Тайная жизнь непутевой мамочки

Глава 10 Надежда — хороший завтрак, но плохой ужин

Когда я прихожу, наконец, домой, уже почти два часа ночи. Раскаиваясь, я прикидываю, сколько дней мне понадобится, чтобы оправиться от излишеств этого вечера. Задачка на сложение стаканов выпитого вина и вычитание последующих часов сна.

К моему удивлению, Том сидит внизу, за кухонным столом, созерцая портрет своей матери. Радио включено. Он слушает программу «Всемирной службы» Би-би-си о мексиканском архитекторе по имени Луис Барраган и не замечает, как я спускаюсь по лестнице.

Макет здания его библиотеки в Милане стоит тут же, на кухонном столе, и он по-хозяйски обнимает его рукой — этакий мужчина, ласкающий бедра своей новой подружки. На нем какая-то незнакомая полосатая пижама, видимо, купил ее в Милане. Ее воротник встопорщен, кажется, будто у него вокруг шеи старинный круглый плоёный воротник. Полное впечатление того, что передо мной елизаветинский придворный, еще более усугубляется тем, что последнюю неделю он не утруждал себя бритьем, и теперь изрядно отросшая черная борода не дает мне возможности понять выражение его лица.

Я смотрю на портрет с нижней ступеньки лестницы и стараюсь понять, о чем может думать Том. В попытке устоять на ногах я фокусирую взгляд на волосах Петры. С тех пор как я знаю ее, она ни разу не меняла прическу. Внешне она почти не изменилась. Цветовая палитра ее любимой одежды, состоящей из аккуратных гарнитуров-двоек[46] и полезных для здоровья туфель на плоской подошве от «Расселл энд Бромли», стала, может быть, не такой приглушенной, но по-прежнему скромной.

Ее волосы в течение долгих лет еженедельно подвергались одной и той же завивке-перманент, так что теперь они не шевелились даже тогда, когда она наклонялась вперед. Я никогда до них не дотрагивалась, но думаю, на ощупь они напоминают проволочную щетку. Даже при свежем ветре они оставались такими же неподвижными, как грядка земляной груши морозным утром, неизменные с того дня, как она вышла замуж за отца Тома.

А на этой картине, где она менее чем за год до свадьбы, ее лицо обрамляют длинные темные волосы, ниспадающие ленивыми волнами по обе стороны ее прекрасных чистых голубых глаз. Выражение лица кроткое. Ни один мускул не напряжен. Томность текущей патоки. И вдруг, в просветлении пьяного рассудка, до меня доходит: она полностью удовлетворена.

— Что случилось, Люси? Ты смотришь на меня так, будто увидела перед собой привидение, — прерывает Том мое забытье. — Я отсутствовал всего лишь пять дней.

— Да вот… портрет твоей матери, — сбивчиво отвечаю я. — Ты когда-нибудь видел того, кто нарисовал ее?

— Это профессиональный художник. Она позировала ему еще до того, как я родился, ты же знаешь. — Он поднимается, чтобы подойти и запечатлеть на моей щеке немного обиженный поцелуй. Борода колется, и я потираю место, где щетинки царапнули мою щеку, потом чихаю. Вероятно, у меня начинается аллергия на собственного мужа.

— Но почему он тогда отдал ей картину? — спрашиваю я, потирая нос и изо всех стараясь сил казаться трезвой.

— Понятия не имею. Много лет она хранилась на чердаке. Впервые я увидел ее, когда мама приехала с ней сюда. Почему ты задаешь все эти вопросы? Я думал, ты проявишь интерес к моей библиотеке! — В его голосе я слышу некоторый упрек. — И, в общем, я надеялся, что ты будешь дома, когда я вернусь.

Бывали времена, когда мы сидели молча, а потом вдруг разом заговаривали, произнося одно и то же. Мы были настроены на одну волну. Хотя, конечно, старые часы никогда не показывают правильное время. Возможно, я должна быть довольна, что мы чаще бываем согласны, чем не согласны друг с другом, хотя было бы лучше, если бы при этом происходило меньше дискуссий. Однако если вы обычно согласны во всем, любое разногласие может показаться вам концом света.

— Я ходила смотреть новые хоромы Эммы. Твоя мама предложила свои услуги в качестве няни, а мне необходимо было ускользнуть от нее, — объясняю я. — Извини. Я не думала, что ты будешь ждать меня и не ляжешь спать.

— Она уезжает завтра утром. И кстати, ведет себя немного странно. Все время говорит, что не знает, когда теперь снова приедет. Надеюсь, вы не поссорились?

— Нет, она на редкость сдержанная. — Я надеюсь избежать дискуссии о Петре.

— Все выглядит очень благопристойно, — замечает он. — За исключением вот этого. — Он тычет пальцем в скомканные занавески на подоконнике из спальни Джо.

— Каким образом они оказались здесь? К тому же с огромными дырами посреди каждой.

— Джо пытался выкроить из них шорты. И сказал, что ты ему разрешила. Это, по словам бабушки. Но как могло случиться, что он был один в своей комнате с огромными ножницами? — Том вопросительно поднимает одну бровь. — Он проделал основательную работу. И пошел спать с шортами. — Том подходит к окну и поднимает полотнища. Грубые дыры на них зияют мне немым, но справедливым укором. На столе я замечаю узкие полоски материи.

— Это лямки для кожаных штанов, — говорит он.

Мы смеемся. Я, пьяно шатаясь, прислоняюсь к перилам, чтобы удержать себя в вертикальном положении.

— Во всяком случае, на деньги, которые я получу за библиотеку, думаю, мы сможем раскошелиться на новые шторы. Пойдем спать. Кстати, мне жаль, что ты проиграла на выборах. Но может быть, это к лучшему.

Я думаю о следующей среде и перспективе еще одного вечера в компании Роберта Басса. Мне лучше всего отменить эту встречу — она непомерно раздувает мои фантазии.

Мы входим в спальню, Том открывает свой шкаф и обозревает полку с трусами. Аккуратные небольшие стопки — серая, белая и черная. Все выглажено и сложено. Рубашки развешаны в порядке перехода от одного цвета к другому, наподобие спектральной цветовой диаграммы «Дюлюкс»[47].

— У тебя на глазах слезы, — уличаю я его.

— Я не сразу на тебе женился, потому что размышлял, будешь ли ты складывать мои трусы.

— Именно поэтому я и вышла за тебя замуж, — смеюсь я.

Он хватает меня в охапку, и мы падаем на постель, безудержно целуясь. Он сжимает меня в объятиях и целует в шею за ухом. С этой бородой и воротником он выглядит совсем не так, как тот мужчина, который уезжал отсюда неделю назад, и я вдруг представляю себя в комнате с незнакомцем. Это так волнующе. Его рука уже забралась в мои джинсы, и моя рубашка полностью расстегнута. Его большие и неуклюжие пальцы, с такой легкостью рисующие, касаются моего тела, и я чувствую, что таю. Интересно, все ли архитекторы настолько искусны? Надо бы не забыть спросить Кэти. Я закрываю глаза и перестаю думать о проблеме по имени Роберт Басс.

— Я скучал по тебе, — шепчет он мне в ухо, почти не дыша, прежде чем перенести свое внимание на мою левую грудь.

Но как раз в тот момент, когда, кажется, сексуальный голод заканчивается, в комнату входит Джо, сонно потирая глаза. Он держит два куска материи, которые, без сомнения, можно идентифицировать как шорты.

— Папа, что ты делаешь с мамой? — спрашивает он подозрительно.

Том сваливается с меня и ложится рядом на кровать, тяжело дыша.

— Мы боремся!

— Ладно, надеюсь, вы были не слишком грубыми, — комментирует Джо, точь-в-точь как я. — Мама, а можно я сделаю шорты для Сэма и Фреда? Чтобы мы выглядели, как дети фон Траппа. — Он наполовину спит, и я поднимаю его на руки и несу в его комнату, где он, в конце концов, засыпает, сжимая эти два куска ткани так крепко, будто кто-то может украсть их ночью. Когда я, наконец, возвращаюсь в нашу спальню, Том крепко спит. Еще одна упущенная возможность. Если бы родителям позволяли оканчивать их беседы, жизнь была бы совсем другой.

Потом я замечаю, что он, как отражение своего среднего сына, крепко сжимает в руке маленькую кремовую коробочку с темно-зеленой ленточкой. Я разжимаю его кулак, который во сне почти не гнется, и открываю коробочку. Внутри маленькая карточка: «Люси от Тома. За оказанные услуги». А на дне серебряное колье с камешками и подвесками. Оно такое красивое, что я кусаю губы, чтобы не заплакать. Я пытаюсь разбудить его, чтобы поблагодарить, но он где-то вне досягаемости. Я кладу колье назад в коробочку, чтобы он сам смог подарить мне его как-нибудь в другой раз, а я бы притворилась удивленной. Но это происходит только через несколько недель.

Декабрь начинается неудачно.

— Миссис Суини, — говорит учительница Джо вереду утром, когда я привожу его в класс, — можно вас на два слова? — Когда дело касается детей, язык страха универсален. А это одна из тех фраз, которая придумана для того, чтобы наполнять страхом сердца родителей по всему земному шару. Она способна преодолеть любые культурные или религиозные барьеры. С комком в горле, участившимся сердцебиением, сухостью во рту, напряженными мышцами, изо всех сил пытаясь удержаться, чтобы не побежать, я подхожу к учительскому столу.

День среднестатистической матери состоит в основном из рутины и бесконечных повторений одного и того же, но все мы знаем, что нить, которая скрепляет все это, столь же непрочна, как сеть паука. А вокруг нас сплошь истории неожиданных бед: ребенок, забравшийся в сушильную машину, которая перевернулась, и он задохнулся; мальчик, который умер от аллергического шока, поев помидоров черри; девочка, утонувшая в небольшой дождевой луже, глубиной всего два дюйма. Жизнь и смерть в нашем собственном дворе или садике. Каждый раз, когда я читаю подобную историю в газетах, я обещаю себе быть более терпимой родительницей.

Вчера утром я проснулась и решила, что на минное поле утренних бедствий ступлю хладнокровно. Увидев, что для приготовления школьных сандвичей нет сыра, я стала импровизировать с джемом. А когда обнаружила, что Фред размотал и засунул в унитаз целый рулон туалетной бумаги, надела резиновые перчатки и устранила засор в колене. И, несмотря, на сумасшедший бедлам, устроенный еще до шести часов утра, — все мальчики проснулись слишком рано и стащили все подушки и пуховые одеяла со своих постелей, чтобы построить корабль на лестничной клетке, с чучелами животных восьмилетней давности на борту, а отпечатки пальцев после шоколадного печенья, без разрешения взятого на кухне, оказались даже на стенах, — я пообещала детям, что не буду все это убирать и они смогут продолжить игру, когда вернутся домой из школы.

Но я забыла предупредить Тома. Он пришел домой после полуночи, нетрезвый и уставший от выпивки на работе. Споткнувшись об огромную панду на нижней ступеньке, он упал, да так сильно, что в кровь разбил губы. Там я нашла его — он лежал лицом к лицу с пандой, изо рта у него текла кровь, он что-то бормотал про мины-сюрпризы. Очень трудно ежеминутно уследить за всеми!

Я вижу, как учительница приводит в порядок свой стол, сама же я, стоя в уголке, открываю и закрываю рот, как золотая рыбка, в попытке заставить свое лицо принять спокойное выражение, — трюк, которому я научилась, наблюдая за телеведущими, когда они готовятся выйти в эфир. Тут краешком глаза я замечаю Фреда, воспользовавшегося в своих интересах этим неожиданным отвлечением моего внимания и устремившегося в угол классной комнаты. Не проходит и секунды, как его брюки вместе с трусами «Строитель Боб»[48] уже спущены до щиколоток, и он писает в стоящее там маленькое мусорное ведро.

Он оглядывается и улыбается, абсолютно уверенный, что я не стану поднимать шум. Уровень моей терпимости начинает опасно понижаться. Я изменяю свой маршрут так, чтобы незаметно пройти боком подругой стороне классной комнаты и спрятать оскверненное ведро в свою сумку необъятных размеров, а затем беспечно продолжаю движение по заданной траектории, чуть сильнее, чем обычно, сжимая руку Фреда. Я чувствую, что Роберт Басс наблюдает за мной, и на этот раз его внимание для меня нежелательно.

Я подхожу к столу учительницы. Она наклоняется вперед, и я следую ее примеру, так что наши головы почти соприкасаются. Должно быть, это плохо. В моей голове прокручиваются несколько сценариев. Джо кого-то побил. Наоборот, кто-то побил Джо. Ему поставили официальный диагноз заболевания, связанного с навязчивым неврозом. И обвиняют в этом меня. Именно моя безалаберность явилась причиной этих навязчивых идей. Или же они раскрыли скандал с педофилом. Или заметили мой флирт с Робертом Басом — он в данный момент в другом конце класса помогает своему сынишке вынимать из ранца учебники и время от времени бросает на меня взгляды.

«Не подобает родителям втягиваться в отношения, носящие характер откровенного флирта, — представляю я, как мне выговаривает учительница. — Мы ежедневно сталкиваемся с последствиями такого рода кратковременных удовольствий, которых ищут родители. Четыре наказания в виде оставления после уроков, миссис Суини!»

Я констатирую, что становлюсь одержимой манией величия, помещая себя в центр созданного мной мира, тогда как в действительности мне следует признать свой периферийный статус. Ладно, я тут ни при чем. Да и учительница эта, вероятно, лет на десять моложе меня. И, несмотря на все резоны, я не могу удержать себя от превращения в упрямую девчонку и стою, уперев руки в бока, — в классической подростковой выпивающей позе.

— Следует ли мне позвонить мужу? — озабоченно спрашиваю я.

— В этом нет необходимости. Дело совсем пустяковое, миссис Суини, — улыбается мне учительница. — Вот что мы нашли в боковом кармане ранца Джо, — говорит она и протягивает мне наполовину опустошенную пачку сигарет. Должно быть, возвратившись домой от Эммы поздно вечером в прошлую пятницу, я спрятала их там.

— Вероятно, это мой муж забыл их там, — не моргнув глазом, отвечаю я.

— Вам уже не шестнадцать лет. Больше не надо прятаться за гаражом, — шутит учительница, и я слабо улыбаюсь.

Я открываю сумку, чтобы положить туда сигареты, и вижу, как она внимательно изучает ее содержимое.

— У вас там мое мусорное ведро? — осторожно интересуется она.

— Нет, это переносной горшок, — слышу я собственный голос.

— Очень похож на наши мусорные ведра, — настаивает она.

И я понимаю, что она будет настаивать дальше. Она жаждет истины и ничего, кроме истины.

— Я нашла его на игровой площадке по дороге сюда, — говорю я, забыв совет Кэти никогда не украшать ложь подробностями. — Думаю, туда кто-то помочился. Судя по цвету и запаху. Это явно ребенок. Мочи совсем мало. — Она выглядит озадаченной. — Я решила отнести это в туалет, вымыть и вернуть на площадку, — бодро заканчиваю я свое повествование.

И бросаю взгляд через классную комнату на зияющую пустоту в том углу, где раньше стояло ведро. Я вижу, как Роберт Басс прохаживается по классу и, дойдя до этого места, распахивает пиджак, вынимает точно такое же мусорное ведро, похищенное из другого класса. Приветливо махнув мне рукой, он ставит ведерко на пол.

— Смотрите, вон ваше ведро, — небрежно киваю я на злополучный угол.

Учительница оборачивается и видит неопровержимое.

— О, простите! Я никогда не видела этих, э… переносных горшков, он выглядит совсем как мусорное ведро. Это проявление высокой гражданской позиции с вашей стороны, миссис Суини, — разворачивает она свою реакцию на сто восемьдесят градусов. — Школе нужны такие родители, как вы.

Класс я покидаю одновременно с Робертом Басом, — он выходит следом за мной в коридор, я обмахиваюсь упаковкой влажных носовых платков.

— Спасибо, — говорю я ему, крепко держа Фреда за руку. — Ситуация была патовая.

— Не стоит беспокоиться. Хочу спросить, не подвезете ли вы меня на эту встречу сегодня вечером?

— Это самое меньшее, что я могу для вас сделать. — Мой язык снова опережает мои мысли, но я принимаю твердое решение — не дать зачахнуть этой его попытке завязывания дружеских отношений. Впервые Роберт Басс проявил в отношении меня инициативу. Я оправдываю свою слабость, приводя в качестве довода то, что было бы просто невежливо отказать ему и что в любом случае это не содержит в себе ничего более опасного, чем только отвезти его на собрание, которое воспоследует в доме Буквоедки на предмет обсуждения организации школьного рождественского праздника. Да, есть что-то подростково-безрассудное в ожидании той невольной близости, которую провоцирует автомобиль. Неловкие маневры, ручной тормоз, упирающийся в живот Роберту Басу, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня, и тянет меня к себе на колени, — все это возникает в моем мозгу с ошеломляющей четкостью. Даже при полностью опрокинутом сиденье моя голова ударилась бы о крышу. Затем я думаю о том, как выглядит моя неприбранная машина. Заплесневелые яблоки на полу у пассажирского сиденья, липкая ручка перчаточного ящика и шоколад, впрессованный в подушки сиденья. Я принимаю решение не убирать его — в качестве меры, способствующей подавлению искушения.

— Это будет отлично, Люси, — говорит он. — А до тех пор остерегайтесь маленьких детей. — Тут он запрокидывает голову назад и смеется — так громко, что люди начинают обращать на него внимание.

Отведя Фреда в детский сад, я иду на ленч, о котором мы договорились с Петрой. Стоит один из тех холодных зимних дней, когда небо ярко-голубое, а солнце на нем еще более желанно после нескольких недель отсутствия. Я сижу в автобусе на пути к универмагу «Джон Левис» на Оксфорд-стрит, прижимаясь щекой к холодному стеклу, и прикрываю глаза от ослепительного солнечного блеска, чувствуя что-то очень похожее на удовлетворение, несмотря на предстоящую непростую беседу. Сейчас позднее утро, пассажиров позади меня нет, и водитель аккуратно вписывается в повороты, так, чтобы я не стукнулась головой о стекло. Побыть в одиночестве для меня такая же роскошь, как сеанс ароматерапии в «Мишлин Арсьер» для Привлекательной Мамочки номер 1.

Моя свекровь верит в «Джона Левиса», как некоторые люди верят в Бога. Она говорит, что нет ничего стоящего, чего нельзя было бы купить в этих бесстрастных стенах. Когда «Селфриджес» открылся заново, это только укрепило ее веру в непоколебимую стабильность «Джона Левиса». Несмотря на неявные высокомерные попытки модернизировать его мебельный отдел и представить новый ассортимент одежды, ее продолжительная любовь к этому универмагу была преданной и почти постоянной, за исключением кратковременной связи с «Фенвикс» вскоре после того, как мы с Томом познакомились.

Войдя в магазин, я прохожу через отдел галантереи. Есть нечто странно успокаивающее в этих бесконечных рядах разноцветной шерсти и ниток. На стойках — гобелены с безвкусными изображениями кошечек и собачек. Мысленно я воображаю себя сидящей вечером возле Тома на диване, вышивающей гобелен и попивающей «Хорликс»; все мысли о Роберте Басе объявлены вне закона — в пользу безальтернативной преданности семье.

Шитье и вязание были реабилитированы как сносное времяпровождение для светских матерей; я, возможно, с таким же успехом могу вернуть на место гобелен. Я могла бы раскаяться в своих грехах и совершить несколько коленопреклонений в местной церкви. Я сажусь на стул напротив швейной машины, закрываю глаза и начинаю глубоко дышать: вдох-выдох, вдох-выдох… И чувствую себя совершенно расслабленной.

— Люси, Люси, — слышу я рядом чей-то голос. Я открываю глаза. Моя свекровь легонько треплет меня за плечо. — Ты спишь?

— Просто медитирую, — отзываюсь я.

На ней надето то, что она называет своим лучшим пальто, — штука из шерсти цвета морской волны с золотыми пуговицами и широкими плечами, которая навевает воспоминания о восьмидесятых. На воротнике золотая брошь, длинная тонкая полоска с лентой на каждом конце. Она пахнет мылом и духами «Анаис-Анаис».

Мы поднимаемся на эскалаторе. Я стою на ступеньке позади нее. Она держится очень прямо, пятки вместе — носки врозь, как постовой гренадер. В ресторане самообслуживания мы обе выбираем салат из креветок с ломтиками авокадо на черном хлебе. Это естественная эволюция креветочного коктейля, думаю я про себя, когда мы направляемся к столику у окна, из которого открывается вид на «Мраморную арку»[49].

Мы взираем на сквер внизу и чрезвычайно энергично помешиваем свои капуччино. Появление того, что она называет «экзотическим кофе», было одним из немногих изменений, которое она приветствовала.

— Ты, вероятно, хотела бы понять, что все это значит, — смело начинает она. Она по-прежнему в пальто, лишь расстегнула верхнюю пуговицу, и поэтому так сильно напоминает мне Тома, что я едва сдерживаю в себе смех. Должно быть, существует ген «расстегнутой пуговицы».

— Думаю, догадываюсь, — перехватываю я инициативу и надеюсь этим застать ее врасплох. Она в легком удивлении поднимает на меня глаза. — Я замечала, что вы наблюдаете за мной.

— Понятно. Уже целую вечность я хотела сказать кое-что, — говорит она, с опаской глядя на меня. — Но все время откладывала, а теперь дела зашли так далеко, что если я не скажу, то это принесет еще больший вред.

— Быть замужем далеко не всегда просто, — решаю я взять быка за рога. Времени на рассусоливания нет, потому что менее чем через два часа мне надо забирать Фреда из садика. — Вы проходите через различные фазы, полной же совместимости не существует.

— Совершенно верно, — соглашается она. — Часто многие черты, которые привлекают нас в ком-то, оказываются такими, с которыми труднее всего потом сжиться. Совместимость — это то, к чему надо стремиться. — Она отхлебывает капуччино, но, лишившись присутствия духа, долгое время не может его проглотить. Когда же поднимает глаза, над ее верхней губой остается тонкая полоска пены.

— Очень точно, — одобрительно киваю я. — Не всегда получается быть терпимой.

— У тебя очень хорошая интуиция, Люси, — говорит Петра. — И ты честна. Брак — это, по сути, серия компромиссов, и женщины — лучшие хамелеоны, чем мужчины. Быть женщиной — это можно рассматривать как бремя, но на самом деле это создает свободу, а не ограничение, потому что позволяет любить много разных людей.

— Что не делает жизнь легче, — замечаю я. Десятью минутами ранее мне казалось бы немыслимым вести подобный разговор с моей свекровью, и я изо всех сил стараюсь приспособиться к этой неожиданной перемене в параметрах наших отношений. Она, как вижу, приспособилась с явной непринужденностью.

— Однако я думаю, что если ты способна находить компромиссы с одним человеком, то сможешь и с другим, — продолжает Петра. — Мысль, что люди бродят в поисках своей лучшей половинки по всему свету, всегда казалась мне абсурдной. Думаю, мы способны найти много разных привлекательных людей, и если есть шанс, надо всегда использовать его.

Она с облегчением откидывается на спинку стула, как будто искала эти слова в течение многих месяцев, мысленно репетируя нашу беседу поздними ночами. Я со своей стороны ошеломлена ее откровенностью и недоумеваю, не зная, что сказать. Это совсем не то, чего я ожидала! Я отчаянно пытаюсь вспомнить все моменты за истекшие шесть месяцев, которые могли бы открыть ей такой неограниченный доступ к моим мыслительным процессам. И хотя я знаю, что она, возможно, в глубине души неодобрительно относилась ко мне в течение предыдущего десятилетия, я удивлена, что она хочет так просто избавиться от меня. Это похоже на то, что она дает мне карт-бланш на роман на стороне. В моей душе зарождается обида: она что же, считает, будто в нашем браке так мало ценного?

— Я всегда видела в вас приверженца моногамии, Петра! — удивленно говорю я. Потрясенная этим разговором, я повысила голос и, оглянувшись, вижу десятки наблюдающих за нами глаз. Это совсем не подходящая декорация для подобного рода дискуссии. Здесь нет любителей телевизионных реалити-шоу. Сидящие здесь предпочитают «Вопросы о времени» Гарднера на четвертом радиоканале и хотят спокойно поболтать о наилучшей модели газонокосилки.

Ощущение, будто она выбила почву у меня из-под ног. Любые предположения, которые я делала относительно моей свекрови, теперь требуют пересмотра. Вероятно, она знакома с концепцией основных вечеринок, но узнать, что родители Тома, по-видимому, жили в гражданском браке — вряд ли этого можно было ожидать.

— Конечно, я верю в моногамию, — возражает она, выглядя, кажется, слегка шокированной таким поворотом беседы.

— Но вы говорите о любви с разными людьми, — настаиваю я. — Вы имеете в виду платоническую любовь, без секса?

— Ну почему, я считаю, что секс тоже должен быть включен в повестку дня, — отвечает она несколько смущенно. — Хотя с возрастом сексуальные запросы снижаются. — Она расстегивает кнопку на пальто, берет в руки меню и начинает обмахивать им пылающее лицо. — Кажется, я не до конца ясно выразилась.

— А мне кажется, вы выразились достаточно недвусмысленно!

Сидящие рядом кто демонстративно углубляется в меню, кто орудует ножом и вилкой, но я знаю, что все их усилия направлены на то, чтобы следить за нашей беседой, ибо некоторые перестали даже жевать и их набитые рты напоминают теперь щеки хомяков.

— Люси, короче говоря; я хочу сказать, что встретила человека, которого когда-то давно, много лет назад очень любила, и собираюсь уехать с ним жить в Марракеш.

Я с трудом пытаюсь определить — равен ли мой шок от внезапного осознания того, что вся эта беседа была о ней, а не обо мне, шоку от сообщения, что свекровь в кого-то влюбилась и собирается уехать за границу. Я сижу, уставившись на нее — неприлично долго.

— Это… тот человек, который написал ваш портрет? — спрашиваю я.

— Да, это он, — отвечает она застенчиво. — Я не знаю, как мне сказать об этом Тому. Я знакома с этим человеком много лет. Он присылал мне от случая к случаю письма, но я никогда на них не отвечала. Я была непогрешимо верна. А недавно, пару лет назад, он приехал в Лондон, позвонил мне, и мы вместе пообедали. Он на двенадцать лет старше меня. Мне было всего двадцать, когда у нас был роман. Просто сейчас мне представилась возможность получить то счастье, которое я отвергла сорок лет назад, и я не хочу упускать его снова.

— Но почему же тогда вы не вышли за него замуж? — изумляюсь я.

— Потому что он был ненадежным. Он пил. Он никогда не был бы верным супругом, и мы жили бы в нужде, — отвечает она. — У нас была сильная страсть. Я никогда не рассказывала отцу Тома об этом. Но то, что тогда было неправильно, стало правильно сейчас.

— Но разве вы не продолжали думать о том, как это могло бы быть? — спрашиваю я, удивляясь силе ее воли, которую она, вероятно, призвала, чтобы выключить ток, который бежал между ней и художником, и включить его снова, когда она встретила отца Тома.

— Конечно, я думала о нем и о тех отношениях, которые никак невозможно было вычеркнуть из памяти, но я приспособилась к другому человеку, — говорит она. — Я пыталась объяснить тебе это раньше, когда говорила, что можно любить много разных людей. Я любила отца Тома, он был действительно очень приятным, и он любил меня. Он подарил мне своего рода стабильность, к которой я стремилась. Джек принес бы мне страдание и боль, и это разрушило бы все хорошее между нами.

— Он был женат?

— У него было две жены и шестеро детей, причем один ребенок от женщины, на которой он не был женат. Он говорит, что если бы я осталась с ним, такого никогда бы не случилось, но я знала, что не было ни одного человека, который обладал бы всеми необходимыми качествами, чтобы выдержать его натуру. Ему нравились умные женщины, а я никогда не была ни остроумной, ни находчивой интеллектуалкой. Его привлекали женщины, склонные к авантюризму. Он любил необычных людей, потому что они были интересными. Я была слишком обыкновенной. Естественно, я тоже могла выпить и устраивала вечеринки, но совершенно не так, как он. Единственно общее, что нас объединяло, был секс.

Возглас изумления сдавленно прокатывается по ресторану «Джон Левис», и это помогает мне, поскольку, хоть метаморфоза в наших отношениях, конечно, приятна, углубляться в эту тему мне вовсе не хочется.

— Мне бы хотелось, чтобы Тому об этом сообщила ты, Люси, если не возражаешь, — говорит она. — Я не смогу посмотреть ему в глаза.

— Я все же думаю, это надо сделать именно вам, — возражаю я. — Он не будет протестовать так сильно, как вы думаете. Он поймет необходимость для вас быть любимой и страх одиночества. Мы все понимаем это. Почему бы вам не зайти к нам сегодня вечером? Я уйду на собрание родительского комитета.

— Если ты уверена, что так будет лучше всего… — произносит она.

— Да, я уверена, — подтверждаю я, откидываясь назад и размышляя над тем, как мало мы знаем даже о самых близких людях. — Нам действительно будет не хватить вас.

— Услуг бесплатной няни и уборщицы? — улыбается она. — Не говоря уж о постоянном вмешательстве в ваши дела. Мне тоже этого будет сильно не хватать. Вы должны будете приехать и обязательно погостить в Марракеше, это очень увлекательный город, я думаю, детям он понравится.

— Вы собираетесь пожениться? — любопытствую я.

— Нет, — отвечает она. — Мы будем жить дружно во грехе. Я уезжаю в начале следующего года, так что это Рождество я проведу вместе с вами. Если твои родители не против.

— Конечно, нет. Они будут рады, — лгу я.

— Тогда идем за покупками? Я хочу подарить тебе кое-что. Теперь, когда я продаю дом, я чувствую себя достаточно расточительной. Давай вылезем из этих джинсов и купим тебе что-нибудь симпатичненькое.

— На самом деле у меня постоянно случаются какие-то неприятности. И мне лучше ходить в джинсах. И симпатичное мне действительно не подойдет. Но в любом случае спасибо. Почему бы нам вместо этого не поискать подарки для детей?

Мы идем в отдел игрушек. Комбинация световых гирлянд, шишек из пластика кричащих расцветок и количества все еще не приобретенных рождественских подарков заставляет меня чувствовать себя отвратительно. Я бы с удовольствием присела где-нибудь в одиночестве в уголке, чтобы переварить все, что она мне сообщила, и запомнить эту беседу, потому что хотя я понимаю, что она означает нечто очень важное, но в данный момент не совсем еще осознала, что именно. Однако Петра горит желанием облегчить мое бремя и хочет перейти к более прозаическим делам.

В тот же вечер я оставляю свою свекровь ужинать наедине с Томом и еду с еще влажным номером журнала «Экономист», небрежно брошенным на переднее пассажирское сиденье, за Робертом Басом. Я надеюсь восстановить некую интеллектуальную базу наших с ним отношений и решаю после беглого просмотра этого журнала в наполненной ванне, что беседа во время нашей недолгой поездки до дома Буквоедки должна быть сосредоточена на мировых событиях и других безопасных темах. Должно быть, это выглядит немного нарочито, но я решила взять под контроль события и не позволять им безнаказанно случаться со мной.

С другой стороны, само состояние журнала — он настолько влажный, что даже страницы слиплись, — может подтвердить ему, что я читала его в ванне. И, следовательно, была в тот момент голой. Это может привести его к мысли о делах совсем другого рода. Мужчины легко поддаются внушению. Стоит вам лишь произнести слово «масляный», а они уже вспоминают «Последнее танго в Париже».

Несмотря на то, что я впервые еду к его дому, этот маршрут уже отложился в моей памяти. Несколькими неделями ранее я как-то вечером провела несколько минут за компьютером, пытаясь проложить наиболее логичный для него маршрут от дома до школы, используя «Определитель маршрута ассоциации автомобилистов». У меня на коленях лежит карта, увеличенная до возможно большего размера.

Я сижу в машине перед домом, ожидая его появления. Это классическое строение ранневикторианской эпохи, белое, с отштукатуренным фасадом и недавно покрашенной синей парадной дверью. Через низенькую белую стену я могу заглянуть в окно подвальной кухни. Кто-то моет посуду. Какая-то женщина с непередаваемой стрижкой а-ля «сорванец» лениво чистит кастрюли. Они не могут быть чистыми, думаю я про себя, когда она небрежно сваливает их в кучу возле раковины. Я вижу, кик к ней подходит Роберт Басс и кладет руку на ее худое плечо. Она поворачивается, чтобы поцеловать его в губы. Она одета в обтягивающие джинсы и ботинки. Должно быть, это его жена. В глубине я вижу маленькую тень малыша, сидящего на полу и играющего с поездом. Я откидываюсь назад и кладу голову на подголовник. Никогда раньше я не видела его жену. Я представляла ее себе совсем непохожей на меня — такой энергичный тип деловой женщины с безупречным макияжем, в костюме or Армани, женщина с непреклонной улыбкой и тщательно уложенными волосами. Вместо этого мне преподносят другой образ совершенства! Конечно, при ближайшем рассмотрении там неминуемо окажутся уже наметившиеся «звездочки» на ногах, признаки вялости в области живота, а возможно, также и тени под глазами, отнюдь не делающие ее краше, но даже издали видно — фигура у нее завидная. Я так поглощена разглядыванием, что не замечаю, как Роберт Басс выходит из дома. Открыв дверцу машины, он плюхается прямо на журнал.

— Люси, как это любезно с вашей стороны! — говорит он.

Мы трогаемся, и я замечаю, что при каждом его движении «Экономист» потихоньку выползает из-под него, до тех пор, пока, наконец, не падает на пол. Он наклоняется за ним, но его внимание привлекают другие валяющиеся там бумажки.

— Что там? — спрашиваю я, стараясь не отвлекаться от дороги.

— Упаковка от масла. — Он озадаченно смотрит на меня. Я подпрыгиваю и, вероятно, ахаю, потому что он быстро заявляет, что никогда еще не встречал людей, страдающих маслофобией.

Я знаю, что думает он о Марлоне Брандо. Я хотела бы взять кредит на понимание мужской души, но ясно, что сейчас неподходящий момент.

— Не перестаю удивляться вашему автомобилю, Люси, — говорит он.

— У некоторых людей есть второй дом, у меня — автомобиль. Вы не возражаете, если мы заедем на заправку?

— С вашей стороны это было бы предусмотрительно, — назидательно реагирует он, просматривая компакт-диски в бардачке. — О, да они все перепутаны! Впрочем, молчу, молчу!

— Что же касается первого пункта, должна заметить, что есть на свете ситуации и похуже, чем иссякнувший по дороге в школу бензин, — замечаю я.

— Да, есть, но немного, — резонерствует он. Выходя из машины, чтобы заплатить за заправку, я уже чувствую, что он меня раздражает, причем не только из-за этих его язвительных замечаний, но в значительно большей степени из-за его красивой жены.

Я терпеливо стою в очереди, все еще мрачно впечатленная образом обольстительной женщины в полуподвале, шаря в пальто в поисках кредитной карты. Надо же, в кармане, оказывается, дыра. Но кредитку я все же нахожу — она провалилась за подкладку. Люди позади меня начинают нетерпеливо гудеть мне в затылок. Но ничего, все, кажется, идет благополучно. До тех пор, пока женщина за кассой не заявляет, что «есть небольшая проблемка». Обычно так говорят, имея в виду обратное. Перегнувшись через кассу, так что все начинают на нас таращиться, она сообщает, что ей нужно позвонить менеджеру, и советует всем пройти к другой кассе.

— Боюсь, нам придется пока оставить эту кредитную карту у себя, — говорит менеджер, выпятив грудь от сознания собственной важности, отчего его бейдж со словом «менеджер» делается еще более заметным. — Карта заявлена как украденная.

— Послушайте, я все могу объяснить! — Я мгновенно понимаю, что совершила оплошность. — Видите ли, я думала, что потеряла эту карту. Поэтому и объявила ее украденной. А сейчас случайно нашла ее, она была за подкладкой моего пальто. Персона на карте — это я. Люси Суини. Все просто. — Я улыбаюсь, чтобы расположить его к себе. Похоже, он колеблется. — Позвольте мне пройти к автомобилю и найти другую карту, с которой нет проблем, — спокойно предлагаю я.

— Мы должны следовать установленному порядку, — прекращает колебания менеджер. — Кроме того, вы можете сбежать. Нам хорошо знаком ваш тип.

— Какой еще такой «мой тип»? И многие из нас сбегают? — Я чувствую, что сейчас сорвусь. И срываюсь: — Вы действительно думаете, что есть движение матерей, замученных недосыпанием, финансовыми проблемами и переполненными бельевыми корзинами? И что эти матери спасаются мелкой подделкой кредитных карт? Конечно, если таковые и есть, то их надо задерживать. К тому же это несложно. А отчетность идет в гору.

Под взглядами присутствующих я останавливаю свою декламацию и вижу, как Роберт Басс пытается разглядеть сквозь лобовое стекло, что происходит на территории автозаправочной станции.

— Сейчас приедет полиция, — продолжает менеджер, пристально глядя на меня с еще большим беспокойством в глазах. Плохо, плохо, плохо и становится все хуже. Роберт Басс выходит из машины, идет к нам; по тому, как он приглаживает руками волосы, я определяю, что он раздражен.

— Мы опаздываем!

— Это ваш сообщник? — кивает на него менеджер, оглядывая его с ног до головы.

— Что-то вроде того, — огрызается подошедший. — Что происходит, Люси?

Я объясняю.

Нас сажают на деревянную лавку позади конторки.

— А на этой удобнее, чем в пабе, — замечаю я, стараясь привнести немного светлого в происходящее. Однако он сидит, сжав голову руками и поминутно ероша свои прекрасные волосы. — Я обещаю, все будет хорошо, — утешаю я; моя рука задерживается в воздухе рядом с его плечом.

— Не разговаривайте и держите руки на коленях, — говорит менеджер. — У вас может быть оружие.

Полчаса спустя появляется полицейский, одетый в пуленепробиваемый жилет. До нас ему нет никакого дела. Он просит менеджера не тратить попусту его время и звонит в мой банк. Там ему сообщают, что в течение этого финансового года я потеряла уже одиннадцать кредитных карт, советуют ему порвать эту карту, выбросить и отпустить нас с миром.

В молчании мы возвращаемся в машину.

— Не понимаю, как ваш муж с этим справляется! — слабым голосом сокрушается Роберт Басс. Откинув кресло далеко назад, он закрывает глаза, как я и видела в своих фантазиях. Но не при таких обстоятельствах. — С виду ваша жизнь такая однообразная, но на самом деле бьет ключом и пылает огнем, как какая-нибудь центральноамериканская страна с анархическим типом правления. Ничего предсказуемого! — продолжает он сокрушаться, по-прежнему с закрытыми глазами. — Не представляю, как он с этим мирится!

— Ну, я мало что сообщаю ему, — отвечаю я.

— Значит, хорошо умеете хранить секреты.

Больше он не произносит ни слова, до самого дома Буквоедки.

— Извинения придумывайте вы, это ваша специальность! У меня не хватит фантазии, — вздыхает он, когда я глушу двигатель.

— Вы опоздали, — пеняет нам Буквоедка. На ней небрежно-шикарный наряд — очень странный.

— Извините, — говорю я. — Возникли неожиданные трудности.

Она проводит нас в кухню и предлагает что-нибудь выпить. Я киваю и собираюсь попросить стакан белого вина, но она указывает на выдвижную разделочную доску, уставленную чайными чашками. Кажется, вечер будет длинный.

— Какой чай вам больше нравится? — спрашиваю я Роберта Басса. — «Возвышенные мечты», «Возобновленная энергия» или «Успокаивающий»?

— Последнее звучит привлекательнее, — вяло отзывается он.

Мне попадается на глаза книжная полка с руководствами по воспитанию. «Семь отличительных черт высокоэффективных семей», «Позитивное воспитание от А до Я», «Идем в школу; как помочь ребенку стать успешным».

— Какая философия воспитания для вас привлекательнее, Люси? — спрашивает хозяйка дома.

— Непрерывная материнская забота, — с ходу сочиняю я. — Это составляющая движения за спокойный город и размеренное питание, нацеленная на воспитание детей свободно-выгульного содержания.

— О! — Она пытается скрыть удивление. — Я о таком послышала!

На стене рядом с холодильником висит расписание занятий, лист с обозначением пунктов почти с меня ростом. Пока закипает чайник, я подхожу поближе и читаю: математика Кумон[50], скрипка Судзуки[51], шахматы, йога для детей.

— Должно быть, непросто во всем этом преуспевать? — киваю я на расписание.

— Отгадка в слове на букву «О», Люси, — улыбается она. — Все проистекает отсюда.

— О… — произношу я, мой разум беспомощно блуждает в поисках таинственного ключа.

— Организация, — наносит она свой нешуточный удар и призывает открыть собрание. — Давайте начнем с утверждения нашей программы, — говорит она, глядя на нас обоих.

Такое случается с успешными профессиональными женщинами, если они оставляют работу и им нечем заняться. «Матрицы Маккинси», слишком много свободного времени, слишком много энергии, слишком мало инстинктов, думаю я про себя, стараясь вцементировать в мышцы лица выражение восторженного интереса.

— Я хочу, чтобы срок моего пребывания в этой должности запомнился разумной строгостью, привнесенной в школьные мероприятия, — продолжает она. Роберт Басс выглядит захваченным врасплох. — Итак, перейдем к рождественскому празднику. Прежде чем Санта и его маленький помощник приступят к раздаче подарков, я предлагаю устроить короткий концерт старинных английских рождественских песнопений, — Она вручает нам отпечатанные копии трех произведений.

— Вы думаете, это будет весело? — Роберт Басс зачитывает вслух выдержки из текстов: «Ходим по домам с рождественскими песнопениями по всему городу»; «Пошли нам доброе страдание»; «Когда я выехал верхом этой ласковой ночью». — Дети будут с нетерпением ждать появления Санта-Клауса. Кроме того, им всего пять, нереально предполагать, что они смогут все это выучить!

— Совершенно верно, — соглашается Буквоедка, — поэтому петь их будем мы.

Роберт поперхнулся чаем.

— Но я не умею петь, — слабо возражает он.

— Ничего страшного, все равно вас никто не узнает. Вы будете в костюмах. — Мы тупо смотрим на нее. — Санта и его маленький помощник, — награждает она его и меня театральным жестом.

— Не-ет, — стонет Роберт Басс.

— Я ожидала некоторого сопротивления от Люси, но уж никак не от вас, — ледяным голосом чеканит Буквоедка.

Я заворожено смотрю, как Роберт Басс расстегивает рукава своей рубашки и закатывает их до локтя. Его предплечья… Буквоедка сидит неподвижно.

— Замечательно… — говорю я как во сне.

— Предательница, — бросает он через стол мне сквозь губы.

Я слегка ошарашена. Но лишь спустя час, после того как заканчивается эта встреча и я предлагаю подбросить его домой, я осознаю те потери, которые принес этот вечер.

— Спасибо, Люси, но не стоит. Думаю, так будет безопаснее.

В другом мире он, возможно, сослался бы на опасность нашего тлеющего, вышедшего из-под контроля влечения. Печально, но правда более прозаична: я слишком его волную. Однако отнюдь не в сексуальном плане.

Поэтому я была достаточно удивлена, когда пару недель спустя, прибыв в школу на рождественский празднику обнаружила Роберта Басса в костюме Санта-Клауса. При виде меня он энергично замахал мне из детского туалета. Подойдя, я заметила в его руке модную фляжку.

Со времени неудачного вечера у Буквоедки мои фривольные чувства по отношению к нему начали выпускать воздух, как шина с небольшим проколом, особенно поеме того как он с презрением отверг мое предложение подвезти его домой. Я больше не могла предаваться своим фантазиям, будто он тайно меня вожделеет, и поскольку суровая действительность взяла свое, моя безрассудная страсть стала казаться мне смешной. Ко мне потихоньку возвращалось благоразумие.

— Быстрее! Мне удалось ненадолго смыться от нее, — театрально провозглашает он. — Смелость во хмелю! Сам делал! Все натуральное. Из сливы. — Быстро оглянувшись, не смотрит ли кто на нас, он вдергивает меня за руку в туалет и прислоняется спиной к двери. Стянув бороду на шею, он отпивает глоток наливки.

— А не пора ли притормозить? — растерянно бормочу я. Выглядит он, мягко говоря, изрядно раскованным.

— Только так я могу иметь дело с этой женщиной! Она предстала сказочной королевой. Сияет блестками. Как Оксфорд-стрит, — ворчит он и сует мне фляжку, я делаю глоток — только чтобы выказать солидарность, и мне тут же становится невыносимо жарко. — Почему вы не снимаете пальто, Люси? — Он берет у меня фляжку и делает еще пару глотков. — Не может же под ним быть все плохо?

Но именно так и есть. Под длинным, до щиколоток пальто, которое одолжил Том, скрывается сшитый на заказ костюм феи, переделанный на скорую руку Буквоедкой для нашего случая. Хотя она и заявила мне, что в основе замысла — наряд для фигурного катания, я подозреваю в нем иную основу: нанесение мне максимального оскорбления. Костюм представляет собой короткое зеленое фетровое платьице, затянутое в талии, с юбкой в складку, чудовищно увеличивающей размеры моего зада.

— И как? — спрашиваю я, нервно покусывая губы.

— Хо-хо-хо! А ведь я мог бы это пропустить! Вы похожи на сочный перезрелый фрукт, например, сливу-венгерку. — Он отступает назад и чуть не сшибает раковину. — А вот их следовало бы чем-то прикрыть…

Я никогда не видела его в таком состоянии. Когда мы вместе сидели в пабе, его тяга к спиртному была заметно более сдержанной. Я подхожу, чтобы помочь ему подняться.

— Простите, я без закуски, — галантно пошатывается он.

— Как продвигается книга? — делаю я ответный реверанс.

— Ирак! — икает он. — Завяз. Чушь собачья! Я пропустил уже два крайних срока.

Кто-то барабанит в дверь.

— Санта-Клаус, это сказочная королева, ты здесь? Вы там вместе с феей?

— Нет! — кричит он. — Я сейчас иду! Только приведу себя в порядок! — Он натягивает бороду. Отверстие для рта оказывается как раз возле правого уха.

— Зачем вы лжете? — свирепо шиплю я. — Если мы сейчас выйдем, это будет выглядеть так, будто мы занимались здесь чем-то недозволенным!

— Лезьте в окно! — выдыхает он на меня перегаром. И снова икает. Отверстие очень маленькое. Я просовываю сначала голову, затем плечи. Уже второй раз менее чем за два месяца мне приходится заниматься чем-то подобным, а я со времени предыдущего эксперимента не сделала никаких выводов.

Все идет хорошо до тех пор, пока моя задница не застревает в оконном проеме. Юбка задралась мне до плеч, и я знаю, что мои ягодицы теперь прикрывает от глаз Роберта Басса лишь пара шерстяных колгот. Я изо всех сил дергаюсь, а он толкает меня сзади; при других обстоятельствах это могло бы казаться приятным. Я фокусирую зрение и вижу, что по дорожке к нам приближается Само Совершенство.

— Не собираюсь ничего спрашивать! — восклицает она, завидев, что я простираю к ней руки. Подбежав, она начинает меня вытаскивать. — Нам нужно немного перевернуть ее на бок! — кричит она Роберту Басу, явно получая удовольствие от своего вмешательства и проблемы как таковой. — Сейчас эта пробка вылетит! — уже откровенно ликуя, пронзительно кричит она.

Роберт Басс грубо переворачивает меня в нужную позицию, и я оказываюсь внизу на тротуаре. Мое достоинство порвано в клочья.

— Мы тренируемся, — сообщаю я избавительнице. — Здесь такой же размер отверстия, как в дымоходе.

Уже совсем поздно вечером я размышляю над этим инцидентом. В уравнение добавились дружеские отношения — скорее, Лорел и Харди[52], чем «История любви». Меня ненадолго посещает мысль, что мы, должно быть, становимся друзьями, как это и предсказывала Кэти пару месяцев назад.

Я чувствую облегчение. Теперь я могла бы принять колье Тома, если бы оно вдруг вновь появилось, с чистой совестью.