Степанида и 7 женихов

Глава 17

«Не за свое дело не берись, а за своим делом не ленись»

Степанида открыла глаза в Доме. Убрала ладонь с Письмовника, закрыла его и только тогда выдохнула.

— Хозяюшка, — раздалось тихое у уха, — ну, как тама?

— Х-хорошо, кажется. Бабушку видела, Евдотью Ильиничну. Лукерья, а остались какие-то фотографии? Интересно поглядеть, она или нет?

— Как не быть? Дед в сундук убрал, душу они ему бередили. В самом низе, под рубахами.

Степка сбегала в опочивальню, разворошила сундук и нашла стопку фотографий, в бумагу замотанных. Старые, с потрепанными краями, в коричневых пятнах, они хранили в себе частичку чьей-то любви и потери.

Степанида бережно разглядывала снимки и грустно улыбалась. С одного из них на нее глядела та самая Евдотья Ильинична, только лет на десять старше. Раздобревшая, пышная, но тем не менее, очень красивая. Ее добрая, ласковая улыбка была такой же, как запомнила Степанида. Косы, рыжими распущенными волнами свисали почти до пола. В руках женщина держала вышивку, словно ее оторвали от занятия в момент съемки. Эта фотография была сама потрепанная и измятая, видно дед часто ее разглядывал или даже, носил при себе.

Там же нашлась свадебная фотография, где молодая, тощая Евдотья, стояла за руку с усатым, высоким мужчиной, в котором Степка с трудом узнала деда. Дед одет в солдатскую форму, а бабушка в простенькое светлое платье, неопределенного цвета. Но, несмотря на бедность нарядов, лица у обоих были до того счастливые, что у Степки в глазах запекло.

— Ох-ох-хо, была любовь, да вся сгинула, — печально охнула под ухом охоронница и Степанида не сдержалась. Заревела, слезы по щекам размазывая. Стало жаль их, деда с бабкой, любивших друг дружку столько лет и по воле несчастного случая, разлученных.

— Л-лукерья, она с-сказала, всю в-войну его ж-ждала…

— Правда истинная, — подтвердила Лукерья.

— А у н-нее, что, н-не было в-великолепной с-семерки?

— Жёнихов, что ль? Как не бывать? Усе семеро!

— И ч-что, как ба-бушка в-выдержала? К-как выбрала? — всхлипывала Степка.

— Так, а чаво, она девицей была, не то, что… — и прикусила язык.

— Не то, что я? Да? Ты это хотела сказать? — взвилась женщина. Слезы тут же прекратились.

— Ой-ой-ой, обидки. Ты вопрошала, я ответ держала! Коли молодка честная, страстюшки не хлебнувшая ишо, то ей пустяшнее снесть поверку.

— Честная, а я брехуха, по-твоему? — обиделась Степанида, фотографии на место сложила и вернулась в кухню.

— Не серчай, хозяюшка, — более ласковым голоском защебетала охоронница, сообразив, что ляпнула лишнее, — нетронутым девицам взаправду, не свербит.

— Блин! Лукерья, уж лучше молчи!

— Язва, она, — подал голос Егорыч, — завсегдась такая.

— Потатуй! — крикнула Лукерья.

— Ори-ори, аки непраздная!

— Королобый!

— …

— Баламошка!

— …

— Ерпыль!

— Тьфу! Уймись, беснАя! — разозлился Егорыч и с потолка пыль посыпалась. Пришлось Степке вмешаться.

— Народ! Мне работать надо!

— Усё-усё! — тут же затихли охоронники.

Сосредоточилась Слагалица, руки на клавиатуру возложила, зажмурилась. Отрешилась от всего, представив вновь Зойку. Девушка воскресла в памяти худая, с грустными-грустным глазами. Права была бабушка Евдотья, когда говорила, что женские беды ближе. Заныло сердце от переживаний, словно от своих собственных, глаза слезами наполнись, едва сдержалась. Тяжко Зойке, беременная, напуганная, без поддержки.

Петя в памяти возник серьезный, нахохленный. А следом за ним «нарисовался» Грозный. Сейчас он был мрачнее, чем в прошлый раз, глаза молнии метали. Поежилась Степка, да делать нечего, придется «убеждать».

Голова закружилась, когда попыталась представить себе, что она — олигарх. Сглотнула вязкую слюну от внезапно начавшейся тошноты. Со Степкой часто такое от волнения случалось. Вроде глупость какая, представить тебя на месте кого-то, но не тот случай. Страшно стало Степаниде, что в голове Грозного увидит страшные тайны, например, с преступной деятельностью связанные. Не зря же Петя так боялся шефа!

Получилось не сразу. Пришлось несколько раз прерваться, то водички студеной испить, то на крылечке постоять, воздухом подышать. А затем, само самой сложилось как — то.

Сперва ощутила Степанида тревогу постороннюю, не свою. В груди сжало. Попыталась женщина определить, на что это чувство похоже, от чего оно, чем вызвано? Вроде не хватает в душе твоей куска, охота с места сорваться, бежать, искать его. Стремление к мечте, желание достичь невероятного, сделать хоть что-то! Нешуточный мандраж, от которого Степанида еще больше напряглась. Вихрь чужих эмоций так и зашкаливал. «Сейчас. Позвонить. Поехать. Увидеть ее глаза, голос услышать…» И вот тут снизошло озарение, что Грозный о ней страдает!

Опешила женщина, да потонула в чужих чувствах к себе драгоценной, с трудом на поверхность выплыв. Не каждой выпадет счастье узреть сокровенное мужчины, уделявшему тебе знаки внимания. Это оказалось не так и приятно, как могло бы показаться. Сродни случайному прочтению чужого письма, из которого узнал тайну, а знать ее не следовало.

Озадачилась Степанида, а это-то здесь к чему? Ей другие его чувства нужны, дочки касающиеся. Напряглась, переключилась, «выискивая» думы о детях. Странно, но ничего не обнаружила. Обычные мысли счастливого родителя, радость, что хорошо учатся, воспоминания, как вместе провели выходные. Все на позитиве.

Маялась долго, пока не выдохлась. Глаза открыла, вспотевшим лбом в столешницу уперлась. Обидно стало, что провалила первое дело.

— Чаво, хозяюшка? — подала голос Лукерья, — не удалось?

— Нет…

— Не печалься. Обучишься.

— Отложу пока. А вечером еще раз попробую, — поднялась на ноги, размялась и вдруг идея пришла, — Лукерья, а у нас в соседях одиноких нет? Может я на них потренируюсь?

— Имеется один, — засмеялась охоронница, — жёних твой, аккурат одинак.

— Неее, он не подойдет, спасибо! А еще кто?

— Так, чаво искать-то? Подполом души страждущие, бери какУ хошь!

— Это те, кто меня душили? — удивилась.

— Они самые. Да не боись ты, плохого не сотворят, напужать только и горазды. А им, ой как, содействие твое надобно. Раз сами сюда угодили, знать особо страждущие!

— М-да? Хм… Ладно, почему нет. Позовешь?

— Хто, я? Сама кликай!

Вернулась Степка за стол, вновь позу задумчивости приняла, руки на клавиатуру опустила. Мысленно представила себе «душителей». Без промедления пред ней, темными пятнами, образовались с десяток фигур. При свете дня и не страшные вовсе.

«Ого, много вас. И кто же первый? Кого выбрать?» Пригляделась к фигурам. Пятна, как пятна, полупрозрачные, края неровные. «Давай ты!»- скомандовала той, что стояла крайняя слева. Остальные фигуры послушно исчезли. Степка аж приосанилась от первого успеха.

«Ну, покажись!» Пятно рассеялось и на его месте предстала черноволосая женщина. Еще молодая, с остатками красоты на благородном лице и печальными складками у рта.

Не успела Степка ее разглядеть, как тут же, справа, возник образ мужчины. Тот оказался доктором, так как появился в белом халате и стетоскопом на шее. Мужчина был обычным, на взгляд Степки даже не симпатичным, вот только было что-то в его глазах, за живое цепляющее.

«Так. А проблемка у вас, дружочки, какая?» Подождала немного, вот только между мужчиной и женщиной третий не появился. «Ой, я надеюсь они оба живы?»

Не успела этой мыслью проникнуться, как ощутила отчаяние, от черноволосой, исходящее. Прислушалась к ней Слагалица, проблему возможную выискивая.

Ругала та себя, что забыть его не может. Вот уже двадцать лет в одной больнице вместе работают, а он так и не увидел в ней женщину. Болело сердце, на части рвалось, ведь полюбить никого другого так и не смогла. Один он все собой занял.

Степке мерзко стало. Так мерзко, словно это она от неразделенной любви двадцать лет страдает, с трудом в руки себя взяла.

Не успела в себя прийти, как мужские чувства «нахлынули». Уныние, да тоска правили доктором. От того, что лучшие годы сбегают, а он так и не свил гнездо, все силы отдавая работе. Но ведь не только работа манила его в стены, ставшей родной, больницы, а женщина, ради взгляда которой он готов был совершить безумство. Ради той, которая, к сожалению не замечает его любви. Ради той, с которой связаны все мечты.

Степанида поразилась открытию. «Они двадцать лет работают вместе, любят друг друга, но считают, что чувства безответны? Какой кошмар! Неужели за столько лет не рискнули поговорить? Вот болваны! Так бы и дала затрещину каждому!»

Вернулась к женщине и стала верховодить, посылая революционные мысли о том, что наступило время менять жизнь! Сегодня же — делать новую прическу, надевать красивое платье и… старательно привлекать внимание объекта обожания.

А в мужской голове попыталась поселить мнение, что пришла пора совершить то самое безумство. Хоть маленькое. Просто схватить любимую за руку, отвести в пустую палату и признаться во всем.

Ох, как они сопротивлялись. Спорили, прикрывались комплексами, да годами вскормленными страхами. Степанида ощутила себя психоаналитиком на приеме. В жизни ей не доводилось делать подобного. Раньше, она даже к близким подругам с советами в личную жизнь не лезла, а тут, едва дым из ушей не валил!

«Пациенты» попались упертые. Никто из них не хотел сделать первый шаг к счастью. Даже настолько маленький. Страхи, комплексы, гордыня. Эх.

Мужчину убедить не удалось. Под конец он замкнулся в себе, решив, что главное в его жизни — работа. А вот женщина сдалась. Степанида почувствовала отклик и согласие. Да, она сегодня распустит волосы, наденет красное платье и пойдет в больницу, хоть сегодня ее выходной. Но у него, ведь, ночное дежурство… и…

Степка «послала» ей на прощание идейку надеть красивое белье и без сил рухнула на стол. «Тяжелая это работа, из болота тянуть бегемота!»

— Хозяюшка, что же ты, умаялась так, голубушка!

— Чего причитаешь, Лукерья? — пролепетала заплетающимся языком.

— Егорыч, снеси хозяюшку в опочивальню… — услышала тихое и ухнула в темноту.

«Делавши, смеялись, а сделавши, плачем»

Очнулась в кровати, под толстым одеялом. Голова раскалывалась, руки тряслись, а все тело было липким от пота. Степанида пощупала волосы и ничего не поняла. Она словно из душа.

— Л-лукерья, что… со… мной?

— Вот, испей, хозяюшка, — в руки ткнулась большая чашка, — дедовой наливочки.

— Мне же нельзя алкоголь, — слабо запротестовала.

— Испей, силов лишилась, голуба наша, — уговаривала ласково и Степка поддалась, сделав несколько глотков, — до дна…

Дедова наливка дело свое сделала, через время женщина почувствовала неспешное возвращение сил.

— Я даже не почувствовала, что устала, — сказала она, — фу, а вспотела, как после тренажерки! Егорыч, затопишь баньку?

— А как же, барышня! — загудел охоронник.

— Как думаешь, у меня полу… — да вот только договорить у Степаниды не получилось, раздался треск, словно, дом на двое раскололся, кровать ходуном заходила, а левую грудь обожгло. Степанида заорала не своим голосом, за грудь схватившись.

А когда дом дрожать перестал, отлепила футболку и воззрилась на клеймо, выжженное над левой грудью.

— А-а-а, бл*** это что такое, Лукерья? — даже не прокричала, провопила Степанида.

— Ох, х-хозяюшка, радость-то какая, первОй знак Слагалицы, — проблеяла до тошного счастливым голосом, охоронница, — вышло у тебя! Вышло!

До Степки дошло, что Лукерья имела ввиду, поэтому сорвалась с места, добежала до компьютера, чтоб успеть увидеть, как на рабочем столе загорелась, замигала фейерверками иконка «Программа Любви». Два разъединенных сердца слились воедино, значок мигнул и исчез, словно и не было.

Пустяшнее — легче;

Честная — здесь девственница;

Свербит — чешется;

Непраздная — беременная (здесь нервная, как беременная);

Королобый — тупой;

Баламошка — дурачок;

Ерпыль — низкий;

Бесная — безумная.