Сводные. Том 1

Глава 1

Алиса

В доме никогда не было рисунков. Ни на холодильнике, ни на стенах. На полках нет детских книг. Никакой обуви у входной двери, и надувных кругов в бассейне тоже нет. Качели во дворе — единственное свидетельство того, что здесь живёт ребёнок.

Это дом пары. Не семейное гнездышко.

Я смотрю в окно. Как качели на дубе покачиваются туда-сюда на ветру, и рассеянно тереблю между пальцами красную ленту в волосах, ощущая гладкость поверхности.

У отца всегда было время покачать на качелях мать, а у неё было время для него. Но у родителей никогда не оставалось времени для меня. Где-то позади меня белый шум раций, надо мной раздаются шаги и хлопают двери. Полиция занята наверху, но я уверена, что они скоро захотят поговорить со мной.

Я сглатываю, но не моргаю.

Я думала, что качели для меня, когда он установил их десять лет назад. Мне разрешали на них кататься, но в действительности это были любимые качели моей матери.

Поздно ночью я наблюдала за ними из окна своей спальни. Мой отец толкал качели, и волшебство момента, радостный смех вызывали у меня желание оказаться в центре всего этого. Но я знала, что как только они меня увидят, волшебство исчезнет.

Я оставалась у окна и только наблюдала, прячась за занавеской. Что я и делаю до сих пор. Я прикусываю губу, наблюдая, как зелёный лист приземляется на досочку, на которой моя мать сидела бесчисленное количество раз. Образ её белой ночной рубашки и светлых волос, развевающихся в ночи, всё ещё настолько ярок… В последний раз это было только вчера.

Позади меня кто-то кашлянул, и я наконец моргаю, опуская глаза.

— Они тебе что-нибудь сказали? — спрашивает меня Мира со слезами в голосе.

Не оборачиваясь, медленно покачиваю головой.

— Когда ты в последний раз разговаривала с ними?

Не могу ответить на этот вопрос. Я не уверена.

Позади себя я чувствую её приближение, но Мира останавливается в нескольких шагах, когда раздаётся лязг первой каталки скорой помощи, которая скатывается вниз по лестнице и исчезает из дома.

Я поднимаю подбородок, собираясь с духом, услышав, как открывают входную дверь. Звонки и вопросы, сигналы авто. Всё больше людей прибывают к воротам, где, несомненно, уже толпятся СМИ, и видят, как вывозят тело.

Когда я в последний раз разговаривала с родителями?

— Полиция нашла лекарства в ванной твоих родителей. На них написано имя твоего отца, поэтому они позвонили врачу и узнали, что у него был рак, Алиса. — произносит Мира мягким голосом.

Я молча стою.

— Они никогда мне ничего не говорили, — говорит она мне. — Ты знала, что твой отец болен?

Снова качаю головой, всё ещё бездумно глядя на качели.

Я слышу, как её дыхание.

— Видимо, он пробовал лечиться, но болезнь была агрессивной, — говорит Мира. — Доктор сказал, что он… он не протянул бы и года, дорогая.

Снаружи поднимается порыв ветра, и я наблюдаю, как раскачиваются качели.

— Похоже… Похоже, они… — Мира замолкает, не в силах закончить свою мысль.

Я знаю, как это выглядит. Знала, когда нашла их сегодня утром. Луна, шотландский терьер моей матери, царапала дверь и просилась в их спальню, поэтому я открыла её. Мне в голову пришла мысль, что странно, что они ещё не встали, но я всё равно впустила собаку. Я увидела их. На кровати. Полностью одетых. В объятиях друг друга.

Он был одет в свой любимый костюм от Живанши, она — в платье от Шанель, в котором блистала на кинофестивале 2023 года. У него обнаружили рак, и он знал, что дни его сочтены. Она тоже осознавала это, и не могла представить свою жизнь без него.

Глаза наполнились слезами, но я быстро с ними справилась.

— Полиция не нашла записку, — пробубнила Мира. — Ты?…

Но я смотрю на неё, и она замолкает. Какой глупый вопрос.

Стиснув челюсти, пытаясь сдержать ком в горле. За все годы, проведённые в интернатах и лагерях, где меня воспитывали чужие люди, я уже не испытывала боли от поступков родителей. Но, видимо, внутри меня ещё оставалось что-то….

Они не оставили мне записки. Даже сейчас они не хотели ничего сказать. Я смахнула слёзы и обернулась, стараясь снова сосредоточиться на качелях, качающихся на ветру. Я слышала, как Мира тихо плакала позади меня, потому что знала мои чувства, ведь она была рядом с самого начала.

Через минуту я увидела её за окном, выходящей из комнаты с ножницами в руках. Она направилась прямо к качелям, поднесла ножницы к верёвке. Я сжала кулаки и наблюдала, как она перерезает её. Когда досочка упала на землю, я почувствовала, как по моей щеке скатывается последняя слеза. Впервые за всё лето я ощутила, что меня любят.

Солнце медленно скрылось за горизонтом, и дом снова погрузился в тишину. Я осталась одна, если не считать репортёров, которые всё ещё дежурили у ворот. Мира настойчиво звала меня к себе домой, в её маленькую однокомнатную квартиру, за которую она явно платила больше, чем могла себе позволить. Она предлагала остаться у неё или даже снять что-то побольше. Но я вежливо отказалась.

Она взяла с собой Луну, ведь эта собака ладила со мной так же, как с мокрой кошкой. Мира пообещала вернуться утром. Возможно, мне стоило быть с ней более учтивой. Когда она предложила мне, чтобы она осталась здесь, в этом доме, я мечтала лишь о том, чтобы все ушли. Шум и внимание утомляли меня, и я не хотела слышать телефонные звонки, которые Мире предстояло сделать этим вечером. Они напоминали бы мне о том, какой хаос творится в мире и в социальных сетях.

Все говорят что-то о моих родителях. Без сомнения, они обсуждают меня. Жалость. Прогнозы о том, когда я последую за своими мамой и папой либо из-за передозировки, либо из-за собственного самоубийства. Каждый имеет своё мнение и думает, что знает всё. Если бы я думала, что раньше жила в аквариуме… Я возвращаюсь к плите, выдыхая. Мои родители оставили меня разбираться со всем этим дерьмом.

Из кастрюли поднимается пар. Я выключаю конфорку и переливаю удон в миску. Тру пересохшие губы и смотрю на жёлтый бульон. В животе урчит. Я ничего не ела и не пила весь день, но не уверена, что собиралась есть приготовленное, когда забрела на кухню, чтобы приготовить ужин. Мне просто всегда нравился процесс готовки. Рецепт, процедура… Я знаю, что делать. Это своеобразная медитация.

Обхватываю миску руками, наслаждаясь теплом, поднимающимся по рукам. По телу пробегает озноб. Я почти начинаю есть, но понимаю, что на это потребуется больше энергии, чем у меня есть.

Они мертвы, а я не плачу. Я просто беспокоюсь о завтрашнем дне и о том, как со всем справиться.

Не знаю, что делать. Мысль о том, чтобы в ближайшие дни надо поговорить с руководителями студии или старыми друзьями родителей, пока я хороню мать и отца, вызывает приступ желчи в горле. Меня тошнит. Я не смогу этого сделать. Они знали, что у меня нет навыков, чтобы справляться с такими ситуациями. Я не могу улыбаться или притворяться, что ничего не чувствую.

Вытаскиваю из ящика палочки для еды, вставляю их в лапшу. Беру миску и несу наверх. Поднимаюсь и, не останавливаясь, отворачиваюсь от двери их спальни. Иду налево, к своей комнате.

Неся миску к столу, делаю паузу. От запаха удона сводит желудок. Ставлю его и подхожу к стене. Скатываюсь вниз, пока не сажусь на пол. Прохладная древесина успокаивает нервы. Хочется лечь и положить на неё лицо.

Странно ли, что я осталась в доме сегодня вечером? Они умерли сегодня утром в комнате прямо по коридору. Патологоанатом оценил время смерти около двух часов ночи. Я проснулась только в шесть. Мой разум мечется между желанием отпустить ситуацию и осознанием, как всё произошло. Мира приходит каждый день. Если бы я их не нашла, это сделала бы она.

Почему они не подождали, пока я вернусь в школу на следующей неделе? Они вообще помнили, что я была в доме?

Откидываю голову на стену и кладу руки на согнутые колени. Закрываю горящие глаза.

Они не оставили мне записки. Оделись. Выгнали собаку. Запланировали, чтобы Мира пришла этим утром поздно, а не рано. Не написали записку.

Закрытая дверь маячит передо мной. Открываю глаза, глядя через дверь своей спальни на длинный коридор и их комнату в другом конце.

Дом такой же. Ничего не изменилось.

Но в этот момент я слышу слабое жужжание. Моргаю, пытаясь понять, что это такое.

Я думала, что выключила телефон. Репортёры знают, что можно отправлять запросы на комментарии через представителей моих родителей, но это, похоже, не помешало им найти мой личный номер.

Тянусь к телефону на столе, но когда беру его в руки, вижу, что он всё ещё выключен. Жужжание продолжается, и моё сердце замирает. Это мой личный телефон. Тот, что лежит в столе. Этот номер был только у моих родителей и Миры. Это был телефон, по которому они могли связаться со мной, если что-то срочное, потому что знали, что я часто выключаю второй телефон. Но они никогда не использовали его, поэтому я больше не носила его с собой.

Встаю на колени, достаю старый айфон из ящика и сажусь на пол, глядя на экран. Камчатка. Я никого не знаю с Камчатки. Однако на этот телефон никогда не звонят даже спамеры.

Это мог быть репортёр, который как-то нашёл его, но этот номер не зарегистрирован на моё имя, поэтому я засомневалась.

Отвечаю на звонок:

— Добрый день! Алиса? — голос мужчины глубокий, но с ноткой удивления, как будто он не ожидал, что я отвечу. Или он нервничает.

— Это Макс Соколов, — говорит он.

Макс Соколов…

— Твой дядя Макс Соколов.

— Я брат твоего отца, — заканчивает он. — Сводный брат, если быть точным.

Я и совсем забыла. Макса Соколова редко упоминали в этом доме. Я никогда не задумывалась о том, что у меня есть родственники. Моя мать выросла в приёмной семье и никогда не знала своего отца и не имела братьев и сестёр. У моего отца был только младший сводный брат, которого я никогда не встречала. Родители моего отца умерли, поэтому у меня не было бабушки и дедушки.

Есть только одна причина, по которой он звонит мне спустя семнадцать лет:

— Эм, — бормочу я, подбирая слова. — Помощница моей матери будет заниматься организацией похорон. Если Вам нужны подробности, то у меня их нет. Я дам Вам её номер.

— Я не приеду на похороны.

Он не выразил соболезнования в связи с «моей потерей», что необычно. Не то чтобы мне нужны были соболезнования, но почему он тогда звонит? Он думает, что мой отец вписал его в своё завещание?

Честно говоря, наверное, он мог это сделать. Не имею представления. Но прежде чем я успеваю спросить его, чего он вообще хочет, он откашливается.

— Алиса, мне звонил адвокат твоего отца, — говорит он мне. — Поскольку я твой единственный живой родственник, а ты еще несовершеннолетняя, я должен о тебе позаботиться.

Похоже, для него это тоже новость. Мне не нужна ничья забота.

— Через пару месяцев тебе исполнится восемнадцать. Я не собираюсь заставлять тебя что-либо предпринимать, так что не волнуйся.

Хорошо. Я на мгновение колеблюсь, не уверена, чувствую ли я облегчение или нет. У меня не было времени обдумать, что я несовершеннолетняя, и что это значит теперь, когда моих родителей больше нет. Моя жизнь не изменится. Отлично.

— Я уверен, что, взрослея в тех условиях, в которых ты живёшь, ты чертовски более мудра, чем мы, и, в любом случае, уже можешь о себе позаботиться, — говорит он.

— Мы? — шепчу я.

— Я и мои сыновья, — говорит он. — Тимур и Егор. На самом деле они не намного старше тебя.

Итак, у меня есть двоюродные братья. Или… сводные кузены. Что бы это не значило. Это в принципе ничего. Я играю с голубой ниткой на своих пижамных шортах.

— Я просто хотел сказать тебе это, — наконец говорит Макс. — Если ты хочешь жить самостоятельно, то я не буду тебя отговаривать. Я не заинтересован в том, чтобы усложнять тебе жизнь сменой места жительства.

Я смотрю на нитку, зажимаю её между ногтями и затягиваю. Хорошо, тогда.

— Ну… спасибо, что позвонили.

И я уже убираю телефон от уха, но тут снова слышу его голос.

— Ты хочешь приехать сюда?

Возвращаю телефон на прежнее место.

— Я не хотел, чтобы это звучало так, будто тебе здесь не рады, — говорит Макс. — Ты… Я просто подумал…

Он замолкает, а я слушаю. Он усмехается.

— Просто мы здесь живем довольно уединенной жизнью, Алиса, — объясняет Макс. — Это не очень весело для молодой девушки, особенно такой, которая понятия не имеет, кто я, блин, такой, понимаешь?

Его тон становится суше.

— Мы с твоим отцом просто… мы никогда не сходились во взглядах.

Я сижу молча. Знаю, что было бы вежливо с ним поговорить. Или, может быть, он ожидает, что я буду задавать вопросы. Например о том, что произошло между ним и моим отцом? Знал ли он мою мать? Но я не хочу говорить. Мне всё равно.

— Он сказал тебе, что мы живем на Камчатке? — тихо спрашивает Макс. — Высоко в горах.

Втягиваю воздух и выдыхаю, наматывая нить на палец.

— В хорошую погоду до города недалеко добираться, но зимой у нас месяцами лежит снег, — продолжает он. — Всё очень отличается от привычной тебе жизни.

Я поднимаю глаза, медленно осматривая пустую комнату, в которой я редко оставалась на ночь. Полки заполнены книгами, которые я так и не дочитала. Стол, заваленный красивыми журналами, купленными в порыве вдохновения, но почти не тронутыми. Я мечтала о том, как украшу это место, как вдохну в него жизнь, но обои так и не купила, потому что не могла решиться. У меня нет фантазии.

Да, моя жизнь… Тяжесть двери спальни моих родителей маячит передо мной в коридоре.

— Заносит снегом, — говорит Макс. — На несколько месяцев. Нет транспорта. Никакого шума. Иногда нет даже Wi-Fi из-за перебоев с электричеством, — продолжает он. — Только звуки ветра, водопада и грома.

У меня защемило в груди, и я не знаю, это из-за его слов или его голоса. Только звуки ветра, водопада и грома. На самом деле звучит потрясающе.

— Никто не сможет добраться до нас. Мои сыновья привыкли к уединению, — говорит он мне. — Но ты…

Я снова беру нить и наматываю её на палец. Но я…?

— Я приехал сюда, когда был немного старше тебя, — рассказывает Макс, и я слышу улыбку в его голосе. — Я был слабаком с полной головой бредовых мыслей. Не знал, что делать, и был едва жив.

Появляется ком в горле, и я закрываю глаза.

— А ещё мы тут много работаем, — вздыхает он. — Мы построили здесь всё, что у нас есть. Нам по душе такой образ жизни.

Возможно, это то, что мне нужно. Убежать, как это сделал он в моём возрасте. Погрузиться во что-то другое, потому что единственное, что я сейчас чувствую — это усталость.

— Тебе нравится твоя жизнь? — почти шепчет Макс.

Я держу глаза закрытыми, и у меня такое ощущение, будто меня переехал грузовик. У меня была прекрасная жизнь. У меня есть шкаф, полный дизайнерской одежды и сумочек, который, по мнению большинства, должен быть у каждой дочери знаменитой звезды. Я побывала в двух десятках стран и могу купить все, что захочу. Мой дом огромен. Мой холодильник забит. Сколько людей с радостью поменялись бы со мной местами? Насколько мне повезло?

— Ты хочешь прилететь к нам, Алиса? — снова спрашивает он.