Увлекательное приключение

Глава 5

— Все еще дуешься? — спросила донья Алькира своим мягким, вкрадчивым голосом.

Мужчина, стоявший перед зеркалом, ничего не ответил. Он любовался своими широкими плечами, узкими бедрами, тонкой талией и правильными чертами смуглого лица. Его незаурядная внешность не менее, чем его мастерство, способствовала тому, что он был признан самым выдающимся матадором во всей Испании и заслужил прозвище Миахадо Великолепный.

Донья Алькира капризно передернула плечиками. На фоне изысканно расшитых покрывал и подушек низенькой кушетки она была похожа на статуэтку, вырезанную из слоновой кости. Изящным жестом она закинула руки за голову и рассмеялась.

— Так значит, ты злишься на меня? — насмешливо спросила она.

Миахадо обернулся.

— Злюсь? Разумеется, я злюсь! А ты чего ожидала? Я что, игрушка, которую в любую минуту можно отбросить за ненадобностью? Кто этот англичанин, о котором столько говорят? Почему он смеет претендовать на твою руку, в то время как мне дозволено довольствоваться лишь твоим телом?

— Да ты ревнуешь, любовь моя!

Донья Алькира призывно протянула к нему руки. Её губы полуоткрылись, в глазах вспыхнула страсть. Она была так прекрасна в своей нескрываемой, безудержной чувственности, что трудно было представить, чтобы какой-либо мужчина мог устоять перед ней. Но Миахадо даже не двинулся с места.

— Я хочу знать, — повторил он.

В эту минуту он был похож на избалованного ребенка, которому неожиданно в чем-то отказали. Он нахмурился и обиженно выпятил нижнюю губу. Донья Алькира уронила руки на кушетку.

— Ты мне надоел! — сказала она. — Какое тебе до всего этого дело? Этот англичанин никоим образом не помешает нам.

— Но он станет твоим мужем!

Донья Алькира сделала неопределенный жест руками.

— Может быть, да, а может, и нет, — ответила она. — Я пока еще не приняла его предложения.

— Ты не посмеешь ослушаться приказа королевы, — с издевкой произнес Миахадо.

— Как ты можешь знать, что я посмею и что не посмею сделать? — лукаво спросила донья Алькира и снова рассмеялась. — Ну, улыбнись же мне, — принялась уговаривать она. — Мы с тобой так счастливы здесь, отгороженные от всего мира этими четырьмя стенами. Какое нам дело до того, что происходит там, снаружи? Этот англичанин — всего лишь марионетка, которую королева намеревается использовать в своих интересах.

— Каких интересах? — мрачно спросил Миахадо. — Можно не сомневаться, что эти интересы не касаются Испании. Королева — итальянка[20]. Она думает только об Италии, покровительствует лишь итальянцам. А я испанец! Меня не волнует, что происходит за пределами моей страны!

Донья Алькира улыбнулась. Она отлично знала, что Миахадо лишь высказывает вслух то, что думают все испанцы. Нескрываемая симпатия королевы к Италии повсюду вызывала негодование. Итальянцы наводняли Испанию, проникали во все сферы общественной жизни, занимали самые высокие должности в правительстве. Но донью Алькиру не волновало то, что не касалось ее лично.

— Возможно, в данном конкретном случае королева поступает правильно, — сказала она. — Мне действительно нужен муж, а раз так, почему этим мужем не стать англичанину, брак с которым принесет и мне существенную выгоду?

Миахадо топнул ногой.

— Муж! — взорвался он и в сердцах плюнул на пол. Потом, угрожающе нависнув над ней, закричал: — Каково, по-твоему, мне выслушивать подобные вещи от тебя? Как я смогу перенести то, что ты станешь принадлежать другому мужчине? Я знаю, что в прошлом у тебя были любовники, много любовников, но ни один из них не был таким, как я. Почему я не могу жениться на тебе? Почему я не могу безраздельно обладать тобой, так, чтобы больше ни один мужчина не смел дотронуться до тебя?

Он бросился к ней, схватил в объятия и принялся осыпать жгучими поцелуями ее губы, глаза, шею и груди. Почувствовав, как она всем телом прильнула к нему, он понял, что пламя, бушевавшее в нем, зажгло в ней ответный огонь. Их охватила всепоглощающая страсть, заставившая их забыть обо всем на свете…

Прошло довольно много времени, прежде чем донья Алькира, завернувшись в накидку из алого бархата, подошла к туалетному столику и взглянула на свое отражение в зеркале, вставленном в позолоченную раму и украшенном летящими купидонами и переплетенными сердечками. Только что пережитые мгновения страсти оставили след на ее лице, отчего оно стало еще более прекрасным. Томные тени легли под глазами, которые казались огромными и необычайно глубокими на фоне ее нежной, как Лепесток магнолии, кожи. Губы, припухшие от страстных поцелуев, были полураскрыты, обнажая прелестные жемчужные зубки.

Она отбросила волосы со лба и взглянула через плечо на своего любовника, который наблюдал за ней, лежа на кушетке.

— Мы должны сохранять благоразумие, — сказала она, и внезапно ее голос прозвучал холодно и жестко.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что нам следует быть очень осторожными. Никто не должен даже заподозрить о том, что ты бываешь здесь. У меня найдется немало врагов, которые с радостью сообщат этому англичанину о нашей связи. Кроме того, англичане рассчитывают, что их жены будут вести исключительно добродетельный образ Жизни.

— Это относится и к испанцам, — тут же парировал Миахадо.

Он поднялся и направился в гардеробную.

— Неужели ты полагаешь, — донесся его голос через открытую дверь, — что хоть один мужчина захочет связать свою жизнь с женщиной, которая не с ним впервые познала науку страсти? Мужчина должен быть не только хозяином, но и учителем.

Донья Алькира расхохоталась.

— Ты старомоден, Миахадо, или, может быть, провинциален?

Она намеренно хотела причинить ему боль, зная, что больше всего матадора задевает существующая между ними пропасть из-за разницы в общественном положении.

Она была королевской воспитанницей, дочерью герцога Каркастилло, владелицей огромных поместий и одной из самых влиятельных женщин в Испании.

Он же был выходцем из народа, сыном лавочника из крошечного провинциального городишка, человеком, который стал знаменитостью только благодаря своему искусству матадора.

Несмотря на то, что Филипп V[21] и Елизавета Фарнезе косо смотрели на бои быков и прилагали немалые усилия, чтобы воспрепятствовать их проведению, испанцы не желали отказываться от своего излюбленного зрелища.

Во многих знатных семьях вызывала немалое неодобрение занимаемая королевской четой позиция, которую объясняли исключительно тем, что королева — иностранка и не желает приспосабливаться к испанскому образу жизни. Таким образом, бои быков проходили так же регулярно, как и в прежние времена, просто о них было не принято упоминать при дворе, хотя большинство придворных посещали их.

Впервые донья Алькира увидела Миахадо на «Плаза Майор», главной арене для боя быков, где она сидела в королевской ложе. Он приехал в Мадрид, будучи уже знаменитым матадором. К этому времени он успел покорить все города на юге Испании, поэтому мадридцы рассчитывали увидеть действительно интересное представление. Но даже эта самая взыскательная публика во всей стране вынуждена была признать, что Миахадо был не только выдающимся спортсменом, но и настоящим артистом.

— Ole! Ole! Ole![22]

Когда Миахадо ловким, точным ударом шпаги убил быка, зрители словно сошли с ума. На арену полетели цветы, шляпы, мантильи и перчатки. Только донья Алькира сидела неподвижно и, чуть прищурившись, разглядывала матадора.

Она приказала привести его к ней в ложу, и, когда он склонился над ее рукой, при первом же его прикосновении почувствовала, что до сих пор ни один мужчина не вызывал у нее такого страстного желания.

Во многих отношениях Миахадо был простодушен, как ребенок. Из-за его красивой внешности женщины бросались к нему на шею еще с тех пор, когда он был совсем гонцом. Кроме того, его окружала какая-то особая аура мужественной чувственности, которая оказывала такое же действие на представительниц слабого пола, как валерьяна на котов.

Но до встречи с доньей Алькирой его любовные связи были простыми и недолговечными. Он спал с женщинами, когда ему этого хотелось, но воспринимал их преклонение и подарки, которыми они осыпали его, лишь как дань своему искусству, а вовсе не своим мужским достоинствам.

Он был удивлен, когда донья Алькира пригласила его поужинать с ней. Это польстило ему, а кроме того, заинтриговало. Прежде ему не доводилось так близко общаться с женщиной столь знатного происхождения.

Конечно, многие дворяне оказывали ему покровительство. Они приглашали его выпить с ними, интересовались его мнением о быках. Они даже дружески хлопали его по спине и называли славным малым, утверждая, что во всей стране ему нет равных. Но их жены и дочери держали его на расстоянии.

Он мог издали любоваться ими, когда они смотрели бой быков, сидя в ложах, — гордые, красивые, недоступные. Когда сопровождавшие их мужчины останавливались, чтобы поболтать с ним, они поспешно проходили мимо. Легкий наклон головы, едва заметная улыбка, какую они могли адресовать слуге или лавочнику, были единственными знаками внимания, которые они позволяли себе в его адрес.

А теперь его пригласила на ужин самая очаровательная женщина Испании. Он слышал, как ее превозносили везде, где бы он ни появлялся, даже в самых отдаленных уголках страны. Увидев ее в ложе, он понял, что слава о ее красоте не была преувеличена. Он не знал, что ей было нужно от него, но, когда он шел к ней во дворец, сердце бешено колотилось у него в груди. Как же он был удивлен, когда обнаружил, что они будут ужинать с ней наедине в ее будуаре. Это было почти год назад.

Его приглашали во все города Испании принять участие в корриде, и предлагаемые гонорары во много раз превосходили то, что ему удавалось заработать в Мадриде, но он неизменно отказывался. Донья Алькира жила в Мадриде, поэтому его место тоже было здесь.

Он вышел из гардеробной, облаченный в плотно облегающий живописный костюм матадора, который он всегда носил как форму, для того чтобы его везде узнавали, где бы он ни появлялся.

Пока он приближался к ней, донья Алькира любовалась его кошачьей грацией. Миахадо напоминал ей черную пантеру: он был так же красив и так же опасен.

Она сидела на низком табурете и снизу вверх смотрела на него. Ее длинные волосы рассыпались по ярко-алому бархату накидки, взгляд темных глаз казался таинственным, пунцовые губы загадочно улыбались.

— Ты придешь сюда завтра ночью, — сказала она, и это прозвучало скорее как приказ, нежели как приглашение.

— Если только здесь не объявится этот англичанин, — с горечью ответил он.

— Даже если он и объявится, ты же не рассчитываешь застать его у меня в такой час! — улыбнулась донья Алькира.

Миахадо грубо схватил ее за плечи.

— Я убью тебя! — хрипло сказал он. — Тогда ни один мужчина больше не посмеет взглянуть на тебя, и ты останешься моей навеки.

Его руки обхватили ее белоснежную шею, на которой так гордо покоилась ее головка. Медленно, почти незаметно он стал сильнее сжимать пальцы. Донья Алькира даже не шевельнулась и лишь смотрела на него.

— А разве мертвая женщина сможет дать тебе то, что даю тебе я? — тихо спросила она. — Разве губы мертвой женщины будут так страстно жаждать твоих поцелуев? Разве мертвая женщина сможет так нежно обнимать тебя и сгорать от желания, как я в ожидании завтрашней ночи?

Их глаза встретились, и на мгновение показалось, что он не устоит перед страстным призывом, который явственно читался в ее взгляде. Его губы дрогнули, дыхание участилось, но он тут же с такой яростью отшвырнул ее от себя, что она упала бы на пол, если бы не ухватилась рукой за туалетный столик.

— Будь ты проклята! — воскликнул он. — Ты околдовала меня! Ты въелась в мою плоть и кровь, и я не в состоянии вырваться из твоих сетей! Ты унижаешь и оскорбляешь меня, и все же всякий раз я приползаю к тебе на коленях и молю о милости. Я твой слуга, твой раб. Я ненавижу тебя и в то же время сгораю от любви. Я не в состоянии думать ни о чем другом! В один прекрасный день я убью тебя, хотя бы для того, чтобы снова стать свободным!

Казалось, воздух все еще сотрясался от этой страстной тирады, когда Миахадо резко повернулся и направился к двери. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как донья Алькира уже оказалась рядом с ним. Она обхватила его обеими руками и крепко прижалась к нему всем телом.

— Мой возлюбленный, мой герой, мой повелитель! — Взмолилась она. — Не уходи от меня в таком гневе! Ты же знаешь, как я люблю тебя! Я твоя, разве я не доказывала тебе это тысячу раз?

Преодолевая его сопротивление, она все ниже склоняла к себе его голову, и наконец их губы слились в страстном поцелуе, и огонь желания вспыхнул в них с прежней силой.

Но когда Миахадо так крепко прижал ее к себе, что она едва могла вздохнуть, когда он до боли впился губами в ее губы, донья Алькира выскользнула из его объятий и отступила назад.

— Тебе пора уходить, — сказала она.

Видя, что он упрямо направляется к ней, пожирая ее страстным взором, донья Алькира протянула руку к золотому колокольчику, стоявшему на туалетном столике. Раздался тихий, мелодичный звон, и почти в ту же секунду дверь отворилась, и на пороге появилась пожилая горничная, держа в руках длинный темный плащ. Она молча накинула его на плечи Миахадо. Он перекинул одну полу плаща через плечо так, что она почти полностью скрывала его лицо.

— Проследи, чтобы его никто не видел, — приказала донья Алькира горничной, потом снова повернулась к Миахадо.

— Adios, — тихо проговорила она.

— Adios, — ответил он.

Когда дверь за ним закрылась, донья Алькира несколько мгновений стояла, глядя на нее, и на губах у нее блуждала улыбка. Потом она снова подошла к туалетному столику и, взглянув на себя в зеркало, рассмеялась. Это был довольный смех женщины, сознающей собственную силу и уверенной, что она неотразима.

Донья Алькира все еще сидела перед зеркалом, когда дверь снова отворилась и в комнату вошла та же горничная.

— Все в порядке? — спросила донья Алькира.

Горничная кивнула.

— На улице не было ни души, госпожа.

Донья Алькира сладко потянулась.

— Еще довольно рано, и я совсем не чувствую усталости. Чем бы мне заняться, Хуана?

— Разве вы забыли, что дон Карлос пригласил вас сегодня на ужин, госпожа? — спросила горничная. — Насколько мне известно, он устраивает большой прием.

— Дон Карлос! Он мне надоел!

Донья Алькира скорчила недовольную гримаску, но потом, внезапно передумав, сказала:

— Но это все-таки лучше, чем провести весь вечер в полном одиночестве. Принеси мое новое платье из кораллового атласа, а к нему я надену изумрудное ожерелье. Предупреди Фриволо, что он будет сопровождать меня. Ты не забыла запереть его?

— Он просидел взаперти весь вечер, госпожа.

— Ты должна тщательно следить за этим, — наставительным тоном произнесла донья Алькира. — Он любит меня, я не сомневаюсь в этом, но у него злой язык, поэтому никогда нельзя быть уверенной, что он не поддастся искушению рассказать обо всем, что увидел или услышал.

— Фриволо даже не подозревает, что в то время, пока вы отдыхаете, вас кто-то навещает, госпожа.

— Я рада этому, — сказала донья Алькира.

Спустя совсем немного времени, благодаря искусной помощи Хуаны, донья Алькира была готова к выходу в свет. Платье из кораллового атласа колоколом: стояло поверх накрахмаленных нижних юбок и было расшито драгоценными камнями. Наряд дополняли длинный шлейф, изящными складками спускавшийся от самых плеч, и крохотные атласные туфельки, также расшитые драгоценными камнями.

Хуана заколола темные волосы своей госпожи высоко на затылке, откуда они мягкими волнами спадали по обе стороны ее лица. Огромные изумруды сверкали в ее ушах и на тонких, изящных пальцах. Ожерелье из тех же камней украшало длинную, гибкую шею, которую Миахадо только недавно в приступе бешенства яростно сжимал обеими руками.

Выходя из комнаты, донья Алькира снова подумала о своем любовнике. Как бы он разозлился, если бы узнал, куда она направляется! Но он и понятия не имел, какого распорядка придерживалась придворная молодежь. Он искренне полагал, что ночь предназначается для сна, в то время как великосветская публика предпочитала пировать и веселиться до рассвета.

Донья Алькира направилась по коридору к широкой мраморной лестнице, спускавшейся в холл. Ее дворец поражал роскошным и изысканным убранством: богато расшитые портьеры, дорогие гобелены и картины, резная инкрустированная мебель, многочисленные украшения из слоновой кости, хрусталя и золота.

Донья Алькира унаследовала все это от своего отца, который умер два года назад. Ее мать, герцогиня Каркастилло, была еще жива, но отличалась слабым здоровьем, поэтому предпочитала не покидать своих комнат, доступ куда был открыт лишь ее духовнику и немногим близким друзьям.

«Все это мое!» — с удовлетворением думала донья Алькира, медленно спускаясь по лестнице и держась рукой за перила из черного дерева, поддерживавшиеся столбиками из хрусталя и золота.

Она посмотрела на висевшие на стенах картины. Каждая из них стоила целое состояние. Почти машинально донья Алькира подняла руку и потрогала свое изумрудное ожерелье. Оно было частью фамильной коллекции драгоценностей, превосходивших по стоимости даже те, которыми владела королева.

У подножия лестницы донью Алькиру уже ждало какое-то странное существо, которое при ее появлении смешно и неуклюже подпрыгнуло от радости и с детской непосредственностью кинулось вверх по лестнице ей навстречу.

— Мы отправляемся на прием, Фриволо, — сказала донья Алькира, положив руку на густую шапку волос, украшавшую голову карлика.

Это было странное, нелепое и в то же время довольно трогательное в своем уродстве создание. Ростом он был не более трех футов, но голова его превосходила по размеру голову нормального человека. Тельце его было меньше, чем у ребенка, а короткие, толстые, искривленные руки и ноги производили просто отталкивающее впечатление.

Если что-то и могло еще сильнее подчеркнуть красоту доньи Алькиры и привлечь к ней еще большее внимание, так это был Фриволо, несчастный карлик, которого она повсюду возила за собой. Одетый в яркий атлас и бархат, он являл собой карикатуру на человеческое существо, самую страшную и уродливую карикатуру, которую только могла произвести на свет природа.

В свое время герцог Каркастилло нашел Фриволо в цирке и спас его от акробата, который жестоко обращался с бедным уродцем и пытался заставить его ходить по проволоке, что было совершенно невозможно, так как непропорционально сложенный карлик никак не мог удержать равновесия. Акробат чуть не убил беднягу, пытаясь научить его этому искусству.

Герцог выкупил карлика за небольшую сумму и привез его к себе домой, сам еще не представляя, что будет с ним делать, и чувствуя, что поторопился со своим решением. Герцог был добрым человеком, нетерпимо относящимся к любому проявлению жестокости, поэтому в тот момент ему показалось, что единственным способом спасти несчастного карлика от смерти было забрать его с собой.

Но дома герцог обнаружил, что оказался в весьма затруднительном положении. При виде карлика слуги с криками ужаса разбегались, убежденные, что у того дурной глаз. Герцогиня умоляла мужа спрятать уродца куда-нибудь подальше.

— Но что же мне теперь делать с этим беднягой? — беспомощно спрашивал герцог.

Донья Алькира нашла ответ на этот вопрос. Она не испытывала отвращения или страха при виде Фриволо. Что-то в его уродстве находило отклик в ее собственной извращенной натуре. Она ясно представила себе, какую произведет сенсацию, если сделает Фриволо чем-то вроде своего пажа и станет повсюду появляться в его сопровождении.

«Красавица и чудовище!» Она уже отчетливо слышала, как окружающие произносят эту фразу, видела со стороны яркий контраст между своей изысканной, утонченной красотой и вопиющим уродством этого несчастного существа.

Карлик платил ей собачьей преданностью, которую она принимала как должное, точно так же, как и поклонение всех окружавших ее мужчин.

И сейчас, когда он поцеловал ее руку своими толстыми губами и уставился на нее поросячьими глазками, она подарила ему гораздо более ласковую улыбку, нежели те, которых обычно удостаивались ее прочие пылкие обожатели.

— Прием? Мы отправляемся на прием? — взволнованно прокричал Фриволо своим пронзительным голосом.

— Да, на прием, — ответила донья Алькира. — Его устраивает дон Карлос. Тебе ведь нравится дон Карлос, не так ли, Фриволо?

— Нет, нет, Фриволо не любит дона Карлоса, — твердо заявил карлик. — Дон Карлос хитрый, жадный, слишком многого хочет.

Донья Алькира рассмеялась. Это описание как нельзя лучше подходило дону Карлосу. Ее не переставало забавлять, что карлик оказывался неизменно прав в своей оценке характера любого из ее знакомых. Он обладал редкой проницательностью, которая помогала ему легко срывать внешние покровы любезности и доброжелательности и обнажать то, что скрывалось под ними.

Донье Алькире было известно, что дон Карлос не раз пытался войти в доверие к карлику, дарил ему деньги и сладости, рассчитывая, что тот поможет ему добиться благосклонности своей хозяйки. Но Фриволо нельзя было ни подкупить, ни обмануть.

Дон Карлос, маркиз де Страда, жил в относительно скромном особняке недалеко от дворца Каркастилло. Ходили слухи, будто для того, чтобы прилично существовать в Мадриде, он непомерными поборами довел своих крестьян почти до полного разорения. Однако его поместья находились так далеко на юге, что проверить эти слухи не представлялось возможным. Еще поговаривали, что дон Карлос все равно не смог бы содержать свой особняк, если бы не огромные суммы денег, которые он регулярно выигрывал за карточным столом.

Находились даже такие, кто утверждал, будто удача в игре слишком часто сопутствует дону Карлосу, поэтому опытные игроки, чья репутация была безупречной, никогда не садились с ним за стол, так что он вынужден был довольствоваться обществом зеленых юнцов, которые неизменно проигрывали ему.

Возможно, все эти слухи не соответствовали действительности и распускались теми, кто имел основания опасаться дона Карлоса и желал разделаться с ним.

Что касается доньи Алькиры, в ее жизни он играл всего одну роль — назойливого воздыхателя. Он хотел жениться на ней с того дня, как она овдовела, и, по ее мнению, не только потому, что она была обладательницей огромного состояния. Она смеялась над ним, отказывала ему и уверяла, что он напрасно теряет время. Но дон Карлос упорно продолжал домогаться ее руки, день за днем, год за годом.

Когда донья Алькира и Фриволо вышли на улицу, карета уже ждала их. В нее была впряжена четверка белых лошадей, на козлах сидел кучер, рядом с ним — лакей, и еще два лакея в напудренных париках стояли на запятках. Донья Алькира любила появляться в обществе в полном блеске.

Она удобно расположилась на мягких подушках, аккуратно расправив пышную юбку, чтобы случайно не помять ее. Фриволо подождал, пока она устроится, потом стал неловко взбираться по ступенькам. Лакей, который должен был помочь ему, слегка замешкался, и карлик, оскалившись, как зверь, принялся всячески поносить его на самом грубом площадном жаргоне.

Он высказал свои соображения по поводу законнорожденности провинившегося, не забыв усомниться в добродетели его матери и достоинствах его отца. Закончив, Фриволо втиснулся наконец в карету, взобрался на сиденье напротив доньи Алькиры и уселся там, злобно ухмыляясь и болтая своими короткими толстыми ножками.

Стоя на запятках кареты, уже тронувшейся с места, несчастный лакей, подвергшийся такому оскорблению, пробормотал:

— Эта маленькая свинья! Я свернул бы ему шею, если бы не боялся, что его призрак станет преследовать меня!

— Тебе следовало бы быть поосторожнее. Она души в нем не чает, — ответил второй лакей.

— И не только в нем! — заявил первый и подмигнул.

В это время карета накренилась, попав колесами в выбоину, и им пришлось на время умолкнуть, сосредоточившись на том, чтобы не свалиться. Когда они снова выехали на ровное место, второй лакей поинтересовался:

— Что ты хотел этим сказать?

Первый лакей не замедлил удовлетворить его любопытство.

Когда донья Алькира в сопровождении Фриволо вошла в особняк дона Карлоса, было уже около часу ночи, но веселье было еще в самом разгаре, и никому не пришло бы в голову уехать раньше чем наступит рассвет.

Едва мажордом громко объявил о ее прибытии, дон Карлос вскочил из-за стола, где играл в карты, и поспешил к ней навстречу.

Это был худой, малопривлекательный мужчина с длинным носом и слишком близко посаженными глазами. Он держался грубо и заносчиво с теми, кого считал ниже себя, и подчеркнуто заискивающе и любезно с теми, кто находился выше его на общественной лестнице.

Он поднес ее пальчики к своим губам, и донья Алькира с отвращением отметила, что его рука была влажной и горячей.

— Наконец-то взошла луна и озарила своим светом мое сердце! — объявил он.

— Мне жаль, что я опоздала, сеньор, — церемонно ответила донья Алькира — К сожалению, я была очень занята.

— Но вы все же приехали — и это главное, — начал было дон Карлос, но его перебил пронзительный голос Фриволо:

— Она была занята тем, что готовилась к приезду этого англичанина, — с насмешкой объявил карлик. — Того самого, который специально пересек море, чтобы жениться на ней!

Гости, с интересом наблюдавшие за встречей дона Карлоса и доньи Алькиры, громко рассмеялись при этих словах, заметив, как лицо хозяина покрылось краской негодования.

— От Фриволо ничего невозможно скрыть, — сказала донья Алькира тем тоном, которым обычно говорят о любимых, но капризных детях.

— Так когда же прибывает этот англичанин? — спросил кто-то из гостей.

— До меня доходили слухи о его предстоящем приезде, но до сих пор я не верил в них, — ответил другой.

— Меня его приезд не беспокоит, — произнес дон Карлос так тихо, что его могла услышать лишь донья Алькира.

— Вот как? — спросила она, с некоторым удивлением взглянув на него.

— Совершенно не беспокоит, — подтвердил он, и на его лице появилось выражение, которого она не могла понять.

— Но почему? — поинтересовалась она, помимо воли слегка озадаченная и заинтригованная.

— Потому что он не приедет! — заявил дон Карлос, и на его худом лице отразилось злобное торжество.