Тщательно отшлепанная

Глава одиннадцатая

— Черт возьми, — простонала я, почувствовав себя так, словно в моей голове завелся злобный сурок. Я моргнула, веки словно налились десятитонной тяжестью, и попыталась открыть глаза. Передо мной появился незнакомый потолок с белой плиткой. — Что за черт? — сказала я, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь о том, как я здесь оказалась. Больница? Я услышала знакомые звуки аппаратов и почувствовала сильный запах дезинфицирующего средства «Лисол» и сосны.

Затем я почувствовала что-то в своей руке, что-то теплое. Что-то, что крепко обхватывало меня, надежно и бережно. Я повернула голову в сторону, и мои глаза округлились от шока при виде Гарри Синклера, сидящего на неудобном пластиковом стуле. Его глаза были закрыты, дыхание ровное, грудь вздымалась и опускалась под белой майкой для регби с надписью «Английский регби» под ярко-красной розой.

Я порадовалась, что не подключена к аппарату жизнеобеспечения, так как была уверена, что он запел бы мелодию песни «Боже, храни королеву».

Гарри? Какого черта он здесь делал?

Затем, словно прорвав стену плотины, в мой и без того ушибленный мозг ворвался поток воспоминаний: центр отдыха, благотворительность, Гарри, игравший с детьми в регби на новом искусственном поле… а потом я, получившая по лицу этим чертовым мячом. После этого воспоминания стали скудными, как разрозненные кусочки пазла, который я отчаянно пыталась собрать воедино. Что-то про ангела. Свет? Я ни черта не понимала.

Но там была рука. Крепкое сжатие руки, прокладывавшей себе путь сквозь весь этот белый шум. Я посмотрела вниз, на руку Гарри, крепко державшую мою, даже когда он спал. И зависла. Я была уверена, что смотрела слишком долго, чтобы это казалось нормальным.

Словно почувствовав тяжесть моего растерянного взгляда, Гарри зашевелился. Его тёмные волосы были взъерошены и лежали волнами на голове, а полные губы слегка сжаты. Открыв свои ярко-голубые глаза, он сразу же нашел меня.

— Фейт, — сказал он, и у меня в животе что-то оборвалось, когда он снова назвал меня по имени. Гарри сел ровнее и наклонился к кровати. — Ты очнулась. — Я продолжала бросать любопытные взгляды на наши руки, но он продолжал держать меня за руку. Я даже не была уверена, что он понял, что они все еще сцеплены. — Как ты?

— Просто замечательно, — ответила я, снова поморщившись, когда подняла свободную руку к голове. Как раз в тот момент, когда я шипела на шишку, торчащую сбоку моего черепа, как будто я была чертовым однобоким единорогом, через занавеску, скрывавшую мою кровать, появилась медсестра.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она и протянула мне таблетку. — Примите это. Поможет справиться с болью. Перейдя на другую сторону кровати, она тронула Гарри за плечо. — Вы не возражаете, если я проведу быстрый осмотр?

— Нет, нет, совсем нет. — Гарри отпустил мою руку. Я наблюдала за его реакцией. Понял ли он, что держал меня за руку? Может быть, это какой-то традиционный английский рыцарский жест, в котором я не разбиралась? Он слегка застонал и, положив мою руку обратно на кровать, быстро сжал мои пальцы. Его глаза переместились на меня, и я увидела, что его щеки слегка покраснели. Что это значило? Он был смущен? Проклятье, моя голова слишком сильно болела от всех этих размышлений. Гарри отошел и закрыл за собой штору.

— Благословите этого человека, — сказала медсестра средних лет и начала измерять мой пульс. — Он не отходил от вас с тех пор, как вас доставили сюда. И отдавал нам приказы, чтобы убедиться, что с вами все в порядке.

Я не была уверена, мой пульс участился из-за травмы головы, или из-за того, что мне говорила медсестра.

— Когда мы убедились, что это просто неприятный удар по голове и легкое сотрясение, ничего страшного, он сидел рядом, держал за руку и не сводил с тебя глаз, пока ты спала. — Она улыбнулась мне, явно не обратив внимания на то, что сейчас, к черту травму головы, я была уверена, что у меня случится коронарный приступ. — У тебя преданный мужчина, девочка. — Медсестра надела мне на руку манжету для измерения артериального давления. — Он британец?

— Да, — это было все, что я могла сказать. Следовало бы сказать, что он не мой мужчина, но мой маленький шаловливый язычок решил в данном случае промолчать.

— Мне нравится этот акцент. — Она посветила мне в глаза. Я вздрогнула. Ощущение было такое, будто луч лазера прожег сетчатку и пронзил мозг раскаленным добела жаром. — Извини, — сказала медсестра. — С тобой все в порядке, просто некоторое время будет болеть голова. Мы дадим тебе лекарство от этого. — Она нажала кнопку на боковой стенке кровати и подняла ее изголовье так, что я оказалась в сидячем положении. — Мы понаблюдаем за тобой еще немного, а потом ты сможешь отправиться домой.

— Спасибо. — Когда она открыла занавеску, чтобы уйти, Гарри оказался по другую сторону, держа в руках два бумажных стаканчика. Он вежливо кивнул медсестре, когда она проходила мимо. После чего зашел в кабинку и поставил стаканчик на столик над моими коленями.

— Кофе? — спросила я, поняв, что кофеин — это то средство, которое мне сейчас необходимо.

— Чай, — сказал Гарри и сел на пластиковый стул.

— Ты меня обманываешь, да?

Рот Гарри дернулся, несомненно, от количества яда в моем голосе.

— Нет, я не обманываю тебя, как ты красноречиво сказала. Это ромашка, без кофеина. Это чай, мисс Паризи, разве вы не знаете, что это лекарство от всего?

— Может быть, в старой империи, но здесь, в Нью-Йорке, это чашка Джо. — Я вздрогнула, глядя на светло-коричневую воду, напоминавшую грязь, дразняще стоявшую передо мной. — Я могу материться, как матрос, набравшийся джина, но «это ромашка, без кофеина», возможно, самое оскорбительное предложение, которое я когда-либо слышала в своей гребаной жизни.

Гарри протянул руку, взял чай и поменял свой стакан на мой. Судя по тому, что уловил мой натренированный на кофе нюх ищейки, это была двойная порция гранд-латте.

— Вот. Возьми мой. Не могу допустить, чтобы ты так оскорбляла лучшее, что есть в Британии.

— Я думала, что чай лечит все. Почему ты взял кофе?

— Я не был уверен, что чай окажется достаточно крепким, чтобы я мог выдержать твой ожидаемый гнев.

Я не смогла удержаться от улыбки.

— Ожидаемый гнев?

— Я боялся, что меня упакуют в гроб за казус с мячом для регби.

— Казус? Ты имеешь в виду кожаное яйцо, которое решило поцеловать мое лицо с силой товарного поезда? Этот казус?

— Мяч для регби, который бросил одиннадцатилетний подросток, весивший не более сорока килограммов. Да, этот казус.

— Одиннадцать? Черт, да этого парня прямо сейчас надо записывать в армию. — Я сделала глоток кофе, сразу почувствовав, как его целебная сила проносилась по моим венам, возвращая их к жизни. — У вас есть призыв в регби?

— Нет.

Я вздохнула и откинула голову на подушку. Поскольку ничего не знала о спорте.

— Мне все же жаль, — сказал Гарри. — Что тебя ударили.

Я повернула голову и посмотрела на него.

— Ты был в спортивном центре, играл в регби.

Его лицо напряглось, приняв свое обычное замкнутое выражение. Я не знала, было ли это сотрясение мозга, но я услышала, как произнесла.

— Нет. Не делай этого. Не надо снова становиться холодным и отстраненным. Не надо этой аристократической строгости с оттопыренными губами, которая только оскорбляет и отталкивает.

Выражение лица Гарри не изменилось, пока он не рассмеялся и не покачал головой.

— Вы когда-нибудь не говорите то, что у вас на уме, мисс Паризи?

— Фейт. Называй меня Фейт, если ты еще раз назовешь меня мисс Паризи, я буду биться головой о стену, только чтобы меня вырубило и больше не пришлось это слышать.

— Немного драматично.

— Но в моем стиле.

— Прекрасно, — сказал Гарри. — Фейт.

— Аллилуйя! — я откинулась на спинку кровати, проглотив кофе так быстро, что в горле остался след от горячего кофеина. — И, отвечая на твой вопрос, да, я всегда говорю то, что думаю. — Я пожала плечами. — Лучше скажу людям в лицо, что думаю, чем буду говорить что-то за их спинами. И меня редко волнует, что люди думают обо мне, так что мне все равно, если им это не нравится.

— Верно подмечено.

Я рассмеялась над его сухим ответом. Но быстро прекратила, когда спросила.

— Почему ты был там сегодня, Гарри? Я слышала, что ты вернулся в Великобританию на этой неделе.

— Я был в Англии на этой неделе. Просто вернулся немного раньше, чем обещал. — Он поиграл краем своей кофейной чашки. Затем вздохнул и встретил мой ожидающий взгляд. — Я — главный меценат благотворительного фонда.

— «Ви»? — спросила я.

— «Ви».

И тут меня осенило.

— Ты хотел, чтобы благотворительная организация освещалась в средствах массовой информации, но не хотел быть связанным с ней?

— Именно так, — жестко ответил он. — Это не про меня. Но я также не против использовать свои связи, чтобы добиться того, чтобы благотворительность получила достойное освещение.

— Почему именно такая благотворительность? — спросила я. — Детская тяжелая утрата? — потом я вспомнила кое-что, что читала о нем, и почувствовала себя самой большой дурой в мире. — О, Гарри, мне очень жаль, — сказала я и почувствовала, что мне хочется снова ударить мячом по своей голове в знак самонаказания. — Твоя мама.

Гарри кивнул.

— Да. — Я замолчала, хоть раз в своей проклятой жизни. Даже я знала, что иногда нужно заткнуться.

— Мне было всего двенадцать, когда я потерял ее. Это… — он замялся, потом вздохнул. — Это было очень тяжело. Быть таким маленьким и одиноким… — у меня сжалось в груди от боли, которую я почувствовала под вынужденной силой его голоса.

— Но ведь у тебя был отец, верно? Он помог тебе справиться с этим? — губы Гарри слегка сжались, а в голубых глазах мелькнула холодность.

— Конечно.

Я положила свою руку на его и сжала.

— Мне жаль, что ты потерял ее.

— Спасибо. — Он улыбнулся и покачал головой.

Я была в замешательстве.

— Что?

— Я просто представляю, что бы она о тебе подумала.

Я помрачнела.

— Так плохо, да?

— Наоборот, — сказал он, и выражение его лица посветлело. Оно оттаяло, а вместе с ним и часть льда, сковавшего мое сердце, когда дело касалось его. — Она бы тебя обожала. Потому что всегда поддерживала сильных, независимых женщин. — Он наклонился вперед, понизив голос. — Открою тебе секрет. Она не очень-то жаловала аристократичных дам. На самом деле, она часто улыбалась им в лицо, а потом, когда они не смотрели, быстро показывала им средний палец, побуждая меня последовать ее примеру.

— Похоже, это мой тип леди.

— Да, именно так. — В моей груди разлилась легкость. Татуировка его короткой улыбки отпечаталась на моем мозгу. Это было очень красивое зрелище. И крайне редкое. Все равно, что увидеть снежного человека в стрингах и на шпильках.

— Значит, ты учишь молодёжь Адской кухни играть в регби?

Он кивнул.

— Мне показалось, что им нужно показать настоящий спорт, а не тот, в который играют с обилием шлемов и щитков.

— Осторожнее, не то тебя выдворят из штатов толпы фанатов, — поддразнила я. — Но почему именно Адская кухня?

Гарри расслабленно откинулся в кресле, и я не могла не заметить, как на его плоском животе, где регбийная футболка задралась вверх, мелькнула голая кожа.

— Я вспомнил, что в прошлом году читал о них статью, где рассказывалось о том, что они создают клуб для тех, кто потерял родителей в раннем возрасте. Они нуждались в пожертвованиях. Я знал, что могу сделать что-то для них. — Он пожал плечами, и это был самый непринужденный жест, который я когда-либо видела у него. Как я поняла, об этом он мог говорить свободно. — Жаль, что у меня не было ничего подобного, когда я справлялся со своим горем.

Я представила себе совсем юного Гарри, потерянного, — без сомнения, в особняке, — его веселая и любящая мать ушла, и только холодный отец утешал его. Кинг Синклер мог дать ему столько же утешения, сколько аппарат жизнеобеспечения.

— Ты делаешь прекрасное дело.

Гарри прищурился, и я поняла, что он о чем-то напряженно думал.

— Поле было закрыто для журналистов… — он оставил вопрос висеть в воздухе.

— Неужели? — я невинно пожала плечами. И вздохнула, поймав себя на мысли. — Я ходила в этот центр отдыха, Гарри, понимаешь? Когда я услышала тебя из коридора, то должна был узнать, что там происходит. — Я указала на свою голову. — Карма вернула мне за мою пронырливость, не волнуйся.

— Похоже на то.

— Гарри? — спросила я, не желая слышать ответ. — Я сказала какую-нибудь глупость, когда меня контузило? Я плохо помню. Там было что-то про ангелов?

— Нет, — сказал он и сделал долгий глоток своего ужасного чая.

— Но я что-то такое говорила, да? — взвизгнула я.

Гарри поднял руки в знак капитуляции.

— Что? Я ничего не могу поделать, если ты считаешь меня самым прекрасным серафимом на всех небесах.

— О, Господи боже! Убей меня сейчас же. — Я сделала паузу и огляделась. — Нет, я уже здесь, да? Я действительно умерла и нахожусь в аду.

— Вау, — сказал он, и это жаргонное слово прозвучало странно из его уст. — Приятно знать, что пребывание в моем присутствии было бы для тебя адом. — Гарри сказал это в шутку, но я уловила легкую грусть на его лице, услышала небольшое разочарование в его тоне.

— Гарри, с момента нашей первой встречи мы были метеоритами, падающими вместе и сбивающими друг друга с курса. Я не могу представить себе двух более непохожих людей, пытающихся завязать дружбу.

Он опустил глаза к своей чашке, ковыряясь в этикетке. Я почувствовала, как в моем желудке зародилась пещера печали.

— У тебя как будто раздвоение личности. — Гарри напрягся и нахмурил брови. — Ты можешь быть высокомерным, гордым и грубым. — Я указала на него. — И ты можешь быть таким. Человеком, которого я видела мельком в лифте той ночью. Таким, каким ты был сегодня, показывая вспышки улыбки на мои дерьмовые и неуместные шутки. Он рассмеялся. — Может быть, это и не к месту, но я думала, что ты просто копия своего отца.

При этих словах Гарри вскинул голову, и его глаза вспыхнули огнем. Я затаила дыхание от его сильной реакции, что было неразумно, так как мир, казалось, накренился вокруг своей оси.

— Я совсем не похож на своего отца, — твердо сказал он. Его широкие плечи напряглись, а челюсть стала жесткой.

— Знаю, — сказала я и увидела, как он потерял часть накопившегося напряжения. — Теперь я начинаю это понимать.

Гарри повернул голову, уставившись на занавеску. Я думала, что в этот момент он встанет и уйдет. Попрощается. Вместо этого, не поворачиваясь ко мне лицом, он сказал.

— Ты должна понимать, что подобное воспитание в Англии связано с определенными ожиданиями и сильным чувством долга… — он прервался и провел рукой по лицу.

Затем снова повернулся ко мне лицом и с самоуничижительной ухмылкой сказал.

— Не каждая тюрьма находится за железными решетками.

— Гарри… — прошептала я, чувствуя, как что-то разрушилось вокруг моего сердца. Стена? Забор? Я не знала. Но что бы это ни было, при этих душераздирающих словах оно рассыпалось, оставив мою бьющуюся плоть открытой для Гарри Синклера.

— Еще кофе? — спросил Гарри, вскочив на ноги.

— Нет, я… — его смущенное выражение лица заставило меня сказать. — Да. Спасибо. От кофе я никогда не откажусь. — На его лице отразилось облегчение, и он нырнул за занавеску.

Чего ему стоило открыться? А его тюрьма? Был ли он в ловушке правил и норм своего социального положения, или его отец вовсе не был хорошим отцом? Из того немногого, что я знала о Кинге Синклере, не могла представить его иначе как подавляющим. И если бы кто-то жил так всю жизнь? А еще хуже, что он потерял женщину, которая показала ему, что такое любовь в столь юном возрасте…

Увидев на тумбочке свой мобильный телефон, я проверила, все ли чисто, а затем провела быстрый поиск в «Гугл». Набрав «молодой Генри Синклер III», я нажала на «картинки». Через несколько секунд передо мной предстал Гарри с детским лицом. На большинстве фотографий он стоял рядом с Кингом. Я просмотрела несколько страниц снимков и, к своему ужасу, не нашла ни одной фотографии, на которой Гарри улыбался бы.

Присмотревшись внимательнее к его лицу на одной фотографии, я почувствовала, что могла заплакать. Он стоял перед какой-то каменной стеной, может быть, дома? И находился рядом с отцом, но именно глаза Гарри приковывали мое внимание. Они, конечно, были того же лазурно-голубого цвета, но эти глаза были призрачными. В них скрыто столько грусти и… одиночества, что я почувствовала, как мои щеки стали влажными.

Положив телефон и очистив свою историю от всех улик, связанных с Гарри, я вытерла слезы как раз в тот момент, когда он вошел через занавеску в кабинку.

— Фейт? — он отставил кофе и бросился ко мне. — Что случилось? Это твоя голова? Тебе больно?

Я пыталась придумать что-нибудь, но эти печальные голубые глаза.

— Э… у меня… у меня предменструальный период, понятно? — Гарри сделал шаг назад, как это делали мужчины при любом упоминании о проблемах, связанных с месячными. — И это, — сказала я, указав на свою голову. — Я не уверена, что смогу скрыть гигантский рог на голове.

Гарри поборол улыбку, которая была так же желанна, как повязка на глазах на нудистском пляже.

— Я уверен, что тебе много раз говорили это в жизни, Фейт. Но ты прекрасна, и я уверен, что эта красота не уменьшится, сколько бы рогов ни выросло у тебя на голове.

Я вытерла глаза и уставилась на него, его слова, как стрелы, вонзились в мое, теперь уже открытое для Гарри, сердце.

— Ты считаешь меня красивой?

На щеках Гарри вспыхнули красные пятна.

— Да, — сказал он, прочистив горло. — Исключительно. — Наши взгляды сцепились, и впервые в жизни мне не пришлось шутить. На самом деле, между нами висела только тишина.

— Так, Фейт, — сказала медсестра, открыв занавеску. — Вот ваш рецепт на обезболивающие. — Она положила планшет с бумагами мне на колени. — Мне нужно, чтобы ты подписала эти бланки. — Я переключила свое внимание с Гарри на бланки. И автоматически вписала свое имя.

Следом вошел санитар с инвалидной коляской.

— Вам помочь добраться домой? — спросил он.

— Я отвезу ее, — сказал Гарри, встав и собрав свои вещи и наш кофе. — Ты согласна? — спросил он.

— Более чем.

И тогда Гарри улыбнулся. Не слегка, не усмешкой или минутной наглой ухмылкой. Настоящая улыбка растянулась на его губах. Хорошо, что я сидела, иначе она сбила бы меня с ног прямо на мою многострадальную задницу.

Исключительно.

Пока санитар вез меня к подземной парковке, в голове звучал только голос Гарри, произносящий «исключительно».

Гарри подогнал машину. Я проскользнула внутрь на пассажирское сиденье.

— Домой? — спросил Гарри, посмотрев прямо перед собой.

В машине царило странное напряжение. Не плохое, но такое, которое ощущалось как странное чистилище. Смятение и незнание витали в воздухе, как старый радиоприемник, пытающийся найти станцию. Раньше я понимала свою позицию в отношениях с Гарри. Он мне не нравился. Я не нравилась ему. Он был холоден и высокомерен. Я была громкой и раздражала его. Теперь… мы были в зоне неопределенности. Из которой я не могла найти выход.

— Отвези меня к родителям, — сказала я, когда Гарри выехал с парковки на улицу. — Это в двух кварталах от центра отдыха.

Перед тем как мы уехали, медсестра объяснила мне, что нужно, чтобы кто-то присматривал за мной в течение следующих двадцати четырех часов. Амелия и Сейдж работали допоздна. А я просто хотела домой. Я была двадцатипятилетней женщиной, которая хотела, чтобы мама баловала ее, пока она выздоравливает. Подайте на меня в суд. Я была очень требовательной. И знала это. Я не могла, черт возьми, сама позаботиться о себе; поскольку слишком сильно раздражала бы саму себя.

Мы ехали молча, рассекая темные улицы Адской кухни. Люди заполняли бары и рестораны, выходили на улицы. Возвращение в Адскую кухню было таким же успокаивающим, как жареный сыр и томатный суп. Она окутала меня своей магией, крепко обняла и пригласила домой.

— Вот здесь, — сказала я и указала на многоквартирный дом. Мама и папа жили на первом этаже. — Спасибо, — сказала я. — За сегодня. Тебе не нужно было оставаться со мной, а потом привозить меня домой. Я уверена, что у тебя были другие места, где ты должен был или хотел быть.

— Нигде, — повторил он, его напряженные голубые глаза передавали невысказанные слова. Я была уверена, что неправильно их истолковала.

— Ладно, хорошо… — Гарри открыл дверь и обошел капот своей машины. Затем открыл мою дверь и протянул руку. Когда я взяла ее, то спросила. — Разве ты не должен говорить «Миледи», когда делаешь это?

Гарри сморщил нос, и я, с учётом ушиба головы, подумала, что это самая милая вещь, которую я когда-либо видела.

— Слишком высокопарно, — сказал Гарри, царственно вздернув подбородок. — Обычно подобной рутинной работой занимается кто-то из моих подчиненных.

Как только я подумала, что он симпатичный и не такой напыщенный мудак, каким я его себе представляла, его раздражающая королевская задница сказала что-то, чтобы доказать, что я ошибаюсь.

Я открыла рот, чтобы сказать все, что думала об этом, но тут увидела, как его рот дернулся, а на губах заиграла ухмылка.

— Какой же ты урод.

— Приму за комплимент.

Гарри переплел мою руку со своей, и мы поднялись на крыльцо. Если бы я закрыла глаза, то могла бы поверить, что мы находились в георгианской Британии и только что вышли из кареты, чтобы попасть на бал. Он был бы щеголеватым герцогом, а я — служанкой, в которую он влюбился и ради которой бросил вызов обществу.

— Эй, детка, покажи нам свои половые губы! — я очнулась как раз в тот момент, когда мимо проезжала машина, полная мальчишек-подростков с прыщами и брекетами, с пальцами по обе стороны рта, двигающими языками в мою сторону.

— По крайней мере, мы можем быть благодарны за то, что биологическое образование в Адской кухне на должном уровне, — сказал Гарри так серьезно, что я разразилась смехом. И поморщилась от внезапной боли в голове, но мне было все равно.

— Это определенно лучше, чем если бы они кричали «покажи нам свою киску».

— Как можно знать столько грубостей, просто удивительно, — сказал он, как раз когда дверь открылась и мама в шоке уставилась на меня.

— Фейт? — должно быть, я выглядела неважно, потому что потом она пронзительно закричала. — Фейт! Господи, мать твою, что случилось? Ты выглядишь как дерьмо!

Прежде чем мама набросилась на меня, как слишком заботливая курица, Гарри наклонился к моему уху и сказал.

— Теперь я понимаю, откуда ты это берешь.

Я засмеялась, и мама обхватила меня руками, оттаскивая от Гарри. Следом в дверь вошел папа.

— Mia bambina (ит. — моя малышка).

Я услышала шаги на каменной лестнице. Оторвавшись от осьминогов, которыми были мои родители, я увидела уходящего Гарри.

— Гарри, — сказала я, и он поднял голову. — Спасибо.

— О, как грубо с моей стороны! Я вас даже не заметила, молодой человек. Это вы привезли Фейт домой? Что случилось? — сказала мама.

— В мою голову попал мяч для регби, — сказала я и указала на Гарри. — Это мой босс, он помог мне добраться до больницы и привез меня домой.

— Ну, ты должен войти! — сказал папа, его итальянский акцент по силе совпадал с английским Гарри.

— Спасибо. Но, боюсь, мне пора идти, — сказал Гарри. — Было очень приятно познакомиться с вами обоими. — Что-то внутри меня упало при этом. Черт возьми. Мне нужно было поспать и отдохнуть. Я теряла свой чертов разум. — Береги себя, Фейт, — сказал он и пошел к своей машине. Я смотрела, как он уезжал, пока машина не скрылась из виду.

— Это был твой босс? — спросила мама. — Ну, он же секс на ножках, правда? Если бы я была на несколько лет моложе…

— Мило, мам, — сказала я, когда она провела меня в их квартиру и усадила на диван. — Мало мне того, что моя голова и так убивает меня, так ты еще и навязываешь мне эту тревожную картинку.

— Он должен прийти на воскресный обед, — сказал папа и сел рядом со мной, подняв мои ноги и положив их себе на колени.

— Я не приглашу своего босса на воскресный обед.

— Он помог тебе, привез домой. Мы итальянцы, Фейт. И благодарим едой.

— Мы все делаем с помощью еды, вот почему моя задница размером с Эмпайр Стейт.

— Мужчинам нравятся женщины с небольшим количеством мяса на костях, дорогая, — сказала мама и протянула мне тарелку с супом. У нее всегда стояла на плите кастрюля с каким-нибудь супом. Она говорила, что это шотландская фишка. Мол, никогда не знаешь, кто может появиться у твоей двери и кого нужно будет накормить. — Им нравится, когда есть за что ухватиться.

— Это правда, не зря Венеру Боттичелли так любят, — сказал папа, когда первая ложка овощного супа согрела мое горло. — Пригласи своего босса, Фейт. Он должен прийти.

Я доела суп и пошла в свою старую спальню. Когда я легла на свою односпальную кровать, на мобильный пришло сообщение.

Еще раз извини за сегодняшний день. Пожалуйста, береги себя.

Сообщение было от «Напыщенного мудака». Из горла вырвался смех, и я почувствовала себя невесомой. Обезболивающее было хорошим.

ФП: Как ты сохранил свое имя в моем телефоне?

НМ: Возможно, я воспользовался отпечатком твоего пальца, пока ты спала, чтобы влезть в твой телефон, а возможно, и нет.

Я видела точки, которые говорили мне, что он набирал что-то ещё.

НМ: Конечно, это все косвенные улики. В суде это не примут.

Мое сердце билось как бас-барабан. Черт, оно билось так сильно, что исполняло барабанное соло под «In the Air Tonight» Фила Коллинза. Мне нужен был сон. И, возможно, психушка. Я знала, что сходила с ума, потому что Гарри Синклер вдруг стал мне казаться забавным, и я не представляла себе его несчастную смерть от моей шпильки в том месте, где у него должно было быть сердце.

Я должна довести начатое до конца…

ФП: Мои родители хотят, чтобы ты пришел на ужин в воскресенье в качестве благодарности за сегодняшний день. У них не было возможности пригласить тебя лично.

Я нажала кнопку «Отправить», после чего мгновенно пожалела об этом. Сколько мне лет? Пятнадцать? Кто, черт возьми, вообще приглашает кого-то к родителям на ужин?

ФП: Ладно, забудь об этом. Не нужно подвергать себя такой пытке. Забудь, что я это написала. Я скажу им, что у тебя был запланирован визит к врачу, который ты не смог перенести.

Я отправила это. Когда я прочитала его снова, то запаниковала.

ФП: Не так, как в случае с приемом венеролога. Не буду упоминать о герпесе или еще о чем-нибудь. Я знаю, что ваш тезка, видимо, был болен сифилисом, но я не на это намекала, когда писала.

Я и это отправила. О, черт возьми!

ФП: Просто забудь обо всем этом. Удали эти сообщения, а заодно и мой номер. Удали весь этот день, особенно мяч, впечатавшийся в мое лицо, и разговор об ангелах. Ужасный, ужасный день, чтобы о нем вспоминать. Я…

НМ: Я приду.

Я уставилась на ответ из двух слов, как будто это был новый вид динозавра, который я только что открыла. Он придет. Он принимает приглашение. И собирается прийти.

ФП: Хорошо.

Засунув телефон под подушку, я уставилась на свой старый плакат One Direction на стене, оставшийся с тех времен, когда я была подростком.

— Это вы виноваты, ублюдки, — злобно сказала я их улыбающимся лицам. — Вы и те акценты, на которые я мастурбировала. — Я потянулась и потрепала Гарри Стайлза по его идеальным волосам. — Вы испортили меня. Сломали меня! Я как собака Павлова со всем этим английским дерьмом. — Голова запульсировала от моего довольно психованного выпада. Лежа на кровати, я закрыла глаза.

Голубые глаза.

Сногсшибательная улыбка.

Исключительно.