Сводные. Том 1

Глава 7

Алиса

Я редко пользуюсь социальными сетями, но одна из них оказалась для меня удобным способом быть в курсе новостей. Другую я установила под давлением сверстников, чтобы не отставать от своих товарищей по лагерю, которых уже почти не помню.

Мой палец зависает над значком этой сети, и я знаю, что мне не стоит открывать приложение. Я не готова смотреть в лицо реальности. Но я всё равно нажимаю на иконку, и лента уведомлений обновляется.

«Соболезнования в связи с вашей потерей», — пишет кто-то. Просматриваю уведомления: там есть сообщения с выражением сочувствия, а также сообщения, где меня отмечают в разговоре.

«Храбрая девушка. Оставайся сильной», — пишет кто-то.

И ещё одно сообщение прямо на моей страничке: «Как мать может бросить ребёнка ради мужа? Мне очень жаль. Ты заслуживала лучшего».

«Замолчи!» — приходит чей-то ответ на этот пост. — «Ты даже не представляешь, через что им пришлось пройти…»

Просматриваю комментарий за комментарием и быстро теряю интерес к проверке личных сообщений.

Люди кричат на меня, потому что не могут кричать на моих родителей. Люди кричат друг на друга во время разговора.

Самоубийство — это самоубийство. Тягчайший из грехов.

Ваше тело принадлежит Богу. Отнять у него жизнь — это воровство!

«По крайней мере, твоя мать внесла свой вклад в мир», — пишет один придурок, подписывая почти обнажённую фотографию моей матери из одного из её ранних фильмов.

Закрываю глаза и не открываю их снова, пока не пролистаю дальше. И становится ещё более ужасно, когда они продолжают свой разговор, либо не обращая внимания, либо они просто слишком бессердечны, чтобы думать о том, что меня отмечают во всём, что они говорят.

“Она даже не дала комментарии. Думаю, у неё синдром Аспергера или что-то в этом роде.”

“Да, ты видел её фотографии? Как будто эмоции не регистрируются.”

А затем какой-то Том вступает со своей жемчужиной мудрости: «Синдром Аспергера — это современное оправдание того, что мы в моё время называли „холодной сукой“».

Мне не холодно.

И, конечно же, других беспокоят незавершённые проекты моего отца: «Кто теперь законит трилогию „Охотник на ведьм“, когда Буткевича уже нет?»

Чувствую, что должна что-то ответить. Один пост или что-то в этом роде, хотя не думаю, что этим людям важно меня услышать, но я чувствую себя обязанной напомнить им, что я здесь, и я — человек…

Качаю головой и снова закрываю глаза. Не хочу, чтобы они думали, что я не люблю своих родителей. Хотя я не уверена, что это действительно так. Я сглатываю и начинаю печатать пост.

«Спасибо за поддержку, всем, как я…»

Как я что? Оплакиваю их утрату? Останавливаюсь, мои пальцы зависают над буквами, прежде чем отступить и удалить написанное.

Пробую ещё раз. «Спасибо за ваши мысли и молитвы в это трудное время…»

Неа. Удалить. Всё, что я пишу, кажется неискренним. Я не эмоциональна, особенно публично.

Мне хотелось бы выразить себя. Я бы хотела, чтобы это было проще. Я бы хотела быть другой и…

Я хочу… Печатаю. Но ничего не получается. Секунду колеблюсь, желание говорить есть, но нет смелости. Удаляю черновик и закрываю приложение. Прижимая большой палец к значку приложения, перетаскиваю его в корзину. То же самое с остальными социальными сетями и электронной почтой. Зайдя в магазин приложений, я удаляю всё, отрезая себя от мира. Я хочу говорить, но не готова иметь дело с ответом на всё, что я скажу, поэтому оставляю эти пытки. Учётные записи всё ещё существуют, но у меня нет к ним доступа.

Подключив телефон обратно к зарядному устройству, провожу следующий час, распаковывая чемоданы и переставляю в комнате мебель, чтобы чем-то себя занять. На самом деле я так и не решила, что останусь, но знаю, что сегодня не уйду. Мне нужно что-то сделать, чтобы держаться подальше от них. Нижнее бельё в верхнем ящике, затем ночная одежда, домашняя одежда и футболки. Всё остальное я развешиваю — куртки, блузки, рубашки, брюки, джинсы… Слева направо, от тёмного к светлому. Расставляю всю свою обувь внизу в шкафу, зная, что мои каблуки здесь не увидят дневного света. Мне кажется, это нормально, что не для кого наряжаться.

Кладу несколько привезённых с собой журналов и книг на пустую встроенную книжную полку. Аккуратно ставлю косметичку, фен и утюг рядом со столом, а затем иду с шампунем и кондиционером в ванную. Кладу мыло на край ванны, а затем вытаскиваю зубную щётку и провожу зубной пастой по её щетине. Почистив зубы, складываю зубную щётку обратно в дорожный футляр и забираю её вместе с зубной пастой обратно в спальню, ставлю их на тумбочку. Дома я всегда держала зубную щётку в ванной, но только потому, что туалетом пользовалась только я. Но мужчины грубы. Они оставляют сиденье унитаза поднятым, и, согласно исследованию, которое я когда-то читала, фекалии разбрызгиваются в воздух при смыве. Бактерии могут попасть на всё. Нет уж, спасибо.

Расчёсываю волосы, собираю их в хвост и оглядываю аккуратную спальню в поисках чего-то. Чего-либо. Мне не хочется выходить из комнаты. Возможно, завтра я буду собирать чемоданы, но хотя бы я не думала о своих родителях, пока распаковывала всё. Или когда я раньше злилась на Макса. Выдохнув, я выхожу из комнаты, закрыв за собой дверь, и спускаюсь вниз.

В сервисе гудит дрель. Слышу стук перед домом, поэтому выхожу на улицу, зная, что ни черта не смыслю в сборке байков. Макс стоит слева от меня, прислонившись рукой к дому и забивая кусок сайдинга.

— Могу ли я помочь? — спрашиваю неохотно. Но не смотрю ему в глаза. Он перестаёт стучать, и краем глаза я вижу, как он смотрит на меня.

— Подойди и подержи это, — приказывает он. Схожу с крыльца. Ступая по траве, приближаюсь к нему и кладу свои руки рядом с его, беря на себя обязанность держать доску для него. Он направляет гвоздь в доску, забивает его, прежде чем забить ещё два.

Я не могла оторвать взгляд от его мускулистой спины, когда он наклонился за очередной доской. И тут же бросилась помогать, но заметила кое-что необычное. Его футболка снова была заправлена в задний карман, открывая моему взору татуировку. Моя Элиза. Написанная тёмно-синим шрифтом, она изгибалась над его левым бедром, чуть выше линии джинсов, сбоку от туловища. Я замерла, не в силах отвести глаз. Это было так неожиданно и так… интимно.

Придерживаю для него следующую доску, пока он вбивает гвоздь в центр, и вдруг замечаю в ящике с инструментами ещё один молоток. Вытаскиваю с его помощью гвоздь из банки. Кладу острием в дерево, и Макс указывает место примерно в сантиметре от уже вбитого гвоздя.

— Вон там, — говорит он, показывая рукой вверх, где линия гвоздей на всех предыдущих досках. — Продолжай линию.

Киваю и начинаю забивать, чувствуя на себе его пристальный взгляд.

— Вот, вот так, — говорит он и тянется ко мне, но я уже вытаскиваю молоток и гвоздь. Ставлю его на место и забиваю гвоздь, случайно задев край и погнув кусок металла. Сжимаю зубы и выковыриваю гвоздь ногтями, заменяю его другим и пробую снова. Макс всё ещё наблюдает за мной.

— Я ничему не научусь, если ты не дашь мне шанс, — говорю я ему, и в его голосе звучит нотка юмора.

— Я ничего не говорил, — отвечает он, и мы продолжаем работать молча.

Ускоряю темп, и он наблюдает за мной всё меньше и меньше, вероятно, потому, что я больше не замедляю его, хотя это работа для двоих. Почему Егор не помог ему? Он же в гараже, и это можно было бы сделать намного быстрее, чем пытаться сделать это в одиночку.

Слова Егора, сказанные сегодня утром, возвращаются ко мне, и их смысл, наконец, доходит до меня. Они не ладят, не так ли? И я почти улыбаюсь. Внезапно ощущаю некоторую дружескую связь с Егором.

Макс берёт доску с одной стороны, а я с другой, и мы вместе помещаем её под предыдущий кусок сайдинга. Но когда я провожу рукой по ней, чтобы лучше удержать, что-то острое впивается мне в кожу, и я шиплю. Роняю конец доски и поднимаю руку. Вижу занозу, вонзившуюся в ладонь. Вздрагивая, осторожно дергаю ту половину, которая всё ещё торчит, увеличивая силу, когда она не сдвигается с места. Заноза пронзает мою руку, и мне нужен свет.

Но прежде чем я успеваю повернуться и пойти в дом, Макс берёт меня за руку и осматривает ладонь. Пытаюсь отстраниться.

— Я понял, — говорит он, но игнорирует меня.

Сосредоточив внимание на моей руке, он нажимает на кожу в том месте, где застряла заноза, удерживает её на месте, прежде чем сломать пополам. Вздрагиваю, втягивая воздух между зубами.

— Кто научил тебя стрелять? — спрашивает он, тыча в оставшуюся часть занозы. — Не могу себе представить, чтобы Игнат занимался каким-либо активным отдыхом, кроме яхты или гольф-мобиля.

Бросаю взгляд на его лицо. Сегодня это второй допрос. Глаза Макса на мгновение задерживаются на мне, как будто он ждёт, что я что-то скажу.

— Тебе не грустно при упоминании о нём? — это больше похоже на открытие, чем на вопрос.

Мои плечи напряжены, я немного смущена, потому что знаю, чего он ожидает.

Ощущаю, как внутри меня все переворачивается. Я веду себя неправильно, и он это замечает. Отвожу взгляд, стараясь скрыться от его проницательных глаз, и слышу приближающийся гул мотоциклов.

— Я не хочу говорить о своём отце, — произношу я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Да, я тоже, — тихо отвечает он, словно понимает мою боль.

Он запускает большой палец под занозу, пытаясь вытолкнуть её, а я пытаюсь отдёрнуть руку. Его прикосновение вызывает странное ощущение — смесь боли и тепла.

— Прекрати это, — шепчу я, но он лишь крепче держит меня и притягивает мою руку обратно. — Хватит дёргаться.

Пока он продолжает работать, я слышу, как гул мотоциклов становится всё громче. Замечаю команду внедорожных мотоциклов, мчащихся по гравийной дороге. Около пяти парней толпятся за машиной моего дяди, снимают шлемы и смеются друг над другом. Они одеты в яркие одежды и выглядят как настоящие мотокроссмены.

Егор выбегает из сервиса и приближается к одному из парней. Они пожимают друг другу руки, и Егор продолжает вытирать масло с пальцев, разглядывая мотоциклы.

— Эй, как дела? — приветствует он другого парня.

— Ты бегал сегодня?

Они разговаривают, а Макс крепче сжимает мою руку, прежде чем развернуться и потащить меня за собой в сервис. Подойдя к верстаку, он включает лампу и держит под ней мою ладонь, чтобы лучше видеть.

— Мне очень жаль, — говорит он, его голос звучит искренне.

Поднимаю взгляд и вижу, как он рассматривает мою занозу.

— Насмешка о твоём отце, — объясняет он. — Я придурок. Уверен, что в воскресенье я облажался со своими детьми десятью разными способами, так что мне не о чем говорить.

Поворачиваюсь и вижу, как Егор обходит своих друзей. Один из них сидит на байке и закуривает сигарету. Он пристально смотрит на меня.

— Ты не такая, как я думал, — тихо говорит Макс.

Оборачиваюсь к нему.

— Сложная, — объясняет он. — Трудно читать. И даже если бы я мог прочесть тебя, не уверен, что смог бы тебя утешить..

Он слабо ухмыляется.

— Я не расстроен их смертью, Алиса, но мне жаль тебя.

Снова отвожу взгляд, чувствуя, как его слова проникают в моё сердце.

— Я не расстроена, — отвечаю я, стараясь звучать уверенно.

Парень из компании друзей Егора, как-будто сошедший с обложки журнала, у него хрустальные глаза и он всё ещё смотрит на меня. На его губах играет озорная улыбка, пока он курит. Это Тимур? Чувствую на себе взгляд Макса.

— Я не хочу говорить о своём отце, — повторяю я, прежде чем он успевает продолжить.

Но боль пронзает мою руку, как укус паука, и я вскрикиваю, снова встречаясь с его взглядом.

Какого лешего? Это больно! Но когда я смотрю на него, боль уходит, и на мгновение у меня перехватывает дыхание. Тепло растекается по моей шее, когда его взгляд скользит по мне, жёсткий и сердитый, но… немного растерянный. Как будто он пытается понять меня. Его глаза не голубые. Как я и думала. Они, как и у Егора. Зелёные. Как летняя трава.

Ветер дует в открытые двери сервиса, болтовня и смех доносятся с улицы, а прядь моих волос, выбившаяся из хвоста, касается моих губ. Его взгляд падает на мой рот, и я перестаю дышать, всё становится теплым. Струйка пота стекает по его шее, а волосы на моих руках встают дыбом, когда я замечаю его обнажённую грудь. Мы слишком близко. Я… Я сглатываю, во рту сухо. Наконец он моргает несколько раз, затем подносит мою ладонь к своим губам, и своими зубами пытается вытянуть занозу из моей руки. Мой рот слегка приоткрывается, когда он кусает и вытаскивают занозу, а его зубы ласкают и щекочут мою кожу. Кончики моих пальцев задевают его щеку. Я могу это сделать сама. Мне не нужна твоя помощь. Но я не могу произнести это вслух.

— О, хрень, — доносится с улицы. Отвлекаясь от дяди, выглядываю наружу и вижу Егора, проверяющего чей-то байк. Парень с обложки журнала снова обращает на меня внимание.

— Кто это? — спрашивает он Егора. Егор следит за его взглядом и видит меня, но игнорирует.

— Держись подальше от местных парней, поняла? — говорит мне Макс. Я смотрю на него. Он продолжает:

— Если у тебя появится парень, ты всё равно его не увидишь, когда нас занесёт снегом. Кроме того, они не в твоем вкусе.

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.

— Потому что я говорю тебе, что они не в твоем вкусе, — парирует он. — Я дам тебе знать, когда придёт время.

Какой неандерталец, ради всего святого.

Молчу, нет желания спорить. Я не ищу парня, но могу позаботиться о себе. Его сыновья выросли с ним, а я привыкла принимать собственные решения.

— Им скучно, — говорит он мне. — А когда тебе скучно, хочется только двух вещей, а пиво не вечно.

Так они разве отличаются от других парней моего возраста? Я знаю, чем увлекаются подростки. Знаю, чего мужчины хотят от женщин. Я не хрупкий лепесток розы.

Чувствую, как его зубы сжимают мою руку, чтобы достать остатки занозы, а трепет ударяет по моему животу. Смотрю на него, осознавая, что теперь живу с тремя здоровыми мужчинами, которые также являются частью «местных парней», о которых он предупреждает.

— Тебе не скучно здесь зимой? — насмешливо спрашиваю я, понижая голос до доверительного уровня. — Когда закончится пиво?

Уголки его глаз напрягаются, понимая, что я имею в виду. Отличаются ли он и его сыновья от других? Много ли будет обнажённых женщин, слоняющихся по ванной?

Наконец он хватает занозу и вытаскивает её, но я не отвожу взгляда, несмотря на боль. Он опускает мою руку, поглаживая большим пальцем маленькую ранку.

— Всё в порядке, — говорю я, убирая его руку и вытирая остатки крови.

— Ты жалеешь, что приехала? — спрашивает он.

Этот вопрос не застал меня врасплох, ведь я готова была к любой грубости, если бы я действительно сожалела.

— Не знаю, — честно отвечаю я.

Я несчастлива, но не была бы счастлива ни дома, ни где-либо ещё. Я не ожидала, что буду счастлива, прилетев сюда, так что это не имеет значения.

Выглядываю из магазина: все парни заводят моторы и разъезжаются на мотоциклах. Егор отходит, явно не присоединяясь к ним.

— Тебе нравится здесь? — спрашивает Макс.

— Не знаю, — снова говорю я.

— Где бы ты предпочла быть? — настаивает он.

Не знаю. Почему он хочет знать? Я не…

Наконец встречаюсь с ним взглядом, покусывая уголок рта.

— Я не хочу быть… — начинаю я, но замолкаю, пытаясь найти слова. — Я не хочу быть…

Но предложение звучит законченным. Как будто это мой ответ. Я не хочу быть…

Его глаза становятся настороженными, когда он смотрит на меня.

— Я нигде не хочу быть, — быстро говорю я.

Возможно, у меня были некоторые неверные ожидания об этом месте, но я, по крайней мере, думала, что трое одиноких мужчин не будут заводить долгих разговоров и задавать сложные вопросы. Кажется, этот парень хочет общения, и это меня раздражает.

Поворачиваюсь и начинаю выходить из сервиса, пока все мотоциклы уносятся прочь.

— Сделай бутерброды, пожалуйста, — кричит мне вслед Макс. — Просто положи их в холодильник, возьми себе и уходи. Не важно какие. Мы не привередливы.