Тайная жизнь непутевой мамочки

Глава 2 Грядущие события отбрасывают перед собой тень

Несмотря на противоречивость впечатлений и мелкое унижение от этой встречи, внутри меня произошел геологический сдвиг. Пласты пришли в движение после продолжительного периода спокойствия. Как еще можно объяснить проснувшееся во мне чувство возбуждения, которое я испытываю все последующие дни? «Вот так случаются стихийные бедствия», — думаю я. Серия неуловимых движений в ядре, достигающих кульминации в виде полной катастрофы. Вкус выкуренной тайком от детей сигареты вновь вызывает во мне чувство раскрепощенности, возвращая меня в тот период жизни, когда это доставляло удовольствие.

В течении последующих нескольких дней я каждое утро предвкушаю случайное столкновение с Прирученным Неотразимцем, а затем ругаю себя за чувство необъяснимого разочарования, оттого что он не появляется. Возможно, он снова работает и детей в школу отводит его жена, хотя я знаю, что у нее «большая работа в Сити» — а это означает, что она должна быть на рабочем месте в восемь утра. Может быть, у них есть помощница по хозяйству, которая отводит их двоих ребятишек в школу.

Я позволила себе маленькое баловство, безобидный полет воображения: я представила его в Британской библиотеке, занимающегося сбором необходимого материала для книги, которую он сейчас пишет. Он мог бы делать это и с загипсованной рукой, но, конечно, он не мог бы печатать. И мог бы диктовать все мне, а я бы печатала. Вот он сидит в старом уютном кресле, кисти его рук на подлокотниках, пальцы немного выступают за обивку. Он молча смотрит на меня. Мы могли бы провести много дней, запершись в его офисе (дети за рамками этой картины), где я давала бы ему содержательные советы и помогала бы создавать структуру монографии. Потом я становлюсь совершенно незаменимой, и он без меня уже не может работать, А кстати, что он там пишет? Вечером, уложив детей спать, я залезаю в Интернет и начинаю искать упоминания о нем в поисковой системе «Гугл». Я узнаю, что он давно работает над рукописью о вкладе Латинской Америки в мировой кинематограф. Хороша ниша! По этой теме мне вообще ничего неизвестно. Моя фантазия иссякает. В легкой форме эта болезнь не опасна.

— Извините, мадам, не хотите ли что-нибудь выпить, что-то заказать?

Тут до меня доходит, что я в кафе и это официант слегка тронул меня за плечо. На нем безупречно чистый, без единой морщинки, длинный белый фартук, обвязанный несколько раз вокруг талии, и он стоит, изящно наклонившись вперед. В мыслях мгновенно начинают греметь раскаты войны, ведущейся в нашем доме из-за не выглаженных простыней и рубашек. Наша уборщица-полька, приходящая по утрам раз в неделю, сейчас особенно страдает артритом и не справляется больше ни с чем, кроме простого вытирания пыли с ровных поверхностей. Груду не выстиранного белья, накопившегося за несколько месяцев, она оставила на произвол судьбы; еще бы не разразиться войне!

Я чуть было не спрашиваю официанта, где он стирает свое белье и не будет ли он делать это также и для меня. Будем ли мы когда-нибудь спать на глаженых простынях? Я представляю себе их прохладную шелковистость — они бы точно восстановили мое душевное равновесие. Я с трудом удерживаюсь от искушения приклонить свою голову на белый фартук официанта и закрыть глаза. Мамины подруги, решая проблемы, подобные моим, прибегают обычно к помощи валиума. Я же говорю себе, что не такие уж они важные, эти проблемы: в домашнем арсенале появились новые средства борьбы с рутиной — не мнущиеся рубашки, одноразовые пеленки и макароны быстрого приготовления. Крахмал давным-давно объявлен вне закона, как и содовые растворы вкупе с выбиванием ковров.

Кроме того, беспорядок в доме — моя генетическая предрасположенность. Мама остроумно вывела некую интеллектуальную формулировку, и я росла в убеждении, что опрятный дом — антифеминистичен. «Женщинам следовало бы тратить больше времени на тонкую настройку своих мозгов и меньше времени уделять бельевому шкафу, если они хотят разрушить оковы, препятствующие развитию их интеллектуального потенциала», — слышала я от мамы с самого детства.

Официант призывает меня посмотреть длинный и замысловатый список коктейлей. Все они оптимистично обещают перемены к лучшему: «Солнечные мечты», «Радуга оптимизма». И ни одного какого-нибудь «Тревожного затишья» или «Назревающего шторма»… Я чувствую себя иностранцем в чужой стране и прошу имбирного пива, отчасти из-за того, что оно кажется мне знакомым, но еще более потому, что шрифт карты вин такой мелкий, что я не могу разобрать перечень ингредиентов, входящих в состав напитков.

Еще год — и мне потребуются бифокальные очки.

Я сижу в частном клубе в Сохо. Это один из тех редких вечеров, когда мне выпадает возможность встретиться с последними оставшимися незамужними подругами. Темно-пурпурные стены старых обеденных комнат в георгианском стиле отбрасывают везде теплый отблеск, создавая интимность и нашептывая нескромности. Люди двигаются вокруг наподобие порхающих мотыльков, выискивая знакомые лица. Вдохновленные алкоголем, они, похоже, не сомневаются в своем благополучии.

Я сижу в одиночестве на огромном диване в стиле псевдоампир с деревянными подлокотниками и выцветшей бархатной обивкой. Ко мне то и дело подсаживаются и просят меня подвинуться, однако мое стремление побыть в одиночестве выходит за рамки желания быть любезной, и я говорю всем, что жду друзей. Я знаю, пройдет еще довольно много времени, прежде чем кто-то из них появится, но мне так захотелось сегодня увильнуть от сумасшествия вечерней ванны и укладывания детей в постель!.. Я объявила Тому, что должна прийти сюда к семи тридцати — только чтобы побыть здесь наедине… За день мне иной раз приходится переиграть столько ролей, что я всерьез начинаю подозревать, что страдаю какой-то формой материнско-супружеской шизофрении: повар, шофер, уборщица, любовница, подруга, психоаналитик. Словно принимаешь участие в пантомиме, слабо представляя, кто ты в данный момент — задняя часть козла отпущения или выступаешь в верховной роли!

Поглядывая на свои наручные часики и потягивая маленькими глотками имбирное пиво «Ласкомб-Бэй», я пытаюсь угадать, в чем состоял сегодня сбой главных систем оставленного мной боевого корабля. Я представляю себе Фреда, отказывающегося вылезать из ванны и скользким угрем выворачивающегося из объятий Тома. Братья будут держать его за ноги, и вопить почище той сирены. Том будет сыпать про себя проклятиями, а двое старших потом начнут его поддразнивать: «Папа сказал слово на букву „X“!» — до тех самых пор, пока Том не взорвется… И завтра он, без сомнения, будет считать меня ответственной за всю эту анархию. Однако впереди еще целая ночь, этот лакомый кусочек свободы между «сейчас» и «потом». И, несмотря на то, что сегодня едва ли не в первый раз почти за месяц мне чудом удалось куда-то выбраться, я продолжаю себя корить. Комплекс вины — это вьюнок на материнстве, и два этих растения настолько тесно сплетены между собой, что трудно понять, где кончается один и начинается другой.

Мой брат Марк, практикующий психолог, утверждает, что современные матери — безвинные жертвы борьбы под названием «природа против воспитания». По мнению Марка, мы задавлены достижениями психотерапевтической мысли, в которых не учитывается то, что дети рождаются с уникальным набором особенностей, и вместо этого возлагаем всю ответственность за развитие ребенка исключительно на свои материнские плечи. «Матери упрекают себя за любой изъян в личности дитяти, — говорит он. — Кодирующие карты, малыш-эйнштейн, хватание карандаша — вы убеждены, что можете лепить своих чад, как глину. Однако истина проста: если вы не шарахаетесь в крайности, результаты ваших усилий будут, в общем, одинаковы. Мне хочется ему верить, но когда я думаю о его собственной беспорядочной жизни, то всегда оглядываюсь назад, ища ответы в нашем с ним детстве».

— Не возражаете, если я здесь присяду? — раздается над моим ухом. Усталый мужчина завис рядом со мной с кипой каких-то бумаг под мышкой. — Я ненадолго.

Я смотрю на него в нерешительности, и он произносит с некоторым раздражением:

— Я действительно ненадолго. Видите ли, сейчас время, когда мои дети укладываются спать и…

Ого! Еще один дезертир с домашней линии фронта! Я молча достаю из сумки газету и отгораживаюсь от мужчины, чтобы создать у него иллюзию вожделенного одиночества.

Отчего-то я решаю закурить и спрашиваю мужчину, не подержит ли он для меня мое место. Я на минутку! Он устало кивает, не произнося ни слова. Я так давно не покупала сигарет, что успела забыть, почем они и как пользоваться автоматом. Я долго ищу в карманах мелочь и с трудом соображаю, опускать ли сначала деньги или прежде надо выбрать марку. В конце концов, я нажимаю не на ту кнопку, и все заканчивается пачкой «Джон Плэйер».

Вкус у сигарет отвратительный. Затянувшись, я чувствую такое головокружение, что, кажется, вот-вот шлепнусь в обморок, но все равно упрямо продолжаю курить, словно что-то себе доказываю. Мне действительно необходимо почаще бывать на людях! Как школьница, опасающаяся, что ее вот-вот застукают, я обнаруживаю, что курю как-то судорожно: мундштук становится неприятно горячим, а дым плотными кольцами клубится вокруг моей головы. Меня одолевает кашель, и сквозь него и дымовую завесу я вижу свою подругу — Эмма ищет меня в смежной комнате. Вместо того чтобы помахать ей рукой или позвать ее, я размышляю о том, какую неправдоподобно успешную она сделала карьеру, и с интересом наблюдаю, как она дрейфует от одного столика к другому, вглядываясь в лица и временами останавливаясь, чтобы кого-то поприветствовать. Какая она поразительно непринужденная! На ней низко спущенные на бедра черные «трубы» «Сасс энд Бэйд», кожаные ботинки до колен и фантастический серебристый топ, украшенный кистями, такими длинными, что сзади они образуют нечто вроде завихряющейся струи. Но дело не в том, что на ней надето, хотя, конечно, эффектный вид привлекает внимание. А в том, как она завладевает пространством вокруг себя. Не то что я. Невидимой меня делает не только дым, но и мой бархатный пиджак того же цвета, что и сиденье, из-за чего я полностью сливаюсь с мебелью.

— Люси! — лучезарно улыбается Эмма, опускаясь рядом со мной на диван. — Наконец-то я тебя нашла! — Кисточки на топе перестают подрагивать, успокаиваются. Подруга разглядывает стоящие передо мной пустые стаканы и скептически любопытствует: — Что это ты пьешь?

— Имбирное пиво, — сдавленно отвечаю я.

— И, как я вижу, уже довольно! — усмехается Эмма.

Через секунду появляется официант и бурно приветствует ее. К удовольствию обоих, она заказывает бутылку шампанского. Справедливость требует заметить, что Эмма теперь занимает такой высокий пост в своей службе новостей, что большую часть ее жизни составляют расходы, поэтому смущения я не испытываю. Я пью маленькими глотками шампанское из высокого тонкого бокала на длинной элегантной ножке, пока не появляется Кэти — сексуальная разведенная мама — и не заставляет меня, как почетного гостя, передвинуться в центр дивана.

— Люси, как здорово! Даже не вспомню, когда мы в последний раз виделись! — с энтузиазмом восклицает Кэти, крепко обнимая меня.

— Как поживает мой милый крестник? — интересуюсь я.

— Отлично. Сегодня он ночует у отца! — сияет она.

Пружины в этом диване какие-то хлипкие, и я проваливаюсь между двумя моими лучшими подругами, чувствуя что-то даже похожее на удовлетворение. Вскоре появляется подруга Кэти, ее коллега. Пока она усаживается, я наслаждаюсь той атмосферой непосредственности, когда люди не подконтрольны никому, кроме самих себя, свободны от замысловатых схем, включающих третьих лиц, а также номеров телефонов и списка инструкций с указанием что делать, если ребенок проснется.

Неожиданно я перестаю чувствовать себя отделившейся замужней половиной, ненадолго вырвавшейся из плена, и становлюсь частью привлекательной группы одиноких с виду женщин в возрасте тридцати с небольшим, очень неплохо проводящих время (за что всем большое спасибо). Я представляю себе, что все смотрят на нас и удивляются, как хорошо мы вместе гармонируем. Правда, это все, чем могут одарить нас присутствующие, слишком занятые мелкими подробностями собственного бытия, чтобы уделять внимание кому-либо еще.

Было время, когда нам было по двадцать. Теперь это кажется неправдоподобным, но мы существовали тогда параллельно, честно пытаясь достичь чего-то каждая в своей области, и времени друг на друга у нас было мало. Как-то на вечеринке у Эммы я встретила Тома — он был одним из архитекторов, занимающихся дизайном новых офисов в ее компании; Кэти по объявлению познакомилась с мужчиной, которого мы теперь именуем Безнадежный Супруг. Мы повыходили замуж (Эмма даже успела сделать это несколько раз).

После рождения Бена Кэти снова начала работать копирайтером три дня в неделю.

В течение нескольких лет мы вместе гуляли с нашими малышами в ее свободные дни. Вместе пили жидкий чай из пластмассовых чашек. Вполголоса вели беседы с мужьями по мобильным телефонам, пока катили коляски через игровые площадки, которых раньше и не замечали, несмотря на их рвущую глаз раскраску. Мы с упоением просеивали содержимое песочниц на предмет обнаружения там старых шприцев, хотя другие мамы не советовали нам заниматься этой ерундой.

В то время как зубодробительная тоска моих ужасающе скучных бесед с Томом часто вводила меня в ступор, ибо они вертелись вокруг домашних проблем, например, как извлечь солдатика из колена унитаза, речи Кэти всегда были полны остроты и экспрессии.

Ее муж разрывался между стремлением утвердиться в качестве дизайнера мебели и работой на строительных объектах, причем ни то ни другое не принесло ему сколь-нибудь серьезных доходов. Поэтому ей пришлось-вернуться к работе на полную неделю, и вскоре после этого она стала директором компании, заставив супруга почувствовать себя еще более неполноценным. Конечно, на самом деле, все было гораздо сложнее, впрочем, так всегда и бывает. Ее муж нашел психиатра, тот разъяснил ему, что его сдерживает жена, поэтому он решил освободиться от нее и от ребенка и переехал жить к своим родителям. Теперь Кэти вела двойную жизнь заботливой матери пятилетнего ребенка и необузданного дикого животного на вечеринках — в зависимости от того, брал ли ее бывший муж в конце недели их сына к себе или нет. В промежутках между двумя этими событиями мальчиком занималась няня, приходящая пять дней в неделю.

Приканчивая третий бокал шампанского и более чем упоенная ощущением своего счастья, я принялась подвергать критическому анализу частные клубы, к которым принадлежала:

— Здесь, конечно, нет предварительной записи, и чтобы чего-нибудь выпить, надо идти в туалет с фляжкой на бедре, но в порядке убывания важности тут имеются: плавательный клуб «Малая Медведица», музыкально-игровая группа и детская игровая группа «Пожарная машина».

— Хорошо звучит, — говорит Кэти. — Я сказала бы погрубее!

— Мои колготки! — вскрикивает вдруг Эмма.

Мы ныряем головами под стол.

— Фауна тут ни при чем, — сообщает Кэти. — Это Люси и ее волосатые ноги.

Все три в изумлении пялятся на мои конечности, ощупывая икры.

— Боже, Люси, этим можно расцарапать обивку, — не унимается Кэти.

Я делаю попытку донести до сознания подруг, что когда имеешь троих детей, процесс наведения красоты сведен к минимуму: трехминутный душ — главная подготовка к вечеринке. Далее следуют два быстрых мазка дезодорантом под мышками и молниеносное выщипывание усиков, прилепившихся теперь в качестве бесплатного приложения до конца дней моих. Вощение ног — банальная роскошь, которую я могу себе позволить раз в два года (неудачная попытка сделать это самостоятельно дома поздно ночью закончилась тем, что простыня вся была усыпана волосами). Однако вокруг недоверчивые взгляды.

— Но на что же у тебя уходит весь день? — спрашивает Эмма. — Разве не на йогу и цветочные узоры Кэт Кидстон? И не на домашнюю выпечку?

Итак, мне приходится вести репортаж об основных событиях сегодняшнего дня:

— Встала я в шесть тридцать, собрала два пакета с завтраками, послушала, как читает Джо, отвела в школу двоих старших, приготовила все для встречи друга Сэма, он обещал прийти на чай, наведалась в бюро находок — Джо потерял джемпер — и помчалась в детский сад с Фредом, — повествую я, для пущего эффекта наклонившись вперед. — И все это до девяти утра!

— Ох, нет! — отшатываются в ужасе подруги.

— Дальше будете слушать? — осведомляюсь я.

Они утвердительно кивают.

— Прошлась по магазинам, прибежала домой, все выгрузила, уменьшила гору не выглаженного белья примерно на фут, обнаружила, что Фред использовал мусорное ведро в ванной вместо ночного горшка, причем писал в него, как пришлось заключить, недели две, а затем я побежала в детский сад, вернулась домой с Фредом и его приятелем и, пока они играли, позвонила маме. Потом обнаружила, что дети вытащили из комода всю одежду Сэма, и мне пришлось ликвидировать этот бедлам. Тем временем пришла пора ехать в школу за Сэмом и Джо. Потом — домашние уроки, чай, купание, чтение сказок. О, чуть не забыла! После чая я полчаса играла в «Я — Йене Леманн». — Еще более недоумевающие взгляды. — Это вратарь «Арсенала». И почти член нашей семьи.

— Невероятно… — произносит Эмма. — Твоя жизнь всегда казалась нам идиллией. Не разрушай ее!

На самом деле это был хороший день, и я, можно сказать, наслаждалась, «стоя в воротах» в роли Йенса Леманна, но об этом я не стала им говорить. Не было ушибов и порезов. Не было болезней. И никаких поломок — ничего, что могло бы пустить под откос заведенный порядок. Я не сказала и о том, что делаю регулярно, о каждодневной рутине: бесконечном приготовлении пищи, уборке, стирке и глаженье, отчасти потому, что это стало вторым смыслом моей жизни, но большей частью из-за того, что даже и сама не могу поверить, будто форма моего существования стала определяться этим однообразным бытовым, почти механическим трудом.

Кроме того, я почти уверена: Эмма слишком погружена в свою собственную жизнь, чтобы завидовать моей. У нее квартира в Ноттинг-Хилле, и, очевидно, она морщится во время наших нечастых визитов с детьми, когда они оставляют отпечатки своих ладошек на всех блестящих поверхностях и бегают в своих рифленых «тракторах» взад-вперед по сияющему чистотой дубовому полу.

Разговор наш быстро соскользнул на более откровенные темы, например — на подробное обсуждение нового бойфренда.

— Скажите, можно ли хотя бы отдаленно считать это нормальным? — жалуется подруга Кэти, и апатия в ее голосе нас дезориентирует. — Он занимается со мной сексом, только если мое лицо закрыто подушкой. Или если я лежу на животе. А после он вообще против любого физического контакта!

— Ты боишься асфиксии? — уточняет Эмма.

— Речь идет о диванной подушке, или это обязательно должна быть большая постельная? — спрашиваю я и быстро добавляю: — Может быть, он скрытый фетишист?

— Ты считаешь, что если она задохнется под подушкой от Люсинды Чемберс из «Par компани», то в этом не будет ничего страшного? — уточняет у меня Кэти.

— Я не знаю, о ком ты говоришь, но, возможно, диванная подушка — это не так ужасно, — отвечаю я. — Больше цветов, во всяком случае.

— Слушайте, он, наверное, просто гомик! — озаряет Эмму.

— Просто гомик, — передразнивает ее подруга Кэти, и голос ее слегка дрожит. — Но это еще хуже! Потому что тогда вообще безнадега. Я могу быть кем угодно, но только не мужчиной!

Эмма докладывает, что все еще «инспектирует» отели, попадающиеся по пути в Блумсбери, на пару с одним женатым мужчиной — отцом четверых детей, и любовная связь длится у них вот уже восемь месяцев. Они познакомились на обеде, организованном одной финансовой пиар-компанией в целях развития отношений между банкирами и журналистами.

— Он говорит, что у него прямо-таки сексуальное возрождение, с тех пор как он начал встречаться со мной! — Она полна радости. — В первый раз за пятнадцать лет у него получается больше чем один раз за ночь.

— Держу пари, Том тоже бы от него не отстал, если бы спал с тобой, — отвечаю я. — Дело тут вовсе не в тебе, а в новизне секса с кем-то другим — не с женой, и здесь нет ничего сверхъестественного.

— Думаю, я помогаю ему сохранить брак. — Ее голос звучит так, будто она раздает обеды в бесплатной столовой на Рождество.

Кэти делится тайной, что имела незащищенный секс с кем-то, кого она встретила на вечеринке, и, более того, начинает помышлять о еще какой-то там экзотической сексуальной практике.

— О, мой Бог! — Я поражена таким необычным для нее отсутствием осторожности.

— Тебе бы следовало поберечься — именно ради наслаждения! — наставляет ее Эмма.

Я мало что могу добавить к беседе; кажется, у меня вообще не было секса с тех пор, как мы встречались в последний раз. Но иногда, временами, особенно в такие вот моменты, я не ощущаю это как изъян своей жизни.

— А я влюбилась в одного папашу в нашей школе! — заявляю вдруг я. Что это за выходка? Еще недоговорив, я уже спрашиваю себя, не подслушала ли я случайно сценарий чьей-нибудь жизни, возможно, кого-то из сидящих за столом по соседству, ведь это совсем не то, что я намеревалась сказать. Но мне почему-то хочется, чтобы мое сообщение было воспринято подругами с подобающей невозмутимостью.

Вместо этого повисает гнетущая тишина.

— Люси, это ужасно, — произносит, наконец, Эмма. — Это даже как-то шокирует. Это просто неприлично, наконец!

— Не подумайте ничего плохого, я просто хочу привлечь к себе внимание. — Я пытаюсь отшутиться, но они смотрят на меня с такими серьезными лицами, что я тут же иду на попятный. — Да ничего не произошло! Я даже и наедине-то с ним не была! Даже не достигла стадии сексуальных фантазий. На это, знаете ли, у меня совершенно нет времени! — Я нарочито веселюсь, ожидая, что кто-то из трех ко мне присоединится. — Фактически я с ним только разговаривала!

Еще более встревоженные взгляды. Господи, что за лицемерие?! Подруги, называется. Хуже родителей! Ждут, чтобы ты подтвердила назначенную тебе роль.

— Слушайте, ну не все же жители северо-западного Лондона должны быть как Питер и Джейн? — возмущаюсь я. — Могу я, в конце концов, помечтать?!

— Кто-нибудь еще знает? — строго смотрит на меня Кэти.

— А здесь нечего знать! Он просто приводит детей в школу! — Я надеюсь, это все объяснит.

— Думаю, нам надо прийти и проверить его, — говорит Кэти. — Вот вам еще одна новая зона для исследования.