Судьба в наследство. 2. Судьба в наследство

Глава 10.

Было очень сыро и холодно, меня прямо-таки колотило от озноба. А еще страшно болела голова. И мутило, очень сильно мутило. Причем непонятно отчего, то ли от головной боли, то ли от вони испражнений. Во рту было горько и ужасно хотелось пить.

Все эти ощущения обрушились на меня разом и никак не хотели отпускать.

Попыталась подняться, но что-то мешало, зато выяснилось - я лежу лицом вниз и почти не чувствую рук от локтя до кисти. Когда с трудом перевернулась на спину - тело тоже оказалось неповоротливым и тяжелым - я кое-как смогла разлепить глаза и попыталась оглядеться.

Увиденное не обрадовало. Совсем.

Оказалось, что я прибывала в темном подвале, использующемся, как камера, на тонкой подстилке из полусопревшей соломы. На дальней стене, почти под самым потолком было забранное толстой решеткой малехонькое оконце, через которое и падал тусклый свет. Лишь подняв руки к лицу, я обнаружила, что они туго связаны толстой веревкой. Так вот почему?!

И тут воспоминания нахлынули разом: драка с братьями Ответственными во дворе, меня скрутили... Словно издали в сознанье проникли слова: '...обвиняется в смертном грехе - ереси, хуле на Господа и колдовстве, и будет помещена в подвалы замка Мориль, до выяснения...'.

Несмотря на сотрясавший озноб, меня как кипятком окатило, а потом кинуло в холодный пот. Я у дознавателей! О Господи! Нет. Этого не может быть... За то, что вспомнилось, меня невозможно осудить... Ошибка... Ошибка... Не я. Может все-таки из-за убитых пустынников? Вроде нет... Они говорили...

Рваные мысли лавиной погребали сознание под собой, а поверх всего этого гранитными глыбами задавливал страх. Самый обыкновенный страх, поднимающийся из самых глубин.

Я едва удержала рвущийся изнутри крик. И даже закусила губу, чтобы не дать ему прорваться наружу. Лишь стукнув себя по лбу связанными кистями рук, кое-как справилась с собой. Усилием воли заставила дышать себя размеренно и глубоко, несмотря на миазмы, заполнявшие все помещение, и только после, когда паника отхлынула, еще раз попыталась обдумать и проанализировать все.

Первый и непреложный факт, который следовал из моих воспоминаний - я все-таки в руках у дознавателей Ответственных. Второй...

Тут я снова вынуждена была обуздывать свой страх, поскольку прекрасно понимала, что значит оказаться у них. Те, кто хотя бы единожды оказывались в поле зрения немногочисленного, но столь страшного ордена, уже никогда возвращались к прежней жизни. Ибо военные инквизиторы всегда хватали церковника лишь тогда, когда были убеждены в его виновности, когда на это были бумаги и свидетельские показания, когда... А третий допрос у них всегда ведется уже с пристрастием... Нет, я не боялась боли. Боль - это спутница любого ранения. А уж когда тебя наживую штопают или уксусом промывают...

Но...

В голове не укладывалось, что все это происходит со мной на самом деле. Казалось, что в следующий миг все сменится и выяснится, что это был кошмарный сон...

Попыталась сесть, и со второй попытки это удалось. Облокотившись о стенку, я скорее нащупала узел на веревке, чем увидела, и зубами стала развязывать его. Лишь когда содранные губы начали кровоточить, а зубы, казалось, еще немного и зашатаются, удалось справиться с тугими путами и освободить руки. Кровь хлынула по перетянутым жилам, кончики пальцев закололо. Чтобы ускорить я, сжав губы, чтобы ненароком не вскрикнуть, принялась разминать кисти, усиливая кровоток. А пока занималась этим, вновь обрела относительное спокойствие, чтобы начать размышлять здраво.

Уже понятно, что все случившееся со мной - это дурная явь. Я находилась в подвале, брошенная сюда дознавателями. Вон в дальнем углу еще видны полуразложившиеся отходы жизнедеятельности, оставшиеся от прежнего 'жильца'. Вход в мою камеру оказался забран решеткой и охранникам, буде они в коридоре, через нее было бы прекрасно видно происходящее. Подо мной лишь жалкая кучка прелой соломы, призванная служить постелью. Тусклый свет, падающий из зарешеченного оконца, настолько слаб, что с трудом позволял разглядеть грубую кладку на противоположной стене. Руки и ноги пока не скованы, на мне все еще кольчуга, на ногах сапоги и...

Я села и поднесла ладонь к голове. Так и есть! Подшлемник покоился на плечах, а кале на затылке был жесткий, почти каменный. Я развязала тесемки, попыталась снять его, а получилось, что отодрала от волос и убедилась в своем подозрении - он был твердым именно от крови. Лихо меня... А еще поняла, что раз кровь высохла столь толстой коркой, то сегодня другой день, но утро ли вечер - неизвестно, а схватили меня как минимум вчера.

Осторожно убрав руку, попыталась встать на ноги. Несмотря, что перед глазами поплыло, а меня закачало, я, придерживаясь за стенку, все же смогла подняться, чтобы доковылять к пятну света, падающему из оконца, и продолжить осмотр. Все оружие, конечно же, отобрали, пояс тоже сняли, а вот полностью обыскивать не стали.

Милосердие? Я еще не обвиняемая? Или просто незачем, мол, еще успеют?..

Когда я осторожно нагнулась проверить, остался ли засапожный нож, на груди что-то едва уловимо зашуршало. Однако в тиши камеры, где было слышно даже мое дыхание, парящим облачком срывавшееся с губ, это прозвучало довольно громко. Нетвердой рукой полезла за горловину и вот пальцы наткнулись на что-то жесткое, но тонкое...

Письмо от Серафимы! Тогда в гневе я схватила его со стола настоятельницы и, не думая, запихнула за пазуху...

Обрушившиеся следом мысли вновь вогнали меня в страх. Сестры! Девочки! Агнесс?!. Святая София Заступница!.. Агнесс же кричала!.. Ее тоже схватили?! Значит и сестер!.. А если их не смогли взять и... Нет... Нет. Нет! Прекратить панику! Сведений мало. От удара по голове я плохо помню произошедшее. Может, все обошлось...

'Есфи...'... О нет!..

Чтобы отогнать подступающий ужас я тряхнула головой. Перед глазами поплыло... Только тогда я поняла, что так и застыла с рукой, засунутой за воротник. Осторожно опустившись на пол там, где стояла, я аккуратно достала из-за пазухи пергамент. Пока день не кончился, пока света еще хватит - нужно успеть прочесть. Надо изучить его, пока кто-нибудь не подошел к камере проверить как я, пока не потащили на допрос. Вдруг там есть ответы на случившееся?!

Подчерк настоятельницы - то, что письмо писала именно она, не оставалось никакого сомнения - был ровный и разборчивый, поэтому мне быстро удалось прочесть написанное. Если опустить витиеватые обороты, начало послания меня ничуть не удивило. Нас троих действительно прислали, дабы мы защитили сестер обители Святой Элионы в случае возникновения опасности хоть со стороны нурбанцев, хоть от наших войск. А вот дальше... Дальше пошло то, чего совершенно не было в письме адресованном мне. И это меня сильнее всего поразило, а так же заставило крепко задуматься.

Во-первых, Серафима просила, чтобы настоятельница элиониток, пока мы будем находиться у нее в обители, и когда сестер будут эвакуировать, назвала нас иными именами. Мало того, она еще должна была снабдить нас биркой с этими же вымышленным именами на обратную дорогу, в которую мы должны пуститься не раньше мая месяца. А во-вторых, если настоятельнице, по каким бы то ни было причинам, не понадобится наша помощь, она должна перенаправить нас в обитель Ордена Святой Элионы Смиренной расположенной близ Пуэльяра. Причем так же инкогнито.

Из смысла написанного выходило, что матушка знала, что меня ищут дознаватели, что они могут схватить... Но откуда?!. То есть, как он успели добраться из нашей обители до сюда?..

И тут мне все стало предельно ясно. Теперь понятно из-за чего Серафиму и Иеофилию трясли Ответственные! Они искали именно меня, именно я им была нужна. Но зачем?.. Вернее, зачем и так ясно - обвинение я слышала во дворе монастыря Элиониток. Вопрос в другом - кому я понадобилась? Кто потратил столько усилий, чтобы возвести на меня поклеп, подтасовать бумаги, приплести свидетелей, получить их показания, чтобы обвинить в колдовстве? Для чего?

То, что свидетельства подтасованы, я знала совершенно точно. Ни одно мое действие за всю сознательную жизнь нельзя было истолковать как колдовство. Хула на Бога? На Святой Престол? Не-е-ет! Это исключено. Даже при сестрах я никогда не ругала Мать-Церковь. Скажу даже больше - мне нравились порядки, царящие в Союзе. Меня все устраивало. Даже в мыслях не возникало, быть чем-то недовольной! Поэтому оставалось одно - меня за что-то хотели убрать руками своей же боевой ветви. Причем этот кто-то имеет большое влияние среди нас. Он должен занимать значительный пост, иначе такое провернуть было попросту невозможно. Ни один дознаватель не начнет разрабатывать церковника, обвиненного в измене, не проверив обвинителя, если таковой не находится в лоне Церкви.

Взятка?.. Кто-то очень богатый дал взятку дознавателю, чтобы тот начал расследование? Возможно но... Это ж какие должны быть подтасованные доказательства и какого размера денежная сумма, чтобы подкупить не только свидетелей, но и заставить заработать обе ветви ордена???

Структура Ордена Ответственных была лаконична, но чрезвычайно эффективна, как и все управление в Церкви. Орден делился на две части розыскную и судебную. Розыскные вели поиск и следственные действия по сбору доказательств, а судебные занимались непосредственно с преступившим церковные догмы, допрашивали его, судили. Мало того, каждая часть ветви контролировала только свою подведомственную область. То есть дознаватели из государства Интерия, где находилась наша обитель, не могли приехать в Лукерм и начать поиски. Это была не их территория! Все что они могли - это с эстафетой отправить розыскные листы, а после, когда указанное в них лицо поймают, переправить его обратно, или отдать дело местным дознавателям, с которым те будут работать.

Вот и выходило: первое, что тот кто, затеял это, обладает немалой властью в церковных кругах и имеет связи в Ордене Ответственных, второе, оттого как пойдут дела - будут ли меня допрашивать здесь или повезут обратно - более или менее станет понятен размах процесса, а значит и могущества устроившего это. Если отправят обратно, значит власти много, но не настолько, а если здесь! Ох! Вот тогда... Конечно, местные могут не захотеть возиться и все равно отправят меня к дознавателям в Интерию...

Ох-хо-хо, сколько не раскладывай, сколько вариантов событий при этом не получай - исход будет один... Ладно! Все-все! Не время предаваться унынию! Может еще все утрясется. Может произошедшее все-таки ошибка?.. А убитые пустынники и инквизитор?.. Если станет известно о них?! И сестры... Их схватили?

Вопросы... Эти вопросы! Как же их много, а ответов нет вовсе...

Единственное что понятно, Серафима не посылала нас на верную смерть, она лишь пыталась спрятать в самой гуще событий, а потом, когда все успокоится, под вымышленными именами вернуть обратно. Мол, такие-то погибли в сутолоке войны, а эти сестры - другие... Ох, я тоже оптимистка! Размечталась! Может, у настоятельницы план был другой, но она не предавала нас. Не предавала. Просто пыталась решить проблему на ходу.

Сейчас в ситуации, которой я оказалось, подобная малость так грела душу! Даже от столь невеликого просвета в тех тучах, которые сгустились над моей головой - становилось чуточку легче. И от этого подспудно брезжила надежда.

В коридоре гулким эхом раздались чьи-то шаги. Они-то и выдернули меня из раздумий, в которые я погрузилась после прочтения письма. Мало ли кто куда шел, но не хотелось, чтобы меня застали здесь с документом, косвенно подтверждающим правоту обвинений и к тому же бросающим тень на настоятельницу.

Окинув взглядом камеру, я с поспешностью, на какую только была способна из-за удара по голове, доковыляла до подстилки и, сложив пергамент, бросила его на пол. Потом, придерживаясь рукой за стену начала топтать его, вымарывая в грязи; благо пол в камере был земляной и по весеннему времени сырой. Едва только успела изгваздать его достаточно, чтобы он не бросался белым пятном в глаза и подпихнуть ногой под остатки соломы, как с той стороны решетки появились охранники. Симулировать беспамятство я уже не успевала и поэтому лишь притворилась, что только-только избавилась от веревок, встала, и теперь пытаюсь удержаться на ногах.

Тем временем солдаты, а именно они выступали в качестве охраны, повозившись с замком, распахнули решетку, и в мою камеру, сгибаясь из-за низкой притолоки, вошли четверо братьев-дознавателей. Все они, как один, были облачены в бордовые рясы, с накинутыми на плечи бордовыми плащами с вышитым на левом плече белым крестом, увитым терниями без роз, скрепленные у горла застежкой в виде карающего меча. И по их одеждам становилось понятно - допросная команда в полном составе пожаловала за мной.

Я нетвердыми руками начала натягивать кале обратно на голову. Сестрам по уставу не полагалось прибывать с непокрытой головой.

Вдруг, один из братьев-инквизиторов, видя мои попытки, подошел и, забрав чепец из рук, водрузил его на голову и даже завязал тесемки под подбородком. От его неожиданных действий, я чуть не отшатнувшись. А брат, словно клещами схватив под руку, отлепил от стены, второй тут же подхватил с другой стороны, и они почти что волоком потащили меня из камеры. Сопротивляться смысла не имело - четверо плечистых дознавателей и шестеро солдат в коридоре, которые держали пики на перевес и при малейшей опасности готовы были применить их, остужали любой пыл и подавляли мысль о немедленном побеге в зародыше. Поэтому я не противилась, и пыталась идти своей волей. Однако периодически, когда на накатывала слабость, а ноги отказывались служить, я запиналась и невольно повисала на руках у братьев.

Вот в таком полубессознательном состоянии, меня подняли по лестнице, проволокли по коридору, который плохо запомнила из-за двоения в глазах. Короткий скрип распахиваемой двери, и вот, похоже, я оказалась в допросной. Братья посадили на лавку, привалив спиной к стене, и я попыталась оглядеть все вокруг. Но, увы, если то, что находилось вблизи, рассмотреть еще удалось, то вдали все расплывалось, словно бы скрывалось в тумане. Даже четверо братьев, отступивших подальше, казались лишь бордовыми пятнами.

Вот из марева передо мной вынырнула могучая, но весьма грузная фигура, в которой я с удивлением опознала женщину, так же облаченную в бордовые одежды. Это сестра из дознавателей, как раз для таких обвиняемых, как я.

Она, начав короткую молитву, сотворила передо мной святое знамение, а потом, взяв массивный крест, что висел на цепочке на шее, прижала его сначала к моему лбу, потом к губам. Пока она творила свое действо, я старалась не шевелиться, ибо любое движение могло быть истолковано как уклонение от святых символов, а значит наличие скверны Искусителя во мне.

Когда ритуал был закончен, сестра ухватилась за подол кольчуги и начала стягивать ее с меня. Получалось у нее все довольно споро, словно она каждый день выпотрашивала одоспешенных. Вместе с кольчужкой с головы снялся кале при этом, едва не удушив тесемками, но та даже не обратила на это внимания, продолжая раздевать меня. Поддоспешник, подшлемник, сапоги, шоссы... Пока я не осталась перед ней в исподнем. Мои вещи лежавшие грудой, тут же забрала вторая сестра, оказавшейся чуточку помельче, и передала двум мужчинам - помощникам дознавателя. Они принялись осматривать их, ища скрытые от глаз символы или тайные знаки.

Тем временем сестры уже вдвоем вздернули меня на ноги и, загораживая спинами от мужских взоров, сняли с меня последнее и принялись осматривать тело.

Казалось, эта унизительная процедура длилась вечность, было мерзко и противно, когда чужие руки, пусть и женские, касались меня, бесцеремонно хватая везде, где им было нужно. То ли от холода, то ли от бесстыдства происходящего, я покрылась мурашками и едва сдерживалась, чтобы не обхватить себя руками защититься от прикосновений. Однако и этого тоже нельзя было делать - любое мое сопротивление так же могло расцениться как противление следствию, как попытка скрыть печати нечистого. И поэтому я терпела, стараясь ни гримасой, ни невольным возгласом не выдать свою неприязнь.

Наконец когда с осмотром было покончено, одна из сестер сняла с пояса фляжку и, откупорив ее, вылила содержимое мне на голову. По волосам и плечам потекла ледяная вода, неожиданно принося облегчение и прояснение во взоре. На миг показалось, даже голова болеть меньше стала. Не сдержавшись, я облегченно выдохнула.

Тем временем другая сестра скомандовала поднять руки и шустро натянула не меня грубую рясу, а следом нахлобучила на голову горжет.

- Меток и пятен, которые можно было бы счесть знаком Искусителя на теле нет, - по казенному сухо отрапортовала первая. - Подследственную не воротило от святых символов и освященную воду, возлитую на голову, она приняла с радостью. Так же она может быть допрашиваема, ибо находится в рассудке.

Теперь, когда глаза перестала застилать мутная пелена, я увидела, как сидевший в дальнем углу писец скрипит пером, усердно записывая сказанное. В противоположной от него стороне на столе лежал мои вещи, над которыми сейчас трудился один из помощников. Вооружившись ножом, он распарывал мой поддоспешник и внимательно разглядывал, чем тот набит, нет ли там скрытых амулетов. Второй тщательнейшим образом прощупывал швы рубашки.

Меж тем, подталкивая в спину, меня вывели на центр допросной и усадили на колченогий табурет.

На миг вспыхнуло чувство нереальности происходящего, а уже в следующий вытиснившееся зазвучавшими в голове словами: 'Сестры мои, я как уже побывавшая в справедливых руках нашей Матери-Церкви, настаиваю, чтобы вы наизусть помнили не только писание, но и все священные каноны, дабы смогли сказать истину, когда...'.

Мне мгновенно вспомнились многочисленные рассказы Бернадетты, как она оказалась у Ответственных.

Берна! Она неустанно вдалбливала нам снова и снова, что мы должны запомнить. Не отставала от нас в минуту отдыха. Требовала, чтобы мы свободное время проводили над святыми текстами. Только теперь оказавшись в той же ситуации, что и она, я поняла, как же сестра была права!

Но углубиться в воспоминания не дали, старший дознаватель, видя готовность отвечать на вопросы, обратил свое внимание на меня.

- Сестра клянешься ли ты говорить правду, аки пред Господом нашим на Великом Суде?

- Клянусь, - кое-как прохрипела я; в голе саднило так, словно внутри бесновались коты.

Дознаватель сунул мне под нос крест и я приложилась к нему губами, подтверждая свои слова.

И началось! Вопросы посыпались один за другим. Началось, конечно же, с моего имени: кто я, откуда родом, как нарекли меня в миру, как в обители. Потом о моем детстве, о родителях. От чего умер отец. Не являюсь ли я виновницей его смерти, не желала ли ему ей.

Я отвечала честно и емко, как требовалось. Правда, говорить становилось все трудней, пить хотелось до невозможности. Заикнулась было о воде, но, увидев, что дознаватель даже ухом не повел, вспомнила, что согласно судебному уложению, жажда не является чем-то недозволенным, и даже способствует в скорейшем раскаянии.

Дальше пошли вопросы о сестре: из-за чего она повесилась, знаю ли я причину ее поступка, пыталась ли воспрепятствовать ему или наоборот - помочь?

От всего этого вновь голова шла кругом, явь стала раскрашиваться бредовыми видениями. Но отвечать приходилось, поскольку молчание могли расценить, как попытку запереться. И чудилось, этому не будет конца...

Сознание вернулось рывком, а в груди закололо от зашедшегося дыхания. Оказалось, я упала с табурета и чтобы привести в чувство, меня окатили водой. Тут же рядом оказалась одна из сестер - помощниц дознавателя, поставила табурет обратно на ножки, и прямо с пола водрузила меня на него.

В голове потихоньку прояснялось - мокрые одежды холодили тело, заставляя воспринимать окружающее четко. От того мне и повезло ухватить окончание фразы дознавателя.

- ...сомлела при допросе, дабы перестать давать показания, что может являться следствием порочности и наличия страстей Искусителя.

- Меня по голове сильно ударили, - поспешила вставить я. - Весь затылок кровавая корка. От того чувств лишаюсь.

Старший дознаватель и его помощники, наконец-то оставившие мои вещи в покое, как один возмущенно уставились на меня, немигающими, словно у змей, взглядами.

Однако могучая сестра, что по-прежнему стояла подле меня, подтвердила:

- Так оно и есть.

- Тогда поправьте, - тут же нашелся дознаватель, - Что лишилась чувств из-за травмы, которую получила, сопротивляясь аресту.

Мне захотелось застонать, однако я сдержала свой порыв. Неизвестно что было лучше сопротивление властям или наличие следов нечистого, но больше возразить в свою защиту было нечего.

Старший дознаватель уселся в удобное переносное креслице. Не знаю, когда оно появилось, в воспоминаниях совершенно ничего не осталось.

Зато теперь, после холодного душа, я смогла совершенно четко рассмотреть как самого дознавателя, так и его помощников. Дознаватель в сане диакона походил на крысу, такой же серый, невзрачный востроносый и глаза-бусины цепкие и колючие. Подле него суетились двое его помощников. Четверо плечистых братьев, что привели меня сюда сидели тихонько у стены и пристально следили за моими действиями, ежели вдруг я надумаю напасть. Две сестры, что осматривали меня - одна здоровая пожалуй даже крупнее Гертруды будет, и вторая чуть меньше ее, но не менее сильная находились неподалеку, так же неотрывно наблюдая за мной. И только писец в своем углу, не разгибаясь корпел над бумагами. На столе у него уже горела свеча, а помещение было освещено факелами. Только сейчас я поняла, что первый допрос тянулся, уже Бог знает, сколько времени и, похоже, это еще был не конец.

- На чем мы остановились? - резко спросил дознаватель.

- На ведьмах, ваше преподобие, - подобострастно ответил один из его помощников.

Тогда Дознаватель, поблагодарил кивком, прочистил горло, и начал:

- Верит ли обвиняемая в существование ведьм?

- Верю, ваше преподобие, - ответила я. - В святом писании сказано, что ангелы, низринутые с неба, превратились в бесов, а те в свою очередь действуют через свои орудия - ведьм и колдунов.

- Имеет ли обвиняемая касательство к ведьмовским делам?

- Не имею, ваше преподобие.

- Тогда почему согласно показаниям свидетеля, имя коего разглашать невозможно, обвиняемая каждый раз, когда наступало полнолуние, а так же день поминовения свой сестры, она выходила в поле, натиралась тайными настоями и славила Искусителя?

После такого вопроса я едва вновь не сверзлась с табурета.

- Не было такого! - с жаром заявила следователю. - Я верна дочь Господа нашего и Матери-Церкви! Никогда я не совершала такого мерзкого и богопротивного деяния!

- Тогда почему и иные свидетели видели, как обвиняемая после всего шла нагая к могиле сестры и та при ее пособничестве восставала из могилы?

- И такого не было!

Мысли мои спутались. Нужно было что-то срочно возразить дознавателю, иначе приплетут ведьмовство, за здорово живешь! Интересно, это кто ж такой все устроил да еще свидетелей купил, чтобы те показали... После, не важно! Сейчас ответить надо.

- Ваше преподобие могу я уточнить, а свидетели не указывали, в какое именно поле якобы я выходила? Если таковым было поле возле обители, то, как можно было бы дойти до могилы сестры и совершить там все эти богомерзкие деяния, если путь от обители до кладбища на котором покоится прах моей сестры, можно преодолеть только за пять дней и то верхом?

Если вы читаете данный текст не на СамИздате, значит, его выложили на данном сайте без разрешения автора. Если вы купили данный текст, то знайте - это черновик - неполная альфа-версия, и его можно бесплатно прочесть на странице автора на СамИздате. Любое копирование текстов со страницы без разрешения автора запрещено.

Я очень надеялась, что дознаватель задумается над моими словами. Это будет означать - что к рассмотрению к делу подошли вдумчиво и, следовательно, имеется шанс отвести от себя обвинение. А если нет... То все - брыкайся не брыкайся, но пыточная и костер заготовлены заранее и только ждут своего часа.

Мокрая одежда все больше холодила тело, заставляя сотрясаться от озноба, но она же не давала помутиться рассудком, позволяла размышлять здраво, обнаруживая лазейки в выдвинутой против меня клевете.

Дознаватель после моих слов задумался, потребовал подать папку со стола писца. Долго рылся в ней, перелистывал бумаги, пробегая по ним глазами, выискивая нужное. Наконец, оторвавшись, он поднял на меня взгляд и... Я поняла, что ничего хорошего меня не ждет.

Растягивая слова и, словно испытывая от этого какое-то извращенное удовольствие, он парировал:

- Своим вопросом обвиняемая, лишь подчеркивает, что полностью осведомлена в деяниях ведьм и, следовательно, знает, что буде она обычным человеком, не могла бы быть изобличена. Тогда как из-за творимых ею чар она может в мгновения ока переноситься на большие расстояния, так говориться в показаниях свидетелей.

Не сдержавшись, я прохрипела тихо:

- Интересно, тогда как свидетели это все наблюдали, если сами не являются ведьмами или колдунами? Ведь обычный же человек, как только вы сказали, не может творить оного, то есть перемещаться так быстро...

От моих слов дознаватель аж подскочил в креслице, но, наконец, справившись с собой, рявкнул:

- Записать! Обвиняемая пытается очернить свидетелей, в добропорядочности которых Орден не сомневается. Ее попытку следует счесть одним из доказательств ее виновности.

Все! Теперь сомнения отпали, мне не отвертеться. Любое мое действие или попытка защититься, воззвав к логике, будет принята как доказательство обратного, то есть моей виновности.

На меня даже какая-то странная бесшабашность нашла, ей Богу! Стало понятно - барахтайся, не барахтайся итог выйдет один. Интересно, за что мне все это? Из-за чего все завертелось? Ведь я никто, мелкая пешка. Зачем из-за меня нужно было устраивать дело с таким размахом? Гораздо проще было бы подослать убийц... Так стоп!

В голове замелькали мысли, складываясь общую картину. А ведь посылали. Да еще как! И не раз!

Теперь могу сказать точно - наемники, хотя по сегодняшний день до конца не хотелось верить, все же были за мной. Так же Бренгара Кроста и Утрехта насчет меня трясли. А если допустить, что первый раз нападение именно на меня было, а вовсе не на Агнесс, то... Тогда неудивительно - три промашки, и денег это скорее всего стоило немало! Вот и устроили, чтобы наверняка.

Однако зачем?! Вот этого, ей Богу, не знаю...

А допрос тем временем продолжался: дознаватель задавал каверзные вопросы, пытаясь подловить меня на ведьмовстве. Потом видя, что ничего не получается и ответы, которые благодаря учению Бернадетты, я начала давать строго по писанию и каноническим книгам, больше не вступая в полемику и не пытаясь апеллировать к голосу разума, дознаватель свернул допрос на другую стезю, а именно мои действия, которые можно было бы рассмотреть как хулу на Господа. Здесь мне снова пришлось прерваться в своих мыслях и начать думать, как с помощью все тех же канонов отвертеться и от этого обвинения. Хотя толку-то! Одного обвинения в ведьмовстве мне хватало на костер. А уж прочего!

Единственное что пока согревало душу, и еще больше подтверждало мои рассуждения - все обвинения направлены против меня лично. Ни сестер, ни Агнесс они не касались. Про них даже не упоминалось, словно не существовало на свете.

Тем временем допрос завершился, дознаватель и его помощники порядком подустали, выискивая каверзные вопросы, подтверждающие правдивость обвинения. Мне вновь стало дурно. Грубая власяница высохла и больше не холодила тело, позволяя сознанию прибывать в ясности. Голова болела все сильней, к горлу давно подкатила тошнота и меня, наверное, вывернуло на изнанку, если было бы чем.

Перед отправкой в камеру мне позволено было забрать только исподнее и сапоги, прочие же вещи не вернули. Напрочь распотрошенные стегач и подшлемник так и остались на столе - наверное, в разводах пота будут отыскивать бесовские знаки, а может заключенным не полагается получить хотя бы малейшее удобство.

Меня грубо запихнули в камеру, попросту толкнув в спину, так что я едва удержалась на ногах. Двери за спиной тут же замкнули на замок, братья с факелами ушли, и я осталась в полной темноте.

Пришлось придерживаясь рукой за стену поковылять до подстилки, уже стоя на ней, стянула власяницу и на ощупь определив, где что у рубашки и бре, я одела их. Потом обтерла длинным подолом замерзшие в ледышку ноги, обула в сапоги, и только после, стала нащупывать оставленное под подстилкой письмо. Оно отыскалось быстро. Мне чрезвычайно повезло, что дознаватели не стали шарить по камере, однако рассчитывать на это в дальнейшем не стоило. Поэтому, стараясь производить, как можно меньше шума, я разорвала его на мелкие клочки, потом каждый клочок методично натерла с обеих сторон о землю, чтобы вовсе ничего нельзя было прочесть, и только после, отодвинула солому, раскопала каблуком сапога ямку, и зарыла их туда.

В подвале было очень холодно; пока я уничтожала письмо, меня трясло от озноба, а после когда заниматься стало нечем и вовсе заколотило. Для того чтобы согреться, я свернулась клубочком на подстилке, предварительно собрав солому как можно кучнее, подтянула колени к подбородку, натянув поверх них власяницу, спрятала руки на груди, и вот так скорчившись в углу, забылась зыбким сном.

Проснулась я от тихого стука. В предрассветном сумраке я увидела, как меж прутьями решетки просунули щербатую кружку с водой и миску с мерзким даже на вид варевом. Но если затхлая вода показалась мне блаженством, то та бурда была вылита мной в угол, в испражнения прежнего жильца. Памятуя о судебных уложениях, я только окунула в нее палец и лизнула, как убедилась - они верны. Казалось, похлебку варили на морской воде, до того она была соленой. Почти горько-соленой. Чтобы скрыть, что не стала есть, я отправила ее в тот самый заветный угол.

После потекли долгие часы ожидания, моих размышлений, которые крутились вокруг одних и тех же вопросов, в тщетных попытках согреться, успокоить дико болящую голову...

А потом меня вновь потащили на допрос. И там началось все с начала. Перво-наперво обвинение в ведьмовстве. Стали задавать вопросы, противоречащие здравому смыслу, и требовали ответы на такие, которые в бреду выдумать сложно был. При этом несчастную покойную сестру опорочили так, что казалось - дальше уже некуда.

Ее самоубийство пытались вывернуть и так и эдак, вплоть до того, что именно я свела ее в могилу, начисто игнорируя насилие отчима. Потом попробовали казуистическими вопросами подвести меня к признанию, что это именно она соблазнила меня заняться ведьмовством, и принятие пострига в обители было ложным, неистинным, опровергнутым тайными знаками Искусителя. Потом вновь пошли вопросы о моей хуле на Господа, будто б я в праздничные дни выкрикивала поганые речи на центральной площади в Витрове. Тут уж впору было удивляться, как меня раньше-то не схватили, если день через день у нас не считается праздником какого-нибудь святого! Думаю, по мнению дознавателя, мне полагалось голосить там, не переставая.

Потом допрос вновь свелся к сестре и ее смерти. Так или иначе, обходными лазейами от меня добивались признания. Даже напомнили, что следующий допрос начнется с пристрастием, если я продолжу упорствовать.

Меня же в этой ситуации успокаивало одно - о девочках не было произнесено ни слова, значит их не схватили. Иначе с них уже попытались бы выбить показания, дабы обвинить меня еще сильней.

Спустя несколько часов я вновь начала терять сознание от напряженного допроса. Происходящее то уплывало куда-то в даль, то возвращалось рывками, делая картину происходящего нереальным. А еще я почти не боялась, это осталось где-то за гранью восприятия. Единственным чувством в течение всего допроса была жажда, а не страх, как могло бы показаться в начале. Пить хотелось гораздо больше. Где-то на самом краю сознания я понимала, что следует страшиться завтрашнего дня, когда приведут палача, но из-за иллюзорности происходящего, которому немало способствовал удар по голове, в то, что это может произойти - не верила. Да чего там! В то, что происходило здесь и сейчас верилось мало!

Я поняла, что все закончилось, когда оказалась вновь в камере. Вечерело. Сквозь решетку мне вновь просунули кружку затхлой воды, которую я осушила почти мгновенно. Потом потянулся вечер, казавшийся из-за холода бесконечным, перемежаясь рваными короткими обрывками сна, в который я все же умудрялась проваливаться. Тот в свою очередь перетек в такую же рваную ночь, чтобы за ней скоро наступила не менее холодная и зыбкая заря.

На этот раз уверенные шаги конвоиров раздались невероятно рано.

Видимо не терпится выбить из меня признание. Ну что ж!

Я глубоко вздохнула, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами. 'Нужно быть стойкой. Это все, что осталось!', - промелькнула в голове единственная мысль, а потом собравшись с силами, я заставила себя подняться с соломенной подстилки, чтобы лицом к лицу встретить дознавателей.

Однако у решетки перекрывающей вход в камеру остановились только двое. Вернее две женщины - те самые помощницы дознавателя. Я узнала их по одеждам. Интересно, что они будут...

- Фиря?! Это ты?

Шепот, ножом вспоровший тишину, показался для меня благозвучнее всех песен. Я замерла, не веря услышанному.

- Фиря! Это ты или не ты? Не стой столбом! Хотя бы рукой махни! - это Герта.

- Может, она уже головой повредилась?! - прошипела в ответ другая фигура. - Отвечай, давай - кто ты?! Время идет, охрана может появиться!

Так и не обретя дар речи, я кинулась к решетке и прижалась лицом к прутьям.

- Sanctus Dominus! (Святой Господи!) Ну вид у тебя... - не сдержавшись, воскликнула старшая сестра, и тут же прервала сама себя, зажав рот рукой, и нервно оглянулась. Тогда как Юозапа пихнула ее локтем в бок и зашипела еще яростней.

- Подбирай ключ!

Сестры были облаченные в бордовые рясы и горжеты помощниц дознавателя.

- Да какой?!..

- Дай сюда!

Тут Юза выдернула из рук старшей сестры внушительную связку ключей навешанных на стальное кольцо и, присев на корточки перед замком принялась копаться в ней, периодически поглядывая на замочную скважину.

- И не стой! Тащи сюда охранника! Придется его в камеру запихнуть.

Гертруда бросилась куда-то в сторону, а потом я услышала звук волочимого тела. А Юозапа, наконец, подобрала ключ и теперь с усилием пыталась провернуть его в замке.

- Попробуй этот, - ткнула я пальцем в другой висящий на связке. - Кажется, именно им меня запирали-отпирали.

- Глядика-ся! Заговорила! - едко заметила она, не переставая быть верной своему характеру.

Однако послушно выбрала указанный и попробовала отпереть им. Ключ мягко провернулся, замок тихо щелкнул, распахивая дужку и падая в подставленную ладонь. Я, по-прежнему нетвердо стоя на ногах начала распахивать решетку, но не удержалась и, наверное, вывалилась бы в коридор и упала, если б сестра не придержала меня за талию.

Тем временем Гертруда доволокла до камеры тело охранника и, согнувшись, чтобы не задеть макушкой притолоку, спиной вперед стала затаскивать его вовнутрь.

- Вы его того? - я чиркнула большим пальцем по горлу.

На что Юза выразительно посмотрела на меня, мол, если не дура, то догадаешься. Я невольно вздохнула, понимая, что гора трупов из церковников и прочих оружных, находящихся на стороне закона, растет с нехорошей быстротой.

- Скидывай свою сорочку! - по-прежнему тихо скомандовала старшая сестра. - Будем переодевать.

- Время... - прохрипела в ответ я. - Нельзя...

- А ты что в таком виде из замка выезжать собралась?! - рыкнула Юозапа и, задрав подол рясы, выдернула из-под ремня мое уставное облачение.

Я распахнула глаза.

- Да меня же первый патруль...

- Ты делай что велено! - шикнула на меня Герта. - Все придумано и продумано! А из-за споров мы время теряем!

Со всей расторопностью, на которую была способна, я скинула тюремное тряпье и стала натягивать свое. Герта прикрыла тело стражника власяницей - только сейчас я разглядела, что шея у него неестественным образом вывернута - и стала помогать Юзе натягивать одежду на меня.

Когда со всем было покончено, сестры зарыли камеру, Гертруда выдернула из-под рясы фальшион и, взяв его на изготовку, двинулась обратно по коридору. Я же опираясь на Юзино плечо, заковыляла следом.

Так мы миновали подвалы, где только небольшую часть из них переоборудовали под тюрьму, остальные же, как были, так и остались складами. Во многих стояли бочки с соленым мясом, другие были набиты под завязку какими-то мешками, разглядеть в темноте которые не представлялось возможным. Да мне это было не нужно. Я вообще мало крутила головой по сторонам, сосредоточившись лишь на том, чтобы удержаться на ногах.

Мы поднялись по крутой лестнице на первый этаж и замерли перед дверью, ведущей во двор. Сестры живо скинули с себя чужие рясы, оставшись в своем уставном облачении.

- Сейчас пойдем под навесом. Постарайся идти ровно, а то, не дай Бог, какой стражник встретится и прицепится... - зашептала мне на ухо Герта и отворила дверь.

Перед нами предстала стена тумана, густого как молочный кисель. Первые завитки тут же робко потекли меж ног вовнутрь.

- Налево, и не отставай! - дополнительно предупредила она и шагнула в серо-белую пелену. Я пустилась за ней следом.

Идти было тяжело, во-первых, после подвалов даже влажный и тяжелый из-за тумана воздух воспринимался как нечто прекрасное и пьянил не хуже вина, а во-вторых, из-за того, что мне знатно ударили по голове и похоже сотрясли мозг, ноги толком оказывались повиноваться. Вдобавок натянутые как струна нервы только усугубляли состояние. И если бы Юозапа не подталкивала меня в спину, я так и осталась бы где-нибудь здесь.

Иногда до нас доносились звуки: где-то перекрикивались, блеял скот. Но из-за тумана они были настолько искажены, что порой становилось непонятно, откуда они раздавались. От этого напряжение все возрастало; я в любой момент ожидала, что на нас натолкнется стража.

Неожиданно каменная стена кончалась, а впереди из тумана выступило еще одно здание. Вытянув руку вперед, я кончиками пальцев нащупала плечо старшей сестры. Та, перехватив за кисть, потянула меня вперед, стараясь как можно быстрее пересечь открытое пространство.

Перед глазами начали плавать цветные круги, когда мы, наконец, остановились. Не знаю, как сестры все это спланировали, но пока мы бежали, на пути нам не попался ни один стражник. Лишь белая пелена тумана, лишь нарушаемая искаженными в нем звуками и ничего больше.

Юозапа, бежавшая сразу за мной, усадила меня на какой-то чурбак, и осталась стоять рядом, тогда как Герта нырнула куда-то за угол.

Минут пять ничего не происходило. Я не только успела отдышаться, но и начала беспокоиться еще сильней, как послышался приглушенный цокот копыт и из тумана одна за другой вынырнули четверо лошадей. Под уздцы их вели никто иные как Агнесс и...

Марк?! Его щуплую фигурку я не могла спутать с другой!

- Фиря! - увидев меня, девочка тут же всхлипнула и, выпустив поводья, бросилась ко мне. Но на пути ей встала Юозапа.

- Не время для слез! Вы все достали?!

- Ага! - ответил за нее мальчик и протянул сестре свиток с печатью и лентой.

Тогда Гертруда подхватив поводья, подвела ко мне Пятого и помогла взобраться в седло. Я тут же нагнулась и нежно прижалась щекой к лошадиной шее; уже и не чаяла его увидеть. Из глаз невольно закапали слезы, но я мотнула головой, утерев их о гриву, и выпрямилась.

Девочки уже расселись по седлам; старшая сестра, уже собираясь направить жеребца, окинула нас взглядом - все ли в порядке и остановилась.

- А ты куда собрался?!

Я тоже обернулась, впереди Агнесс сидел Марк.

- А мне как бы, с вами... Нужно тоже того... - невнятно пояснил он.

- Что того?! - нетерпеливо прошептала Герта, не совсем понимая нерешительных слов паренька.

- С нами он поедет. С нами! - пояснила Агнесс срывающимся голосом. Она, как и мы, все сильно была взволнованна.

- Мы так недоговаривались! - возразила было сестра.

- Его казнят, за помощь нам! - скороговоркой выпалила девочка. - После все расскажем! Обещаю! Ну же!..

Герта покачала головой, но ничего не сказала. Лишь тронула пятками коня и направилась в туман.

Ко мне рядом тут же пристроилась Юозапа.

- Ты лицо спрячь, - посоветовала на мне на ухо, опасно кренясь в седле. - Покров поглубже натяни. Хорошо?! Авось из-за тумана не разглядят.

Я кивнула.

Путешествие было недолгим, пара поворотов в тумане и после грозного окрика, мы замерли перед решеткой, за которой пятеро стражников охраняли потерну.

- Кто такие? Куда собрались? - спросил один, подходя поближе. Судя по ленте через плечо - это был сержант.

Марк ужом спрыгнул на землю и, подскочив к Юозапе, выхватил из рук свиток с печатью. Потом он подбежал к сержанту, попросил еще приблизиться к решетке и что-то горячо принялся объяснять ему.

Мы дружно молчали, не смея мешать. Напряжение достигло апогея, казалось еще вот-вот и жилы, напряженные от волнения начнут лопаться со звоном.

Сержант же, недоверчиво поглядывая на нас, принял свиток, развернул, пробежался по нему глазами, еще раз посмотрел на нас, с подозрением колупнул ногтем печать и перевел взгляд на мальчика. Тогда тот запихнул руку за шиворот и выудил оттуда на цепочке массивный перстень с рубином.

Сержант больше не сомневаясь махнул рукой и двое стражников закрутили ворот, который поднял решетку, преграждавшую путь.

- Вы уверены, что по потерне? - переспросил сержант на всяки случай, обращаясь теперь к Гертруде как к старшей.

- Да, - уверенно кивнула та, хотя подозреваю, еще пять минут назад она даже не знала о задуманном Марком.

- Его Высокопреосвященство сказал тайно! - тут же вмешался наш спаситель. - Чтобы никто не знал! - и словно наконец-то решившись, поведал тайну. - Эти самые сестры и привезли послание сообщившее заранее... Ну вы понимаете меня... И теперь им...

Марк, как опытный актер, делал значительные паузы меж словами, намекая большую на тайну, стоящую за ними. И не договорив, развел руки в стороны.

- А я как приближенный к его высокопреосвященству... - он демонстративно погладил спрятанный на груди перстень и, перейдя на свистящий шепот, продолжил: - Я не могу говорить, мне строго настрого наказано...

- Не болтай попусту! - оборвала его Герта так уверенно, словно они договорились заранее. - Не забывай что велено! - и, обратившись к сержанту, добавила: - Вам личного ручательство его высокопреосвященства мало? Пока держится туман, мы должны как можно дальше уехать. Нужно чтобы противник не прознал...

И сержант сдался.

Четверо стражников подскочили к кабестанам стоявшим в нишах и с натугой начали вращать их. Цепи заскрипели, заходили ходуном, периодически выбирая слабину.

Я же сидела, ссутулившись и опустив вниз лицо, молилась про себя Софии заступнице.

Через потерну нас погрузили на помост, огороженный невысокими перилами. Поскольку место на нем оказалось маловато, и чтобы не делиться на двое, пришлось опускаться сидя в седлах. Кабестаны вновь натужно заскрипели и мы рывками пошли вниз.

Но еще до того, как мы оказались на твердой земле, в душе у меня начало нарастать ликование. Неужели вот так, без сучка, без задоринки, меня вытащили из не только подвалов, но и мы умудрились покинуть замок?! Я понимала радоваться еще рано, но ничего не могла с собой поделать. Распрощавшись с жизнью и готовясь принять мучительный конец, теперь с трудом сдерживала подступающий к горлу счастливый крик.

Помост со стуком коснулся земли. Мы шустро ударили коней в бока и те, скакнув вперед, преодолели низенькое заграждение.

Туман за стенами замка Мориль был гораздо реже, легкий бриз с моря рваными клочьями уносил его прочь.

Оказалось, мы стояли практически на краю невысокого обрыва, где ногами плескались свинцовые волны. Огромная стена, окружающая замок и город, раскинувшийся у его подножья, уходила далеко вправо и там скрывалась в туманной пелене, вновь сгущавшейся в низине. Наш же путь лежал по краю обрыва в другую сторону.

- Поехали?!

Бросила Юозапа, пытаясь сдержать приплясывающего жеребца. Конь не оправился от спуска, и до сих пор скалил зубы, прижимал уши к голове.

- Сначала пусть скажет, почему мы должны волочь его с собой?! - осадила ее Герта. Старшая сестра пристально смотрела на Марка.

- А еще скажет откуда у него командорский перстень.

Паренек отвел глаза.

- Нас секретарь кардинала застукал, - нехотя пояснил он наконец. - Ну вот и...

Он замолчал.

- Я ему помогла, - тут же влезла в разговор Агнесс. - Сейчас нас никто ловить не будет, но как только тот дуралей очнется... И без перстня мы не выбрались бы! Вот! - и, смутившись своей храбрости, жалостливо попросила: - Поехали а?!

На что Гертруда махнула рукой и, подумав пару мгновений, пустила коня тряской рысью.

- Не отставайте! - бросила она напоследок. - Спустимся, а там начнется туман. Можем легко потеряться.