Трофейная жена для лорда-дракона (СИ)

Глава 48

Эту рану нанёс Исефу Арвольд.

Длинный рваный порез от пупка и до самой спины мог нанести ему только огромный коготь. Вероятно, это случилось в конце, когда дракон начал снижаться. Он ещё плохо владел своим телом, и посадку на песок вряд ли можно было назвать гладкой. Скорее это было плохо контролируемым падением.

— Не беда. Я выжил после этого, — с усмешкой выпалил Исеф, взмахнув в воздухе культёй, — что мне какая-то царапина!

И правда, после перевязки он стал выглядеть бодрее. Вот только ближе к ночи, когда они засобирались в путь, пока на небе было ясно видно звёздную карту, кровь отчётливо проступила на импровизированной повязке, и однорукий стал сильно бледнее.

Они шли всю ночь и нельзя сказать, что всё было плохо. Исеф смеялся и болтал без умолку, словно пытаясь убедить Арвольда в том, что всё действительно хорошо.

Он рассказывал о своём отце, суровом шахе Тазаре, которого до дрожи боялись работорговцы и морские пираты, а люди за хмурый вид и беспощадность к врагам Аджая прозвали Пустынным Медведем.

О том, что за дверьми своих покоев тот выращивал диковинные цветы, а по вечерам любил собирать там вокруг себя своих многочисленных детей и читать им сказки о дальних странах и великих воинах.

Рассказывал Исеф и о том, как сбежал из дворца, поссорившись с шахом. Как мечтал отправиться к дальним берегам, но нанятое им судно было захвачено пиратами. Как был продан погонщикам двуногого скота, попал в услужение к богатому торговцу, и был снова продан погонщикам за то, что влюбился в его дочь и попытался сбежать вместе с ней прочь от этого безжалостного самодура.

Как пытался сбежать и от них, после чего потерял руку и был за бесценок отдан кровавым господам в золотые копи Кабара, где чах и уже помышлял о смерти, пока не услышал от надсмотрщиков о необычном рабе, на котором невозможно поставить клеймо, потому что он не боится раскалённого железа…

Они шли ночами и останавливались на ночлег, пережидая жаркие дни. Вместе изнывали от голода и жажды, лишь по утрам собирая росу с остывших за ночь камней, но шли. И всё же Исефу было куда тяжелее.

К исходу третьего дня его рана стала плохо пахнуть, а тело охватил жар. Тогда на следующую ночь Арвольд понёс его на себе. Его страшила мысль о том, чтобы снова обернуться в дракона и продолжить путь по небу и он не решился предложить это Исефу. Тот был так слаб и словно таял на глазах. Арвольд боялся, что принц просто не перенесёт ещё одного полёта. Боялся того, что он сам снова сделает всё ещё хуже.

Исеф бредил. Ещё будучи в сознании, он научил дракона ориентироваться по звёздам, так что Арвольд знал в каком направлении двигаться, но оттого было не легче, ведь он оказался практически один на один с пустыней, жизни в которой не знал.

Исеф же разговаривал со своими братьями, о которых из тех разговоров можно было понять, что они умерли. Спорил с наставниками, которых, вероятно, тоже давно не было в живых. А в моменты краткого просветления широко и белозубо улыбался юноше уверяя:

— Мы уже близко, Арвольд… я знаю, мы близко…

Но очень скоро настал тот вечер, когда Исеф не проснулся.

Он лежал в той же позе, в которой его и оставил Арвольд, прежде чем, как обычно, лечь спать с рассветом. Привалившись спиной к теневой стороне скалы, смотря в небо, Исеф словно улыбался краешками иссохших бледных губ.

В первый миг юноша не поверил в случившееся. Он склонился над мужчиной и затряс его, пытаясь привести в чувство, но тщетно. Ощутив всю боль осознания, он едва не лишился рассудка. Это было жестоко. Слишком жестоко!

Подняв взгляд к закатному небу, он закричал, хватая горстями песок и швыряя его так, словно смог бы причинить тому боль. Он чувствовал, как ненависть вновь наполняет его. Арвольд ненавидел себя, за то, что был так неуклюж, ненавидел погонщиков двуногого скота и кровавых господ, и тем более ненавидел проклятую богиню неба, в которую так верил Исеф.

Если бы не слепая вера в то, что она защитит его, если тот ей доверится, стал бы принц рисковать своей жизнью, связываясь с неумехой-драконом, отправился бы налегке в мёртвую пустыню?

Смерть на свободе лучше жизни в цепях…

Словно шёпот из другого мира, всплыли в его памяти слова, которые Исеф сказал ему в их первую встречу. Но и они не смогли утешить Арвольда.

Окинув тяжёлым взглядом бездыханное тело друга, юноша вновь посмотрел на небо. Там, на быстро темнеющем небосводе уже зажглись первые звёзды, по которым они с Исефом прокладывали путь к Аджаю — огромному городу, стоявшему на краю спокойного залива, которым заканчивалась мёртвая пустыня.

Второе обращение в дракона далось Арвольду куда легче. Ему лишь нужно было позволить горю захлестнуть себя, вытеснив из головы все прочие мысли. Подхватив с песка безжизненное тело принца, он взмыл высоко в небо. Так высоко, что кожа и одежда Исефа покрылась инеем.

Движимый горем и злостью, он летел и днём, и ночью, не уставая. Кажется, что успели смениться не меньше трёх суток, когда впереди, наконец, показалась синяя морская гладь.

Это было красиво. Безжизненная красная пустыня, словно войско накатывала на берег, где встречала тонкую полоску зелени, за которой начиналась поистине безграничная синева.

Аджайский залив был похож на большую неровную каплю, уходившую вглубь материка. По всей протяжённости береговой линии можно было видеть человеческое жильё от ветхих лачуг до огромных дворцов. Их защищала не только пустыня, но и огромная крепостная стена высотой с полтора драконьих роста.

Сделав вираж над Аджаем на огромной высоте, на такой, что переполошившиеся люди и воины бросившиеся к бойницам на стенах, казались ему меньше муравьёв, Арвольд, как и обещал, принёс Исефа к воротам.

Он не бился в них и не собирался сжигать своим пламенем. Дракон просто положил перед собой тело принца и улёгся рядом с ним, словно верный пёс, сложив исполинскую голову на когтистые лапы. После стольких дней пребывания в обличии зверя, ему требовалось время, чтобы привести в равновесие чувства и снова обратиться в человека.

Человек, вышедший навстречу, дракону говорил на незнакомом ему языке. Арвольд же не отвечал ему, он молча сидел у тела принца, опустив голову. Не зная усталости в звериной ипостаси, став человеком, он в одно мгновение ощутил всю тяжесть дней, проведённых в полёте без сна и отдыха.

Невысокий, лысый мужчина с чёрной бородой, настолько длинной, что ему приходилось заправлять её за пояс, обнажил меч, приблизившись к нему, но увидев бездыханное тело однорукого вдруг пробормотал что-то неразборчивое и выронил его, упав подле него на колени.

Арвольд не сопротивлялся.

Видимо, из страха, иначе нельзя было объяснить эту глупость, ведь отныне никакие цепи и стены не могли быть для него преградой, юношу заковали в кандалы и отвели в темницу. Но и там он долго не пробыл.

Длинными коридорами и тенистыми аллеями его вывели оттуда к стенам прекрасного восточного дворца. Самого большого в Аджае, Арвольд видел его с высоты своего полёта. Его вели к шаху. Нет, он не рассчитывал на то, что кто-то у ворот города сразу узнает в измождённом калеке принца. Он вообще не думал об этом, ему было всё равно. После всех испытаний и лишений долгожданная свобода и обретённая сила словно потеряли для Арвольда всякую ценность.

Стражники вели его, едва переставлявшего ноги мальчишку, грязного и одетого в ветхое рваньё через величественные залы украшенные узорными барельефами, перламутром и золотом. Пожалуй, даже самому королю Фэррику Дэйну о таком богатстве можно было только мечтать…

Двое тащили за руки и по шестеро спереди и сзади вели, наставив на него копья. Арвольд криво усмехнулся, подумав о том, насколько же смешно это всё выглядело со стороны для разбегавшихся при их приближении слуг и мелких придворных, одетых в причудливые шелковые наряды.

Едва переступив порог следующего зала, стражники вдруг выровнялись, словно по команде и отступили за его двери, прикрыв те почти беззвучно. Арвольд огляделся — это определённо был тронный зал.