Узник ночи

Глава 22

ПОКА ДЮРАН ГОВОРИЛ, Амари не понравилось выражение его лица. Нет. Нисколько.

— Не забывай меня, ладно? — тихо сказал он. — Ты не нужно оплакивать меня, я только… хочу, чтобы кто-нибудь меня запомнил.

— Я не хочу этого слышать…

— На случай, если Забвение — это ложь, я не хочу, чтобы все выглядело так, будто меня никогда и не было.

Прежде чем она успела возразить, он сжал ее руку, а затем потянулся и неплотно прикрыл дверь. Не сказав больше ни слова, он двинулся вперед, и в тот момент, когда Амари в отчаянии посмотрела ему вслед, она заметила далеко в темноте какое-то свечение.

Это был не сигнальный фонарь. Вырисовывая фигуру Дюрана в темноте, свет просачивался через зазоры закрытой двери.

На этот раз клавиатуры не было. Обычная ручка, как у нее в спортзале. Но учитывая то, что ждало их с другой стороны, она чувствовала, что это портал, через который нужно проходить в защитном шлеме, в противогазе и после подробного инструктажа хирурга.

— Один… два… — Дюран сжал ручку. — Три.

Плавным движением он опустил ручку вниз и распахнул дверь. Заглядывая внутрь, он держал пистолет наготове.

— Налево. Быстро и тихо.

Они скользнули в бледно-серый коридор, который был именно таким по ее представлению, каким и должен быть в секте: все отполировано до блеска, никаких украшений, потолок, стены и пол покрыты квадратами линолеума конца шестидесятых годов, тонкие клеевые швы между которыми выцвели до горчично-желтого цвета. Люминесцентные лампы были установлены на голых панелях через каждые два метра по потолку, и многие из трубок мигали или перегорели. Изразцы под ногами были стерты в две отдельные параллельные полосы.

От людей, идущих в ряд или парами.

Ощущение, что она попала в чужой мир, усилилось, когда они подошли к двери с такой же ручкой, как и у первой. На панели из искусственного дерева прикрепленной на двери на уровне глаз была выгравирована белыми буквами надпись, гласившая «скромность превыше всего».

Вдалеке раздавался странный тревожный гул.

Дюран, нахмурившись, огляделся. Потом покачал головой.

— Позволь мне войти первым, — сказал он, взявшись за ручку.

Она оглянулась. В коридоре никого не было. Вокруг не было ни души, по крайней мере, она ничего не слышала и не чувствовала, и ей стало интересно, насколько велик этот объект.

Дюран быстро и бесшумно открыл дверь и исчез в помещении. Амари подумала, что вывеска на двери напомнила ей старые щиты с рекламой купальных костюмов с юбочками и закрытыми по шею лифами и колготок, больше похожих на компрессионные чулки.

Может быть, раньше именно сюда люди посылали своих незамужних тетушек, когда те уже были не в состоянии крутить романы в течение еще одного курортного сезона…

Что это, черт возьми, был за гул?

Дюран высунул голову.

— Здесь что-то не так.

— Да неужели? — пробормотала она себе под нос.

Он втащил ее внутрь, и она ахнула, чуть не выпрыгнув обратно в коридор. Вся комната, двенадцать на шесть метров, кишела мухами — нет, не мухами, это была моль. Тысячи бледнокрылых мотыльков, сталкиваясь друг с другом, порхали в воздухе, словно одна большая завеса.

Смахнув их с лица, она почувствовала ужасную вонь, похожую на стоячий, влажный, гниющий запах ила в русле реки в конце августа.

Она снова отмахнулась, хотя это было бесполезно. Их было слишком много…

— Это прачечная? — сказала она.

— Раньше была.

Вдоль одной стены располагались промышленные стиральные и сушильные машины. Вдоль другой — стойки и стойки… целый универмаг стоек… на них висели сотни темно-бордовых шерстяных мантий в разной степени разложения. Моль жила за счет шерстяной ткани, прогрызая дыры, которых становились все больше, оставляя после себя измельченный до состояния сита материал.

Это была целая экосистема, результат того, что когда-то две или три бабочки попали сюда, после чего было организовано хозяйство, которое воспроизводило себя раз за разом, и так триллион раз подряд.

Дюран подошел и вытащил из ряда мантию. Шерсть рассыпалась трухой у него в руках.

— Это плохо. — Он сбросил остатки на пол. — Я предполагал, что мы сможем замаскироваться и таким образом проникнуть незамеченными в общину.

Амари почувствовала, как рука холодная рука смерти сжимает ее затылок.

— Думаешь, нам это понадобится?

***

Когда Дюран вышел в коридор и придержал дверь для Амари, мотыльки вылетели как клубы дыма из горящей комнаты и рассыпались в разные стороны. Ему почти захотелось загнать их обратно, чтобы они не отделялись от своих.

Он кивнул, и они с Амари двинулись обратно, прижимаясь к одной из стен изогнутого коридора и держа оружие наизготовку. Проходя мимо двери, через которую они вошли, он понял, что никто не пришел проверить, почему дверь не полностью закрыта… когда они достигли кухни кафетерия, не было ни малейшего запаха пищи… и поскольку тишина и душный воздух были единственным, что их сопровождало… ужасный вывод начал формироваться в его голове.

Он боролся с этой мыслью.

Сражался так, как должен был сражаться с защитниками Даавоса.

Когда они подошли к пересечению с прямым коридором, идущим с севера на юг, он высунулся и огляделся. Никого. Никаких разговоров. Ходьбы. И не только из-за церемонии омовения.

— Сюда, — сказал он.

Говоря это, он слышал ярость в собственном голосе, и его тело начало дрожать от агрессии.

На потолке, по мере их приближения к арене, большинство флуоресцентных ламп уже не работало, мигали только единичные, и их непредсказуемые вспышки только усиливали ощущения, кричащие в его голове.

Воспоминания вернулись к нему, те, которые он предпочел бы их забыть. Широко раскрытые глаза его матери на покрытом синяками лице, полные сдерживаемых слез. Ее тихое, отчаянное мужество продолжать жить день за днем, потому что она боялась, что насильник заберет ее сына. Годы страданий, которые она перенесла.

Из-за Дюрана.

«Ты смысл моей жизни, мое благословение», — всегда говорила она ему.

Дерьмо, он был ее проклятием. И убийство отца казалось ему единственным, что он мог сделать, чтобы заслужить любовь, которой никогда не заслуживал.

Только так он мог жить в мире с собой.

Когда он приблизился к арене, то почувствовал, что его преследуют, хотя он постоянно оглядывался назад и почти хотел увидеть орды вооруженных защитников, надвигающихся на его сзади. Но… нет. Не важно, сколько раз он оглядывался через плечо или проверял ответвления извилистого коридора, вокруг них никого не было.

Никаких признаков тревоги.

Только пара потертых дорожек на линолеуме под ногами и флуоресцентные лампы, мигающие над головой.

— Моя мамэн умерла в ночь перед моим похищением.

Когда голова Амари дернулась в его сторону, он понял, что произнес эти слова вслух.

— Мне очень жаль…

Он прервал ее:

— Я думаю, она умерла от сердечного приступа. Мы с ней были в нашей келье, последние несколько ночей она чувствовала себя очень усталой. И с желудком… Внезапно она просто… — Он покачал головой. — Она сидела на своем тюфяке и сунула руку под мышку, как будто ей вдруг стало больно. Потом она схватилась за грудь и стала хватать ртом воздух. Она посмотрела на меня…

— О, Дюран.

Это помогало… Помогало, что прямо сейчас они спешили, были сконцентрированы на возможной атаке, были заняты, очень-очень заняты, иначе он сомневался, что в противном случае смог бы закончить рассказ.

— Она повалилась на бок. Она все еще смотрела на меня, но, кажется, больше не видела. Я начал выкрикивать ее имя. Попытался посадить ее, но голова… она свесилась ей на плечо, потом упала… назад.

Он даже не заметил, что остановился, что одна из четырех двойных дверей на арену была перед ними.

— Один из защитников — личная охрана Даавоса — вошел, потому что услышал мои крики. Затем в нашу комнату вбежал Даавос. Я схватил его за горло. Я просто, черт… — Он закрыл глаза. — Понадобилось семеро защитников, чтобы оттащить меня от него, и как только это удалось, он, как помешанный, бросился на ее тело. К тому времени краски жизни уже покинули ее лицо. Он кричал. Обнимал ее. Им пришлось вытащить меня из той комнаты. Они воткнули в меня что-то, иглу. Я потерял сознание.

Он уставился на закрытые двойные двери. На деревянных панелях был вырезан профиль мужчины, черты которого были идентичны его собственным.

Дюран посмотрел туда, откуда они пришли.

— Она прибыла сюда потерянной душой и купилась на ложь, на величие, на спасение. А потом он погубил ее всеми возможными способами. Он делал это со многими людьми, но она была единственной, кто имел значение для меня. — Он откашлялся. — На следующую ночь, после того как меня усыпили, я проснулся в комнате один. Ее тело исчезло. Ее тюфяк. Он словно стер ее. Я решил почтить ее память, провести церемонию ухода в Забвение. Он не собирался делать это для нее. Я пошел в ванную, принял душ и побрился, чтобы быть чистым. Не важно, что у меня не было останков. Я сказал себе, что все равно сделаю это: скажу нужные слова, сделаю необходимые жесты, выполню ритуал, даже если мне придется просто изображать его. Если Дева-Летописеца действительно благосклонная мать расы, сказал я себе, она дарует особую милость моей мамэн.

— Я уверена, что твоя мамэн в Забвении

— Ты не можешь этого знать. Я тоже, — он потер глаза. — Они ударили меня по голове, и я очнулся в Большом зале Чэйлена перед его очагом. На его столе. Мой отец был умен. Он знал, что я собираюсь сделать, как только церемония будет закончена. До полуночи у меня будут двое мертвых родителей, и ничто меня не остановит.

Дюран положил руку на правую сторону двери. На профиль отца. — Я был так близок к тому, чтобы вытащить и ее. Это была точка соприкосновения событий. Бункер был готов, путь к отступлению спланирован, мои припасы доставлены к Некси. Неделю назад я помог Некси выбраться из лагеря в качестве теста, и это сработало. Мне нужно было убедиться, что это сработает… Я должен был быть уверен, что моя мамэн будет в безопасности.

Когда Амари положила руку ему на плечо, он подпрыгнул и сосредоточился на ней. Понизив голос, он сказал: — Я был так близко. Я был так чертовски близко…

Говоря это, он не был уверен, что имеет в виду освобождение матери.

Или то, зачем он пришел сюда этой ночью.

Дюран толкнул дверь и вышел на арену.