В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

29.

Путь былъ свободенъ, и донна Мерседесъ выбѣжала изъ зимняго сада, гдѣ она противъ воли очутилась запертой, какъ въ клѣткѣ. Она увидѣла еще въ концѣ аллеи сѣрый шлейфъ, и еслибы фрейлейнъ фонъ Ридтъ повернула немного голову, то она увидала бы, что бурныя объясненія въ мастерской имѣли непрошеннаго свидѣтеля. Какъ бы то ни было, а донна Мерседесъ выбѣжала оттуда съ сильно бьющимся сердцемъ и глубоко переводя духъ. Она почти задыхалась подъ конецъ въ тяжеломъ спертомъ воздухѣ, пропитанномъ ароматомъ цвѣтовъ и отъ удручающаго дѣйствія разыгрывавшейся въ мастерской сцены… Для такой гордой, въ глубинѣ души строго правдивой натуры, какъ донна Мерседесъ, было чѣмъ то невыразимо постыднымъ и унизительнымъ подслушиваніе тайнъ чужихъ, втайнѣ враждебныхъ другъ другу людей. Она, конечно, могла бы заткнуть уши, но руки ея, какъ прикованныя, лежали на колѣняхъ, – она боялась малѣйшимъ движеніемъ выдать свое присутствіе. Она закрыла глаза, чтобы по крайней мѣрѣ не видѣть спорящихъ, но мужской голосъ то и дѣло заставлялъ ее вздрагивать и искать взоромъ говорившаго, который безжалостно громилъ женскія интриги и властолюбіе.

Между сосновыми деревьями она увидала свѣтлое платьице Паулы. Малютка играла въ рощѣ, съ ней была Дебора, а Пиратъ былъ снова запертъ въ своей каморкѣ и яростно лаялъ вслѣдъ удалявшимся дамамъ.

Донна Мерседесъ направилась въ рощицу. Паула обрадовалась ей; дитя вынимало изъ большого ящика разныя прелестныя игрушки и разставляло ихъ рядомъ на садовомъ столѣ.

– Добрый господинъ привезъ это изъ Берлина, – сказала Дебора.

О Люсили не было и рѣчи, слѣдовательно, миссія барона не имѣла желаемаго успѣха, какъ онъ и предвидѣлъ.

Доннѣ Мерседесъ казалось страннымъ, что она такъ холодно отнеслась къ этой неудачѣ. Все это дѣло съ его волненіями и тревогами показалось ей въ эту минуту поблеклымъ, какъ будто давно прошедшимъ, наполовину позабытымъ подлѣ новыхъ, только что полученныхъ ею впечатлѣній. У нея морозъ пробѣгалъ по кожѣ при мысли о разговорѣ сейчасъ же послѣ этой сцены съ глубоко взволнованнымъ человѣкомъ – она боялась и за себя, и за него. Никогда даже въ ранней юности не испытывала она такой боязни передъ грубыми словами, вызванными по ея собственной винѣ. Съ устъ ея отца, обладавшаго твердымъ характеромъ и непреклонной матери, боготворившихъ свое единственное дитя, никогда не срывалось ни одного слова порицанія, напротивъ слегка нахмуренныя брови, недовольный упрямый взглядъ заставляли ихъ ухаживать за ней… Баронъ Шиллингъ былъ непримиримъ въ своемъ гнѣвѣ. Какъ оскорбительно холодно звучало каждое его слово, сказанное ей въ послѣдній разъ по необходимости! Его анаѳема женскимъ порокамъ и капризамъ простиралась также и на американку, съ которой онъ только что познакомился, – она чувствовала это, и это было для нея какъ ударъ кинжала. Искусство было его избранницей, сказалъ онъ. Съ этимъ идеаломъ, который „никогда не принуждалъ его заглядывать въ темные уголки въ родѣ женской души“, конечно, не могли равняться простыя смертныя, думала она съ горечью. У нихъ есть кровь и нервы, и земная пыль, ложась на крылья ихъ души, не допускала ихъ подняться въ области, удаленныя отъ злыхъ человѣческихъ языковъ.

Недолго просидѣла она, погруженная въ свои думы, около играющей малютки, какъ услышала его шаги. Онъ вышелъ изъ дома и направился къ рощѣ. Ея пульсъ не бился такъ сильно при приближеніи непріятельскихъ колоннъ, какъ теперь, когда она услышала приближающіеся шаги этого человѣка. Она еще не справилась съ послѣдними непріятными ощущеніями, что было видно по ея лицу, и, когда она поднялась съ скамейки и величественно сдѣлала нѣсколько шаговъ по аллеѣ, испуганная Дебора подумала, что недостаетъ только фiолетоваго платья, чтобы принять эту молодую даму за ожившую грозную госпожу, высокомѣрно глядѣвшую изъ золотой рамы.

Баронъ Шиллингъ показался изъ-за угла дома. Онъ держалъ въ рукахъ визитную карточку. Присутствіе въ рощѣ донны Мерседесъ, казалось, удивило его, лицо его мгновенно вспыхнуло; въ первое мгновенье онъ невольно ускорилъ шаги, но при взглядѣ на ея мрачное лицо онъ перемѣнилъ намѣреніе, – онъ сунулъ въ боковой карманъ карточку и подошелъ къ ней обыкновеннымъ спокойнымъ шагомъ – все-таки онъ казался взволнованнымъ.

– Я только что хотѣлъ послать Дебору увѣдомить васъ о своемъ возвращеніи, – сказалъ онъ, холодно кланяясь.

– Что Люсиль?

– Фрау Люсиль Фурніе сегодня вечеромъ въ третій разъ выступитъ на сценѣ, какъ о томъ возвѣщаютъ афиши на всѣхъ углахъ берлинскихъ улицъ, – отвѣчалъ онъ, бросивъ многозначительный взглядъ на дочку бѣглянки и черную няню.

Тогда донна Мерседесъ пошла по аллеѣ, и онъ пошелъ рядомъ съ ней.

– Нечего и думать объ ея возвращенія, – продолжалъ онъ. – Она расхохоталась мнѣ въ лицо и спросила о цѣпяхъ и кандалахъ, которыя я конечно привезъ, чтобы „тащить ее домой“, такъ какъ иначе она не поѣдетъ. Потомъ спросила, неужели я серьезно думаю, что она обязана укрыться подъ ваше крыло, какъ испуганный цыпленокъ, увидавшій коршуна и предпочеcть домашній хлѣбъ, послѣ того какъ она вкуcила манны, узнала небесную свободу и прокатилась на тріумфальной колесницѣ?… И я отряхнулъ пыль съ ногъ моихъ и ушелъ, – продолжалъ онъ своимъ серьезнымъ голосомъ. – He можетъ быть болѣе и рѣчи о возвращеніи маленькой жещины въ семью – она не должна болѣе возвращаться!… Годы ея жизни съ Люціаномъ, кажется, безслѣдно исчезли изъ ея памяти. Она такъ быстро и неразрывно слилась съ тѣмъ часомъ, когда покинула домъ матери и театральный міръ, точно и не существовало восьмилѣтняго промежутка. Въ ея салонѣ толпятся знатные богатые мужчины съ старымъ полоумнымъ княземъ Конскимъ во главѣ, который говоритъ тѣ же нелѣпости восходящей звѣздѣ, которыя говорилъ прежде ея матери, опустошаетъ для нея всѣ оранжереи и засыпаетъ ея будуаръ футлярами съ драгоцѣнными уборами.

Выраженіе юмора скользнуло по его лицу.

– Мнѣ пришлось, прежде чѣмъ добраться до нея, имѣть длинные переговоры съ ея новопріобрѣтеннымъ секретаремъ, – сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія. – У нея уже были гости, – двое знакомыхъ мнѣ мужчинъ явились засвидѣтельствовать ей свое почтеніе. Маленькая женщина лежала на кушеткѣ въ бѣломъ шелковомъ пеньюарѣ и встрѣтила меня громкимъ хохотомъ; на колѣняхъ у ней лежала шелковистая собачка, на шеѣ которой висѣло брилліантовое колье.

– Я ненавижу ее, – пробормотала донна Мерседесъ, невольно сжимая руки отъ гнѣва.

Онъ искоса взглянулъ на нее. Она такъ гнѣвно нахмурила лобъ, что брови почти сходились.

– Вы, можетъ быть, сказали бы ей это, – замѣтилъ онъ.

– Безъ сомнѣнія, при видѣ этого…

– То-есть, еслибы господинъ секретарь допустилъ васъ къ ней.

Она отступила съ полуподавленнымъ гнѣвнымъ восклицаніемъ – онъ жестко и безпощадно задѣлъ ея гордость. Она вспомнила, что считала позоромъ для ихъ гордаго дома появленіе въ немъ такой невѣстки, а теперь ей угрожалъ срамъ не быть принятой ею.

– Я зналъ, что это былъ бы для васъ путь, усѣянный терніемъ и который все равно не имѣлъ бы никакого результата, – сказалъ онъ холодно, не обращая вниманія на ея волненіе. – Я долженъ былъ не мало претерпѣть, – онъ весело улыбнулся, такъ что изъ-подъ усовъ сверкнулъ цѣлый рядъ прекрасныхъ зубовъ, – маленькая женщина набросилась на меня раздраженно и гнѣвно, какъ фурія, и серьезно угрожала навязать мнѣ на шею съ полдюжины дуэлей за то, что я увѣрялъ ее, что она никогда не получитъ Паулы.

– Никогда, никогда, – повторила она машинально, какъ бы все еще находясь подъ впечатлѣніемъ того унизительнаго представленія, которое онъ вызвалъ въ ней. Она остановилась и указала на монастырское помѣстье.

– Тамъ совершается перемѣна, и я думаю, что ужъ не далеко то время, когда мы должны будемъ передать наши полномочія въ другія руки. – Она говорила объ этомъ повидимому безъ всякаго сожалѣнія, хотя при одной мысли о томъ сердце ея разрывалосъ на части. Потомъ она поспѣшно разсказала о призрачныхъ появленіяхъ маіорши въ галлереѣ и о своей встрѣчѣ съ ней у изгороди.

– Удивительно! – воскликула она наконецъ. – Эта ненавистная женщина, которую я считала своимъ смертельнымъ врагомъ, одна только возбудила во мнѣ симпатію здѣсь на нѣмецкой почвѣ.

По тѣлу его мгновенно пробѣжала дрожь. Она не замѣтила этого.

– Есть что-то родственное между ею и мной, – продолжала она.

– Да, это демоническая черта, заставляющая предполагать, что у этихъ женщинъ съ темными пламенными взорами или вовсе нѣтъ сердца, или оно всю жизнь одержимо желаніемъ отказываться отъ того, что должно было бы его осчастливить, – подтвердилъ онъ повидимому спокойно. – Эта особенность женскаго характера похожа на цвѣтокъ, который скорѣе поблекнетъ со своимъ ароматомъ, нежели раскроетъ бутонъ, это пламя, горящее въ глубинѣ, уничтожающее свой собственный очагъ и не озаряющее ничьей жизни. Мнѣ жаль, что мои любимцы попадутъ въ такія руки.

– Значитъ, я очень сурова и жестока, такъ какъ нисколько не жалѣю объ этомъ, – отвѣчала она, пожимая плечами, но слегка дрожащимъ голосомъ. – Феликсъ не ошибся, – та женщина сумѣетъ ихъ защитить, какъ мужчина, и будетъ любить насколько можетъ самое нѣжное женское сердце, какъ только рушится послѣдняя преграда… Вы признаете мое внутреннее родство съ ней, – слѣдовательно я могу угадывать ея чувства. И я знаю, что сила раскаянія, страстное желаніе искупить прошлое заставятъ бутонъ раскрыться вполнѣ, выгонятъ пламя наружу. Эта тщательно скрываемая любовь будетъ тогда имѣть большую силу нежели тихая привязанность кроткой женской натуры, разливающей для всѣхъ пріятный, но холодный свѣтъ луны… Подъ защитой этой бабушки я спокойно оставлю дѣтей.

Во время разговора они все шли впередъ. Теперь онъ вдругъ остановился.

– Вы хотите оставить дѣтей?!

– Да, чтобы веселиться тамъ, дома, – отвѣчала она иронически. – Развѣ я не заслужила этого своимъ пребываніемъ въ Германіи?

Она увидала, что онъ вспыхнулъ.

– Вы правы, желая насколько возможно сократить свое мученичество, – сказалъ онъ холодно; – и я конечно не возьму на себя предложить вамъ остаться здѣсь дольше, чѣмъ это необходимо. Но прежде всего намъ еще надо подождать, осуществится ли надежда на превращеніе старой женщины.

Донна Мерседесъ вдругъ почувствовала, что твердая почва ея самосознанія, ея гордой самоувѣренности ускользаетъ у нея изъ подъ ногъ. Было время, когда ее всѣ увѣряли, что наступаетъ мракъ, когда она уходитъ, – неужели исчезло все ея обаяніе? Неужели рѣшительно ничего не осталось отъ юношескаго очарованія, ума и красоты, которые восхвалялись на всѣхъ языкахъ, часто возбуждая въ ней отвращеніе и досаду, или же все это скользило совершенно безслѣдно по нѣмецкой натурѣ?… Большой вѣеръ, который она держала въ рукахъ, съ шумомъ свернулся и согнулся подъ ея пальцами, какъ гибкій хлыстъ. Это движеніе въ соединеніи съ злой улыбкой и гнѣвно сверкающими глазами на прекрасномъ смугломъ лицѣ прекрасно подтверждало слова баронессы, что эта рабовладѣлица не отступила бы передъ собственноручнымъ наказаніемъ виновнаго.

Онъ пытливо посмотрѣлъ на нее.

– Но вы могли бы быть избавлены отъ продолженія этой жертвы, – сказалъ онъ послѣ минутнаго размышленія, – если бы вы согласились предоставить мнѣ дальнѣйшее развитіе…

– Другими словами значитъ, что излишне мнѣ было и сопровождать ихъ сюда, – быстро перебила она его взволнованнымъ голосомъ. – Домъ Шиллинга могъ бы предложить дѣтямъ Люціана родительскую кровлю, отеческія попеченія и заботливость, – совершенно вѣрно, баронъ, но не женскую любовь и нѣжность, которыя необходимы дѣтямъ, какъ солнечный свѣтъ… А тамъ наверху, – она указала вѣеромъ на бель-этажъ, – живетъ теперь женщина, ваша жена, баронъ Шиллингъ, которая герметически запирается отъ дѣтей, которая съ отвращеніемъ отворачивается, когда увидитъ даже въ окнѣ только дѣтское личико…

– Вы были оскорблены? – горячо спросилъ онъ.

– Неужели вы думаете, что я позволю оскорбленію коснуться меня, – отвѣчала она съ гордымъ презрительнымъ превосходствомъ. – Я говорю это не въ укоръ, – кто можетъ осуждать хозяйку за то, что она не желаетъ дѣтскаго шума въ своемъ домѣ? Мое замѣчаніе относится къ вамъ, такъ какъ вы необдуманно хотите взять на свои плечи бремя непріятностей и тяжелой отвѣтственности…

– Это ужъ мое дѣло, – прервалъ онъ ее холодно и твердо. – Впрочемъ, мое предложеніе, насколько вамъ извѣстно, происходило не изъ высокаго о себѣ мнѣнія, а единственно изъ желанія доставить вамъ возможность скорѣе покинуть нѣмецкую почву, – прибавилъ онъ почти горячо. – Феликсъ потребовалъ слишкомъ многаго отъ васъ! Ваше присутствіе, ваше долгое пребываніе въ этомъ тихомъ уголкѣ равняется для васъ нравственной смерти – это непозволительное похищеніе вашей драгоцѣнной молодости!… Вы привыкли побѣждать, встрѣчать удивленные взоры повсюду, куда бы вы ни обратили ваши гордые глаза, вы привыкли жить въ баснословной роскоши среди роскошной тропической природы, гдѣ ваша красота возбуждала тропическія страсти, – ничего этого не можетъ вамъ дать Германія съ ея блѣднымъ небомъ, съ ея „холодными, какъ рыба“ людьми. Тамъ вы найдете…

– Да, тамъ я ищу и найду… четыре могилы, – промолвила она беззвучно и съ укоромъ взглянула на него неподвижными, полными cлезъ глазами.

Она быстро повернула назадъ и, закрывая лицо вѣеромъ, быстрыми шагами направилась къ дому съ колоннами.