Ты предал нашу любовь

25

Опустившись на стул напротив Даниэля, я устало потёрла виски. Круговерть последних двух дней не отпускала. Сначала юрист, подписание бумаг… Потом разговоры с отцом – вроде ни о чём особенном, но такие проникновенные и откровенные, как не говорили до этого ни разу.

И вот он настоял на том, чтобы я возвращалась домой и ждала момента, когда со мной свяжется тот человек, который расскажет, как мне действовать дальше. А на мои попытки сообщить, что я остаюсь, чтобы быть рядом, вообще разгневался и ответил, что сиделок ему и так хватает.

– Устала? – участливо спросил Загорский, когда я вяло поковырялась в салате.

Мы должны были вот-вот двинуться в обратный путь. Вещи уже были сложены в машину, но я сейчас испытывала что-то сродни боли, которая угнездилась в груди.

– Да. Эти нервные потрясения меня порядком притомили.

Дэн кивнул и, расправившись со своей порцией, посмотрел на меня так, что возникло чувство, будто он желает мне что-то сказать.

– Что? – не дождавшись каких-то слов, спросила я.

– Ты теперь богатая дама, Варя, – расплылся он в кривоватой улыбке. – Тебе точно стоит быть осторожнее.

Я пожала плечами и ответила:

– О том, что у меня есть деньги… много денег знаю только я. Ну и ты. Так что мне вряд ли есть, чего опасаться. Вернёмся и я в первую очередь займусь разводом с Гуляевым. Думала уже отдать ему квартиру, в которой мы раньше жили, но не знаю, как поступить.

Когда Дэн это услышал, нахмурился и сцепил челюсти.

– Я бы на твоём месте и гроша лишнего ему не уступил, – неожиданно жёстко сказал он. – Твой папа прав – Хасановы и твой прихвостень-муженёк должны поплатиться за всё, что сотворили и продолжают творить.

Я кивнула, отставляя недоеденную порцию салата.

– Пожалуй, соглашусь, да. Просто иногда позволяю себе смалодушничать, вот и придумываю всякое. – Вздохнув, я допила кофе и уточнила: – Готов? Можем ехать?

Загорский подозвал официантку, чтобы расплатиться, после чего кивнул.

– Готов. Возвращаемся.

Через полчаса мы покинули тот город, где оставался прикованным к постели отец. На душе моей было горько.