Тайная жизнь непутевой мамочки

Глава 16 Брак — это нечто большее, чем четыре ноги в одной постели

Сэм разлегся на нашей кровати и наблюдает, как я и Том собираемся на школьную вечеринку. Внезапно он сообщает, что его следующая творческая работа должна быть связана со Средневековьем, и спрашивает меня, не можем ли мы пролить какой-нибудь свет на этот предмет. Я рада отвлечься. К большому удивлению Тома, мне потребовалось не больше часа, чтобы собраться, и вот я готова, задрапированная в мое платье с глубоким запахом, обладающее неограниченными возможностями по увеличению выреза на груди и сглаживанию животика. Всю прошлую неделю меня не покидало беспокойство. Я даже немного похудела, и у меня все начало валиться из рук. Я поняла теперь, что под кожей каждой организованной матери находится прослойка невроза.

Я разглаживаю платье на животе. Оно мне так же хорошо знакомо, как старый друг, и напоминает о старых временах, других вечеринках, где множество людей собирались вместе, объединенные кое-чем менее случайным, чем тот факт, что наши дети посещают одну и ту же школу. Оно ассоциируется у меня с тем временем, когда я еще не была замужем, и в таком смысле это сильнодействующее платье, ибо лишь я знаю его опасность.

Сэм наблюдает, как я наношу крем на ладонь одной руки, потом другой и массирующими движениями втираю его в тыльную поверхность кистей. Их грубый внешний вид, появившиеся темные пигментные пятна и тонкая, почти бумажная кожа возле суставов напоминают мне о моей матери. Мы обе всегда мыли кастрюли руками. Мать никогда не надевала перчаток, поскольку считала, что они символизируют бытовое порабощение женщин. Я же никогда не надевала их, потому что никогда не могла найти в нужный момент. Это, я думаю, подчеркивает существенное различие между нами. Ее страсть и мою пассивность. Однако происхождение обоих слов — одинаковое[87], от латинского passus, то есть «терпеть, страдать, выдерживать».

Кожа вокруг ногтей потрескалась, и крем жжет, попадая в чувствительные красные трещинки. Когда мои кисти становятся такими мягкими и пропитанными кремом, что начинают блестеть, я принимаюсь массировать предплечья и замечаю, что Сэм как-то особенно внимательно следит за моими движениями.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я его.

— Пытаюсь себя загипнотизировать, — отвечает он очень тихо.

Я глажу его по волосам, и он уютно прижимается к моему плечу. Когда Сэм был младенцем, я помню, как лежала рядом с ним на полу в кухне, прежде чем он был в состоянии перевернуться самостоятельно. Я пыталась определить ценность того, что мне дала природа, наградив сыном, и понимала, что нет такой цены, которой можно было бы измерить значимость для меня этого крошечного тельца. Когда я носила в себе Джо, казалось невозможным, что я смогу любить этого нового ребенка так же сильно. Я представила себе, что должна буду разделить мои чувства пополам, ибо наверняка существует предельный уровень любви. Но в этом и состоит чудо материнства — обнаруживать, что всегда есть неиспользованные резервы. И каждый день, несмотря на нервотрепку и хаос, у меня случаются моменты, когда я ощущаю одно только это неподдельное и чистое наслаждение любовью.

Тому я пересказала сокращенную версию того, что случилось с Эммой, поскольку знала: если он ознакомится со всей историей целиком, то ни на какую вечеринку не пойдет. Конечно, едва мы доберемся туда, и он узнает Гая, он сообразит, что произошло небольшое столкновение двух миров, но к тому времени будет уже поздно. Это, вероятно, безответственно, но, возможно, отвлечет его от прискорбного инцидента с неправильно отправленным электронным письмом — источником изрядного дискомфорта для него. Поэтому мы оба — и он, и я — в равной степени нервничаем из-за предстоящей встречи с Робертом Басом, хотя и по разным причинам. Однако я думаю, что волнений из-за встречи с одним человеком вполне достаточно. Если бы Том переживал то же самое еще и из-за Гая и привлекательной мамочки, это было бы слишком. В рассеянности я начинаю втирать крем для рук в кожу лица, забыв, что тем самым наношу непоправимый урон готовому макияжу.

— Что ты думаешь о Средневековье? — спрашиваю я Сэма, заново принимаясь приводить в порядок лицо.

Он скрещивает ноги, какое-то мгновение обдумывает вопрос, прижав палец к губам, и глубокомысленно произносит:

— Твои новые брови, папина лысина, усталость, забывчивость. О, и дезинтеграция! — Это его новое любимое слово.

— Ты говоришь о людях среднего возраста[88], — объясняю я. — Средние века — это нечто совсем иное. — Я вспоминаю о странствующих менестрелях, рыцарских турнирах, кровопускании как лечебной процедуре и появлении в Англии оливкового масла.

Сэм оживляется:

— Это гораздо интереснее! — И покидает комнату, чтобы спуститься вниз, где няня готовит горячий шоколад для них всех.

— Как ты думаешь, мы дезинтегрируем? — спрашиваю я Тома. Такое сравнение мне не нравится.

— Если учесть, что большая наша часть умирает, а не развивается, то, по-видимому, да, — откликается он из ванной. — Как ни крути, мы приближаемся к середине жизни, хотя люди не любят признавать это в отношении себя.

— Однако я действительно не чувствую себя женщиной средних лет, — замечаю я.

— Это потому, что у тебя кризис среднего возраста, — мычит он с наполовину закрытым ртом. Вероятно, он бреет правую сторону подбородка. — Цепляешься за последние остатки молодости.

— Дай определение кризиса среднего возраста! — настаиваю я в легком замешательстве.

— Неудовлетворенность существующим положением дел, беспокойство, поиски ответа на вопрос, правильное ли было принято решение многие годы назад, мысли о том, что отдаляешься от супруга, а также о том, не находится ли счастье рядом с другим мужчиной; проникновение в дом совершенно посторонних людей, — отвечает он, показываясь в дверях и указывая на меня своей бритвой, чтобы подчеркнуть последнее. — Но ты с этим справишься.

— Почему ты не говорил мне всего этого раньше? — недоумеваю я.

— Я не хочу раздувать твой кризис. И меня беспокоит, не заразно ли это.

— Марк говорит, что мы больше не общаемся так, как должны бы.

— Да просто нам вечно кто-то мешает. Чаще всего дети, и иногда твои подруги. А последнее время все больше моя работа. Люси, у меня нет времени на то, чтобы разобраться во всем, что происходит в твоей голове! Но я быстро схватываю картинку целиком и не думаю, что долгий анализ что-то улучшит. На самом деле может даже ухудшить. Однако сейчас я, пожалуй, гораздо больше заинтересован в том, чтобы ты осталась достаточно трезвой во избежание обнародования дальнейших деталей нашей сексуальной жизни посторонним людям.

— Не такие уж они посторонние, — возражаю я. — К тому же мы будем общаться с ними в течение последующих шести лет. А иногда люди, о которых, как тебе казалось, ты ничего не знаешь, оказываются гораздо более знакомыми, чем те, о которых ты думал, что знаешь их. Если ты понимаешь, о чем я говорю.

— Не совсем в этом уверен, — вздыхает он.

«Скоро поймешь!» — злорадно думаю я.

— К тому же мы не вламывались, у нас были ключи…

— Это все равно, что сказать, будто человек, укравший твою машину из-за того, что ты выронила ключи на пороге, одолжил ее на время, — с укором произносит Том.

— Ты обещал, что никогда больше не будешь вспоминать об этом! — защищаюсь я.

— У меня до сих пор не укладывается в голове, как ты клюнула на все это! И что, вернувшись, не нашла ничего лучше, как разбудить меня, чтобы показать фотографию гардеробной комнаты на мобильном телефоне, будто это самая значительная часть события!

— Ну, в каком-то смысле да, — упираюсь я.

Менее чем через час мы стоим на пороге знакомого мне дома. Еще достаточно светло, и я вижу, что ступени выложены мелкой мозаикой — белого, синего и коричневого цвета. Поблизости сбоку растет глициния, но пока не цветет. Палисадник засажен травами, молочаем. Вижу я и огромный темно-красный формиум. Он выглядит якобы неухоженным, слегка запущенным, но я знаю — это результат многих усилий, один из «грандиозных проектов». Двумя другими были «Увеличение высоты вдвое» и «Квартира для сдачи в аренду», в которой сейчас живет Эмма.

На звонок отвечает незнакомый голос. Должно быть, это домработница-филиппинка, думаю я, пытаясь вспомнить точное количество прислуги в доме. Кажется, было упомянуто о нескольких помощниках по хозяйству, выходцев из Восточной Европы, мужчине и женщине, «так, чтобы они не чувствовали себя беспризорниками», и одной няне-англичанке. Потом в течение долгого времени была еще ночная няня, которая с помощью техники аюр-веды приучала младшего ребенка спать всю ночь. А также личный тренер из Словакии. Вот вам, пожалуйста, глобализация.

Нас проводят в гостиную, предлагают вино. Даже не глядя на бутылку, я знаю, что это пюлиньи-монтраше. Эмма права. Гай не отличается каким бы то ни было воображением.

Я слышу за своей спиной разговор.

— Мы могли бы провести «ай-пи-о»[89], как делали это в прошлом году, а Джон собирается сделать состояние на своей ДИП[90], — говорит какой-то мужчина в костюме своему собеседнику. Том, глядя на меня, поднимает одну бровь. «Вечер может оказаться долгим и скучным», — говорит этот взгляд.

Само Совершенство скользит по гостиной. Выглядит она еще более изящной, чем была полсеместра назад, тонкая, как лист бумаги. Несмотря на то, что это вечеринка родителей школьников, она явно осознает свою особенную роль хозяйки дома. На ней тесно облегающие бедра белые джинсы, туфли на толстой пробковой клинообразной платформе, а сверху — что-то в этническом стиле, а-ля «Селфриджес». Выглядит она потрясающе.

Какая пустая трата многих часов — все эти занятия спортом, изнурительный подбор одежды… Это похоже на перенос сроков экзаменов, которые отменяют в последнюю минуту. Ты делаешь одно, другое, третье, а твой муж все-таки ходит налево. Какой же тогда смысл во всех этих сжигающих время и деньги методиках, пытающихся бросить вызов возрасту? Лучше стремиться к совершенству, чем достичь его. Глядя на эти длинные, схваченные джинсовой тканью ноги, которыми восхищалась Эмма, созерцая на прошлой неделе семейную фотографию, я решаю: что бы там ни диктовала мода, я не откажусь от моих дополнительных фунтов и буду носить свободные джинсы всю оставшуюся жизнь.

Я оглядываю комнату и присутствующих. Многие мамочки одеты в иные версии той же темы. Уже не впервые я удивляюсь, каким образом они узнают, во что будут одеты остальные? И какой смысл тогда в их усилиях, если в итоге все они выглядят одинаково? Однако, может быть, именно в этом-то и весь смысл. Племенной признак! Интересно, точное знание того, какая марка джинсов из Лос-Анджелеса будет нынче хитом сезона, — это искусство или наука? Для привлекательной мамочки это определенно своего рода искусство.

Корпоративные мамы сплошь в костюмах, позаимствованных из рабочего гардероба. Они смотрятся слегка официально из-за строгих линий и сдержанных тонов. Но есть еще и подобные мне — бестолковые взъерошенные мамаши, которые не знают, что делать, когда выпадает свободная минутка, ибо это бывает так редко! На них их старые платья, которые растянулись вместе с ними стечением лет.

— Люси, выглядите вы фантастично, — говорит мне Само Совершенство, чмокая меня в обе щеки. Это непредвиденный контакт, и мы заканчиваем его поцелуем в губы. — А вы, должно быть, Том, — почти пропевает она, будто это первый раз, когда он зарегистрировался на ее радаре, хотя она наверняка видела его в школе и раньше.

По ней заметно, что она занимается спортом — об этом свидетельствует «вид панды», приобретаемый весной на лыжных трассах: пара светлых сияющих глаз на фоне глубокого коричневого загара.

— Хорошо отдохнули? — интересуюсь я.

— В Лез-Арке[91], с друзьями, — говорит она. — Фантастический снег! А вы?

— Лес-Мендипс, — отвечаю я на французский манер. — С моими родителями. Свежий снежный покров на Пасху. Совершенно не по сезону.

Том делает шаг в сторону, чтобы взглянуть на меня, сбитый с толку тем направлением, которое приобретает беседа, и пожимает плечами.

— Я не слышала о таком курорте. Это в Болгарии? — Светлые глаза на темном фоне недоуменно моргают.

— Чуть западней, — туманно поясняю я.

— «Марк Уорнер»? «Паудерн Бирн»[92]? Свободные спуски? Сложные трассы? — сыплет она скороговоркой, чтобы обозначить близкое завершение нашего обсуждения достоинств горнолыжных курортов. И действительно, стайка юрких мамочек с похожими физиономиями подают ей знаки руками из другого конца гостиной.

Я вспоминаю, как мы больше часа блуждали по маленьким деревушкам в долине реки Эйвон: я забыла напомнить Тому, чтобы он свернул на М4, и одновременно обнаружила, что главная страница обложки с перечнем деревень отсутствует на нашей карте дорог Британии.

— Впечатляющие! — отвечаю я на ее каскад. — Мы преодолели большое расстояние. — Включая споры по поводу:

1) почему наши вещи упакованы в пластиковые пакеты вместо чемоданов,

2) каким образом, несмотря на обилие пластиковых пакетов в багажнике, не нашлось ни одного пустого на случай укачивания в автомобиле, и

3) по каким причинам мы когда-то сочли себя достаточно совместимыми для брака.

— Курорт расположен высоко? — вежливо осведомляется она.

— Не слишком. Хотя там было очень холодно. Удалось ли вашему мужу ненадолго оторваться от работы? — благоразумно меняю я тему.

— Он появлялся на оранжевом глазе[93] оба уик-энда. — Видя мое недоумение, она добавляет: — Перелет на легком реактивном самолете до Женевы, он вылетает рано утром в субботу.

Затем она переключает внимание на Тома:

— Я бы хотела показать вам наш дом, Том, и узнать ваше мнение о нем. Хотя мне известно, что вы уже давно расстались с компанией, занимающейся стеклянными надстройками.

— Ну, это было моим хлебом с маслом в течение долгого времени, — говорит Том. А она зовет своего мужа.

— Гай, Гай, — звенит ее голос, — иди сюда, здесь чета Суини! Они только что вернулись из Лес-Мендипс! Это потрясающе!

Из другого конца комнаты к нам идет Гай. Он улыбается улыбкой человека, определенно привыкшего держать ситуацию под контролем. Мужчина, который всегда имеет в запасе хороший анекдот во время обеда, который знает, как заставить женщину почувствовать себя так, будто она единственная во всем мире, кем он интересуется, который может, оглядев присутствующих, тут же определить того, кто будет наиболее полезен для его карьеры, и втянуть в беседу с нужным ему человеком так, что они оба не будут подозревать об этом.

Это та же самая улыбка, которую он использует, завершая крупную сделку или пуская пыль в глаза младшим коллегам, или впервые встречая друзей своей госпожи. Он приветственным жестом поднимает бутылку вина. Я внимательнейшим образом наблюдаю за ним, желая уловить точный момент, когда он поймет, что больше не является хозяином положения.

Проходит несколько больше времени, чем я ожидала: по пути он останавливается, чтобы поприветствовать других гостей и использовать возможность оглядеть комнату и насладиться вниманием. Для невысокого человека шаг у него широкий. Когда он оказывается на расстоянии метров двух от нас, улыбка сползает с его лица. В течение какого-то времени он стоит неподвижно, а его глаза перебегают с Тома на меня. На мгновение мне кажется, что комната погрузилась в тишину. Но вот Гай делает движение и снова шагает к нам, возможно, слегка натянуто, но, тем не менее, собравшись и демонстрируя сносное показное удовольствие, хотя, когда он, приблизившись, жмет мне руку, я замечаю, как мускулы на его скулах подергиваются от напряжения, чтобы удержать на лице это дружелюбное выражение. Глаза его, однако, не улыбаются. Они холодные и злые.

— Я так счастлива, что Гай дома! В прошлый раз, когда мы пригласили друзей на обед, ему пришлось улететь в Париж по делам! — щебечет Само Совершенство. — Работа — его повелительница. Разве не так, дорогой?

Том явно испытывает стеснение. Мы пожимаем руки немного более крепко, чтобы успокоить друг друга.

— Рад познакомиться, — произносит Гай официально во время рукопожатия.

Тому требуется больше времени, чтобы оправиться, и, несмотря на то, что ему удается заставить себя протянуть руку Гаю, он сразу отступает в сторону, едва она высвобождается из его ладони, и сует ее в задний карман брюк, где она беспокойно мечется в течение последующих пяти минут.

— Люси — член родительского комитета, — ласково говорит мужу Само Совершенство. — Она помогла организовать сегодняшний вечер, и ей удалось убедить женщину, которая возглавляет комитет, не заставлять нас приходить одетыми в костюмы наших любимых книжных героев.

— Зато летний праздник будет на римскую тему, — подхватываю я.

Том и Гай стоят неподвижно и молчат.

— Она одна из моих надежных союзников, — говорит дальше Само Совершенство, с тревогой глядя на своего супруга, как бы желая, чтобы он сказал что-то подобающее случаю. Я пробую сопротивляться лести, ибо знаю, что она просто старается быть любезной и что я буду по-прежнему чувствовать себя обделенной на детской площадке, когда там угощают чем-то вкусным.

— Я много о вас слышал, — наконец произносит Гай, обнимая жену, чтобы обрести равновесие. Он наполняет вином бокал Тома, и я замечаю, что его рука чуть дрожит.

— Можно мне похитить его на минутку? — спрашивает меня хозяйка дома, указывая на Тома. — Я действительно хочу показать ему, как мы расширили кухню. У нас тот же архитектор, что и у Дэвида Кэмерона. Он живет совсем близко. Так волнующе жить в тени следующего премьер-министра. — И она быстро идет вперед, засунув одну руку в задний карман своих джинсов, выставляя напоказ задницу во всем ее тугом великолепии, — жест, который, я это точно знаю, направлен специально на Тома. Уходя, он шепчет мне на ухо:

— Ничего средневозрастного.

Я понимаю, что по пути домой столкнусь со стеной молчаливого упрека, но знаю также, что могу положиться на Тома: он терпеть не может сцен.

— Я присоединюсь к вам позже, Люси, есть кое-что, что мне необходимо обсудить с вами, — оглядывается на меня Само Совершенство. На этот раз мне удается сдержать свой порыв и не изобретать захватывающих сценариев. Однако если она хочет посоветоваться со мной по поводу школы, то мое превращение в «Мать с чувством собственного достоинства» будет полным.

Мы с Гаем остаемся вдвоем. Я беру из его руки бутылку вина и наливаю себе полный бокал, затем ставлю ее на стол. Здесь же стоит автоответчик. На сей раз он не мигает. Я усаживаюсь на край стола, Гай поворачивается лицом к окну — так, чтобы никто не видел, что мы разговариваем.

— Вы сторонник Кэмерона? — вежливо интересуюсь я. — Или вы считаете, что внутри каждого тори таится дух Нормана Теббита[94]?

— В какую игру, черт возьми, вы играете? — спрашивает Гай. Его голос спокойный, но в нем слышится агрессия, а его лицо так близко к моему, что я чувствую тепло его дыхания. — Повторный визит в течение недели, не меньше? Я готов позвонить в полицию. Ваши отпечатки пальцев должны быть повсюду.

— Очень смешно, — говорю я. — Что вы собираетесь сообщить полиции?

— Что вы проникли в мой дом, украли белье моей жены и оставили этот… механизм в моем кармане, — яростно перечисляет он. — Знаете, он еще работал, когда мы вернулись домой!

— Мы были в перчатках.

— Знаю. Одну пару вы оставили в гардеробной комнате моей жены. Мне пришлось взять их с собой на работу, чтобы там выбросить.

— Я была лишь наблюдателем. Единственное, что я делала, — помогала Эмме удалить ее сообщение, составленное для вас обоих, и думаю, вы согласитесь, что я сделала вам одолжение. Подумайте над альтернативой! — Я пытаюсь утихомирить его с помощью логики.

Он кладет руку на затылок и начинает раздраженно тереть его. Я замечаю, что он лысеет.

— Послушайте, простите. В данный момент я в состоянии сильного стресса — Эмма отказывается отвечать на мои звонки, а жена наблюдает за каждым моим движением. Я думаю, вы могли бы как-то предупредить меня! Почему Эмма не сказала мне, что вы знакомы с моей женой и что наши дети ходят в одну школу? — тяжело вздыхает он.

— Я должна была прийти, потому что помогала организовать вечер, — отвечаю я, энергично обводя рукой комнату. — Что же касается Эммы, возможно, этот вопрос вам лучше адресовать ей.

Моя рука ударяется обо что-то твердое, и я оборачиваюсь — как раз в тот момент, когда содержимое бокала проливается на полосатую рубашку еще одного персонажа. Я поднимаю глаза, чтобы посмотреть, знаю ли я человека, перед которым собираюсь извиняться, и чувствую, как знакомая дрожь волнения охватывает мое тело. Роберт Басс промокает остатки жидкости грязным носовым платком.

— Боже, простите! — восклицаю я, поражаясь, как такой маленький бокал мог стать причиной такого большого пятна. — Гай, это Роберт Басс. Его сын учится в одном классе с нашими детьми.

— Следовательно, вы писатель, — холодно произносит Гай после неловкой паузы, и я понимаю, что он, идя по следу, пришел к логическому заключению. — Люси рассказала мне о вас.

— О! — радостно произносит Роберт Басс.

— Мы беседовали об ее лыжном отдыхе в Лес-Мендипс, — говорит Гай. — И нравственности лыжного спорта вне трассы. Как вам известно, здесь возможны лавины.

И он уходит, не говоря больше ни слова.

— Пойду поишу полотенце, — говорю я Роберту Басу, чувствуя себя необычно возбужденной для такой ситуации.

— Какая муха его укусила? — спрашивает он. — Я с вами.

Мы выходим из гостиной в холл. Здесь никого. Все либо в комнате, которую мы только что покинули, либо внизу, в кухне. Я иду в небольшой кабинет рядом с парадной дверью, который помню по визиту на прошлой неделе. Это скорее чулан, но проходит по всей ширине дома и используется как комната для верхней одежды и общее место свалки. В том конце, где окно выходит в сад, есть небольшая раковина. Я хватаю полотенце, мочу его и вручаю Роберту Басу.

— Откуда вы знаете про эту комнату? — спрашивает он, промокая вино. Затем поднимает свой бокал, с которым пришел сюда, и выпивает все, что там осталось, не отрывая от меня взгляда. Он смотрит на край моего платья, там, где оно заканчивается, открывая верхнюю часть плеча, скользит взглядом по этой линии — от верхней части моей груди у шеи и ниже, где грудь прячется под вырезом платья. Он задумчиво покусывает нижнюю губу и смотрит на меня — так пристально, что я невольно отвожу взгляд.

— Интуиция, — отвечаю я.

— Тогда, наверное, вы обладаете хорошей интуицией, — замечает он.

— Иногда, — говорю я.

— Ну, мы определенно пришли сюда проторенной дорожкой, Люси. — Он закрывает дверь поплотнее.

Бывает такой момент в отношениях, когда то, что осталось недосказанным, становится важнее того, что было произнесено. Я как раз только что достигла этого момента с Робертом Басом. Однако мне следовало бы сказать ему, что мои намерения, когда я отправилась на поиски полотенца, были чистыми, и что я не намеревалась заманивать его в эту шикарную гардеробную. Вместо этого я храню молчание. Свет включен, но здесь все равно полумрак. Мы отгорожены от внешнего мира рядами пальто и курток, которые аккуратно висят по обеим сторонам комнаты. Это один из тех моментов, который часто потом вспоминаешь и удивляешься, насколько все могло бы быть по-другому, ступи ты тогда на иной путь. Это время принятия решения.

Он протягивает руку и средним пальцем проводит по той линии, которую минуту назад пожирал глазами, пока не упирается в мягкую ложбинку между моими грудями. Я слышу вздох — звук, который при других обстоятельствах был бы незаметен, и с удивлением обнаруживаю, что он исходит от меня. Удовольствие утонченное. Я чувствую, как мой разум отделился от моего тела и я будто бы наблюдаю все происходящее со стороны. Я прислоняюсь спиной к пальто из овчины и слегка запрокидываю голову, чтобы предоставить доступ к нижней части моей шеи. Теперь и я тоже покусываю нижнюю губу. Я хочу, чтобы он не останавливался, но и отвечать на эту провокацию не хочу.

Он убирает палец, и я снова вздыхаю, потому что каждая часть моего тела требует большего внимания. Потом я вижу, как он наклоняется ко мне. Он опирается одной рукой на стену, другую засовывает мне под платье, медленно спуская его с моего плеча и обнажая верхнюю часть тела. Я дрожу от предвкушения удовольствия. Риск быть обнаруженными только добавляет возбуждения, и я удивляюсь, каким образом в течение стольких лет мне удавалось избегать подобных любовных свиданий. Он наклоняется ко мне. Рука, что была у меня на плече, теперь находится на уровне моей лопатки и прижимает меня к нему. Мы собираемся целоваться. И тут раздается стук в дверь.

— Люси, вы там? — слышится снаружи мужской голос. — Люси?

Страх быть обнаруженной медленно гаснет: это не Том и не жена Роберта Басса. Но стук такой настойчивый, что неминуемо привлечет внимание других гостей.

Я иду к двери и приоткрываю ее. Знаменитый Папа!

— Ш-ш-ш! — Я прикладываю палец к губам.

— Вам не нужно таиться на вечеринке! — восклицает он, протискиваясь в дверь. — Я знал, что это вы, Суини. Я был в саду, заглянул в окно и узнал ваше платье.

— В саду? — переспрашиваю я.

— Я подумал, что вы тут балуетесь «коксом», — продолжает он.

— Балуюсь «коксом»? — опять эхом спрашиваю я.

— Вы собираетесь все время повторять за мной?

Он закрывает за собой дверь. Роберт Басс отодвинулся вглубь и стоит, спрятавшись за каким-то длинным пальто рядом с раковиной. Я вижу его ноги, торчащие из-под полы, среди нескольких пар «веллингтонов» и другой обуви. У Знаменитого Папы, однако, оказывается собственная программа развлечений. Он достает из кармана пиджака кредитную карту и маленький мешочек с белым порошком. Заперев дверь, он быстро садится на маленький стульчик, берет какой-то журнал из стопки у двери и решительно начинает выкладывать кокаиновую дорожку. Он великодушно пододвигает мне журнал, но я отрицательно мотаю головой:

— У меня достаточно проблем со сном, даже и без химических стимуляторов!

Он склоняется и втягивает носом порошок через свернутую трубочкой двадцатидолларовую банкноту. Все это столь хорошо мне знакомо, что на мгновение я задаюсь вопросом, несмотря на туман в голове из-за вина, нереализованной страсти и недостатка воздуха, а не смотрю ли я сейчас один из фильмов с его участием. Возможно, один из поставленных Квентином Тарантино. Потом я начинаю вычислять, что именно для меня хуже — быть застигнутой врасплох и замешанной в скандальной связи с одним из родителей или принимающей наркотики с другим, и понимаю, что выбор у меня не велик: мне нужно как можно быстрее отсюда смыться.

— Итак, что вы тут делали? — спрашивает Знаменитый Папа.

Он смотрит на мое платье. С одного плеча оно спущено. Я поправляю его, но оно распахивается на животе. Единственное решение — полностью его развязать и завязать снова. Поэтому я быстро развязываю пояс, обертываю вокруг себя платье и крепко завязываю на талии бант.

— Я привожу себя в порядок. Я не ждала зрителей.

— Это так здорово — вырваться из Лос-Анджелеса и вернуться в страну, где женщины выглядят как женщины! — В его голосе звучит восторг. Сильный восторг. — Как мне нравятся все эти здешние «сиськи-и-попки»! Это намного здоровее, чем иметь дело с голливудскими красотками среднего возраста с препубертатными телами. Поправляйте все, что желаете!

— Мне нужно подышать воздухом, — говорю я, убедившись, что восстановила приличие. Внешнее. — Думаю, мне надо пойти прогуляться по саду.

— Я с вами, — слышу я второй раз одну и ту же фразу в течение четверти часа. — Эта женщина чуть не свела меня с ума своими вопросами о том, какие дополнительные занятия посещают мои дети, собираются ли они подавать заявку в Гарвард, а также о моих взглядах относительно родительской дисциплины. Одной такой беседы достаточно, чтобы любого довести до наркотиков.

— И что вы ей ответили?

— Я спросил, не могла ли бы она познакомить меня с теми двумя женщинами, которые высветились на экране ее компьютера, когда мы были в кафе.

Мы спускаемся в кухню, и толпа расступается, как происходит всегда, когда появляется Знаменитый Папа. Официантка предлагает нам поднос с миниатюрными тайскими фаршированными блинчиками, и я пользуюсь шансом, чтобы схватить пригоршню. Интересно, замечает ли Знаменитый Папа все это обращенное к нему молчаливое внимание? Началось ли это поклонение внезапно, сразу после того фильма братьев Коэн, или же оно развивалось медленно в течение длительного времени, так, что сначала было незаметно?

Я ищу в толпе Тома, но не нахожу его. Несмотря на завистливые взгляды других матерей, именно он тот человек, рядом с которым я хотела бы сейчас оказаться. Я выхожу в сад вместе со Знаменитым Папой, понимая, что не одна пара завистливых глаз наблюдает за мной. Когда я вдыхаю ночной воздух, не обращая внимания на изморось, и жадно проглатываю еще один бокал вина, мое тело начинает резко расслабляться от успокоения, которое наступает после внезапного шока. «Я не тот человек, который может привыкнуть к таким ситуациям», — думаю я про себя. В этом разница между мной и Гаем. Он изменяет профессионально, в то время как я всегда буду любителем. Я уже чувствую угрызения совести из-за поцелуя, которого даже не было. Я тотчас же решаю никогда больше не позволять себе попадать в подобные компрометирующие ситуации. И все же я снова и снова мысленно прокручиваю эту сцену, задаваясь вопросом, чем все это закончилось бы и случится ли, учитывая подобные обстоятельства, снова. Потому что иногда, когда людям случается заглянуть за край пропасти, они решают, что лучше им отступить на несколько шагов назад, несмотря на то, что открывающийся вид великолепен. Но чем больше я думаю об этом, тем больше меня тянет в гардеробную комнату.

— Беспокоит ли вас то, как люди ведут себя вокруг вас? — спрашиваю я Знаменитого Папу, подыскивая тему для беседы, чтобы отвлечься от своевольных мыслей.

— Что вы имеете в виду? — осведомляется он, громко фыркая. Мы достигли конца сада, и это заняло добрых пять минут. В углу рядом с газонокосилкой, на которой ездят верхом, и сооружением для лазания, которое вы найдете в любом приличном лондонском парке, притулился старенький садовый домик пастельных тонов с маленькой верандой и подоконником, уставленным горшками с живыми растениями. Вокруг окна развешаны маленькие мигающие лампочки.

Он толкает дверь.

— После вас! — произносит он с напускной галантностью. — По правде говоря, Люси, я не часто общаюсь с людьми, которые не знамениты. Знаю, что это звучит высокомерно, но это правда, и иногда такие люди забывают, кто они на самом деле, поэтому мне интересно быть вместе с настоящими людьми. Непредсказуемо. Как та женщина, которая возглавляет родительский комитет. Жутко смешная! Я поставил перед собой цель — развратить ее. Вы можете назвать продажных типов, но сами вы не из таких.

— Откуда вы знаете?

— Интуиция, — отвечает он.

Мы нагибаемся, протискиваясь сквозь маленькую дверь, но внутри так просторно, что можно стоять, выпрямившись во весь рост.

— Я знаю, что в реальной жизни я мельче, чем на экране. Не говорите мне банальности, расскажите лучше о том, чего я не знаю.

— Именно это я и хотела… сказать. Вы ожидаете, что вас будут развлекать, но жизнь многих из нас не такова. Нам приходится самим развлекать себя.

— Люси, когда я с вами, то знаю — скучать не придется! — Он выдвигает маленький детский стульчик, садится и выкладывает еще парочку кокаиновых дорожек. Я осматриваю раковину в углу и с удивлением обнаруживаю, что если повернуть крошечный детский кран, то льется настоящая вода.

— Вы не должны делать это здесь, — протестую я, поворачиваясь и выглядывая из окна, на случай если тут появятся другие родители. — Спрячьте все! Эта вечеринка другого рода.

— Между прочим, я его там видел. Среди всех этих пальто, наподобие художественной инсталляции, — игнорируя мое замечание, сообщает Знаменитый Папа.

— О чем вы? — нерешительно спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

— Я видел Мелководье. В той комнате, вместе с вами. Но я ничего никому не скажу о вашем маленьком секрете, если вы не расскажете о моем.

— Но это все совсем не так! — протестую я. Нет ничего хуже, чем быть обвиняемой в неверности, не вкусив ни одного из ее удовольствий.

Тогда он встает и театрально декламирует со сносным английским произношением:

Что требует от женщины мужчина,

Как ни мгновений утоленного желанья?

Чего желают жены от мужчин?

Мгновений утоленного желанья.

— Люси, это то, вокруг чего вертится весь мир. Уильям Блейк это знал. Я это знаю. Там, откуда я прибыл, все этим занимаются, в этом нет ничего такого!

— Но вы не понимаете! Для меня — есть. Я люблю своего мужа, давно и сильно.

— Ладно, но зачем же тогда вы хотите трахнуть другого? — В его голосе слышатся нотки ожесточения.

— Точно не знаю, — отвечаю я. — Полагаю, что хочу сделать что-то безрассудное, чтобы почувствовать себя живой.

— Я, конечно, не мудрец. Но одно я могу вам сказать: неуверенность — плохая основа для чего бы то ни было. Я женат уже в третий раз, помните? Я живу с большой долей неуверенности в своей жизни. Я общаюсь со своим психотерапевтом больше, чем с любой из своих жен. — Тут он неожиданно встает.

— Может быть, тогда вам следовало бы жениться на своем психотерапевте?

— Он мужчина. Лучше я пойду и смешаюсь с массами. И заведу какую-нибудь музыку. Публике нужно слегка расслабиться. За исключением вас, разумеется. Вам нужно держать себя в ежовых рукавицах.

Мы идем обратно, Знаменитый Папа выбирает альбом группы «Радиохед» и отправляется на поиски Буквоедки, чтобы спросить ее, не хочет ли она потанцевать. Я вижу Роберта Басса. Он разговариваете Томом. Они оба смотрят на меня. Роберт Басс поспешно отводит взгляд. Как ни посмотри на это, рубеж пересечен. Однако иногда границы бывают размытыми, и можно пересечь их, не подозревая об этом. Марк этого не учел.

Я выпиваю еще один бокал вина, надеясь, что это окажет анестезирующий эффект на мое тело. Каждое нервное окончание в нем в высшей степени настороже. Рефлексы готовы к немедленной ответной реакции. Я чувствую себя странно — как натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. Марк сказал бы, что мое тело жаждет адреналина и что я в состоянии «борьбы и полета». Но объяснение чувств лишает жизнь тайн.

Я вижу деловую директрису, энергично направляющуюся ко мне.

— Большое спасибо за проделанную вами тяжелую работу!

— Не стоит благодарности, — отвечаю я ей.

— Организовано, но не слишком заорганизовано. Отличная тональность. Я знала, что вы будете оказывать сдерживающее воздействие, миссис Суини. Непросто узнать, что именно надо надеть, чтобы прийти в костюме любимого книжного персонажа. Должно быть, мистер Басе помогает вам разделить это бремя.

Я давлюсь фаршированным блинчиком и кашляю. После седьмого я перестала считать, сколько их я уже съела.

— Абсолютно верно, — соглашаюсь я с гораздо большим энтузиазмом, чем требуется. Потом я снова кашляю и пропускаю начало и конец ее следующего вопроса. Середина фразы, кажется, звучит так: «Подумайте над четвертым».

— Трое — наш предел! На самом деле мой муж обдумывает, не сделать ли вазэктомию, — слышу я свой голос. Мне следовало бы на этом и остановиться, но непреодолимое стремление обелить тайны нашей спальни побуждает меня не обойти вниманием навязчивую идею Тома о контрацепции. — И хотя он не надевает по два презерватива, мы осторожны, — говорю я смеясь. — Он все еще разражается риторическими речами, поскольку однажды я упомянула о четвертом. Не о презервативе, а о ребенке.

На ее лице приклеенная улыбка. Она использует ее для исповедующихся родителей. Я ощущаю пристальные взгляды матерей, без сомнения, удивляющихся, что же могло столь надолго задержать столь занятую директрису. К нам приближаются Буквоедка и хозяйка дома. Они слышали окончание нашего разговора.

— Думаю, четыре — отличное число! Никто не будет обиженным на канатном подъемнике, — говорит Само Совершенство. И привычной скороговоркой жены банкира добавляет, что она имела четыре при трех. Или это было пять при двух или шесть при одном? Невозможная арифметика.

— Самая трудная для меня задача — отводить мою пятилетнюю дочь на ее уроки игры на арфе, потому что у моей четырехлетки в это же самое время уроки скрипки Судзуки, — сообщает Буквоедка, ища одобрения со стороны директрисы, но получая лишь немногим больше, чем холодную улыбку. Она упорно продолжает: — Ходить с арфой очень тяжело, особенно когда времени в обрез. В начале каждого школьного года я вывешиваю на кухонной стене расписание, где записаны все занятия моих детей, мои собственные и мужа, так, чтобы ничего не забыть.

Она явно смотрит на меня.

— Вообще-то я спрашивала, не подумаете ли вы над тем, чтобы остаться в родительском комитете на четвертый семестр, — говорит директриса, поворачиваясь ко мне и многозначительно кивая, прежде чем двинуться дальше.

— Итак, вы отмечаете все занятия? — бросаюсь я на Буквоедку, впечатленная.

— Абсолютно все!

— И занятия сексом? — любопытствую я, задаваясь вопросом, не могло ли бы это стать решением проблемы недостатка активности в нашей семье. — Не становится ли он от этого менее спонтанным? К тому же вам бы потребовалась очень большая настенная диаграмма, так как пять утра, кажется, единственное время, когда оба родителя одновременно свободны.

— Мы не планируем это заблаговременно, — поджимает она губы.

— Странно… — замечаю я. — Мои незамужние подруги имеют бездну времени для секса, но не имеют того, с кем можно было бы этим заняться.

— У меня больше нет одиноких подруг. Мы предпочитаем общаться с супружескими парами. — Она произносит это в манере матери, требующей от ребенка съесть все и не оставлять еду на тарелке.

Следовательно, говорю я ей, она многое упускает, потому что, например, во время моих недавних посиделок с одинокими подругами разговор шел исключительно о сексе и занятиях, которые доставляют мне удовольствие, и что послеродовой геморрой и нехватка времени мешают чему угодно, но только не сексу. Она говорит, что очень довольна новой политикой, направленной на борьбу с издевательствами, домогательствами и запугиванием в школах, и уходит.

— Здесь присутствует женщина, которая не имеет секса со своим мужем уже в течение нескольких лет, — замечает хозяйка дома. — Люси, у вас есть минутка?

Она поднимается вверх по лестнице в холл и делает мне знак следовать за ней. На какое-то мгновение я решаю, что она хочет привести меня в гардеробную и побранить за мое поведение, но она продолжает подниматься по лестнице, до самой своей спальни. Этот вечер превращается в один из тех ночных кошмаров, когда каждый отвратительный поступок, когда-либо совершенный тобой в жизни, возвращается, чтобы преследовать тебя, а друзья и враги и люди, которые даже никогда не знали друг друга, таинственным образом одновременно появляются, чтобы разоблачить тебя. Пока я поднимаюсь по лестнице, я обдумываю наихудший из возможных сценариев и задаюсь вопросом, не ждет ли меня мой бывший коллега из «Вечерних новостей» в ее спальне вместе с Томом, сличая записи.

— Не возражаете, если я воспользуюсь туалетом? — спрашиваю я, когда мы входим в комнату. Я испытываю головокружение и хочу сполоснуть лицо холодной водой в попытке воссоединить разум с телом.

— Конечно, — говорит она, и я иду в ту самую ванную комнату, которую исследовала вместе с Эммой на прошлой неделе.

— А откуда вы знаете, что там ванная, а не гардероб? — подозрительно спрашивает она.

— Интуиция, — быстро отвечаю я.

Я вхожу в ванную и, прикрыв за собой дверь, прислоняюсь к стене, чтобы восстановить дыхание. И даю себе сразу несколько скоропалительных обещаний. Никогда не буду жаловаться на жизнь, даже если мне все снова смертельно надоест. Буду вести себя с величайшим достоинством во всех ситуациях. Никогда не буду допускать перерасхода по моей кредитной карте. Никогда больше не буду кричать на детей. Отведу один день в неделю для стирки. Сделаю все это, если только смогу избежать неприятностей. Я с недоверием смотрю на часы. Как за такое короткое время могло столько всего произойти? Мы здесь менее двух часов!

Я смотрю на свое отражение в зеркале. Тушь потекла. Я открываю холодный кран и смываю с лица косметику, чтобы попытаться найти под ней ту женщину, которую я знаю. Потом я выхожу из ванной и иду в спальню, где в ожидании меня сидит привлекательная мамочка — сидит очень прямо, на краю кровати, скрестив ноги.

— С вами все в порядке, Люси? — спрашивает она, внимательно осматривая мое тело в платье с глубоким запахом — так, как это могут делать лишь женщины. — Вы выглядите немного взволнованной.

В течение доли секунды я обдумываю — а не рассказать ли ей все? О том, что только что случилось с Робертом Басом, что ее муж имеет любовную связь с одной из моих лучших подруг, что ее дом в центре Ноттинг-Хилла построен из соломы. Однако я подавляю это желание, зная, что облегчение от признания быстро сменится целым набором новых забот из-за возникновения некоей новой, непредсказуемой цепи событий. Главное для меня сейчас — обрести под ногами почву. Перестроиться. Есть питательную пищу. Два дня спать. Дать обет молчания.

— Что вы думаете о Гае? — Она хлопает рукой по месту рядом с собой на краю кровати. Дверь в ее гардеробную открыта, и я чувствую дурноту, разглядывая знакомые ряды обуви.

— Он кажется привлекательным, очень сердечным и дружелюбным, — твердо отвечаю я.

— Я думаю, у него с кем-то роман. — Я чувствую стеснение в груди и сосредотачиваюсь на вдыхании и выдыхании через нос, чтобы избежать перенасыщения легких кислородом.

— С чего бы ему этого захотелось? — говорю я, затаив дыхание. — Он женат на потрясающей женщине, у него куча фантастических детишек, прекрасная жизнь! Было бы нелогично рисковать всем этим.

— Вот именно поэтому. Все слишком предсказуемо. — Она встает, чтобы подойти к комоду. Вытаскивает пачку сигарет, открывает окно, закуривает и, глубоко затянувшись, передает сигарету мне. — Мы можем выйти на балкон. Я всегда так делаю.

— Что заставляет вас думать, будто у него с кем-то роман?

— Ну, если перечислять в порядке возрастания значимости… — задумчиво произносит она, как мне кажется, с признательностью за предоставленную возможность излить душу. — Во-первых, у него новая рубашка, которую я ему не покупала, и я знаю, что он никогда бы сам ее не купил, поскольку она от Пола Смита, а он никогда не делает там покупок. К тому же я просмотрела выписки с его банковского счета и не нашла никаких свидетельств об этих новых предметах одежды, которые продолжают появляться. Во-вторых, когда мы занимаемся сексом, он вытворяет вещи, которых не делал уже много лет. В-третьих, в течение последних десяти дней он пребывает в отвратительном настроении и во сне произносит чужое имя. В-четвертых, есть вопрос о маленьких непрошеных гостях.

— Это намек на семь гномов? — На этой стадии вечера меня уже ничто не может удивить, даже появление, Элвиса Пресли.

— На гниды! Я проверила его секретаршу. Она была оскорблена тем, что я думаю, будто она наградила его вшами. Итак, если они у него не от нее, то от кого?

— Согласна, все это звучит очень веско. — Опровергать очевидное кажется мне бессмысленным. — Но не убедительно! — Я глубоко затягиваюсь ее сигаретой.

— Не надо меня жалеть. Я не из тех, кого жалеют. Я из тех людей, кого другие надеются когда-нибудь пожалеть!

— И что вы собираетесь делать с этими подозрениями? — Я сопротивляюсь желанию поскрести голову.

— У меня есть несколько вариантов. Я могла бы сделать так, как делала моя мать. То есть не обращать внимания на его неблагоразумие. Но проблема в том, что Гай — мужчина того типа, который может вообразить, что влюбился в кого-то, и решит оставить меня. А я не собираюсь рисковать и ждать, чтобы это случилось. Он не практичен, и если моей жизни суждено развалиться, я хочу взять на себя ответственность за это разрушение. Я могла бы поступить так, как поступила его мать с его отцом: развестись с ним, имея огромные отступные. Но тогда меня больше никто никогда не пригласит на обед, ибо женщины всегда будут бояться, что я могу увести у кого-то из них мужа. И еще — я могу разоблачить измену и попытаться заново отстроить наш брак.

— Вы его любите?

— Я его люблю, каким он был. Но мне не нравится, каким он стал, — задумчиво говорит она. — И я думаю, что он обо мне сказал бы то же самое. Как это ни странно, но деньги иногда делают вас менее уверенными в жизни, потому, что они предоставляют слишком большую возможность выбора. Думаю, нам необходимо радикальное решение. Фактически я уже приняла меры.

— Какие? — осторожно спрашиваю я.

— Я занимаюсь на курсах.

— Ландшафтного дизайна? — Это было бы следующей логической ступенькой на ее жизненной траектории. Но, кажется, я поспешила.

— Не говорите чепухи, Люси! На курсах сыщиков. Они предназначены для людей, которые хотят шпионить за другими, очень популярны среди женщин в моей ситуации. Даже если интуиция обманывает меня, это хорошая страховка на последующие пару десятилетий, до тех пор, пока не снизится его тяга к сексу. Он из тех, кого надо скрывать. Он тщеславен, а тщеславные мужчины всегда восприимчивы к лести.

— Это впечатляет. — Мысленно я отмечаю сразу несколько спорных моментов. Я могу предупредить Эмму по этому поводу и настоять, в случае если она действительно собирается закончить этот роман, чтобы делала это немедленно, пока еще, в этом я уверена, ничего не открылось. Жена Гая может не обращать внимания на доказательства, сжечь рубашку от Пола Смита и наслаждаться плодами более разнообразной сексуальной жизни. Если бы я была на ее месте, хотела бы я знать правду?

— Кстати, какое имя он выкрикивал? — с фальшивым простодушием спрашиваю я.

Она сердито гасит окурок — слишком близко от моей голой левой икры. Повисает долгое молчание, во время которого она нервно гладит брючины своих джинсов. Я сосредоточенно жду ответа. Я знаю, какое имя она собирается произнести.

— Ваше, — наконец слышу я. Она пристально смотрит на меня. — Он все время повторял одно и то же, снова и снова: «Люси Суини, что вы наделали?» Вот теперь и я тоже хочу знать это. Поэтому скажите мне, вы спите с моим мужем? Где вы с ним познакомились? А весь этот флирт с Робертом Басом — прикрытие? И прежде чем вы и дальше будете оскорблять меня ложью, хочу сообщить вам, что обнаружила, что у Гая есть еще два мобильных телефона, зарегистрированных на его имя, и что счета за один из этих номеров содержат бесконечное количество звонков, сделанных вами. А, кроме того, и это не секрет, именно ваши дети были разносчиками гнид в прошлом семестре.

Я открываю и закрываю рот, как рыба, вытащенная из воды, но из него не вылетает ни звука. По всей вероятности, она говорила о телефоне Эммы.

— Можем ли мы поговорить об этом позже? — с надеждой спрашиваю я.

— Нет! — неумолимо отвечает она.

Какое-то время мы сидим в молчании.

— Не думали ли вы о том, что этот телефонный счет, который вы упоминали, не мой, а принадлежит кому-то другому, кто знает меня? — наконец спрашиваю я, тщательно подбирая слова.

— Нет, — говорит она. — Хотя на самом деле в этом есть смысл, потому что второй телефон имеет множество звонков, сделанных на этот первый номер, и когда я набрала первый номер, то там оказались не вы, а когда набрала второй, на другом конце ответил Гай. Скажите мне, что вам известно. Пожалуйста. Если вы не можете сделать это ради меня, то подумайте о моих детях. Если вы ставите на первое место детей, то все остальное логично. — Она крепко схватила меня за колено. — Вы не можете себе представить, Люси, что за ад — жить со всем этим! Все, что вы считали гарантированным, вдруг оказывается ненадежным. Нет никаких гарантий. Я подозреваю всех и вся. Можете представить себе унижение, с которым я ждала его, чтобы появиться в том ресторане? Мне пришлось сказать всем, что он будет с минуты на минуту, и бесконечно звонить на его мобильник, а он так и не появился. Все, конечно, поняли, что происходит что-то странное, и потому избегали задавать самые обычные вопросы о его местонахождении. Именно по этой причине я хочу решить все прямо сейчас, иначе в противном случае я кончу тем, что возненавижу его.

— Возможно, вам следовало бы поставить эти вопросы перед Гаем?

— Я не раскрою эту тайну, пока у меня не будет всех доказательств. В данный момент мы изучаем технику наблюдения. Потом, когда придет время, я выберу момент и начну действовать. Которая из ваших подруг, по вашему мнению, может иметь роман с Гаем? Подумайте об этом. Это должен быть кто-то очевидный, вероятно, он встречался с ней по работе. Его всегда чрезвычайно привлекают умные женщины в деловых костюмах. Так я с ним и познакомилась.

— Мне нужно серьезно об этом подумать. И потом мы вернемся к этому разговору.

— Вы клянетесь, что не знаете? — спрашивает она.

— У меня есть пара идей, но пока ничего определенного, — отвечаю я, задаваясь вопросом — является ли это ложью?

— Дайте мне знать, если что-то выясните. Пожалуйста!

Мы слышим, как открывается дверь в спальню, и заглядываем за угол балкона. В комнату входят Знаменитый Папа и Буквоедка. Они оглядываются по сторонам и закрывают за собой дверь. Знаменитый Папа подставляет под ручку двери стул. Он принимается за дело, готовя новые кокаиновые дорожки, и мы с удивлением наблюдаем, как Буквоедка жадно втягивает носом парочку белых линий из порошка. После чего они удаляются.

— Боже мой, она делает это не впервые! — шепчет Само Совершенство. — В этом нет никакого сомнения.

В такси по дороге домой я сижу молча, пытаясь осмыслить все, что произошло этим вечером. Меня всегда озадачивало, каким образом на одной и той же вечеринке у людей может быть столько разных переживаний!

— Боже, как это было тоскливо! — вздыхает Том. — За исключением эпизода с Гаем. Ты и вправду была права, что не сказала мне об этом. Тем не менее, его жена кажется очень привлекательной. Так удивительно! Еще я поболтал со Знаменитым Папой. Он говорит, что ты самый естественный человек, которого он когда-либо встречал, и хочет, чтобы я взял его с собой на матч «Арсенала». И я помирился с Мелководьем. Думаю, он простил меня. Таким образом, все свободные концы связаны. А ты куда исчезала?

Я закрываю глаза и притворяюсь спящей. Трусливый выход.