше перебдеть…

На базу свою вернулись окрыленные, долго возбужденно обсуждали первую диверсию. Игорь, отслуживший два года в ракетных стратегических тужил:

— Эх, сюда бы один Тополь-М, хотя не, там термоядерная боеголовка. Но от одного вида пересрали бы точно.

Игорь долго рассказывал ребятам про современную технику, про ракетные установки, бабушкой которых стала знаменитая «Катюша». Вот, казалось бы, рама, установленная на грузовике, а после такого залпа ничего не оставалось.

— В сорок первом, вроде только несколько раз они стреляли, знаю, что фрицы ох как охотились за ними, а наши, дав пару залпов, тут же сваливали, потому что начиналась бешеная орудийная стрельба, а ищи ветра в поле, наши уже тю-тю. А снаряды когда вылетают с огромной скоростью, такой скрежет и визг от них, первый раз услышишь такое — жутковато. Вот придут наши, увидите и услышите… Варюхи нет, она точнее знает про «Катюши», но в сорок втором они точно были.

У Панаса с Лешим была какая-то хитромудрая связь, командир никого в эти дела не посвящал, а иногда исчезал вечером, возвращаясь утром с новостями.

На этот раз удивил — явился не один, а с крупной такой, статной девахой. Игорь, бывший на посту, заметил их первым. Обменявшись с Панасом условным посвистом, вышел из ухоронки, доложил, что все в норме, а сам во все глаза рассматривал деваху.

Крупная, рослая, с толстой косой почти до попы…

— Хороша деваха, а ростом мне под стать! — подумалось Игорю.

— Игорь, проводи Стешу в мою землянку, я к вам перейду, надо ещё пару землянок вырыть в ближайшее время, пока снег не выпал.

— Сделаем, командир!

— Девушка, давайте хоть познакомимся, меня Игорь зовут.

— Стеша. Степанида я! — протянула ему руку девушка.

Игорек осторожно пожал ей руку и присвистнул:

— Ничё себе, у тебя руки как наждачная бумага.

— Так я на кухне работала, а не в графьях обиталась.

Стеша, едва коснувшись головой подушки, отрубилась мертвым сном, и не слышала ничего, а ребятишки шустро начали копать землю, тщательно заметая следы, утаскивали землю в заросший буреломом овраг, присыпая все опавшими листьями и всякими сучьями.

Панас коротко рассказал, что Стеша работала в имении у Краузе, да вот достал её приставаниями охранник у пленных. Старых охранников сменили — «нечего им жиреть» — выразился Фридрих, а новые сначала были ничего, а потом один из них стал постоянно приматываться к Стеше. Она в последнее время домой идти боялась, было уже — этот Матеус подловил её у околицы, хорошо, припозднившаяся Марфа увидела, а то бы снасильничал, гад. А вчера, уже под вечер, когда Стеша осталась, чтобы накормить поздним ужином пленных, которых гоняли за десять километров вырубать камень в каменоломне, этот гад опять полез, ну Стеша и вылила на него кипяток.

Пока никто не увидел, а этот гад только глухо стонал — кричать не мог, выскочила и, хоронясь за кустами, рванула в противоположную сторону от деревни. — Сказала мне, что шла в сторону дальнего леса специально, если своих не встретит, то пусть лучше волки задяруть, чем… А я с ней учился у школе, за одной партою сидели, вот наткнулся на неё зареванную и умученную. Леший пообещал следы замести, вроде как она утопилась в Судости, может, прокатит, как Игорь говорит.

Вот и стала их команда на одного человека больше, а через неделю добавился Сергей Алексеевич. Он каким-то обострившимся звериным чутьем учуял, что «дело пахнет керосином», и просто исчез в неизвестном направлении, пережидая в каком-то заброшенном сарае весь день, до поздней ночи, молясь только, чтобы не пошел снег — следы по первому снегу будут далеко видны. Потом, оставив машину, пешком добрался к утру уже в вотчину Лешего.

— Видимо, не пришел ещё срок мне на небушко отправляться, — стуча зубами о кружку с водкой, говорил он Лешему. — Леш, ты меня к ребятам отправляй, а с Толиком крепко подумайте… может, организовать ему какую-то командировку за товаром, допустим, и там он потеряется. Леш, только не тяните. Я исчезну, наверняка Толиком заинтересуются.

Леший отправил его париться, а сам крепко задумался…

И через день озабоченный Толик взволнованно просил Фридриха, чтобы тот посодействовал ему в поиске машины с товаром, привезти который агент должен был ещё вчера к вечеру, но до сих пор так и не объявился.

— Не знаю, что и думать — то ли обворовал меня, то ли что-то более страшное случилось, машина-то на ладан дышала…

Фридрих дал команду проверить по постам, последним видел эту машину пост километрах в шестидесяти от Раднево, и все… больше нигде она не проезжала.

Послали мотопатруль, и нашли немцы на глухом повороте в кювете сожженный остов машины, стреляные гильзы, обожженный, изуродованный труп и все.

Приехавший вместе с Фридрихом и замом Кляйнмихеля — мрачным детиной — Гроссом, Толик побледнел, увидев все это, его долго рвало в кустах, потом позеленевший и убитый, он горестно вздохнув, сказал:

— Это он, вон, кольцо на пальце осталось! Сергей сколько разговорил, что не снимается, так вот и осталось оно. Извините, — Толик опять побежал в кусты.

— Что можно сказать — партизанен перехватили весь товар, — резюмировал Гросс. Убитый убытками Толик плакался Фридриху, что он разорен и пойдет по миру с протянутой рукой, и как теперь быть? Мрачный и опечаленный Толик с полдня закрыл коммерцию — не мог он торговать после такого потрясения..

— Варь, я завтра доторгую, что осталось, и поеду в Фатерлянд, оттуда точно не вернусь, где-то затеряюсь. Какое счастье, что меня по настоящему полоскало возле этого бедолаги, ты ничего не знаешь, кроме как, «герр Шефер отбыл за товаром, обещал быть недели через две-три. Ключи никакие не оставлял». — Торопливо сказал он Варе, пока Меланья относила заказ.

Уже к концу дня предупредил своих работниц, что завтра им приходить не надо. Герр Шефер торгует тем, что осталось, и уезжает за товаром. Как приедет, вызовет их арбайтен.

Варя с Герби сидели, не зажигая света — ну, шлаффен герр майор!

А герр майор слушал тихий Варин шепоток.

— Герби, ты в самом деле хочешь знать, что будет впереди? Не взбесишься от узнанного? Меня вот не прибьешь во гневе?

— Найн, Варья, тебья — найн.

— Ну, что тебя интересирен?

— Алес!

— Ты лучше спрашивай, что знаю — отвечу.

— Когда закончится эта криг? Кто есть победит?

. -9 мая сорок пятого, капитуляцию подпишет Кейтель.

— Варум Кейтель?

— Потому что… ваш хваленый фюрер застрелится 30, вроде, апреля, а Ева отравится с ним за компанию. Геббельс всю семью отравит, Гиммлер захочет скрыться, не получится — ампулу с ядом во рту раздавит. Геринга, Риббентропа, Кальтенбруннера, ещё кого-то повесят после суда в Нюрнберге, кого-то американцы спрячут, кто-то лет пятнадцать, десять получит. Бормана с партийной кассой так и не найдут.

— Варум американцы?

— В сорок четвертом, где-то летом, когда наши уже пошли по Европе, открыли второй фронт, побоялись что наши до Ла-Манша дойдут.

— Майн Готт! Не поместить в голова. Варум?

— Варум — у нас теперь певица такая есть. Почему, ты спрашиваешь? А не ваш ли Отто фон Бисмарк говорил, чтобы никогда не трогали русских? А наш Суворов тоже: «русские прусских всегда бивали.» Сейчас в Сталинграде гигантская мясорубка, а конце января ваш Паулюс со всей своей шестой армией сдастся в плен. И пройдете вы в сорок четвертом по улицам Москвы, только пленными, летом, тысяч пятьдесят, что ли.

— Майн Готт!

— Да, летом сорок третьего под Курском будет страшенная битва, получите по зубам, и уже наши начнут наступать, и так до Берлина. Его возьмут 2 мая сорок пятого, а мой отец в этот день будет ранен.

— Варья, как трудно в такое верьить.

— Дальше, Германии будет две: Восточная — Германская Демократическая Республика с коммунистами, и Западная — Федеративная Республика Германии. В Берлине возведут бетонную стену, а в ФРГ столицей будет Бонн. И только в восемьдесят девятом году стену разрушат, и Германия станет одной страной.

— Генуг, Варья! Доволно! Ихь надо преваривать информацион! Майн Готт! — Герби уткнулся в Варину грудь.

— Вот, сынок, многия знания рождают многия печали, когда ещё самый мудрый царь Соломон сказал.

— Найн, я не есть зонн, я есть твой манн, мушшина.

— Мушшина, это да! Иди уже спать!

— Найн, без Варья — никак. — Он как-то неожиданно вскинулся, забормотав. — Мало времья, ихь хабе…

— Что ты хочешь?

— Либен!

— Герби, ну не говори таких слов, они тебе ещё для молодой фрау пригодятся.

— Плёхо ты менья знайт, ихь загте — намертво! Майне либе фрау — ист Варья.

— Герушка, ну нет у нас с тобой будущего, как бы мы этого не хотели. Ты — славный, ты такой замечательный, но и сейчас мы с тобой по разные стороны, а в будущем… Сам подумай, если и встретимся, ну, можно допустить такой вариант, тебе сорок четыре, а я только появлюсь на свет.

— Ихь дизе знайт, не надо потерять време!

— Ох, мальчик, мальчик, какому из Богов захотелось так пошутить над нами? Ведь трудно, скорее всего невозможно поверить в такое, вернуться на шестьдесят восемь лет назад…

А Герби спешил, он торопился надышаться, насмотреться на свое такое нечаянное, с неба свалившееся, нежданное, но безумно дорогое счастье. Он — блестящий аналитик, всегда тщательно и скрупулезно проверяющий все и вся, никому и никогда с первого раза не верящий, и так быстро и четко понял, что она, эта фрау, его и только его. Варья, старше его вполовину, такая необычная в суждениях, такая… Он молился как мог про себя, чтобы Бог дал ему подольше возможность видеть, трогать, любоваться его либен фрау.

Случилась у него «либер ауф ден ерстен блик» — любовь с первого взгляда.

Будь мирное время, он бы может и не обратил на неё внимания, а вот сейчас, в такое сумасшедшее время, когда каждый шаг надо просчитывать и тщательно контролировать, он как-то сразу четко осознал- это и есть настоящая, единственная любовь.

Ночью это был восторженный, просто боготворящий свою Варью, не выпускающий её из объятий даже крепко спящим, а днем… днем ему было невыносимо тяжело. Зная, что предстоит впереди его Фатерлянду, он с огромной брезгливостью стал относиться к таким вот «Кляйнмихелям», упивающимся возможностью творить зло безнаказанно.

Ядзя передала с Гринькой, что скоро не придет в Раднево, кашель немного приутих, но пока она добредет, по-новому застудится, и пусть Варя будет на хозяйстве.

А Василь… он сильно удивил Варю, которая, как всегда по их приходу, расцеловала своих детишек. Он взял четвертушку бумаги и написал всего одно слово: Мамушка!

— Василек, но я же не твоя мама? — мальчик замотал головой, и опять написал: — Мамушка! Потом крепко-крепко обнял её.

— Ох, маленький!! — Она обняла его и позвала Гриньку, притянула к себе и второго воробья, помолчав, задумчиво сказала:

— Ладно, мамушка, значит, мамушка, а вы мои сыночки. Но ведь и ругаться буду, особенно на Гриню, за его мерзкие цигарки.

Василек засмеялся…

— Что, бесполезно? — Он кивнул головой и написал — Никодим.

— Ох, увидеть бы этого вашего знаменитого, но и ужасного деда и отругать его, да только вижу, толку не будет.

Василек опять согласно кивнул.

— Как вы там, зайчики мои?

— Да ничаго, Ефимовна с Казимировной у школе преподають, да и поп ешче. Казимировна много чаго знаеть, стихи усякие, книги. Немцы у первое время проверяли, чаго ёна гаворить, шчас не приходють, а ёна так интересно рассказываеть, заслушаесся. Василь вон усе-усе запоминаеть, чаго она гаворить, усе стихи наизусть помнить, не то что я. У мяне у одно ухо влетаеть, а из другога вылетаеть.

— Это потому, что ты не стараешься прислушаться, сидишь, ворон считаешь. Вот батька придет, а ты совсем неуч!

— Ежли батька прийдеть, учиться стану на пятерки.

— Ага, взрослый, с усами и с первоклашками, будешь по слогам читать.

Василь смеялся, Гринька сначала надулся, а потом просиял:

— Эгеж, ты специально так гаворишь, понЯл!

Гринька легко сошелся и с Руди, они подолгу сидели, разговаривая на житейские темы, ещё и умудрялись спорить.

Герби посмеивался, тихонько говоря Варе:

— Как это на русски? Альт унд кляйн.

— Да, что старый, что малый!

Герби стал вдвое осторожнее, предупредил Варю, что в случае появления кого бы-то ни было из немцев, чтобы сидела и не высовывалась, а если он, Герби станет резко и грубо ей приказывать, ни в коем случае не обижалась, лучше так, чем заподозрить его, Герби, в мягкотелости.

— Яволь, мон женераль!

У них с Варей были такие короткие ночи, Герби интересовало все, он долго не мог поверить, что уже в шестидесятых начнутся полеты в космос, и будут такие отчаянные люди-космонавты. Что на луне приземлится луноход, что в небе будут летать всякие спутники, что американцы сбросят на японские города атомные бомбы, что мир может рухнуть от одного единственного нажатия кнопки…

— Криг ничему не научил?

Герушка, пока живы люди, так и будут находиться желающие завоевать-повоевать, политики — это наипервейшие проститутки во все века.

Ещё Герби очень любил слушать песни, всякие, Варя потихоньку напевала ему, а он, замирая, слушал. Он как-то невзначай, иногда начал говорить такие, казалось бы, ни к селу ни к городу, новости…

Вот и сейчас обмолвился:

— Кляйнмихель готовит гроссоблав, ждет карательный отряд, найн, не здес в район, сто километр другой сторона, — он как бы просто махнул рукой в сторону. А Варя, уже знающая, что у него ни одно слово не бывает лишним, накрепко запоминала, и потихоньку шептала Васильку. Как передавал Василек все, что нужно, Лешему или Панасу, скорее всего писал, но сведения доходили до нужных людей, какими-то окольными путями, но доходили.

Так карательный отряд прочесывал лес впустую, а когда собаки вывели их на покинутую партизанен стоянку, то напоролись на хитро спрятанные мины. И несколько человек привезли сильно посеченными осколками, а с десяток отправились на небо.

Консультации Ивана-старшего были очень ценными, он тоже подумывал уйти в лес вместе с пленными, ждали хорошего снегопада, чтобы снег замел все следы.

Панас очень осторожно и тщательно проверял появляющихся в лесу людишек. Нет, расположение их базы не знал никто, кроме Лешего и Гриньки, но его боевые ДИВОвцы натыкались иногда, бывая на разведке или задании, на людишек. Поскольку умели хорошо маскироваться, то те даже и не догадывались, что за ними тщательно присматривают. Так из случайной болтовни проходящих мимо двух молодых парней уцепили название партизанского отряда, расположившегося километрах в ста от них, которым потом и помогли, предупредив о карательной операции.

Панас не стремился к тому, чтобы отряд разрастался, он пояснил командиру-соседу, что у них диверсионный отряд с особым заданием, и много людей не предусмотрено. выловили пять человек то ли дезертиров, то ли мародеров, с теми разговор был короткий… Панас ждал капитана Ивана, очень не хватало его мудрых и таких действенных советов и решений. И после Ноябрьских праздников повалил снег, как раз после отъезда из усадьбы Фрицци и Кляйнмихеля — приезжали постоянно, раз в неделю точно, уже приладились в баню и вкусно поесть.

Краузе-старший все больше мрачнел, он совсем разочаровался в своем старшем сыне, гнилая кровь мутти взяла верх в сыне, одна надежда у него и отрада осталась — Пауль, Пашенька.

Карл все чаще стал подумывать об отъезде обратно в Берлин, какой-то нюх подсказывал ему, что Сталинград как-то повлияет на ход всей войны. Не понаслышке зная русский характер и учитывая, что в хвалебной трескотне дикторов перестали появляться новые названия, сумев сложить два и два, как-то враз понял, хваленое немецкое «вот-вот и гроссвиктория-зайнес» не удастся.

Герби пришел вечером какой-то очень задумчивый, странно поглядывая на Варю, он еле дождался, когда Руди, полюбивший печку, утихомирится и начнет похрапывать.

— Варья, я говорить с майн онкел-дядья, Конрад. Новы год ихь должен быт аус Берлин. Вас можно сделат за тебья?

— Да что тут можно сделать… — Варя долго молчала, а потом вдруг выдала, — вот если бы ты смог помочь мне… в Дятьковский район попасть, там у меня отец и его семья живут. Отца не особо хочу видеть, не очень приятные детские воспоминания остались, а вот его братика — дядечку своего, никогда нами не увиденного, погибнет в сорок четвертом в Польше, вот его-то…

Герби задумался:

— Варья я ест хорошо подумать. Как ты сказать — катц на душа…

— Кошки скребут, согласна, Герушка. Ты многое теперь знаешь из будущего, прошу тебя — уцелей в этой каше!! Где ваша усадьба-имение находится? Надо бы, чтобы вы в западной части остались, так спокойнее. В ГДР будет такая разведка «Штази», типа вашей теперешней, и жизнь посложнее, опять же железный занавес. Капстраны, там полегче с визами, а у соцлагеря много проверок, бюрократии и всяких ненужных бумажек. Ни в коем случае не соглашайся работать на американцев — поганая нация, может, где-то рядовым инженером сможешь. Ведь ты не участвовал в казнях и расстрелах, значит, сможешь пройти все эти проверки и жить нормально. Женись обязательно, ты молодой — тебе дети нужны, я понимаю, любовь, она штука такая… но ведь есть ещё и физиология. Не думаю, что ты будешь по веселым домам шастать, или любовниц менять — не тот характер, а женщина рядом должна быть.

Герби хотел возразить.

— Солнышко мое немецкое, не перебивай. Послушай старую сову — никуда я с тобой не поеду, вам, насколько я знаю, запрещено с унтерменшами отношения заводить, мой немецкий… мой аусвайс на первом же пограничном посту в Германии не выдержит проверки, а попадать к какому-нибудь Кляйнмихелю… брр, было бы из-за чего…

И запела тихонько ему на ухо:

Герби, прослушав, сильно смеялся. Особенно на словах:

— «Но на этом месте внук перебил старшуку: слушай, это все так тебе знакомо, ты давай, сама езжай, а я останусь дома!»

— Умешшь ты меня засмешить!

— Ну не плакать же, оба знаем, что будущего у нас нет, такая вот жестокая шутка. Чья-то. Я где-то в журнале читала, что ваши из Люфтваффе во время воздушного боя провалились во временную дыру и попали в Америку двухтысячных, но так и не смогли понять и принять, у одного крыша… э-э, сошел с ума. А второй как малое дите стал, наивный, уверял всех, что такой вот сон у него, и жалобно просился обратно, там же бой идет! А ты у меня умничка, все понял и принял как надо, горжусь тобой.

— Ох, Варья, не представлять как я оне тебья…

— Я тоже. Но Герби, нам с тобой хоть и недолго, но отпущено полной мерой. Да, мы не можем днем даже улыбнуться друг другу, но ночи пока все наши. Мальчик, сколько мне ещё отпущено, я каждый день буду тебя вспоминать, поверь, ты мне очень дорог, такие как ты — они редкость!!

А Панас опять привел девушку, вернее, даже девчушку — замурзанную, худющую, зашуганную какую-то.

Стеша, вполне освоившаяся в лагере, увидев её, ахнула:

— Пелагеюшка!! Откуль ты взялася? Тебя ж, вроде как, у Германию??

— Сбегла я, Стеш, со Степаном, доску у вагоне на полу оторвали и самые худые убягли, хто куды. Вот и Степан у одну сторону подался, я у другую, и шла побирушкою. Немцы меня за тетку у годах принимали, дошла вот… домой никак нельзя, дед Леш встретился на радость, а потом вот и Панас, я ж один курс училишча медицинского успела закончить, а на хронт не узяли, мала, сейчас вот пригожуся.

Игорь, крепко подружившийся со Стешей, да и она отвечала ему взаимностью, поразился:

— Как же ты дошла-то, ведь даже слабый ветер тебя снесет?

— Дошла, вот.

Отмытая, худенькая до прозрачности, Пелагеюшка что-то задела в душе Сергея, который, дожив до сорока лет, глубоко и сильно разочаровался в женщинах-девушках: по молодости его, наивного и увлекающегося пацана с небогатыми родителями, «любовь всей жизни» предпочла заменить на жирноватого, хамоватого, но сына директора домостроительного комбината.

Разочарование было наисильнейшим, Серега возненавидел весь женский пол, начал усиленно учиться, совмещая учебу с подработками. Как-то удачно сложилась компания таких же жадных до достижения высокой планки ребят, и потихоньку, набивая синяки и шишки, Сергей Алексеевич стал многоуважаемым бизнесменом и очень котирующимся у длинноногих красоток, выгодной партией — неженатым мужчиной. А Серега просто их перебирал, не испытывая ничего, кроме спортивного интереса.

Мамуля уже и не вздыхала, и не спрашивала, когда же он женится, одно только сказала, как отрезала:

— Ко мне в дом ты приведешь только ту девушку или женщину, которая станет для тебя всем.

— Мам, да разве есть они такие?

— А ты, сынок, не туда глядишь.

А сейчас Сергею до судорог в пальцах захотелось эту девчушечку спрятать у себя на груди, завернуть в свою телогрейку, отогреть и не отпускать!!

Пелагеюшка и не подозревала, какие сильные чувства она вызвала у этого мужчины. У девчушки с огромными печальными глазами и необыкновенной косой было что-то такое, что, наверное, уже и не встречается теперь в их шумном и разболтанном двадцать первом веке — истинная чистота души. И стал Серега с первого дня ангелом-хранителем этой Пелагеюшки-Полюшки — мужики приняли этот интерес с пониманием, только сильно удивился Игорь:

— Алексееич?? У тебя такие всегда красотки были, а тут девчушка, как птичка-синичка.

Но увидев взгляд начальника — памятный такой, по той жизни — заткнулся и пробормотал, — Извини… те!

А сам Игорь оглушительно влюбился в Стешку. Он старался не думать, каково это — расстаться с нею, а в то что они вернутся, он ни минуточки не сомневался, гусарил, ерничал, цеплял Стешку по делу и без. И понимая, что время работает против них, просто и незамысловато озвучил ей:

— Стеш, я это, не знаю как тебе четко объяснить… в общем, могу в любой момент исчезнуть, не-не, не по своей воле. Так вот может произойти, что я просто растворюсь в воздухе. Не спрашивай, почему — не смогу тебе пояснить, сам не знаю, но вот он весь перед тобой, я влюбился в тебя с треском, если ты… если я тебе хоть чуточку нравлюсь… это будет счастье. Ты подумай!

— Чагож тут думать — люб ты мне, тожа!

Игорь пошел к Панасу с просьбой отдать молодым пустующую, запасную землянку, на пока, а вот придут ребята пленные с Иваном, они тогда освободят её.

— Панас, ты знаешь про нас все, вот исчезну я, а она останется, может, хоть с ребенком моим, а? Пиши бумагу, что мы с ней муж и жена, ЗАГСов-то сейчас нету. Стеша будет мужняя жена, чтобы ни одна падла не могла язык вытянуть.

И сделал пришедший с неделю назад Толик Свидетельство о Браке для Игоря. Нарисовал красивые виньетки, написал положенные слова шрифтом — черчение у него всегда было одним из любимейших предметов, получилось, як у типограхвии. Заполнили как положено, поставили подписи и печать нашлась, и стала Стеша — Мироновой.

Метель упала внезапно, а в лагере началась суета. Готовились и ждали пленных от Краузе. А метель набирала силу, ветер пригоршнями швырял колючий снег в лицо, идти против такого ветра было невыносимо, все тревожились — смогут ли полураздетые пленные дойти, не заметет ли их, не потеряются ли они в такой круговерти.

Иван, Костик и десять человек пленных, обвязавшись веревками, чтобы не растеряться в этом буране, упорно, преодолевая сугробы и заносы, ползли вперед по еле угадывающейся дороге. Одно радовало — в такой буранище немцы носа не высовывали. Когда доползли до леса — уже день вступил в свои права, стало только светлее, а так все равно ничего не было видно, только смутно угадывались занесенные снегом деревья, и ветер, запутавшись в елках, стволах оголенных деревьев и кустарниках, не так свирепо набрасывался на умученных, но упрямо ползущих вперед людей. Каждый понимал, что надо доползти, иначе…

И когда их окликнули неизвестно откуда появившиеся Игорек и Панас, полузамерзшим беглецам показалось, что их послал Всевышний, и умученные люди упорно побрели вслед за Панасом, а Игорь пошел сзади всех, поддерживая совсем выбившегося из сил студента Женьку.

Доползли, едва живых встречали всем отрядом. Стеша и Поля осмотрели всех пришедших, смазали жиром обмороженные места, накормили, и бедолаги тут же, прямо за столом, начали засыпать. Ребята перенесли их в землянки, и отсыпались измученные люди почти сутки.

Иван и Костик легче всех перенесшие этот, как выразился Игорь:

— «Переход через Альпы», кто написал такую картину, не помню, но вот запомнилась мне со школы, — это Варюха знает, но точно также вы прошли свои Альпы!! — сидели и негромко разговаривали. Панас откровенно радовался — Иван рядом, а у него опыт ого-го какой, плюс современное, учитывающее опыт этой войны, военное училище…

— Мы теперь повоюем!!

Александр, который печник, оказался начштаба полка, почти полностью полегшего в окружении под Киевом. Сам, раненый и контуженый, в бессознательном состоянии, попал в плен, бывшие до последнего рядом с ним бойцы успели переодеть его в красноармейскую форму — расстреливали немцы командиров сразу, и пошел Александр Осипов как рядовой.

Слишком сложно было узнать в этом худом и седом красноармейце блестящего, подтянутого начштаба, к тому же из-за сильной контузии заикающегося и много чего не помнящего поначалу из своей прежней жизни. Память, как и здоровье, восстанавливалась с трудом, спасло то, что родом Осипов был из Тамбовской деревни Апушка, где все его родственники по отцовской линии были печниками. Умел класть печи и Александр, вот и вышел из строя в лагере полуживой доходяга на вопрос дородного немца:

— Печники есть?

Их отбирали специально для восстановления имения Краузе — были среди них и водопроводчик, и кузнец, и слесарь, затесались пара стукачей, которых нечаянно помогла нейтрализовать Марфа Лисова, за что все остальные были ей очень благодарны, не осталось в их коровнике подлецов, и стало намного легче дышать.

Александр как-то незаметно для себя стал старшим среди пленных, ребята прислушивались к его немногословным советам и старались вести себя так, чтобы старший Краузе не захотел их поменять на другую партию пленных. Более-менее оправившиеся от жуткого содержания в лагере, пленные тщательно и скрытно готовились к побегу. Тем более, что их старший как-то враз повеселел и обронил, что им есть куда бежать.

Ждали пургу и дождались… с большим удовольствием расправились с мерзким охранником Матеусом, второго — флегматичного, пожилого Карла слегка оглушили и связали — он никогда не придирался и не старался выслужиться перед Фридрихом, постоянно наезжавшим в имение.

Всю дорогу, задыхаясь от ветра, полуослепшие, продуваемые ледяным ветром насквозь, они упорно переставляли ноги, чертыхаясь, но и молясь, чтобы буран ещё с денек позаметал все их следы.

Осипов проснулся первым. Вышел из землянки и, оглядевшись вокруг, вздохнул полной грудью: — Свободен!

Увидел двух молодых мужчин с интересом поглядывающих на него, подошел, поздоровался, спросил где можно найти командира. Заросший, с какими-то торчащими во все стороны лохмами на непокрытой голове, мужчина сказал, что он и есть командир.

— Надо поговорить! — произнес Осипов!

— Да, пойдем, мы вот ждем, когда вы в себя придете.

В командирской землянке над расстеленной на сколоченном их досок столе склонились двое — одного, Ивана Осипов знал по имению. Долго удивлялся, что этот вольный, рукастый, толковый, очень ценимый Краузе, мужчина, захотел и помог им выбраться из плена — ему-то жилось неплохо. Второй, серьезный такой мужчина, был незнаком.

— Начальник штаба… полка, 5-й армии Юго-Западного фронта майор Осипов! — представился Александр.

— Командир диверсионного отряда Панас, можно, «Батька» — произнес лохматый.

— О, начштаба! Совсем хорошо, не по душе мне бумажная работа! — обрадовался Иван. — Я уж по своей стезе — разведке буду, а ты, майор, давай, принимай штабные дела. Веди всякую документацию, чтоб вы перед нашими отчитаться могли, когда придут!

Осипов печально улыбнулся:

— Дождаться бы и дожить!!

. -Какое сегодня число? — спросил не к месту Иван.

— Одиннадцатое ноября.

— О, так через восемь дней наши начнут наступление у В..Сталинграда, и будет фашистюгам «ГРОСС АЛЯРМ!!»

— Ты то откуда можешь знать такое? — поразился Осипов.

— Ну, считай, что я ясновидящий, типа Мессинга! — получив под столом пинок от Сергея, слегка скривился Иван.

— Ну что, товарищи партизаны, — сказал молчавший командир, — начнем прикидывать, что и как будем делать. Так, предупреждаю сразу, никаких самовольных инициатив, только после утверждения и согласования. Никаких военных действий поблизости от деревень. Вон в Дятьковском районе полицаи выследили як малой, в партизаны ушедший, до мамки забег… спалили усех у хате, ветер как раз был сильнейший. Пять хат ешчё погорело, так что не будем гадить, как говорится, там, где едим. Да и задача у нашего «Диво» более серьезная, не полицаев по одному ловить, а конкретные диверсии — нанести как можно больший урон хрицам в живой силе и технике, а значит — взрывы на железке. Мы уже неплохо помогли нашим, три эшелона за месяц с техникой и хрицами не доехали во время, подзадержали мы их, проредили и в технике, и в вояках, так что все усилия на железку. По окрестностям ходить не позволю. Как, Саш, твои пленные, они надежные?

— Женька вот слаб совсем здоровьем, легкие застудил, его бы куда в тепло, мальчишка умный, на конструктора учился. Если жив останется, большую пользу стране принести может. Гоги — очень горяч, грузинская кровь, она кипит, этого на виду надо держать.

Потом поколебавшись сказал:

— Ляхов. Непонятный человек, вроде, и свой в доску, но есть что-то в нем… какое-то склизкое, никак не могу понять, что.

— Хорошо, покажешь его, будем тщательно смотреть за ним. А студента, надеюсь, вылечим, есть у нас небольшой запас чудо-таблеток. Иван-младший тоже грудью маялся, а сейчас полностью здоров, скажу Стеше с Полей, они его подлечат ещё и травками.

— Матюш! — позвал Панас Матвея. — Тебе задание будет — приглядись к новеньким, ты пацан, любопытство тебе простительно, особенно нас интересует Ляхов. Просто, если заметишь что-то, что режет глаз, ну вот, как в случае с нашими — обратили же вы с Ваней-младшим внимание на их какую-то непривычную речь. Вот и сейчас… мало ли что выплывет…

Иван-большой замыслил широкомасштабную диверсию, долго сидел над картой, выбирал места, потом на пару дней исчез с Игорем и неразговорчивым пленным, мужиком лет под сорок — Ерофеевым. Где были, что делали — не распространялись.

В лагере стало заметно оживленнее, народу-то прибавилось, пленные по большей части хватались за любую работу, старались сразу стать полезными и нужными.

Поля пропадала в лазарете — у неё появился первый больной, студент-москвич Женя, весь какой-то желтый, худющий и страшно кашляюший в первые дни. Они со Стешей пропарили мальчишку в бане с травами, дважды в день давали порошки, которые Панас принес откуда-то — ну не будет же Панас говорить, что эти антибиотики из будущего, когда даже пенициллин был ещё в стадии разработки, — трофейный порошок и все.

И Женя потихоньку стал выправляться, жуткий, раздирающий все внутренности кашель начал затухать. Студент выползал на улицу, в первые дни укутанный, как матрешка, сделав несколько шагов, присаживался на какой-нибудь пенек, или кучу веток. Пленные радовались его выздоровлению, особенно его друг-товарищ Сева, он сиял как солнышко, видя что Женька выкарабкивается.

Ляхов как-то в разговоре с Женьком поинтересовался, какие порошки ему дают.

На что Женя, слабо улыбнувшись, сказал:

— Горькие такие, полчаса горечь во рту стоит, сколько не запивай, а название, кто ж знает, просто порошок в бумажке.

— Интересно, — протянул Ляхов, — где командир такой взял?

— Какая разница? Самое главное помогает, вот уже кашлять совсем мало стал и хожу не задыхаясь.

— Так-то оно так… — задумчиво протянул Ляхов, — но все-таки, интересно.

— А ты поди и спроси у Батьки, может, просветит, — резко сказал подошедший Сева.

А вечером буркнул в разговоре с Матвеем, неприязненно глядя на крутящегося у лазарета Ляхова: — Вот чего пристал… «что за порошок?». Чего вынюхивает? Сам-то по сравнению с Женькой — бугаина.

Матюша насторожился, он тоже приметил, что тот как бы незаметно, а чем-то да интересуется, в отличие от всех остальных пленных ему почему-то надо было много чего знать, типа: откуда берут продукты, откуда оружие — все это как бы мимоходом, ненавязчиво, но это настораживало, не всех, освободившимся людям было не до этого, но Матвей, предупрежденный Панасом — замечал.

И ещё Ляхов очень неприязненно поглядывал на Осипова, с какой-то долей зависти и неудовольствия. В разговоре с Иваном Шелестовым — Панас, как всегда, никому не сообщая, что и как, исчез на пару дней — за старшого оставался Иван — сказал, что как-то непонятно ведет себя Ляхов.

— Выясним! — коротко сказал Иван, — постараюсь держать этого субчика на контроле!

— Герби, — поинтересовалась Варя, — скажи, твой Пашка… Он в какой области исследованиями занимается?

Герберт насторожился, а Варя возмущенно взмахнула руками, попав ему по носу:

— Ужас, что вы все такие зашуганые? Во всем подвох ищете, что ваши, что наши — тотальная слежка, доносы, анонимки — стукачи, блин. Я тебя спросила не с целью шпионажа, вот доведешь своей подозрительностью — будешь спать один, или с девочками в веселом доме.

— Найн, Варья, прости, привыкать подозрително, много яре.

— Ужас, сам себе-то хоть веришь?

— Я, я — тебье тоже верить!

— Я спросила про Пашку вот почему, — как маленькому начала говорить Варя, — после войны, особенно к концу двадцатого века — началу следующего, фармакология — лекарства, то бишь, будет очень прибыльной отраслью, одной из самых — многомиллионные прибыли… Ты Пашке своему намекни как-нибудь, чтобы переходил на разработку лекарств, тот же пенициллин — за ним после войны будущее. Этот пенициллин уже есть, пока самый лучший препарат, это антимикробное средство — америкашки начнут массово производить лекарства, а уж после войны… — мази, таблетки, уколы, дальше — больше. Я тебе дам несколько таблеток антибиотиков — так они станут называться, пусть твой Пашка поэкспериментирует, что-то да выявит, что-то да собразит. Если живы останетесь — начинайте производить лекарства. Пашка как ученый-разработчик, а ты как аналитик. Изучай рынок сбыта, спрос и все такое прочее, там долго рассказывать, но не прогадаете, точно!

Герби обнял Варью:

— Я подумать — потом. Я не знайт как, но как это… слух геен — идти, на две неделя в Раднево прибудет истребителни баталён, за партизанен. Много острожност — Гринья унд Васильёк не приходит!

— Ох, Герби, спасибо, я за мальчишек очень каждый раз волнуюсь!