В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

11 .

Стеклянная дверь, которая вела изъ комнатъ верхняго этажа на южную галлерею нижняго этажа, была настежь открыта. Съ ближайшихъ горъ черезъ хвойный лѣсъ дулъ свѣжій утренній вѣтерокъ, лѣниво и медленно вливался въ открытый салонъ и проникалъ въ цвѣтущую оранжерею, наполнившую благоуханіемъ четыреугольникъ террасы, окруженный каменной балюстрадой. Высокія густо разросшіяся верхушки деревьевъ такъ близко прилегали другъ къ другу, что въ комнатѣ, несмотря на яркій ослѣпительный свѣтъ утра, было сумрачно и прохладно.

Накрытый для завтрака столъ уютно стоялъ въ уголкѣ, тамъ, гдѣ подлѣ великолѣпной магноліи карабкался пo стѣнѣ дикій виноградъ, часть котораго, перекинувшись черезъ балюстраду, старалась зацѣпиться своими длинными тонкими усиками за ближайшую колонну. Пестрые попугаи арасъ бѣшено раскачивались на своихъ стойкахъ подъ апельсинными деревьями и съ пронзительными криками протягивали шею къ корзинкѣ съ печеньемъ; съ крыши дома слетали стаи воробьевъ, покушавшихся напасть на завтракъ, потомъ появилась Минка робко и поспѣшно, какъ будто она дезертировала въ отворенную дверь.

Она съ такой же страстью, какъ и прежде, рвала всякое письмо, всякую фотографію, все, что можно было разорвать, и уничтожала все что она могла стащить; она ломала вѣера и зонтики своей госпожи, съ большимъ удовольствіемъ царапала ногтями лица прислуги, рвала ихъ платья и утаскивала въ недоступныя мѣста уборы и наряды. Но баронесса всегда защищала свою Минку съ такимъ же безмолвнымъ хладнокровіемъ, съ какимъ баронъ Шиллингъ – свою строющуюся мастерскую. Она съ невозмутимымъ спокойствіемъ покупала себѣ новые вѣера и зонтики, безъ возраженія платила жалующейся прислугѣ за испорченныя вещи и сама лазила по чердакамъ и сѣноваламъ, разыскивая запрятанныя тамъ вещи.

Злобное животное было такъ же проворно и ловко, какъ и восемь лѣтъ назадъ. Оно быстрымъ скачкомъ прогнало съ балюстрады шумѣвшихъ воробьевъ, набило себѣ защечные мѣшки пирожками къ великой досадѣ арасъ и быстро скользнуло на противоположный конецъ террасы. Тамъ поднимались вершины прилегавшей къ террасѣ платановой аллеи; ихъ зелень, точно зеленыя волны, склонялась надъ балюстрадой, и обезьяна, взобравшись по колоннѣ, совершенно скрылась въ освѣжающихъ вѣтвяхъ.

Вслѣдъ за тѣмъ на террасу вышла баронесса. Она была не одна; дама, еще молодая, съ величественной осанкой, со смуглымъ лицемъ и черными густыми спускавшимися на лобъ волосами, слѣдовала за ней. Она положила мягкій пледъ на стулъ, стоявшій въ защищенномъ отъ вѣтра уголкѣ и разостлала мѣхъ на каменныя плиты; она сдѣлала все это очень заботливо, но въ то же время съ достоинствомъ и любовью, какъ подруга юности – ибо баронесса Шиллингъ и фрейленъ Адельгейда фонъ Ридтъ были друзьями дѣтства. Онѣ были неразлучны въ монастырскомъ пансіонѣ и потомъ постоянно переписывались, поэтому понятно, что баронесса въ 1866г., когда ея супругъ рѣшилъ безповоротно отправиться на мѣсто военныхъ дѣйствій, тотчасъ же вытребовала кь себѣ свою пріятельницу, не желая оставаться одной. Съ тѣхъ поръ Адельгейда стала часто бывать у нея и гостить по цѣлымъ мѣсяцамъ, чтобы ухаживать за своей болѣзненной подругой, – она могла это дѣлать, не пренебрегая другими своими обязанностями, такъ какъ была канониссой [14] и не имѣла совсѣмъ родныхъ.

– Пожалуйста, Адельгейда, заставь замолчать этихъ раскричавшихся обжоръ! – сказала съ досадой баронесса, показывая на попугаевъ. – У Арнольда страсть дѣлать мнѣ самые неразумные и несносные подарки, а я потомъ должна изъ вѣжливости терпѣть ихъ подлѣ себя къ величайшему моему мученію.

Она тяжело вздохнула.

Голосъ ея сдѣлался глуше прежняго и былъ преисполненъ горечи, цвѣтъ лица сталъ еще болѣе сѣрымъ, около глазъ и на вискахъ образовались морщины, свидѣтельствовавшія о неутомимой внутренней работѣ тайныхъ страстей и о преждевременной старости.

Она медленно пошла къ столу. Бѣлый вышитый голубымъ шелкомъ капотъ поразительной свѣжести широкими складками спускался съ худой фигуры, маленькій чепчикъ изъ брюсельскихъ кружевъ съ голубымъ бантомъ, приколотый къ распущеннымъ бѣлокурымъ волосамъ довершалъ ея, такъ называемый, утренній туалетъ, составлявшій рѣзкій контрастъ съ черной шелковой одеждой канониссы. Она, очевидно, сдѣлала свой туалетъ ужъ на весь день, – узкое платье плотно облегало ея фигуру, блестящіе волосы тщательно заплетены и приколоты на затылкѣ. Эта серьезная женщина съ темными глазами мало заботилась о красотѣ и удобствѣ.

Въ то время, какъ она кормила бисквитами попугаевъ, изъ стеклянной двери дома вышла молодая дѣвушка и принесла на подносѣ нѣсколько закрытыхъ блюдъ съ горячимъ кушаньемъ и кипятокъ для чая.

Глаза баронессы омрачились.

– Гдѣ же Биркнеръ! Почему вы подаете завтракъ, Iоганна? – спросила она съ досадой.

– Мадемуазель Биркнеръ проситъ у васъ извиненія, у нея сильная головная боль, при которой она въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ не способна ни на какое дѣло, – спокойно отвѣчала молодая дѣвушка.

Она казалось, привыкла къ этому нелюбезному тону. Ея серьезные глаза съ длинными рѣсницами не опустились передъ холоднымъ взглядомъ молодой женщины, и въ выраженіи ея лица, нисколько не измѣнившагося, не видно было, что она оскорбилась замѣчаніемъ.

Она аккуратно и ловко прислуживала у стола.

– Я вижу только два прибора, – сказала баронесса сердито.

– Господинъ баронъ позавтракалъ у себя въ мастерской и два часа тому назадъ уѣхалъ верхомъ, – послѣдовалъ отвѣтъ.

Баронесса закусила губы и опустилась въ кресло; опершись локтемъ на перила и молча отвернувшись, она подперла правой рукой подбородокъ и стала безцѣльно смотрѣть вдаль.

Въ эту минуту въ переднемъ саду раздался жалобный крикъ. Минка какъ бѣшеная бросилась на большую лужайку и, продолжая визжать, потирала себѣ спину, а на монастырской стѣнѣ такъ же бѣшено скакало и прыгало другое безобразное существо, у котораго жесткіе волосы низко спускались на лобъ, и тонкія, какъ лучины, ноги торчали изъ широкихъ бархатныхъ панталонъ. Витъ въ одной рукѣ держалъ самострѣлъ, а другой упирался въ бокъ и громко хохоталъ; онъ видимо былъ въ восторгѣ отъ своей продѣлки. На шумъ изъ дома прибѣжали слуги, взяли согнувшуюся, совсѣмъ разбитую Минку, осыпая бранью сидѣвшаго на стѣнѣ, а въ слуховомъ окнѣ монастырскаго помѣстья появилась маіорша, съ террасы ясно было видно ея постарѣвшее, но все еще прекрасное лицо. Она, какъ видно, сильно сердилась, потому что, поднявъ руку, грозила злому мальчишкѣ, и бранила его.

Въ это время изъ-за стѣны появился совѣтникъ Вольфрамъ; онъ поднялся по лѣстницѣ, которую Витъ приставилъ къ стѣнѣ.

– He безпокойся, Тереза, мнѣ кажется, это мое дѣло, – со злобой сказалъ онъ сестрѣ. – Я не понимаю даже, чего ты сердишься! Конечно, нельзя запретить держать около себя такую отвратительную гадину, если кто желаетъ, но онъ долженъ заботиться о томъ, чтобы она оставалась въ четырехъ стѣнахъ, а не бѣгала на свободѣ, чтобы пугать людей. Я безъ сомнѣнія не накажу своего сына за то, что онъ далъ ей заслуженный урокъ.

Голова маіорши исчезла, а совѣтникъ обхватилъ рyками своего барахтавшагося долговязаго наслѣдника и понесъ его съ лѣстницы.

Каждое слово, произнесенное его звучнымъ дерзкимъ голосомъ, было ясно и отчетливо слышно на террасѣ.

– Наглецъ, – проговорила испуганная и смущенная баронесса. – И я не могу просить Арнольда объ удовлетвореніи, такъ какъ дѣло касается несчастной Минки.

Она отступила за магнолію и окинула робкимъ и испытующимъ взглядомъ бульваръ, чтобы убѣдиться, что никто изъ проходившихъ тамъ не слыхалъ оскорбительныхъ словъ, обращенныхъ къ ней.

– Противное животное, – пробормотала она нервнымъ усталымъ голосомъ и въ изнеможеніи прислонилась головой къ стѣнѣ. – Оно опять убѣжало, къ великому удовольствію прислуги; о, я прекрасно понимаю эти штуки. Несмотря на мое строгое приказаніе, опять оставили отворенной наружную дверь на моей половинѣ, – она гнѣвно взглянула на прислуживавшую у стола дѣвушку, которая съ пустыми тарелками въ рукахъ только что хотѣла удалиться съ террасы.

– Я думаю, что это сдѣлали вы, Іоганна.

Дѣвушка обернулась на порогѣ, и теперь по лицу ея разлился яркій румянецъ.

– Я этого не дѣлала, сударыня, – сказала она скромно, но твердо, – я никогда не позволяю себѣ такого нарушенія своихъ обязанностей.

Она еще съ минуту оставалась на порогѣ въ ожиданіи какого нибудь приказанія или замѣчанія, потомъ безшумно удалилась въ сосѣднюю комнату.

– Я терпѣть не могу эту Анхенъ и должна выносить ея присутствіе, потому что такъ угодно Арнольду, – говорила баронесса недовольнымъ тономъ въ то время, какъ канонисса наливала ей чай и приготовляла все, какъ маленькому ребенку. – Развѣ я виновата, что меня морозъ подираетъ по кожѣ, когда она ко мнѣ приближается? Отъ нея какъ будто вѣетъ совершеннымъ смертнымъ грѣхомъ, – она есть и будетъ ребенкомъ Адама!… И къ тому же антипатичное лицо! Лицо, точно каменное, какъ будто у нея нѣтъ души, между тѣмъ какъ она полна страстей, – тогда послѣ ужасной катастрофы съ ея отцемъ она долго была какъ бѣшеная. – Баронесса пожала плечами. – Слишкомъ многаго требуютъ отъ моего самообладанія, вообще въ этомъ домѣ никогда нельзя имѣть столь желаннаго душевнаго спокойствія.

На тонкихъ губахъ канониссы мелькнула холодная улыбка.

– Ты, кажется, жалуешься, Клементина? – сказала она, и ея темные глаза строго и укоризненно смотрѣли въ лицо сидѣвшей противъ нея женщины.

– Кто такъ самовольно устроилъ свою судьбу, какъ ты, тотъ долженъ eй покоряться. Если бы ты не измѣнила своего благочестиваго намѣренія, то жила бы теперь въ блаженномъ покоѣ подъ непосредственнымъ покровительствомъ Божіимъ. Впрочемъ, – перемѣнила она разговоръ, увидавъ, что блѣдное лицо баронессы стало еще блѣднѣе и суровѣе, упорство и гнѣвъ очевидно преобладали надъ сознаніемъ собственной вины, на которую намекала канонисса, – Іоганна примѣрно исполняетъ свои обязанности и отлично помогаетъ экономкѣ. У нея іdée fixe[15], что невинность ея отца будетъ доказана.

– Да, и Биркнеръ утверждаетъ это всегда съ такимъ пафосомъ, она-то и портитъ дѣвушку, – проговорила баронесса лѣниво выпрямляясь. – Смѣшно! Глупая дѣвчонка такъ серьезно относится къ этому, точно замаранъ благородный старинный гербъ. – Она откинула съ висковъ волосы, къ которымъ пристали виноградные листья, съ досадой оттолкнула блюдо, которое eй придвинула канонисса и стала обмакивать въ чай сухари. – Это старая исторія! Кого она можетъ интересовать!… Moй свекоръ изъ-за болтливости Адама потерпѣлъ значительный убытокъ, что для меня было очень хорошо, такъ какъ со старикомъ невозможно было бы жить, если-бы онъ сдѣлался милліонеромъ благодаря угольнымъ копямъ, какъ тотъ вонъ…

При этихъ словахъ она указала на то мѣсто, гдѣ недавно изъ-за стѣны появлялась сѣдая голова хитраго совѣтника. Ея тусклые глаза на минуту засверкали гнѣвомъ, и апатичная сосѣдка внезапно превратилась въ непримиримаго врага.

– Прекрасное сосѣдство – это монастырское помѣстье, – проворчала она, – и изъ этой грубой семьи Арнольдъ выбралъ себѣ друга, „своего единственнаго друга“, какъ онъ его всегда называетъ.

– Да, Феликса Люціана, который увезъ танцовщицу, – добавила язвительно канонисса. – Свѣтская жизнь собрала вокругъ тебя странные элементы, Клементина…

Лицо баронессы омрачилось.

– Эти элементы никогда не касаются меня, – я всегда уклоняюсь отъ такого общества, – прервала она канониссу взволнованнымъ голосомъ. Но ты взгляни только на эти четыреугольныя головы Шиллинговъ тамъ въ большой залѣ! Нa всѣхъ лежитъ печать грубыхъ наклонностей, противъ которыхъ всякая борьба безсильна, – Арнольдъ называетъ это силой и отвагой. Сдержанность и отчужденіе вотъ единственныя слабыя орудія Шиллинговъ… До сихъ поръ я тебѣ еще не говорила, что мой мужъ соучастникъ одной семейной тайны, вслѣдствіе чего я, можетъ быть, въ скоромъ времени должна буду терпѣть подлѣ себя людей, которые, вѣроятно, внесутъ не мало шуму въ мою тихую жизнь, – въ домѣ Шиллинга скоро будутъ гости, которые…

Канонисса слушала ее очень внимательно, но шумъ отворяемой двери заставилъ баронессу замолчать; она взглянула въ ту сторону и сдѣлала быстрое нетерпѣливое движеніе рукой. Изъ салона вышелъ слуга, державшій на рукахъ Минку.

– Я хотѣлъ только доложить вашей милости, что бѣдное животное теперь совсѣмъ оправилось, – пробормоталъ онъ, смущенный гнѣвнымъ жестомъ баронессы.

– Хорошо, – сказала она. – Наказаніе не принесетъ eй вреда. Минка на весь день подвергнется строгому аресту и сегодня не должна больше мнѣ попадаться на глаза.

Слуга подалъ ей портфель, принесенный съ почты, и молча удалился. Въ салонѣ онъ исподтишка засмѣялся; въ подобныхъ случаяхъ за ненавидимой всѣми въ домѣ „черной канальей“, которую онъ только что величалъ при госпожѣ „бѣднымъ животнымъ“, обыкновенно очень нѣжно ухаживали, а теперь вдругъ такая немилость! Чего не могли сдѣлать неудовольствіе хозяина дома и жалобы прислуги, то сдѣлало грубое оскорбленіе посторонняго человѣка.

Почтовый портфель, принесенный слугою, былъ практически введеніемъ баронессы, „чтобы ни одно письмо не пропало по небрежности прислуги“, а потому всѣ приходившія въ домъ Шиллинга письма проходили черезъ руки хозяйки. Она отперла портфель и вынула все, что тамъ было. Она продѣлывала все это съ обычной аккуратностью, съ характеризовавшими ее граціозными движеніями, но вдругъ она вспыхнула и тонкіе пальцы ея дрогнули, какъ будто изъ одного изъ конвертовъ выползъ паукъ. Конвертъ этотъ былъ съ траурными каемками и съ прекрасно вырѣзаннымъ гербомъ на печати.

– Итакъ, вотъ оно, – беззвучно пробормотала она. – А я съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе надѣялась, что эта исторія замолкнетъ. – Она, повидимому, была очень непріятно поражена, но скрыла это подъ принужденной улыбкой. – Lupus in fabula[16], – сказала она, показывая канониссѣ письмо, которое было адресовано барону Шиллингъ. – Я говорила тебѣ о гостяхъ; тоненькій листочекъ, лежащій въ этомъ конвертѣ, по всей вѣроятности курьеръ, извѣщающий о скоромъ прибытіи неизбѣжныхъ гостей. Захочешь ли ты остаться подъ одной кровлей съ бывшей танцовщицей.

Умное смуглое лицо канониссы приняло ледяное выраженіе.

– Прежде всего, я должна спросить тебя, Клементина, какъ ты можешь быть непозволительно слаба и допускать подобныя вещи?

Баронесса опустила глаза и начала собирать крошки на столѣ; она была смущена.

– Мужъ просилъ меня объ этомъ; обыкновенно онъ ни о чемъ не проситъ…

– Такъ, это, конечно, очень уважительная причина! – Самый строгій исповѣдникъ не могъ выглядѣть неумолимѣе этой дамы, иронія которой не произвела желаемаго дѣйствія. Ея изящная пріятельница превратилась въ упрямаго ребенка, что съ ней часто случалось, и сказала раздражительно и гнѣвно.

– Перестань, Адельгейда, не читай постоянно нравоученій. Я знаю хорошо, какъ мнѣ надо себя держать, и уклоняюсь отъ этой глупой исторіи. Боже мой, какое мнѣ дѣло до того, что умеръ Феликсъ Люціанъ? Какое мнѣ дѣло до того, что онъ лишился всего состоянiя во время войны? Я вижу въ этомъ только карающую десницу Бога надъ грѣшнымъ сыномъ, который въ ужасномъ ослѣпленіи возсталъ противъ матери…

– Этой старой женщины въ монастырскомъ помѣстьѣ, которую мы сегодня видѣли въ окнѣ?

– Да, она до сихъ поръ и слышать ничего не хочетъ о сынѣ – и вполнѣ права! Она не знаетъ, что онъ умеръ, что послѣ него осталось двое дѣтей и копитъ и увеличиваетъ свое огромное состояніе для сына своего брата, для этого маленькаго урода, который прыгалъ тамъ на стѣнѣ.

Какъ бы уставъ отъ длиннаго разсказа она согнулась въ своемъ креслѣ, – бѣлое батистовое платье собралось въ некрасивыя складки на ея согнувшейся фигурѣ, а на ея длинныхъ узкихъ рукахъ, которыми она машинально теребила вышитыя оборки, надулись всѣ жилы.

– Дурно воспитанному, злому мальчишкѣ было бы подѣломъ, если бы онъ лишился этого наслѣдства; онъ и такъ много получитъ, – добавила она послѣ нѣкоторой паузы, – но, какъ я уже сказала, какое мнѣ до этого дѣло?… Немало потребовалось мнѣ терпѣнія, чтобы выслушивать, какъ Арнольдъ говорилъ о своемъ американскомъ другѣ, что „бѣдняга“ на смертномъ одрѣ не имѣлъ другого желанія, какъ представить оскорбленной матери своихъ обожаемыхъ дѣтей, что его послѣдняя воля была, чтобы послѣ его смерти молодая вдова съ дѣтьми отправилась въ Германію… и еще Богъ знаетъ что! Я всегда очень небрежно слушала. И всѣ эти мечты и планы должны быть приведены въ исполненіе, но при этомъ встрѣчается много затрудненій. Совѣтникъ Вольфрамъ отдаляетъ отъ сестры все, что могло бы ей напомнить о сынѣ – этотъ человѣкъ скорѣе дастъ разорвать себя въ куски, нежели допуститъ лишить своего сына хоть одной щепки изъ наслѣдства своей сестры, онъ не долженъ ничего подозрѣвать, и бабушка должна узнать своихъ внучатъ, не зная, кто они, – какъ они хотятъ это устроить, Богъ вѣсть, только это, похоже, продолжится довольно долго. Мѣстомъ дѣйствій долженъ быть домъ Шиллинга, который Арнольдъ, къ несчастію, по своей чрезмѣрной любви къ покойному предоставилъ въ полное распоряженіе его вдовы.

– И ты волей-неволей будешь участвовать въ этой интригѣ, будешь охранять эту тайну…

Баронесса подтвердила эти слова усталымъ кивкомъ головы и съ выраженіемъ досады.

– Конечно, если я не возьму назадъ своего слова, то буду хранить тайну даже передъ прислугой, за исключеніемъ Биркнеръ, которая видѣла раньше бывшую дѣвицу Фурніе и, вѣроятно, ее узнаетъ.

– Это письмо отъ молодой вдовы? – указала Адельгейда на конвертъ, надписанный твердымъ почеркомъ.

Баронесса презрительно передернула губами.

– Я не думаю, чтобы эта артистка-танцовщица могла прилично написать письмо, и потому сводная сестра Люціана донна Мерседесъ де-Вальмазеда взяла это на себя. Она пишетъ всегда нѣсколько короткихъ сжатыхъ фразъ вкривь и вкось, такъ что я удивляюсь равнодушію, съ какимъ Арнольдъ къ этому относится. Какое намъ дѣло, что ея супругъ – грандъ, благородный гидальго, гордо закутывающійся въ свой жалкій плащъ – потому что всѣ они, рабовладѣльцы южныхъ штатовъ, страшно обѣднѣли послѣ войны.

Она вдругъ выпрямилась, какъ бы наэлектризованная, – послышался лошадиный топотъ и заскрипѣли желѣзныя ворота, – баронъ Шиллингъ въѣхалъ въ садъ.

Эта женщина за минуту предъ тѣмъ физически утомленная и нравственно апатичная вдругъ преобразилась и представляла собой олицетвореніе страстнаго ожиданія, но взглянувъ искоса на свою пріятельницу, она приняла снова прежнюю позу.