4.

Двери остались открытыми, и Феликсъ почувствовалъ живѣйшее желаніе убѣжать и покинуть навсегда „старое соколиное гнѣздо“, изъ котораго жалкое ничтожное отродіе уже теперь вытѣсняло всякаго, носящаго другое имя. Въ душѣ молодого человѣка не было и слѣда зависти или недоброжелательства, напротивъ, онъ очень радовался при извѣстіи, что родился Вольфрамъ, потому что его ужасала мысль жить и хозяйничать въ монастырскомъ помѣстьѣ. Конечно, ему и въ голову не приходило, что съ первымъ дыханіемъ этого маленькаго существа жизнь здѣсь сдѣлается положительно невыносимой, и онъ, слѣдовательно, останется безъ пріюта.

Дядя только что сказалъ ему, что онъ здѣсь лишній и можетъ приютиться гдѣ нибудь въ углу, если слабые нервы ребенка не переносятъ его присутствія. Какъ ни былъ строгъ и жестокъ совѣтникъ къ мечтательному мальчику, въ послѣдніе годы онъ относился снисходительнѣе и довѣрчивѣе къ молодому человѣку. Феликсъ въ гнѣвѣ топнулъ ногой, – это относилось не къ его искреннему стремленію, ни къ пріобрѣтеннымъ имъ знаніямъ, какъ онъ это думалъ, а къ единственному существу, въ жилахъ котораго вольфрамовская кровь, это было уваженіе къ будущему владѣтелю монастырскаго помѣстья. Теперь совѣтникъ стряхнулъ съ себя „неизбѣжное зло“ - замѣcтителя, – въ колыбели подъ шелковымъ пологомъ лежалъ наслѣдникъ, его плоть и кровь – и снова сталъ грубымъ и повелительнымъ, какимъ онъ былъ нѣкогда съ чуждой птичкой, съ бѣднымъ „колибри“.

А мать? Сынъ не сомнѣвался въ ея материнской любви, хотя она и скупилась на ея внѣшнія проявленія такъ же, какъ на деньги – она презирала сентиментальности „нѣжныхъ созданій“. Она была очень высокаго мнѣнія объ умѣ и характерѣ своего брата. Непреклонную жестокость и строгость она считала необходимыми качествами мужчины такъ же, какъ любовь къ порядку и домовитости необходимыми качествами женщины. Она слѣпо вѣрила ему. Во всемъ же, что касается рода, изъ котораго она происходила, она считала себя обязанной быть спартански твердой, – интересы ея сына всегда были на второмъ планѣ, какъ утверждали немногіе близкіе знакомые, которые бывали въ монастырскомъ помѣстьѣ. Мнимое прекращеніе процвѣтавшаго нѣсколько столѣтій уважаемаго рода причиняло ей страшное горе, она не любила своихъ маленькихъ бѣлокурыхъ племянницъ, а къ матери ихъ въ душѣ питала презрѣніе. Это Феликсъ такъ же хорошо зналъ, какъ всегда замѣчалъ набѣгавшую на ея лицо тѣнь, когда кто нибудь говорилъ о томъ, что со временемъ соединенныя имена Люціанъ-Вольфрамъ будутъ стоять во главѣ ихъ рода: непримиримая женщина считала недостойнымъ такого отличія того, „кто сдѣлалъ ее несчастной“… Къ тому же она менѣе всего была способна смягчить дурныя впечатлѣнія, только что полученныя ея сыномъ, и возвратить ему почву въ домѣ своего брата… Да и къ чему это? Онъ и самъ, вѣдь, не нуждался и не желалъ больше этой негостепріимной родной кровли!

Молодой человѣкъ, хотѣвшій уже въ порывѣ негодованія переступить порогъ, вдругъ вернулся и подошелъ опять къ окну, – онъ теперь не долженъ былъ быть упрямымъ и раздражительнымъ, вѣдь онъ пріѣхалъ сюда не для отдыха, какъ онъ писалъ, а для важныхъ переговоровъ.

Жгучее опасеніе вдругъ заставило его сердце сильно забиться – въ Берлинѣ эти переговоры казались ему не такими трудными; теперь же, когда онъ увидалъ эти серьезныя рѣшительныя лица на фонѣ строгой простой мѣщанской обстановки, его предпріятіе показалось ему гигантски труднымъ. „Люсиль“, прошепталъ онъ со вздохомъ, и взоръ его блуждалъ по зеленѣющей вершинѣ вяза, озаренной тамъ и сямъ майскими лучами заходящаго солнца. И какъ бы вызванная этимъ словомъ явилась передъ нимъ на золотисто-зеленомъ фонѣ гибкая фигура съ длинными локонами, полная жизни и энергіи семнадцатилѣтняя дѣвушка, всегда готовая къ проказамъ и шалостямъ. Онъ чувствовалъ вокругъ своей шеи теплыя дѣтскія ручки, чувствовалъ ея дыханіе на своихъ щекахъ, и все обаяніе любви, опьянявшей его уже нѣсколько мѣсяцевъ, охватило его, придало ему силъ и мужества для борьбы и возвратило вѣру въ свои юношескія идеальныя воззрѣнія на жизнь.

Между тѣмъ маіорша вернулась въ кухню, она вынула изъ шкафа хлѣбъ и стала отрѣзать отъ него большіе ломти для стоявшихъ въ сѣняхъ нищихъ дѣтей. Совѣтникъ также пришелъ туда. Феликсъ слышалъ его твердые шаги по каменному полу кухни; онъ шелъ было въ столовую, но вдругъ остановился, какъ вкопанный.

Одно изъ оконъ кухни было открыто, а поденщикъ говорилъ служанкѣ, несшей въ стойло охапку свѣжаго клевера: „знаешь, старый баринъ въ домѣ Шиллинга вдругъ прогналъ Адама; мнѣ сейчасъ сказалъ объ этомъ кучеръ, который очень его жалѣетъ!“

– Занимайся своимъ дѣломъ! Я не плачу вамъ денегъ за ваши сплетни, – закричалъ совѣтникъ. Работникъ вздрогнулъ, – этотъ повелительный голосъ подѣйствовалъ на него, какъ ударъ ножомъ. Съ шумомъ заперъ совѣтникъ окно и схватилъ стаканъ съ полки, гдѣ они стояли одинъ подлѣ другого, блестящіе, какъ зеркало.

– Какъ это ты допускаешь, чтобы люди у тебя на глазахъ болтали и теряли время? – мрачно спросилъ онъ сестру.

– Лишній вопросъ, – ты знаешь, что я такъ же строго держусь правилъ дома, какъ и ты, – отвѣчала она уклончиво и повидимому нисколько не обидившись, – но Адамъ взбунтовалъ всю прислугу. Ему отказали изъ-за исторіи съ каменнымъ углемъ, и онъ даже былъ здѣсь клянчить у тебя; въ своемъ безуміи онъ грозилъ броситься въ воду.

Феликсъ тѣмъ временемъ прошелъ столовую и стоялъ въ дверяхъ кухни, онъ видѣлъ, какъ дядя машинально проводилъ рукой по жидкой бородѣ и разсматривалъ блуждающимъ взоромъ перила галлереи съ развѣшанными на нихъ лошадиными попонами и хлѣбными мѣшками и, казалось, не слышалъ и половины того, что говорила ему сестра.

– Все это вздоръ, – вдругъ рѣзко прервалъ онъ ея рѣчь. – Кто это говоритъ, тотъ никогда этого не сдѣлаетъ! – Онъ подставилъ стаканъ подъ кранъ и залпомъ выпилъ свѣжую прозрачную воду. – Впрочемъ, я всетаки зажму ротъ господину фонъ Шиллингъ, – онъ ужъ мнѣ надоѣлъ своимъ ребяческимъ гнѣвомъ, – добавилъ онъ, ставя пустой стаканъ на мѣсто. Онъ вытеръ платкомъ бороду и усы, а также провелъ имъ нѣсколько разъ по лбу, будто онъ у него вдругъ вспотѣлъ.

– Это и было бы оправданіе, котораго такъ желаетъ Адамъ, дядя, – онъ только и проситъ объясненія съ твоей стороны этой странной случайности, – вскричалъ Феликсъ.

Совѣтникъ обернулся. У него были большіе голубые глаза, которые онъ устремлялъ въ лицо другого человѣка съ чувствомъ собственнаго достоинства и съ сознаніемъ человѣка, всегда поступающаго справедливо; но они могли также сверкать, какъ искры, изъ подъ нависшихъ бровей. Такой полузакрытый взглядъ скользнулъ по племяннику, стройная фигура котораго, одѣтая въ изящный костюмъ, обрисовывалась въ дверяхъ, и потомъ перешелъ, какъ бы сравнивая, на поношенный костюмъ самого совѣтника, который онъ рѣдко замѣнялъ лучшимъ.

Замѣчаніе молодого человѣка осталось безъ отвѣта. Дядя только саркастически улыбнулся, стряхнулъ носовымъ платкомъ съ своего платья приставшіе къ нему соломинки и кусочки земли и угля, сбилъ съ сапогъ толстый слой пыли и потомъ, кивнувъ головой на Феликса, ядовито сказалъ сестрѣ: „онъ стоитъ здѣсь, точно живая картинка модъ, Тереза, точно только что вышедшій изъ рукъ портного образецъ. Такое изящное платье очень удобно для овина и угольной шахты, Феликсъ!“

– He для того оно и сдѣлано, дядя, – какое мнѣ дѣло до овина и угольной шахты, – возразилъ Феликсъ, скрывая раздраженіе подъ легкой усмѣшкой.

– Какъ, ты такъ быстро и легко освоился съ такой важной перемѣной въ твоей жизни? Вотъ видишь, Тереза, правду я говорилъ, что эти идеальныя головы богаче насъ; они отбрасываютъ отъ себя сотни тысячъ, какъ булыжники, даже не поморщившись. Г-мъ… мой маленькій Витъ сыгралъ дурную шутку съ тобой, Феликсъ, монастырское помѣстье не бездѣлица.

Ухо молодого чсловѣка издавна было очень чувствительно къ различнымъ модуляціямъ въ голосѣ дяди; и теперь онъ услыхалъ въ немъ дикое торжество о рожденіи наслѣдника, злобную радость и желаніе подразнить его.

– Слава Богу, я не завистливъ, – дай Богъ, чтобы ребенокъ выросъ тебѣ на радость, – сказалъ онъ спокойно, и его прекрасное открытое лицо выражало правдивость и искренность. – Но ты ошибаешься, если думаешь, что я равнодушенъ къ деньгамъ и къ состоянію, – никогда еще я такъ не желалъ быть богатымъ, какъ именно теперь.

– У тебя есть долги? – рѣзко спросилъ совѣтникъ, приближаясь къ говорившему.

Молодой человѣкъ гордо откинулъ голову и отвѣчалъ, что не имѣетъ ихъ.

– Ну такъ для чего же? Развѣ мать тебѣ мало даетъ? Или тебѣ хотѣлось бы навѣшать на себя еще больше такихъ бездѣлицъ, какъ эта? – Онъ подошелъ къ племяннику и указалъ на медальонъ, висѣвшій у него на цѣпочкѣ отъ часовъ. Онъ взялъ въ руки и быстро перевернулъ золотую вещицу, причемъ сильно заблестѣли камни, которыми она была осыпана.

– Чортъ возьми, – камни то настоящіе! Это твой вкусъ, Тереза? – спросилъ онъ сестру, обернувшись къ ней черезъ плечо. Маіорша только что сняла свой полотняный фартукъ и вѣшала его на гвоздь. Она спокойно, не обнаруживая ни малѣйшаго признака интереса, подошла къ нимъ.

– Я никогда не покупаю такихъ модныхъ бездѣлушекъ, – отвѣчала она, бросивъ пытливый взглядъ на драгоцѣнность и потомъ устремивъ его, какъ строгій судья, на сильно покраснѣвшее лицо сына.

– Отъ кого получилъ ты эту вещицу? – спросила она коротко.

– Отъ дамы…

– Сынъ мой, молодыя дѣвушки рѣдко имѣютъ столько денегъ, чтобы быть въ состояніи дѣлать такіе подарки, – прервалъ его совѣтникъ, повертывая медальонъ въ разныя стороны и любуясь блескомъ камней, – хочешь я тебѣ скажу, Феликсъ, отъ кого этотъ дорогой сувениръ? Отъ твоей старой пріятельницы, баронессы Лео въ Берлинѣ: что въ немъ – почтенный сѣдой локонъ?

– Нѣтъ, дядя, блестящiй черный, – быстро возразилъ молодой человѣкъ, точно это ложное предположеніе было для него невыносимо, и при этомъ гордая улыбка мелькнула на его губахъ: но вслѣдъ за тѣмъ у него вдругъ захватило дыханіе, – онъ былъ вызванъ на рѣшительное объясненіе безъ всякой подготовки, и передъ нимъ стояли эти двѣ желѣзныя личности, одна съ лукавой усмѣшкой и сарказмомъ на устахъ, а другая съ непріятнымъ пронзительнымъ взглядомъ – никогда еще не выступалъ такъ рѣзко на ихъ лицахъ фамильный духъ Вольфрамовъ и не казался ему такимъ убійственнымъ, какъ въ этотъ тяжелый моментъ.

– Я желала бы знать имя дамы, – сказала его мать коротко, съ видомъ исповѣдника, который она давно принимала всякій разъ, когда заставала его въ обществѣ какого нибудь чужого мальчика. Она читала въ чертахъ своего сына со свойственнымъ ей пониманіемъ и проницательностью; она и теперь видѣла, какъ онъ боролся съ мучительнымъ чувствомъ, и у нея не осталось ни малѣйшаго сомнѣнія, что онъ очень нуждался въ ея снисхожденіи, и это заставило ее быть непреклонной.

– Мама, будь добра! – просилъ онъ нѣжнымъ умоляющимъ голосомъ: онъ взялъ обѣ ея руки и прижалъ ихъ къ своей груди. – Дай мнѣ время…

– Нѣтъ, – прервала она его рѣшительно и отняла у него свои руки. – Ты знаешь, что я люблю вести дѣло на чистоту, когда замѣчаю между нами какое нибудь недоразумѣнiе – а тутъ есть что-то подозрительное. Или ты думаешь, что для меня ничего не значитъ провести цѣлую ночь въ раздумьѣ о томъ, что тебѣ хорошо извѣстно? Я хочу знать имя!

Большіе голубые глаза молодого человѣка заискрились отъ оскорбленнаго чувства, но онъ молчалъ и, собираясь съ духомъ, нѣсколько разъ провелъ рукой по лбу и по роскошнымъ пепельнымъ волосамъ.

– Однако ты герой! – воскликнулъ насмѣшливо совѣтникъ, – стоишь, какъ будто тебѣ предстоитъ лишиться твоей кудрявой головы. Г-мъ… дѣвушка, очевидно, не нищая, если даритъ брильянты: но семья, происхожденіе сомнительны… а? Ты имѣешь причины отвергать родство – стыдиться…

– Стыдиться? Мнѣ стыдиться моей Люсили? – горячо воскликнулъ молодой человѣкъ – онъ совсѣмъ потерялъ самообладаніе. – Люсили Фурніе! Спросите о ней въ Берлинѣ, и вы услышите, что она могла бы выйти замужъ за самаго знатнаго графа, если-бы не предпочитала принадлежать мнѣ… Но я хорошо знаю, что экзотическій цвѣтокъ не приживется на нѣмецкой почвѣ, я знаю также, что все, что называется искусствомъ, на дурномъ счету въ монастырскомъ помѣстьѣ. Мнѣ придется бороться съ упорными предразсудками, и это смутило меня на мгновенье не за себя, а потому что я увѣренъ, что въ первыя минуты изумлѣнія могутъ вырваться суровыя слова о дорогомъ мнѣ существѣ – a этого я положительно не могу вынести.

Онъ глубоко перевелъ духъ и смотрѣлъ теперь твердо и безстрашно въ лицо своей матери, которая, опираясь руками на столъ, неподвижно, точно окаменѣлая, стояла передъ нимъ съ поблѣднѣвшими губами.

– Мать Люсили – женщина знаменитая, – прибавилъ онъ коротко и рѣшительно.

– Такъ, – сказалъ протяжно совѣтникъ. – А отецъ? Онъ не знаменитъ?

– Родители живутъ врозь, какъ… – молодой человѣкъ хотѣлъ сказать: какъ мои, но дикій блескъ глазъ маіорши заставилъ его проглотить послѣднія слова. Послѣ минутнаго молчанія онъ быстро прибавилъ, какъ бы желая скорѣе положить конецъ тяжелому напряженію: – госпожа Фурніе балерина.

– Что такое? Говори по-нѣмецки, Феликсъ, – прервалъ его съ циническимъ сарказмомъ совѣтникъ. Скажи – танцовщица, которая въ коротенькихъ юбочкахъ и съ обнаженной грудью носится по сценѣ, – брр… – онъ замоталъ головой и расхохотался, – „это будущая теща, Тереза!“

Съ строгимъ укоромъ поднялъ онъ указательный палецъ, и на его узкомъ мрачномъ лицѣ отразилось враждебное чувство къ людямъ, которое такъ ненавидѣли въ немъ его сограждане.

– Помнишь ли ты, что я предсказывалъ тебѣ двадцать пять лѣтъ тому назадъ? – спросилъ онъ сестру. – „Ты будешь проклинать свой неразумный выборъ мужа въ своихъ дѣтяхъ“, не говорилъ я этого тебѣ, Тереза? Ну вотъ, это его кровь, легкая солдатская кровь! Теперь попробуй изгнать этотъ ненавистый элементъ, если сможешь.

– Этого я, конечно не могу, – сказала она беззвучно, – но легкое созданье, которое онъ хочетъ привести въ мой домъ, я могу изгнать, въ этомъ положись на меня.

Шумъ въ кухнѣ заставилъ ее замолчать. Вошла служанка съ корзиной шпината и начала выкладывать зелень на столъ. Маіорша пошла туда, выслала работницу изъ кухни и заперла на задвижку дверь, ведущую въ сѣни. Послѣ этого она снова вернулась къ нимъ.

У молодого человѣка сердце билось такъ сильно, точно хотѣло разорваться, когда эта женщина въ длинномъ траурномъ платьѣ, съ блѣднымъ, но рѣшительнымъ лицомь твердыми быстрыми шагами подошла къ нему, чтобы разомъ рѣшить его участь. Рука его невольно поднялась къ медальону. Холодная улыбка мелькнула на губахъ матери при этомъ движеніи.

– Можешь быть спокоенъ, я ни за что не дотронусь своими честными руками до постыднаго подарка, – всякому извѣстно, откуда у танцовщицъ брилліянты… Ты будешь настолько благоразуменъ, что по моему желанію и волѣ собственными руками снимешь этотъ подарокъ: если же ты не сдѣлалъ этого теперь, то придетъ часъ, когда ты послѣ горькаго опыта съ отвращенiемъ отбросишь его отъ себя.

– Никогда, – вскричалъ онъ порывисто и, отцѣпивъ медальонъ отъ цѣпочки, нѣжно прижалъ его къ губамъ.

– Какое дурачество! – сердито пробормоталъ совѣтникъ сквозь зубы, между тѣмъ какъ глаза маіорши засверкали гнѣвомъ – въ этой холодной расчетливой натурѣ казалось заговорила ревность.

– Дурачество, – повторилъ совѣтникъ, когда Феликсъ спряталъ сувениръ въ боковой карманъ и съ нѣжностью прижалъ его къ себѣ, какъ будто бы прижималъ къ сердцу ту, отъ которой получилъ его.

– Какъ тебѣ не стыдно продѣлывать такія комедiи передъ нами, серьезными людьми. Вообще я не понимаю, какъ у тебя хватаетъ мужества здѣсь, въ монастырскомъ помѣстьѣ при твоихъ почтенныхъ родственникахъ, упоминать о такихъ связяхъ, о которыхъ порядочные молодые люди всегда молчатъ.

– Дядя, – прервалъ его молодой человѣкъ, не владѣя болѣе собой.

– Господинъ референдарій?! – возразилъ съ холодной насмѣшкой совѣтникъ. Онъ сложилъ руки и устремилъ на пылавшее лицо племянника сверкающій презрительный взглядъ.

– Ты дѣлаешь себя смѣшнымъ своимъ негодованіемъ, сынъ мой, – сказала маіорша и спокойно взяла его правую руку, которую онъ поднялъ было съ угрозой. Она снова была олицетворенiемъ равнодушія: ни сынъ, ни братъ не замѣтили въ ея взорѣ подозрительнаго пламени.

– Дядя правъ, надо имѣть много мужества, чтобы говорить съ нами объ этихъ людяхъ…

– Конечно не болѣе, чѣмъ моей бѣдной Люсили, чтобъ признаться своимъ роднымъ въ любви ко мнѣ, – съ горечью прервалъ ее молодой человѣкъ. – Госпожа Фурніе держитъ въ Берлинѣ домъ по-княжески; ея матъ изъ знатнаго, хотя и обѣднѣвшаго рода играетъ главную роль въ салонѣ, который посѣщаютъ люди высшаго сословія. Арнольдъ фонъ Шиллингъ можетъ тебѣ лучше всѣхъ сказать, какую незначительную роль играли мы въ этомъ блестящемъ обществѣ. И въ этомъ кругу Люсиль служитъ центромъ, предметомъ всеобщаго поклоненія. Она красивѣе своей матери и такъ же талантлива; и мать, и бабушка считаютъ ее восходящей звѣздой.

– He можешь ли ты мнѣ сказать, какую роль играютъ въ салонѣ госпожи Фурніе жены ея посѣтителей? – коротко и рѣзко прервала маіорша его повѣствованіе. Сынъ ея молчалъ, пораженный этимъ вопросомъ, и глаза его устремились въ полъ.

– Большая часть этихъ мужчинъ холостяки.

– А женатые оставляютъ своихъ честныхъ женъ дома, – добавила она съ неожиданной смѣсью подавленнаго гнѣва и леденящаго презрѣнія. – Ты очень ошибаешься, если думаешь ослѣпить меня роскошью и почтенной знаменитостью салона танцовщицы; я знаю, какое легкомысліе и грязь царятъ за разрисованными декораціями, и эти знанія я пріобрѣла дорогой цѣной.

Феликсъ содрогнулся при этихъ словахъ, – они бросали лучъ свѣта на его смутныя дѣтскія воспоминанія о нѣкоторыхъ непонятныхъ для него происшествіяхъ въ родительскомъ домѣ въ Кенигсбергѣ; теперь онъ понялъ ихъ; теперь онъ зналъ, почему его мать, переодѣтая и окутанная вуалью до неузнаваемости, тайкомъ уходила по вечерамъ изъ дома, – она тайно слѣдила за его отцомъ… Это открытіе отняло у него послѣднюю надежду, – дѣло шло не о борьбѣ съ „мѣщанскими предразсудками“ только, передъ нимъ стояла оскорбленная, упорно непримиримая супруга, права которой были попраны этимъ „классомъ людей“. Имъ овладѣло отчаяніе.

– Я не могу и не хочу оcпаривать твоего строгаго сужденія, потому что я не знаю, что ты пережила, – сказалъ онъ, стараясь побороть волненіе. – Въ общемъ я согласенъ съ тобой – хотя я могу поклясться, что въ домѣ Фурніе я не видѣлъ ничего неприличнаго и безнравственнаго – я не хочу брать жену съ подмостковъ, затѣмъ я и пріѣхалъ сюда теперь… Люсиль еще не выступала на сценѣ, хотя она уже вполнѣ артистка. Госпожа Фурніе, звѣзда которой начинаетъ меркнуть, сама учила ее; она такъ увѣрена въ блестящей будущности своей дочери, которую она, конечно, желаетъ эксплоатировать, что даже отказала графу Л., который просилъ у нея руки Люсили. Люсиль должна въ скоромъ времени дебютировать, и я долженъ этому воспрепятствовать, во что бы то ни стало.

– А дѣвушка любитъ танцы? – сухо спросила маіорша.

– Да, страстно. Но она отказывается отъ своего призванія, отъ славы и блестящей карьеры ради меня, – его голосъ сдѣлался тише, и въ немъ послышались мягкость и нѣжность, – изъ этого ты можешь понять, мама, какъ она меня любитъ.

Въ отвѣтъ на это маіорша выразительно и насмѣшливо кивнула головой.

– А жаждующая денегъ и славы мамаша въ Берлинѣ, насколько я понимаю, и не подозрѣваетъ объ этихъ планахъ и намѣреніяхъ? – спросилъ совѣтникъ.

– Нѣтъ, – отвѣчалъ Феликсъ. Въ тонѣ и въ каждомъ движеніи допрашивающаго было столько раздражающей насмѣшки, что ему трудно было сдерживаться, и онъ добавилъ: – я, какъ честный человѣкъ, долженъ прежде точно опредѣлить, что я могу предложить госпожѣ Фурніе взамѣнъ ея собственныхъ плановъ и предложеній другихъ жениховъ.

– Это кажется легко сдѣлать, – сказалъ совѣтникъ. – Не думаю, что жалованье референдарія не трудно счесть – его какъ разъ хватитъ на булавки мадемуазель Фурніе.

Краска гнѣва и негодованія вспыхнула на лицѣ молодого человѣка, но онъ все еще сдерживался.

– Я рѣшилъ оставить государственную службу и устроиться здѣсь въ городѣ нотаріусомъ.

Въ эту минуту рука маіорши тяжело опустилась на его плечо, и никогда еще голосъ его строгой матери не звучалъ такъ жестоко и неумолимо, какъ при слѣдующихъ словахъ:

– Одумайся, Феликсъ, – мнѣ кажется, что ты бредишь. Чтобъ совершенно разсѣять туманъ въ твоей головѣ, я подскажу тебѣ, что ты, строго придерживаясь правды, долженъ сказать госпожѣ Фурніе, у которой княжескій домъ въ Берлинѣ, которая отказываетъ знатному жениху и ожидаетъ милліоновъ отъ балетныхъ прыжковъ своей ученицы; ты долженъ сказать ей: мнѣ не предстоитъ никакой карьеры, у меня нѣтъ ни гроша собственнаго состоянія, и я долженъ существовать на то, что мнѣ дадутъ мои кліенты. Ваша принцесса дочка должна будетъ надѣть фартукъ и ходить въ кухню или чинить худое бѣлье; ея свѣтскіе таланты ей не понадобятся у меня, такъ какъ комната бѣднаго нотаріуса не салонъ, который посѣщается сіятельными особами – матери же своей я никогда не посмѣю ее представить.

– Матушка! – воскликнулъ молодой человѣкъ.

– Сынъ мой, – продолжала она, не обративъ вниманія на его восклицаніе, въ которомъ слышались мука и горе, – ты только что высказалъ желаніе быть очень богатымъ, и, какъ я теперь вижу, ты имѣлъ къ тому полное основаніе, потому что „княжеское содержаніе“ дома требуетъ большихъ денегъ. Ты думалъ воспользоваться для этого состояніемъ твоей матери, и ты, можетъ быть, отчасти правъ. Но состояніе это заботливо собиралось грошами и пфеннигами въ теченіе трехъ столѣтій честнымъ трудомъ семьи, и я говорю тебѣ, – при этихъ словахъ она величественно выпрямилась и подняла правую руку, – что я не дамъ своего наслѣдія на безпутную жизнь комедіантовъ, а лучше возвращу все до послѣдняго гроша въ родъ Вольфрама. Такъ и знай!

– Это твое окончательное рѣшеніе, матушка? – спросилъ сынъ съ побѣлѣвшими губами и потухшимъ взоромъ.

– Мое окончательное рѣшеніе… Выкинь эту дѣвушку изъ головы – ты долженъ это сдѣлать, говорю тебѣ это разъ навсегда! Я хочу вѣдь добра тебѣ, – потомъ ты будешь меня благодарить.

– За разбитое счастье не благодарятъ, – возразилъ онъ, и голосъ его, все болѣе и болѣе возвышаясь, зазвучалъ гнѣвомъ, котораго онъ ужъ не могъ болѣе сдерживать. – Высыпь свои капиталы въ колыбель маленькаго Вольфрама, – они твое наслѣдіе, и ты можешь распоряжаться ими по своему усмотрѣнію. Но ты не можешь вмѣшиваться въ мои сердечныя дѣла, эгоистически врываться въ мою жизнь, какъ будто я вещь, предметъ безъ крови и плоти, кусокъ воску, которому можно придать какую угодно форму и вдохнуть въ нее духъ Вольфрама… Ты ужъ однажды повернула мою жизнь по собственному произволу, что я называю незаконнымъ грабежомъ. Я былъ тогда ребенкомъ и долженъ былъ подчиняться тебѣ. Но теперь у меня своя воля и я не позволю себя вторично ограбить съ безчеловѣчной жестокостью.

– Господи Iисусе! – простонала маіорша, какъ будто бы получила смертельный ударъ. Она повернулась къ двери, точно хотѣла бѣжать, но остановилась съ невольно поднятыми кверху руками и съ ужасомъ смотрѣла на сына. У совѣтника же на лбу отъ гнѣва надулась жила; онъ схватилъ молодого человѣка за руку и сильно тряхнулъ его.

– Что это за тонъ, негодяй? – гнѣвно закричалъ онъ. – Что у тебя украли, нищій? Объяснишь ли ты мнѣ, какъ тебя ограбили?

– Отнявъ у меня домъ и отца, – отвѣчалъ Феликсъ, энергичнымъ движеніемъ вырвавъ у дяди свою руку. – Если отецъ умираетъ, на то Божья воля, которой дѣти должны подчиняться; но никогда люди не должны разлучать отца съ сыномъ, такъ какъ они дополняютъ другъ друга и болѣе принадлежатъ другъ другу, чѣмъ мать и сынъ… А мой отецъ сильно любилъ меня. Я до сихъ поръ помню, что я чувствовалъ, когда онъ – этотъ гордый красивый солдатъ, котораго бранятъ легкомысленнымъ за то, что онъ не былъ филистеромъ [4], покрывалъ меня поцѣлуями и страстно прижималъ къ своему сердцу.

Онъ замолчалъ и глубоко перевелъ духъ; послѣ того, какъ онъ все высказалъ, какъ будто гора упала съ плечъ его… При послѣднихъ словахъ мать его вышла изъ комнаты, онъ слышалъ, какъ тяжело и медленно шуршалъ шлейфъ ея платья по каменному полу кухни; онъ слышалъ, какъ она отворила узкую стеклянную дверь, ведущую на задній дворъ, потомъ онъ увидѣлъ, какъ она прошла съ поникшей головой по двору и исчезла за противолежащимъ зданіемъ, – тамъ была калитка въ садъ.

– Погибшій сынъ! – воскликнулъ совѣтникъ, задыхаясь отъ гнѣва. – Этого мать тебѣ никогда не проститъ. Ступай! Уходи изъ моего дома, здѣсь нѣтъ больше мѣста для тебя. Я не знаю, какъ мнѣ и благодарить Бога за то, что онъ продлилъ родъ Вольфрамовъ и избавилъ ихъ старый домъ отъ чуждаго кукушкина отродья.

Онъ ушелъ въ свою комнату и съ шумомъ захлопнулъ за собой тяжелую, обитую желѣзомъ дверь, между тѣмъ какъ молодой человѣкъ молча дрожащими руками завертывалъ серебряный приборъ, единственное отцовское наслѣдіе, чтобы тоже уйти изъ столовой.

Загрузка...