Свекор. Любовь не по понятиям

Глава 10

Джахангир уехал к Амине в тот же вечер. Так и сказал.

"К жене еду. Не скучай, птичка"

Я стояла у окна и смотрела, как его черный «Лексус» выезжает из ворот особняка. Фары прорезали июльскую темноту, и машина растворилась в потоке машин на Московской. А я осталась одна в доме, который еще неделю назад казался дворцом, а теперь превратился в золотую клетку.

Первая ночь без него оказалась адом.

Ревность пожирала меня изнутри, не оставляя даже костей. Она не убивала быстро, как ненависть. Она медленно выедала душу, превращая в живой труп.

Я металась по спальне как загнанное животное. Представляла, как он целует Амину. Как его губы скользят по ее шее, как его руки ласкают ее тело, которое он знает уже тридцать лет. Как он шепчет ей на ухо слова на своем родном языке, которые час назад говорил мне.

В животе крутило так, будто кто-то засунул туда раскаленную проволоку и медленно ее поворачивал. Кожа горела, как будто меня облили кислотой. Каждая клетка тела кричала от боли, которая не имела физических причин.

Я никогда не думала, что можно так ревновать мужчину, который держит тебя силой. Но оказалось — можно. И это было хуже любых пыток.

Тело не различает принуждение и желание. Оно помнит только прикосновения. И когда эти прикосновения достаются другой — внутри что-то умирает навсегда.

В полночь я не выдержала. Прокралась в его кабинет, нашла бутылку «Хеннесси» и выпила прямо из горла. Алкоголь обжег горло, но не притупил боль. Наоборот — она стала ярче, острее.

Я пила и представляла их вместе. Амина под ним. Ее стоны. Его руки на ее коже. И с каждым глотком ненависть к себе росла.

Как можно ревновать человека, который тебя изнасиловал? Как можно хотеть того, кто разрушил твою жизнь? Но человек существо странное. Мы влюбляемся в тех, кто нас убивает, и ненавидим тех, кто нас спасает.

К трем утра я была пьяная в стельку и рыдала на полу его кабинета. Прижимала к лицу его рубашку и вдыхала запах — табак, дорогой парфюм и что-то еще, что сводило меня с ума.

Охранники не вмешивались. Наверное, получили приказ не трогать меня ни при каких обстоятельствах.

А я лежала на холодном мраморе и плакала. Не от боли — от осознания того, что происходит со мной. Я влюбляалась в своего палача. Медленно, верно, безвозвратно.

Когда реальность становится невыносимой, мозг создает иллюзию любви. Потому что любить легче, чем ненавидеть. Ненависть требует силы, а у пленников ее нет.

Утром меня нашла Лейла — его домработница. Пожилая женщина с Кавказа, которая работала в доме уже десять лет. Она молча помогла мне подняться, отвела в душ, заставила выпить крепкий чай с медом.

— Господин часто уезжает к первой жене, — сказала она тихо. — Привыкай, дочка.

— Как часто?

— Раза два в неделю. Иногда больше.

Два раза в неделю. Значит, я буду сходить с ума от ревности каждые три дня. Прекрасная перспектива.

— А вы… вы его не осуждаете?

Лейла пожала плечами.

— Я здесь не для того, чтобы осуждать. У нас мужчина может иметь несколько жен. Так заведено.

— Но я же не по своей воле…

— Девочка, — она посмотрела на меня участливо, — в нашем мире женщины редко выбирают сами. Главное — выжить и постараться найти счастье.

Найти счастье. Какие издевательские слова.

К полудню я уже сидела в гостиной и делала вид, что читаю книгу. На самом деле я прислушивалась к каждому звуку, ждала, когда он вернется.

Ожидание — это особый вид пытки. Когда не знаешь, что будет — хорошее или плохое. Когда каждая минута тянется как час, а каждый час — как день. Время становится врагом.

Джахангир вернулся в четыре дня. Я услышала звук мотора и бросилась к окну. Сердце колотилось так, что я боялась — сейчас выскочит из груди.

Он вошел в дом, и я сразу почувствовала. Запах. На нем был запах Амины — ее парфюм, запах ее кожи, запах близости с другой женщиной.

Меня выворачивало до мурашек вдоль позвоночника. В горле пересохло так, что невозможно было сглотнуть. Кожа обгорала как бумага, оставленная под солнцем.

— Людмила, — он улыбнулся, увидев меня. — Скучала?

Я хотела сказать «нет». Хотела показать равнодушие, гордость, что угодно. Но из горла вырвалось только:

— Да.

Он подошел, поцеловал в лоб. И я почувствовала на его губах вкус Амины. Сладковатый привкус помады, которой я никогда не пользовалась.

Предательство тела — самое болезненное. Потому что тело не лжет. Оно помнит каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждый вздох. И когда понимаешь, что эти же прикосновения были с другой — внутри что-то рвется навсегда.

— Иди ко мне в душ, — сказал он. — Смой с меня этот день.

Смой с него Амину — вот что он имел в виду. И я пошла. Потому что альтернатива — остаться с этим запахом — была невыносимой.

В душе я мыла его тело, как преданная наложница. Стирала следы другой женщины. Мои руки дрожали, когда я намыливала его плечи, его грудь. Каждое прикосновение отзывалось болью в сердце.

— Ты злишься, — заметил он.

— Нет.

— Ревнуешь.

Я не ответила. Что сказать? Что да, я ревную мужчину, который меня изнасиловал? Что схожу с ума от мысли о том, что он с другой?

— Ревность — это хорошо, — сказал он, целуя мою шею. — Это значит, что ты привязываешься.

Его губы скользили по моей мокрой коже, и тело предательски откликалось. Соски напряглись, между ног разлилось знакомое тепло. Я ненавидела себя за эту реакцию.

Привязываюсь. Какое мерзкое слово. Как будто я собака, которая привыкла к новому хозяину.

Но, боже мой, как же это было правдой.

Привязанность — это не любовь. Это нечто более страшное. Любовь можно победить, привязанность — нет. Она врастает в кости, как раковая опухоль, и съедает изнутри.

Он прижал меня к мокрой стене душевой кабины. Вода лилась на нас горячими струями, а его руки скользили по моему телу, оставляя огненные следы на коже.

— Ты думала обо мне, когда меня не было? — прошептал он мне на ухо.

— Да, — выдохнула я против воли.

— Что именно ты думала?

— Я… я представляла, как вы с ней…

— И что ты чувствовала?

— Боль. Ревность. Ненависть к себе.

Его рука скользнула между моих ног, и я едва сдержала стон. Мое тело уже было готово к нему, влажное и горячее.

— А сейчас что чувствуешь?

— Я хочу вас, — прошептала я, закрывая глаза от стыда.

Он вошел в меня одним резким движением, и я вскрикнула от неожиданности. Боли не было — только острое наслаждение, которое пронзило все тело от макушки до пяток.

— Посмотри на меня, — приказал он.

Я открыла глаза. Его лицо было рядом, капли воды стекали по его смуглой коже. Глаза горели темным огнем.

— Пока я в тебе, ты забываешь обо всем остальном, — сказал он, начиная двигаться. — Забываешь про Амину, про свою боль, про свою гордость.

Это была правда. Когда он был во мне, мир сужался до размеров наших соединенных тел. Не существовало ничего, кроме трения, кроме ритма, кроме волн наслаждения, которые накатывали все сильнее.

— Скажи, что ты моя, — требовал он, ускоряя темп.

— Я… я ваша, — выдохнула я.

— Только моя. Никому больше не принадлежишь.

— Только… только вам.

Его движения стали жестче, глубже. Одна рука сжимала мою грудь, другая держала за бедро. Я обхватила его ногами за талию, притягивая ближе, глубже.

— Кончи для меня, — прошептал он. — Покажи, как сильно ты меня хочешь.

Волна оргазма накрыла меня с головой. Я выгнулась, прижимаясь к нему всем телом, и закричала от наслаждения. Мышцы сжались вокруг него, и он застонал, изливаясь во мне.

Мы стояли, тяжело дыша, прижавшись друг к другу. Вода все еще лилась на нас, смывая пот и следы страсти.

А потом до меня дошло. Я кончила от мужчины, который час назад был с другой женщиной. Кричала от наслаждения, пока на его коже еще оставался запах Амины.

И самое страшное — мне было все равно. В этот момент он принадлежал мне. И это было важнее всего остального.

Секс — это наркотик. Самый опасный из всех. Потому что дилер живет внутри твоего тела, и от него нельзя убежать. Ты можешь ненавидеть мужчину, но хотеть его прикосновений. И это желание сожрет тебя заживо.

Ночью мы лежали в постели. Он курил, а я смотрела на его профиль в темноте и думала — когда это случилось? В какой момент я перестала быть жертвой и стала соучастницей?

— О чем думаешь? — спросил он.

— О том, что я схожу с ума.

— Это не безумие. Это принятие.

— Принятие чего?

— Того, кто ты есть на самом деле. Женщина, которой нужен сильный мужчина. Которой нравится подчиняться.

— Мне не нравится подчиняться.

— Твое тело говорит обратное.

Он потушил сигарету и повернулся ко мне. Его рука легла на мою грудь, большой палец провел по соску. Я задрожала от прикосновения.

— Видишь? — он улыбнулся. — Стоит мне тебя коснуться, и ты уже готова.

Это была правда. Мое тело реагировало на него мгновенно, независимо от того, что думала голова. Соски твердели, между ног становилось влажно.

— Завтра я снова поеду к Амине, — сказал он, продолжая ласкать мою грудь.

Сердце упало в желудок. Снова этот запах на его коже. Снова ожидание. Снова ревность, которая съест меня изнутри.

— Зачем вы мне это говорите? — прошептала я.

— Чтобы ты знала. Я не собираюсь лгать.

— Но зачем? Зачем ходить к ней, если я здесь?

Он наклонился и поцеловал меня. Долго, глубоко, заставляя забыть обо всем на свете.

— Потому что она — моя жена уже тридцать лет. А ты — всего неделю.

— Но вы же сказали, что я теперь ваша семья…

— Ты моя новая семья. Но от старой я не отказываюсь.

Его рука скользнула вниз, между моих ног. Я тихо застонала, когда его пальцы нашли клитор.

— Не думай об Амине, — прошептал он, лаская меня. — Думай только о том, что я делаю с тобой сейчас.

Но как не думать? Как забыть, что завтра эти же руки будут ласкать другую женщину?

Мужчины умеют делить сердце на части и раздавать по кусочку разным женщинам. Женщины же отдают сердце целиком и умирают, когда понимают, что взамен получили только осколок.

— Я не хочу делить вас с ней, — прошептала я.

— Придется. У тебя нет выбора.

Его пальцы двигались быстрее, и я чувствовала, как приближается оргазм. Тело напряглось, готовясь к разрядке.

— А если я не смогу? Если сойду с ума от ревности?

— Не сойдешь. Ты сильнее, чем думаешь.

Я кончила на его пальцах, выгибаясь и тихо крича. А он смотрел на меня сверху вниз и улыбался.

— Вот видишь? Ты моя. И будешь ждать меня, сколько бы я ни отсутствовал.

Он был прав. И я его ненавидела за эту правоту.

Самое страшное в аду — не огонь. Самое страшное — это момент, когда понимаешь, что ад тебе нравится. Что ты не хочешь в рай, потому что там будет скучно.

Утром он снова уехал. А я осталась одна, зная, что вечером снова буду стоять у окна и ждать. Снова буду нюхать его кожу в поисках следов другой женщины. Снова буду мыть с него Амину и ненавидеть себя за это.

Но самое страшное — я уже знала, что не смогу без этого жить.

Привычка к боли страшнее самой боли. Потому что когда боль становится нормой, ее отсутствие кажется пустотой. И человек начинает искать боль сам, как наркоман ищет дозу.

Я стала пленницей не его воли — я стала пленницей собственных чувств. И это было намного страшнее любых цепей.

Потому что от цепей можно освободиться. А от себя — никогда.