Сводные. Том 1

Глава 23

Алиса

— Ах! — в моих ушах раздаётся стон. Вскакиваю с постели, открываю глаза. Кашляю, а лоб покрывает пот.

Этот запах… Всхлипываю, жжёт глаза. Мои волосы падают на лицо, развеваясь от тяжёлого дыхания, а желудок болезненно сжимается.

Что происходит? Снова кашляю, не в силах отдышаться.

Боже мой, от моего сна остались лишь обрывки, но я всё ещё чувствую этот запах. Яркие ароматы мыльных свечей вызывают у меня тошноту…

Меня охватывает дурнота, прижимаю тыльную сторону ладони ко рту, и что-то поднимается к горлу. В доме раздаётся шум, но боль сотрясает моё тело, и я не могу её вынести. Сбрасывая одеяло, выбираюсь из кровати, падаю на четвереньки и ползу к мусорной корзине.

Хватаю ту, что стоит на столе, и наклоняюсь над ней, задыхаясь. Запах забивает ноздри и заполняет горло. Не помню, о чём был сон, но дышать я не могла. И сейчас всё ещё не могу. Задыхаюсь.

К горлу поднимается желчь, и я, кашляя и задыхаясь, склоняюсь над мусоркой, обхватив её обеими руками. Почему я до сих пор чувствую этот запах? Он повсюду: на мне и на каждом сантиметре мебели в комнате моих родителей. Я начинаю плакать, вытирая холодные руки, ощущая, как грязь прилипает к коже.

Меня трясёт, рыдания вырываются наружу, когда тошнота отступает, а печаль берёт вёрх. Мне кажется, что я снова в том доме. Я даже не осознавала, как давно не чувствовала этого.

Холод, стерильная тишина и резкий воздух, который щиплет ноздри. Дом, где стены были слишком твёрдыми, а предметы — острыми.

Глубоко вдыхаю и заправляю волосы за ухо, запах леса и деревьев снаружи медленно вытесняет воспоминания о свечах.

Упав на задницу, прислоняюсь спиной к стене, кладу руки на колени, закрываю глаза, слёзы текут по моим щекам.

Ух, это чувство.

Не хочу чувствовать это снова. Качаю головой. Не хочу возвращаться туда никогда.

Я здесь, на Камчатке, с ними, с ветром, тёплым огнём и новыми запахами.

Пол над моей головой скрипит. Открываю глаза, медленно поднимая их к тёмному потолку. Тимур. Его комната над моей. Какой-то предмет мебели движется по полу, ещё один скрип здесь, топот там. Но затем я слышу позади себя крик и чувствую, как что-то ударяется о стену.

Спальня Егора рядом со мной. Прислоняюсь тыльной стороной руки к стене возле головы, чувствуя, как изголовье его кровати снова и снова ударяется о другую сторону стены, усиливаясь с каждым разом.

Опускаю руку, слушая их тяжёлое дыхание и стоны. Слёзы снова подступают, но я позволяю им упасть, не всхлипывая.

Я бы хотела, чтобы он был один. Если бы попросила, он, вероятно, позволил бы мне забраться к нему в постель сегодня вечером. Как старший брат, который сдерживает волков, потому что мне приснился страшный сон.

Я бы не стала пытаться, даже если бы он был один, но…

Это милая маленькая фантазия.

Тёплый.

Безопасный.

Комфортный.

Егор такой.

Встаю и прислоняюсь лбом к стене, слушая, как мальчики занимаются любовью с девочками. Боль переполняет меня, потому что я здесь одна, забытая и… ревнивая.

Почему я ревную?

Зажмуриваюсь, слёзы текут по пересохшим губам, качаю головой.

Открываю дверь спальни и направляюсь в коридор. Шум теперь наполняет дом всё громче. Девочки хихикают в комнате Егора, сверху раздаётся крик, за которым следуют стоны. Прохожу мимо, в голове туман, медленно спускаюсь по лестнице.

Прохладный воздух окутывает мои босые ноги, но это приносит долгожданное облегчение, поскольку расслабляет мои мышцы. Мне надо надеть халат, но мне всё равно. Завтра у меня первое школьное задание, которое ещё далеко до завершения, и мне, вероятно, следует снова зайти в сеть, чтобы посмотреть, осуществила ли та девушка какую-либо из своих угроз. Но я просто не могу об этом думать сегодня вечером.

Прохожу через тёмную гостиную, где раньше пылал огонь, а теперь лишь чернеют стенки камина, покрытые сажей. Часы бьют, но я теряю счёт. Направляюсь на кухню, пытаясь унять сухость во рту.

Наполнив стакан водой, подношу его к губам и делаю несколько глотков, быстро опустошая. Затем снова наполняю стакан и, запрокинув голову, пью, пока не чувствую удовлетворение.

Смотрю в окно над раковиной. Через несколько недель землю покроет снег, и в доме станет тихо, словно здесь нет женщин на многие километры и даже месяцы.

Они как демоны. Как им это удаётся из года в год?

Как я буду справляться с этим?

Они не мои родители. Они привлекают меня, и каждый раз, когда это происходит, наружу вырываются чувства, с которыми я не привыкла справляться. И я делаю или говорю что-то глупое.

Или моё тело реагирует так, как не должно.

Ополаскиваю стакан и ставлю его обратно на полку для посуды. Прислонившись к выступу раковины, смотрю в окно, не замечая ничего вокруг. Если я проведу здесь несколько месяцев с ними, я сойду с ума. Они сведут меня с ума.

Кто-то в итоге умрёт.

Справа от меня что-то звенит, словно ключи. Вздрагиваю, резко поворачивая голову. Макс сидит в тёмном углу за кухонным столом. Выпрямляюсь, чувствуя, как колотится сердце. Он смотрит на меня, его палец скользит по кольцу ключей от машины, он переворачивает их и ловит в кулаке. Рядом стоит пивная бутылка, и я замечаю, что он без рубашки.

Жар поднимается к моим щекам, и каждый сантиметр моей обнажённой кожи внезапно кажется гораздо более уязвимым, когда он наблюдает за мной. Я думала, что он в своей комнате.

Хотя он и не похож на человека, который был в своей комнате, он всё ещё в рабочих ботинках.

Пытаюсь сдержать дрожь, но мои соски становятся твёрдыми и это видно через майку. Скрещиваю руки на груди, чтобы скрыть это. Не знаю, заметил ли он, но через мгновение он проводит пальцем по губам.

— Что… — задыхаюсь и прочищаю горло. — Что ты делаешь?

Наверху включается музыка. Но Макс просто сидит, и я понимаю, почему Тимур такой молчаливый. Не говорить и не общаться — это разные вещи.

Делаю шаг к острову, прикрывая себя.

— Где твоя… подруга? — тихо спрашиваю я.

— Дома.

Все женщины приехали с нами с гонок, так что ему, должно быть, пришлось самому отвезти её в город. Интересно, почему так быстро?

— Нет настроения? — дразню я.

Но вместо того чтобы улыбнуться, он наклоняет голову, и что-то игривое в его глазах заставляет мой живот слегка сжаться.

Он не ругается на меня. Почему? Я здесь, полураздетая, в одних трусиках. Почему он не орёт на меня, чтобы я оделась или ушла спать?

— Я была голодна, — объясняюсь, едва в силах встретиться с ним взглядом. — А ты?

Он снова просто сидит, пристально глядя на меня.

Но он не говорит «нет» и не просит меня уйти и одеться.

Он мог бы сказать, что я притворяюсь, или попросить меня подняться наверх и переодеться в пижаму, но он молчит.

Отступаю назад, моё сердце бьётся, но я чувствую себя смело, когда поворачиваюсь к холодильнику и достаю несколько яиц. Уверена, что он накричит на меня в любую секунду, но я продолжаю, обхожу остров в поисках сковороды. И всё ещё жду, что он попросит меня подняться наверх, но он не делает этого, и мои глаза горят. Возможно, я готовлюсь к драке.

Или, возможно, мне нравится, когда на меня смотрят.

В любом случае, я не иду наверх.

Пробираясь по тёмной кухне, включаю свет, ставлю сковороду на плиту и нагреваю немного масла. Затем разбиваю и взбиваю яйца, добавляя немного чеснока и приправ. Чувствую его взгляд на своей спине и на каждом своём движении.

Не знаю, как выглядят мои волосы после сна, но мне нравится, как они ниспадают по плечам и спине. Это напоминает мне ощущения, которые я испытываю, когда кто-то прикасается ко мне.

Мои светло-розовые шёлковые трусики обтягивают ягодицы, а бретельки сидят чуть ниже бёдер, оставляя открытыми несколько сантиметров кожи между ними и серой майкой. Поднимаю руку и убираю специи, и мышцы моих ног и ягодиц напрягаются, словно я хочу, чтобы он это заметил.

— Почему ты не спишь? — спрашивает он хриплым голосом.

Разливаю яйца по сковороде.

— Кто сможет уснуть под весь этот шум?

Возможно, я бы смогла уснуть из-за Тимура, но из-за Егора точно нет.

Смотрю на Макса, пока он водит большим пальцем вверх и вниз по лицу. В его глазах играет огонь, как у Тимура.

Их огонь не такой, как у Егора. Он тихий, но всепоглащающий.

Снова опускаю взгляд, жар разливается по моему лицу. Босиком подхожу к холодильнику, хватаю сыр, натираю им яйца и, помешивая, выключаю огонь. Его глаза сверлят меня. Чувствую это, и каждый сантиметр моей кожи напряжён. На мгновение зажмуриваюсь, тепло разливается по моему животу.

Немного плавленого сыра попадает мне на пальцы, и я шиплю от ожога. Быстро слизываю его с указательного пальца и с большого, складывая половину яиц на тарелку для Макса.

— Вот, пожалуйста, — едва слышно шепчу, поднимая тарелку.

Но он внезапно оказывается за моей спиной. Забирает тарелку и ставит её обратно на стойку.

Замираю.

Его грудь касается моей спины, и я чувствую его запах, как сегодня, когда мы ловили рыбу. Тёплая кожа касалась моей, а покалывание распространялось по рукам и бёдрам, только теперь я не думаю, что убегу.

Хочу почувствовать это.

— Почему ты убежала от меня сегодня на озере? — спрашивает он.

Молчу.

Но моя кожа гудит, и всё, что я могу чувствовать — это его присутствие, пока сверху доносится музыка.

— Почему ты убежала?

Качаю головой. Я не знаю, что ответить. Я…

— Алиса… — произносит он сдавленным шёпотом, словно сожалея о чём-то. Как будто он точно знает, почему я убежала.

— В конце концов, я не думаю, что это хорошая идея, — говорит он стоя за мной. — Мы не… хорошо влияем на девочку.

— Я не девочка.

— Был ли у тебя когда-нибудь мужчина в постели? — спрашивает он хриплым голосом.

Моё сердце замирает.

Медленно качаю головой.

Он наклоняется ближе к моему уху.

— Тебя когда-нибудь целовали?

Киваю.

— В других местах, кроме губ?

Тепло разливается между ног.

— Нет, дядя Макс.

Его тело поднимается и опускается за моей спиной, дыхание касается моих волос, но я не оборачиваюсь, боясь разрушить чары.

Протянув руку, он кладёт свою ладонь на мою на стойке, соединяя наши пальцы, а палец другой руки мягко скользит по моей спине. Лёгкий слой пота охлаждает мою кожу.

Двери наверху хлопают, шаги доносятся из спальни в ванную. Слышно, как начинает работать душ, а потом раздаётся женский смех.

— Мне жаль, что тебе приходится всё это видеть, — говорит Макс страдающим голосом. — Пока не выпал снег, мы напитываемся этим, потому что знаем, что всю зиму не увидим ничего красивого.

Его палец медленно скользит по моему позвоночнику.

Всю зиму…

Любуюсь его властной рукой на своей, вспоминая, как он смотрел на меня из-за стола всего минуту назад. Мне кажется, что что-то вот-вот выйдет из-под контроля, хотя снег ещё даже не выпал.

В этом году они не останутся без женщины. У них будет своя.

Его горячее дыхание проникает сквозь пряди моих волос к затылку, и мои соски дрожат от мучительно нежных прикосновений его рук ко мне.

Всю зиму…

— Думаю, тебе стоит уйти, Алиса.

Щурюсь, но переворачиваю руку, желая почувствовать его прикосновения к ладоням. Это так приятно, что мои веки трепещут.

— Покинуть вершину? — спрашиваю я.

Или он имеет в виду уйти из кухни?

Он не отвечает, и мой желудок немного сжимается, когда я наконец понимаю, что он хочет сказать.

Иглы пронзают горло.

— Ты сказал, что я дома, — ловлю его руку, переплетая наши пальцы и крепко сжимая их. — Ты сказал, что я ваша.

— Это место не для тебя.

Меня снова терзают сомнения, но я стараюсь их отогнать. Вчера утром он убеждал меня не уезжать, а теперь настаивает на обратном. Он хочет, чтобы я осталась одна. Я всегда была одна, и ты показал мне, каково это — быть не одной, но ты солгал.

— Почему мой отец отдал меня тебе? — шепчу я, глядя в окно и всматриваясь в отражение дяди за собой. — Они знали, что собирались сделать. Они могли бы подождать несколько недель, пока мне не исполнится восемнадцать. Они могли бы отдать меня Мире.

Прижимаюсь к нему ещё сильнее, наслаждаясь его теплом и его взглядом на моём теле.

— Может быть, они об этом не подумали, — бормочу я. — Или, возможно, они осознавали, что это единственное доброе дело, которое они могут сделать для меня.

По крайней мере, меня упомянули в завещании. Я бы не удивилась, если бы это было не так.

Вырываю руку, отталкиваюсь от стойки и бросаюсь прочь, но не успеваю сделать и двух шагов. Он хватает меня за руку, прижимает спиной к своей груди, и я задыхаюсь, когда он обхватывает моё тело руками и заставляет моё лицо развернуться, чтобы посмотреть на него.

— Ты чувствуешь это? — рычит он мне в губы, толкая меня к раковине. Толстый, твёрдый гребень еупирается мне в задницу, и я стону.

— Вот что ты со мной делаешь, Алиса. Это неправильно. Вместо того, чтобы наслаждаться множеством горячих сисек и задниц, с которыми я приехал домой, я сижу здесь, пытаясь отговорить себя от того, чтобы зайти в твою комнату и по-настоящему долго целовать на ночь подростка, живущего в моём доме.

Мой клитор пульсирует. Я переминаюсь с ноги на ногу, чувствуя влагу между ног.

— И мне для этого снять трусы? — выдыхаю я.

Он крепко зажмуривает глаза и стонет, словно от боли. У меня есть лишь мгновение, чтобы сделать быстрый вдох, прежде чем его губы накрывают мои, и я всхлипываю от сладкой боли, которая охватывает меня.

Вашу ж мать.

Вашу ж мать…

Моё сердце чуть не выпрыгивает из груди, когда он двигается, захватывая мои губы, а тепло его языка струится вниз, в мой живот, к ногам. Я издаю стон, но он теряется у него во рту.

Боже мой, его вкус наполняет моё тело. Поднимаю руку, беру его за шею и прижимаю к себе.

Я так голодна, так сильно, что не могу дышать. Кровь пульсирует под кожей, и это так приятно, но, Боже, мне нужно больше.

Мне нужно больше.

Начинаю двигать губами и отвечаю на поцелуй, медленно скользя языком по его губам, стону и пробую его на вкус, пока не думаю, что когда-нибудь хватит.

Его рот поглощает меня, двигаясь надо мной, целуя уголки моего рта и покусывая нижнюю губу. Я кладу свою руку на его руку на своём животе и веду её вниз, толкая к V-образной зоне между ног.

Его поцелуй прерывается, он задыхается, и я использую эту передышку, чтобы попытаться отдышаться. Он снова прикусывает мою нижнюю губу, наши руки массируют мою киску, в то время как его другая рука отрывается от моего лица и обхватывает мою грудь, сжимая её.

Я стону:

— Макс.

Оставив мои губы, он скользит по моей шее, и всё, что я могу сделать, это откинуть голову назад и принять его, пока он тянет лямку моей майки вниз. Он нежно кусает и целует мою шею, плечи и лопатки, продолжая ласкать мою грудь. Мои трусики становятся влажными от его прикосновений.

— О, боже мой — он нежно обхватывает мою талию обеими руками и наклоняет меня к раковине. Его губы нежно скользят по моей спине, бёдрам и обратно к ягодицам, оставляя за собой дорожку из поцелуев.

Вскрикиваю от удовольствия, лямки моей майки спадают с плеч, когда я хватаюсь за выступ стойки.

Поднявшись, он снова поворачивает моё лицо к себе и целует меня, а я тянусь к нему, нахожу его эрекцию сквозь джинсы и нежно тру её.

Он хватает меня за руку.

— Нет, Лис…

— Я никогда раньше не прикасалась к мужчине, но я хочу прикоснуться к тебе.

Он вздыхает, но отпускает меня, целуя глубоко и страстно, его язык зажигает каждый нерв моего тела. Он ласкает меня, исследуя каждую часть, до которой может дотянуться, а я таю в его руках, готова отдаться ему без остатка.

— Отведи меня в постель, — прошу я, и он снова притирается ко мне, а я обхватываю его шею сзади и прижимаюсь к нему всем телом, ощущая его тепло и близость.

— Отведи меня в постель и поцелуй на ночь.

— Да, — хрипло отвечает он, прижимая меня к раковине.

Моя голова кружится, глаза закрыты, и я слишком под кайфом, чтобы думать или беспокоиться о чём-то другом, кроме как о том, чтобы это продолжалось вечно.

Он снова накрывает мой рот, беру его руку, провожу ею по внутренней стороне своих трусиков. Но внезапно он разрывает поцелуй и отстраняется от меня.

— Блядь, перестань, — он отступает назад, тяжело дыша, и холод пронизывает мою кожу. — Нет, мы не можем.

Вздрагиваю, боль желания почти заставляет меня упасть на колени. Слёзы наворачиваются на глаза.

— Этого не должно было быть, — рычит он. — Я твой дядя. Я твой чёртов дядя.

— Ты никогда не был моим дядей, — выдавливаю я, поворачиваясь к нему. — Ты чужой человек, к которому меня отправили жить мои родители.

Его лицо покраснело, как и моё, на загорелых висках блестит пот.

— Ты — моя ответственность, — говорит он мне.

— Но это было хорошо.

Боль отражается в его глазах, я знаю, что он тоже это почувствовал.

— Сегодня вечером было хорошо, — говорит он, — но утром всё изменится.

Качаю головой, не обращая внимания. Мне всё равно.

— Я одинокий и эмоционально отсталый ребёнок, а ты — первая женщина, с которой я был рядом достаточно долго, чтобы сблизиться за последние двадцать лет.

Он встаёт прямо, проводит рукой по волосам.

— И ты всего лишь брошенная сирота в отчаянии, нуждающаяся во внимании. Вот и всё.

— В отчаянии… — смотрю на него, моё лицо искажается.

Нет.

Я не в отчаянии. У меня были возможности, но я никогда не хотела этого. До сих пор. Я выбрала другой путь.

Однако, он пристально смотрит на меня.

— Ты кричишь по ночам. Во сне. Ты никогда не делишься своими кошмарами. Ты убегаешь от этой жизни так быстро, как только можешь, и я не буду твоим наркотиком. Я возненавижу себя.

Я закусываю губу. Неужели он слышит меня по ночам?

— Это просто розыгрыш.

— Это неправда.

Качаю головой, услышав, как наверху хлопает дверь.

Он снова приближается на несколько сантиметров.

— Ты выбросила конфеты. Ты не принимаешь приглашения Егора на трассу, когда он идёт на тренировку. Ты не вступаешь в бой с Тимуром, когда он сражается с тобой. Ты по-прежнему редко присоединяешься к нам за едой или перед телевизором по вечерам.

Опускаю глаза и стискиваю зубы. Я потрясена. Почему он так говорит? Минуту назад всё было хорошо.

— Ты не смеешься, не играешь, не желаешь никого и не испытываешь к чему-либо страсти, — продолжает он. — У тебя нет ни хобби, ни интересов, ни парней дома… Никогда, я прав?

Отвожу взгляд, но он подходит и касается моего лица. Пытаюсь отступить, но он держит меня крепко, и я не могу сдержать слёзы. Они начинают течь.

— Ты никогда не улыбаешься, — тихо говорит он, когда музыка и шум бушуют в дальних уголках дома. — Ты никогда не чувствуешь радости. Никаких мечтаний о будущем. Никаких планов. В тебе нет борьбы. Ты едва жива, Алиса.

Хватаю воздух и рыдаю, пока он держит меня.

— Однако так было не всегда, верно? — спрашивает он, но не ждёт моего ответа. — Так не бывает. Ты, должно быть, любила что-то. Хотела чего-то. Вещи, которые делали тебя счастливой.

Он целует меня в лоб.

— Ты прекрасна, — говорит он мне, — и оторвать своё тело от твоего было самой большой болью, которую я когда-либо испытывал, но я сделал это, потому что это было правильно.

— У меня нет такого ощущения.

— Потому что чувствовать что-то было приятно, — отвечает он. — В твоёй юной голове сейчас много сильных эмоций, и тебе нужно было освободиться. Ты сломалась. Вместо меня мог быть кто угодно.

Качаю головой, отстраняясь от него.

— Это было нечто большее.

Но он смотрит на меня строго.

— Почему ты выбросила конфеты, Алиса?

Что?

— Я… — пытаюсь найти слова. — Я этого не хотела. Ты… ты заставил меня это понять.

— Это чушь. Почему ты их выбросила?

— Потому что я их не хотела! — повторяю я. — Это просто конфеты. Какое это имеет значение?

— Ты выбросила их, потому что это имело значение, — рявкает он.

Начинаю уходить, но он хватает меня за руку.

— Разве ты не видишь? Вот что произошло, — говорит он, разворачивая меня, но я отворачиваюсь, отказываясь смотреть на него. — В какой-то момент ты начала отказывать себе во всём, что делало тебя счастливой. Со злости, может быть? Или из гордости? Конфеты? Игрушки? Домашние животные? Привязанность? Любовь? Друзья?

Сжимаю челюсти, но моё дыхание прерывается, когда он начинает меня трясти.

— И я знаю это, потому что тоже через это проходил, — говорит он мне. — Ты не хочешь улыбаться, потому что если ты это сделаешь, то всё, что они с тобой сделали, потеряет смысл. А это должно иметь смысл, иначе они смогут избежать ответственности, верно? И ты не можешь этого допустить.

Качаю головой, но всё ещё не могу встретиться с ним взглядом.

— Им нужно знать, что они с тобой сделали, — продолжает Макс, словно он хорошо меня знает. — Если ты покажешь им, как тебе больно, то причинишь им боль, верно? Они должны увидеть, как разрушили твою жизнь. Ты не можешь просто забыть об этом, как будто ничего не произошло, потому что ты злишься. Тебе нужно, чтобы они знали. Тебе нужен кто-то, кто понимает.

Нет, это не так.

У меня есть хобби.

Мне нравятся разные вещи. Я…

— Итак, ты потратишь свою жизнь впустую, — продолжает он, — разрушишь своё будущее, погружаясь во всё, что заставляет тебя чувствовать себя хорошо хотя бы на мгновение…

Качаю головой, а слёзы наворачиваются всё больше и больше.

Нет. У меня есть интересы. Я позволяю себе наслаждаться жизнью. Я…

— А потом, когда-нибудь, после ссор, работы, которую ненавидишь, разводов и детей, которые тебя терпеть не могут…

Я просто продолжаю качать головой. Мне всё равно, что они сделали или не сделали. Мне это не нужно.

Но в моей памяти всплывают воспоминания о нашем отпуске на Фиджи, когда мне было одиннадцать. Меня взяли только потому, что пресса узнала, что я редко бываю с родителями.

И как однажды утром я проснулась в номере одна и ждала их два дня, потому что они с ночёвкой объехали все острова и забыли обо мне.

Я была так напугана.

— Ты посмотришь в зеркало на семнадцатилетнюю девушку в пятидесятилетнем теле и поймёшь, что потратила столько времени, опустошённая тем, как эти люди тебя не любили, что забыла, что есть целый мир людей, которые будут любить тебя.

Чувствую, как мои глаза закрываются, тело начинает дрожать, и не могу сдержать слёзы. Гнев, боль и усталость от всего этого заполняют каждую клеточку моего сознания, ведь так долго я жила только ради того, чтобы они заметили меня.

Он прав.

Смотрю на него сквозь слёзы.

— Они не оставили мне записки, зачем они это сделали?

Он поднимает меня, сажает на столешницу и снова обнимает. Одной рукой он сжимает мои волосы, а я утыкаюсь лицом в его шею.

Я плачу так сильно, что не могу произнести ни слова, и даже если бы попыталась, то не смогла бы сдержать слёзы.

— Потому что они были ублюдками, детка, — говорит он хриплым голосом. — Они были чертовски ублюдками.

— Я не знаю, кто я, — рыдаю я.

— Шшшш…

Он успокаивает меня, зарывшись пальцами в мои волосы и крепко обнимая. Мои руки безвольно висят вдоль тела, а из меня выходит каждая крупица энергии, всё, что я держала в себе на протяжении многих лет и не хотела чувствовать. Это больно.

— Шшшш… — шепчет он мне на ухо. — Всё нормально.

Он держит меня, и я не знаю, сколько времени плачу, но когда слёзы начинают замедляться, смущение согревает мои щёки.

Пытаюсь подняться, но его хватка остаётся крепкой, не позволяя мне вырваться.

И вот так просто… Я отпустила все свои тревоги, сомнения и стыд. Я, безусловно, неуклюжий человек, но это не изменится.

Медленно обхватываю его руками за талию, сцепляю их за спиной и вдыхаю аромат его шеи.

Тёплый. Он такой тёплый, и парни тоже. Здесь всё согревает душу. И даже если мы не всегда можем завершить начатое, это не делает ситуацию хуже. Думаю, что Мира была последней, кто обнимал меня. Я позволила ей сделать это в свой последний день рождения, но не думаю, что когда-либо позволяла ей дарить мне настоящий подарок.

Постепенно успокаиваюсь, боль утихает, потому что я знаю правду: мои родители не любили меня.

И это не моя вина.

Но в одном они были правы, думаю я, цепляясь за дядю, а он крепко обнимает меня.

— Итак, ты хочешь, чтобы я уложил тебя? — спрашивает Макс. — Я могу это сделать.

Не могу сдержать смех и чувствую, как его грудь тоже дрожит.

Поднимаю голову и вытираю глаза, замечая, как высыхающие слёзы скатываются по его груди.

Вытираю их.

— Извини.

— Всё нормально.

Всхлипнув, беру кухонное полотенце и вытираю нас обоих.

— Знаешь, я пыталась быть счастливой, — сообщаю я ему. — Встречалась с парнем и всё такое, но ты мне не позволяешь.

— Я боялся, что для вас сейчас это просто игра. Не хотел, чтобы ты сделала что-то, о чём потом пожалеешь.

Смотрю в голубые глаза. Если для меня это просто игра, то что это было для тебя?

Сглатываю. Я всё ещё чувствую на себе его руки.

— И, возможно, я был напуган, — говорит он мне с лёгкой улыбкой, в которой чувствуется вызов. — Все будут хотеть тебя, и пришло наше время быть семьёй.

Трепет пробегает по моему телу. Мне нравится, когда он говорит такие вещи.

— Тебя это устраивает? — спрашивает он.

Киваю. Иметь семью — это замечательно.

Он стаскивает меня со стойки и слегка шлёпает по заднице.

— А теперь возвращайся в постель.

Улыбаюсь и снова ощущаю его прикосновение, когда он пытается поднять лямку майки на моё плечо. Но она просто падает обратно.

— И тебе, наверное, не следует ходить в такой одежде, — говорит он, его голос снова становится тихим.

Поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом.

Он наклоняет голову.

— Особенно этой зимой.