В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

33.

Маіорша осталась на порогѣ, какъ будто надо было охранять входъ до тѣхъ поръ, пока совсѣмѣ затихнетъ стукъ отъѣзжавшаго экипажа. Она только повернулась лицомъ въ садъ, гдѣ Паула на рукахъ своей черной няни все еще плакала и требовала „маму“ и „красивую большую говорящую куклу“, которую ей обѣщала Минна.

Вокругъ Деборы собралась цѣлая толпа и требовала объясненія случившагося. Сбѣжавшіеся люди, садовникъ, конюхъ и женская прислуга шиллингова дома со смущенными недовѣрчивыми лицами слушали разсказъ взволнованной запыхавшейся негритянки. Маленькая госпожа хотѣла похитить своего собственнаго ребенка – тутъ ужъ ничего нельзя понять! Это было черезчуръ смѣшно!… Дебора со страху забыла всякую осторожность такъ же, какъ и Якъ, прибѣжавшій изъ дома.

– Это устроила каналья Минна! – вскричалъ онъ. – Она, отправляясь въ городъ съ порученіями, замѣтила, что Паула по утрамъ всегда тамъ играетъ одна съ Деборой!

Донна Мерседесъ поспѣшно приближалась къ нимъ по лужайкѣ. Она была въ бѣломъ легкомъ пеньюарѣ.

Дебора съ Паулой на рукахъ побѣжала ей навстрѣчу и робко разсказала о случившемся, – она дрожала подъ взглядомъ этихъ большихъ сверкающихъ глазъ.

Прекрасное лицо ея госпожи смертельно поблѣднѣло, и брови ея мрачно и грозно сдвинулись, но она не потеряла присутствія духа, как ея слуги. Она движеніемъ руки и нѣсколькими тихо произнесенными словами прервала разсказъ и, когда негритянка, замолчавъ, указала ей на калитку, въ которой еще стояла маіорша, она взяла съ рукъ няни дѣвочку, успокоившуюся при видѣ тетки, поставила на землю и повела къ женщинѣ, помѣшавшей ее похищенію.

На этотъ разъ маіорша не уклонилась отъ встрѣчи: напротивъ, она сдѣлала нѣсколько шаговъ къ доннѣ Мерседесъ, и молодая женщина была поражена королевскимъ величіемъ и полной достоинства благородной походкой этой женщины. Дѣйствительно, на ея темномъ шерстяномъ платьѣ выдѣлялся синій полотняный фартукъ. Въ критическую минуту ей некогда было сбросить его, да она и не подумала объ этомъ, теперь же все случившееся такъ поглощало ея мысли, что ей и въ голову не приходило, что она, точно кухарка, стоитъ въ чужомъ саду передъ элегантной дамой. На щекахъ ея горѣлъ румянецъ внутренняго возбужденія.

– Если эта дѣвочка поручена вамъ, фрейлейнъ, то вы впередъ лучше охраняйте ее, – сказала она коротко, почти строго. – He всегда помощь можетъ оказаться по близости, какъ это случилось теперь.

– Такой вѣроломной продѣлки со стороны матери никто не ожидалъ, – отвѣчала Мерседесъ, сильно задѣтая этимъ укоромъ. – Я берегу дѣтей, какъ зѣницу ока.

Маіорша пытливымъ взглядомъ окинула молодую женщину.

– Вы гувернантка? – спросила она нерѣшительно и съ замѣтнымъ колебаніемъ.

Легкая ироническая улыбка мелькнула на губахъ донны Мерседесъ.

– Нѣтъ, я тетка.

Маіорша невольно отступила на шагъ.

– Вотъ какъ! Такъ значитъ вы также Фурніе? – промолвила она презрительно, и глаза ея многозначительно устремились на отдѣланный кружевомъ пеньюаръ, какъ будто хотѣли сказать: „это тоже театральное тряпье!“

Донна Мереедесъ покраснѣла отъ гнѣва.

– Прошу извиненія, – возразила она съ негодованіемъ, – къ этой фамиліи я никогда не принадлежала ни по крови, ни по имени. Я донна де-Вальмазеда. – Нѣжный инстинктъ удержалъ ее сказать этой разведенной женѣ въ минуту сильнаго возбужденія, что она сестра Феликса Люціана.

Подобное предположеніе, казалось, было далеко отъ мыслей маіорши. Она не распрашивала далѣе, такъ какъ очевидно съ жгучимъ нетерпѣніемъ желала разрѣшить другой вопросъ. Она, казалось, искала подходящаго выраженія и вдругъ промолвила: „особа, только что уѣхавшая“…

– Вы говорите о Люсили Люціанъ, урожденной Фурніе?

Глаза маіорши сердито засверкали, – для ея слуха соединеніе этихъ именъ было такъ же ненавистно, какъ и въ тотъ вечеръ, когда она отвергла своего сына за его выборъ. Но она поборола себя.

– Я хотѣла спросить, разошлась она что ли… съ своимъ мужемъ?

Донна Мерседесъ почувствовала, что у нея отъ волненія вся кровь прилила къ сердцу, и содрогнулась. Эта мать, въ которой любовь и раскаяніе одержали верхъ, и не подозрѣвала, что искупленіе уже было невозможно, что у нея нѣтъ болѣе сына, которому бы она могла сказать: „приди къ сердцу матери“. Отвернувшись, грубо и рѣзко задала она этотъ вопросъ – остатокъ упрямства и непреклонности еще боролся въ ней съ чувствомъ – но съ трудомъ подавляемая радость выражалась въ чертахъ и въ затаенномъ дыханіи, съ которымъ она ожидала утвердительнаго отвѣта. Она считала недостойный союзъ разорваннымъ и надѣялась на вдвойнѣ радостное соединеніе съ сыномъ, послѣ того какъ ненавистный разлучившій ихъ элементъ былъ удаленъ. He получая отвѣта, она съ изумленіемъ подняла глаза на молодую женщину и увидѣла, что она страшно измѣнилась въ лицѣ.

– Почему же вы не отвѣчаете? – спросила она и подошла такъ близко къ доннѣ Мерседесъ, что та, казалось, слышала сильное біеніе ея сердца. – Развѣ вы не слыхали, о чемъ я спросила васъ? Я хочу знать, разстался ли онъ съ этимъ ничтожнымъ созданьемъ…

– Да, но не такъ какъ вы думаете, – возразила донна Мерседесъ, заикаясь, – глубокое состраданіе и горячее сочувствіе слышались въ ея нѣжномъ тонѣ.

Лицо маіорши и даже губы вдругъ помертвѣли, и брови сдвинулись надъ широко раскрывшимися отъ ужаса глазами.

Донна Мерседесъ со слезами на глазахъ схватила ея руки и притянула ее къ себѣ.

– Неужели вы думаете, что Феликсъ послалъ бы сюда дѣтей безъ себя? Что онъ, послѣ того какъ сынъ его принесъ домой знакъ вашего прощенія, не явился бы немедленно къ вамъ?…

– Умеръ! – простонала маіорша. Она вырвалась отъ нея, схватилась обѣими руками за голову и упала на землю, какъ дерево, подрѣзанное пилой у самаго корня.

Между тѣмъ сбѣжавшаяся было въ садъ прислуга разошлась и осталась только одна Дебора. Она подбѣжала въ испугѣ и помогла своей госпожѣ поднять упавшую.

Маіорша не потеряла сознанія, – страшная сила неожиданнаго удара мгновенно лишила ее нравственной власти надъ собой.

Она поднялась и устремила сухіе неподвижные глаза въ пространство… Все рушилось разомъ: вольфрамовское упорство, дикая ревность, воображаемая, основанная на сухихъ принципахъ непогрѣшимость, а также и послѣдняя блаженная, возродившаяся послѣ страшной душевной борьбы надежда!

„Я не хочу никогда болѣе тебя видѣть, даже послѣ смерти“, сказала она отверженному сыну съ необычайнымъ хладнокровіемъ, а теперь… теперь она рада была бы отправиться на край свѣта и разрыть собственными ногтями землю, покрывавшую его, чтобы хоть одинъ разъ еще увидѣть того, кого она воспитывала съ суровой холодностью, скрывая въ себѣ материнское чувство. Она хотѣла бы теперь щедро разсыпать на могилѣ своего ребенка это скрытое богатство любви и нѣжности, на которыя при жизни его она была такъ скупа ради принципа… He сама ли она была виновата, что онъ свое молодое восторженное сердце, обреченное на жестокія лишенія, отдалъ первому встрѣчному существу, нѣжно, съ любовью прильнувшему къ нему?…

Она поднялась съ земли, куда низвергла ее карающая рука возмездія, и растерянно смотрѣла кругомъ, какъ бы не узнавая ни мѣстности, ни себя самой въ женщинѣ, безсильно схватившейся за стволъ сосны, – ей казалось, что кровь остановилась въ ея жилахъ, что сердце не бьется въ груди, да и къ чему? Зачѣмъ? Стоитъ ли еще жить? И не замкнула ли она для себя небеса своими преступными словами?

Нельзя было себѣ представить той ужасной перемѣны, какая въ нѣсколько минутъ совершилась съ этой женщиной. Она пришла сюда величественная, полная достоинства, а теперь надломленная душей и тѣломъ безпомощно хваталась за твердый стволъ дерева.

Донна Мерседесъ, сильно взволнованная, подняла маленькую Паулу съ земли.

– Обними бабушку, дитя мое, – сказала она.

Малютка при паденіи этой большой сильной женщины закричала отъ испуга и схватилась за платье тетки. Она еще со страхомъ смотрѣла на искаженное скорбью лицо, къ которому ее близко поднесли, но слово „бабушка“ имѣло на нее такое же чарующее дѣйствіе, какъ и на ея брата. Она крѣпко обвила своими маленькими обнаженными ручками шею маіорши и прижалась своей нѣжной горячей щечкой къ ея холодному лицу.

– Дѣтей завѣщалъ онъ вамъ, – сказала глубоко взволнованная донна Мерседесъ, когда маіорша, вздрогнувъ отъ прикосновенія малютки, оставила стволъ, буквально вырвала у нея изъ рукъ дѣвочку и съ страстнымъ порывомъ, обливаясь слезами прижала ее къ себѣ.

– На меня возложена была обязанность привезти къ вамъ его любимцевъ, чтобы вы взяли ихъ подъ свое покровительство и замѣнили имъ отца и мать.

Донна Мерседесъ боялась, что этотъ страшный ударъ лишитъ несчастную женщину языка. Невыразимая душевная скорбь отражалась на ея лицѣ, но уста не издавали ни одного звука… Она съ своимъ проницательнымъ взглядомъ, и руководствуясь какимъ то страннымъ внутреннимъ сродствомъ, тотчасъ же поняла характеръ этой женщины, но, несмотря на это, она не могла себѣ представить, что та, уединившись съ презрѣніемъ къ людямъ и съ необузданнымъ высокомѣріемъ, почти разучилась говорить изъ боязни, чтобы какъ нибудь не сорвалась съ устъ ея жалоба.

– Пойдемте со мной, – сказала Мерседесъ и взяла ее за руку. – Я должна вамъ многое передать. Пойдемте въ домъ.

– Да, къ его мальчику, – сказала маіорша. Держа дѣвочку на рукахъ, она твердыми шагами направилась черезъ лужайку и рощицу къ дому съ колоннами. Узенькая дорожка, по которой она шла, огибала прудъ и тянулась параллельно монастырской изгороди вблизи отъ нея. Обѣ женщины шли рядомъ, а Дебора слѣдовала за ними съ игрушками своего „ненагляднаго дитятки“; онѣ шли молча; только слышно было, какъ скрипѣлъ песокъ подъ ихъ ногами да иногда изъ груди маіорши вырывался болѣзненный стонъ.

– Тамъ, тамъ, развѣ ты не видишь ее, папа? Тамъ идетъ тетка Тереза! – кричалъ Витъ.

Онъ сидѣлъ высоко на выдающейся вѣткѣ грушеваго дерева, болтая ногами, и показывалъ пальцемъ на проходившихъ мимо женщинъ.

Затрещали вѣтки и сучья въ томъ мѣстѣ изгороди, гдѣ въ монастырскомъ помѣстьѣ стояла скамья, въ ту самую минуту, когда дамы проходили тамъ, и Дебора тихонько перекрестилась при видѣ бѣсновавшагося мужчины, готоваго, казалось, ринуться черезъ кустарники въ сосѣднiй садъ.

Вдругъ онъ злобпо захохоталъ.

– Ты тамъ, Тереза, – вскричалъ онъ звонкимъ голосомъ. – Развѣ ты потеряла всякое понятіе о чести?… Именемъ нашихъ честныхъ родителей приказываю тебѣ сейчасъ же вернуться. Позоръ тебѣ и проклятіе всему роду, изъ котораго ты происходишь, если ты не вернешься тотчасъ же въ монастырское помѣстье.

– Убирайся, – отвѣчала она, продолжая свой путь и, махнувъ свободной правой рукой въ воздухѣ, казалось, покончила навсегда со своимъ прошлымъ. Она ни разу больше не оглянулась. Ей не было никакого дѣла до того, что мужчина исчезъ изъ-за кустовъ какъ бѣшеный, и въ то же время раздались поспѣшные шаги по направленію къ дому; она, казалось, не слыхала, что мальчишка на деревѣ насмѣхался надъ ней и кричалъ, что, такъ какъ она, уходя, оставила калитку отпертой, то бѣлившееся полотно пропало. Онъ, очевидно, все время слѣдилъ за ней и нарочно привелъ отца сюда… Продолжая безостановочно свой путь она прижала къ себѣ внучку, какъ будто у нея хотѣли отнять дѣвочку. Она поднялась по парадной лѣстницѣ дома съ колоннами, по той лѣстницѣ, по которой поднималась въ послѣдній разъ тридцать четыре года тому назадъ, когда она въ вѣнкѣ и вуали подъ руку съ молодымъ человѣкомъ, съ которымъ была только что обвѣнчана, приходила проститься съ больной хозяйкой шиллингова дома, матерью барона Крафта… Ей казалось теперь, что она идетъ по раскаленному желѣзу, и когда дверь въ переднюю отворилась съ знакомымъ ей скрипомъ, и она увидѣла передъ собой каріатиды и бѣлыя статуи боговъ, ноги ея точно приросли къ полу, и она стояла такъ же неподвижно, какъ тѣ фигуры на своихъ пьедесталахъ, какъ будто душа покинула ее и блуждала въ далекихъ, далекихъ пространствахъ…

По этимъ мраморнымъ плитамъ тогда скользилъ бѣлый шелковый шлейфъ новобрачной, – „возвышенно прекрасной, чистой, гордой, царственной лилiи, теперь принадлежавшей ему“, шепталъ онъ ей взволнованный и счастливый, проходя мимо Аріадны… И подлѣ этой холодной лиліи долженъ онъ былъ потомъ замерзнуть, потому что былъ разныхъ съ ней мыслей и полагалъ, что мужъ и солдатъ, человѣкъ съ пылкимъ умомъ, не долженъ сдѣлаться пошлымъ филистеромъ въ рукахгь властолюбивой жены. Потомъ она сдѣлалась матерью, гордой матерью, старавшейся своему драгоцѣнному сокровищу – дѣтской душѣ, придать всѣ черты, свойственныя характеру Вольфрамовъ. Но захваченныя ею души ускользнули отъ нея, и она, упрямо повернувшись къ нимъ спиной, съ непреклоннымъ духомъ пошла своей дорогой, оказавшейся мрачной мертвой пустыней. Ея идеалъ мало-по-малу разрушался передъ ея глазами – ея братъ, ея путеводная звѣзда, злой духъ, которому она слѣпо повиновалась, самъ попиралъ его ногами и уничтожалъ ради негоднаго выродившагося мальчишки…

Съ низко опущенной головой прошла она по коридору и переступила порогъ украшеннаго рѣзьбой салона, двери котораго широко растворила передъ ней забѣжавшая впередъ Дебора.

Огромный догъ, лежавшій на коврѣ подлѣ колясочки Іозе, вскочилъ съ громкимъ лаемъ при появленіи незнакомки; Іозе радостно протянулъ ей руки, между тѣмъ какъ донна Мерседесъ строго прикрикнула на собаку, которая покорно улеглась на мѣсто.

– Какъ тебѣ не стыдно, Пиратъ, такъ глупо лаять! Вѣдь это моя бабушка! – говорилъ мальчикъ смѣясь.

Это были тѣ же покоряющіе нѣжные звуки, которые нѣкогда такъ странно раздавалиcь въ мрачныхъ стѣнахъ монастырскаго помѣстья и такъ не нравились грубому слуху дядюшки… Стоитъ ли она того, чтобы въ ея руки попало такое дорогое сокровище, чтобы дать ей возможность еще на землѣ искупить свою вину и въ избыткѣ предоставить его дѣтямъ то, въ чемъ отказывала ему въ теченіе всей его жизни… He надо было терять ни минуты! Она будетъ охранять этихъ посланниковъ неизмѣнной сыновней любви, ухаживать за ними и беречь, какъ высшее свое благо и утѣшеніе! Даже теперь, проливая слезы, она находила въ нихъ отраду и утѣшеніе. Здѣсь между ними ея мѣсто, – въ монастырское помѣстье она еще вернется, но только за тѣмъ, чтобы взять свою собственность, а не жить тамъ.

Она еще не сдѣлала ни одного вопроса, только поставила маленькую Паулу на коверъ и въ изнеможеніи, какъ будто дорога изъ сосновой рощицы къ дому съ колоннами шла по горамъ и ущельямъ, опустилась въ ближайшее кресло; это было кресло донны Мерседесъ въ оконной нишѣ.

– Теперь говорите! – прошептала она, закрывая лицо руками.

Донна Мерседесъ подошла къ группѣ растеній, стоявшихъ у письменнаго стола. Такъ она очутилась прямо противъ маіорши, и сердце ея сильно билось, – если маіорша отниметъ руки отъ лица, то она тотчасъ же увидитъ портретъ своего мужа, что и случилось почти въ ту же минуту.

Изъ груди ея вырвался полуподавленный крикъ, она хотѣла подняться съ мѣста, но силы измѣнили ей, и она только опять закрыла рукой глаза… Все было глубоко схоронено въ замкнутой душѣ состарѣвшейся женщины: обольстительный взоръ пламенныхъ голубыхъ глазъ, благородное окаймленное бородой лицо, одушевленное умомъ и юморомъ, величественная стройная фигура съ рыцарской осанкой. И если случалось, что какой нибудь звукъ, какое нибудь слово извне или какое нибудь нежеланное сновидѣніе пробуждали въ ней подавленное чувство, тогда она бросалась изъ дома въ поле, хваталась за заступъ и лопату, за серпъ и вилы и работала до полнѣйшаго изнеможенія, послѣ чего забывалась въ глубокомъ снѣ… Теперь онъ выступалъ передъ ней со стѣны во всей своей юношеской обольстительной красотѣ и подлѣ него дивно прекрасная женщина…

Въ ней, какъ молнія, промелькнула догадка.

– Это ваше мѣсто… Кто же вы? – спросила она, чуть слышно и потухшимъ взоромъ изъ-подъ дрожавшей какъ въ лихорадкѣ руки взглянула въ лицо Мерседесъ.

– Я Мерседесъ Люціанъ, дочь маіора Люціана отъ второго брака, – отвѣчала она твердо и гордо – надо же было когда нибудь сказать это; и еслибъ даже пришлось вонзить кинжалъ въ сердце этой женщины, она не могла и не должна была молчать ни одной секунды болѣе о своемъ происхожденiи. Она стала разсказывать о своей родинѣ со всевозможной осторожностью, спокойствіемъ и хладнокровіемъ. И маіорша узнала, что человѣкъ, котораго она съ внутреннимъ удовольствіемъ считала погибшимъ послѣ того, какъ она его покинула, достигъ извѣстности и богатства, узнала, что онъ былъ счастливъ, обладая прекрасной женой, съ которой урожденная Вольфрамъ не могла равняться ни по знатности, ни по богатству. Она узнала также, что отвергнутый сынъ дѣйствительно отправился къ отцу и былъ принятъ съ распростертыми объятіями и возстановленъ во всѣхъ правахъ, какъ любимый, горячо желанный сынъ. Послѣ этихъ сообщеній послѣдовало описаніе ужасной гражданской войны, которая своими опустошительными волнами охватила ихъ счастливую страну и унесла изъ этого міра отца и сына…

Горька была чаша, которую маіорша капля за каплей должна была испить до дна, но ея гордая упрямая голова склонялась все ниже и ниже, пока не упала на руки, сложенныя на столѣ… Такъ оставалась она нѣсколько времени, какъ будто жизнь покинула ее.

Она не подняла головы и тогда, когда вдругъ ворвавшійся съ улицы черезъ открытое окно страшный шумъ прервалъ разсказъ донны Мерседесъ, не пошевелилась, когда въ комнату вошла сильно взволнованная съ сверкающими глазами Анхенъ и сообщила, что передъ монастырскимъ домомъ собралась цѣлая толпа. Жены работниковъ съ воплями и криками принесли известіе, что въ угольныхъ копяхъ вдругъ обрушилась стѣна и вода заливаетъ ихъ страшнымъ потокомъ.

– Оставьте меня! – пробормотала маіорша почти гнѣвно, едва приподнявъ голову, когда донна Мерседесъ тихо положила ей на плечо руку и хотѣла помочь ей встать.

– Какое мнѣ до этого дѣло? У брата большое состояніе, больше даже, чѣмъ нужно, – повторила она безсознательно слова, нѣкогда такъ возмутившія ее въ устахъ сына, – и если онъ не добудетъ больше ни одного куска угля, онъ можетъ перенести это. Что значитъ потеря богатства въ сравненіи съ горемъ, которое я должна переносить! О! оставьте меня!

Она опять закрыла глаза руками и, возвращаясь къ прерванному разсказу Мерседесъ, сказала, тяжело переводя духъ: „мой сынъ, мой бѣдный сынъ былъ раненъ въ грудь на порогѣ своего пылавшаго дома…“

– Да, и Якъ спасъ его, взваливъ себѣ на плечи и спрятавъ въ ближайшемъ кустарникѣ.

Далѣе донна Мереедесъ разсказала ей, какъ раненый съ невѣроятными трудностями былъ перенесенъ черезъ опустошенную страну неграми, которые еще оставались ему вѣрны, въ ея владѣнія Цамору, такъ какъ онъ желалъ умереть среди жены и дѣтей. Она описывала его тоску по матери, его страстное желаніе примириться съ ней и отдать дѣтей подъ ея защиту.

Между тѣмъ на улицѣ все снова стихло.

Анхенъ по просьбѣ дѣтей и по знаку донны Мерседесъ осталась въ комнатѣ. Она присѣла на корточки подлѣ коляски Іозе и приводила въ порядокъ куклу Паулы.

Мрачные глаза дѣвушки съ непріязненнымъ выраженіемъ останавливались на низко склонившейся у стола женской фигурѣ. Эта женщина была непреклонна, когда ея отецъ, несчастный Адамъ, въ отчаяніи стоялъ на порогѣ ея кухни, и думала успокоить израненную душу бѣднаго слуги, давъ кусокъ пирога его ребенку… На ненавистное монастырское помѣстье и его безсердечныхъ жадныхъ владѣльцевъ обрушилось наказаніе: въ угольныхъ копяхъ, изъ-за которыхъ умеръ ея отецъ, прорвалась вода и заливаетъ золотоносныя шахты, а высокомѣрная жестокая женщина, какъ сокрушенная грѣшница, не можетъ поднять головы и оплакиваетъ своего единственнаго сына, котораго никогда болѣе не увидитъ.

Вдругъ взоръ дѣвушки засверкалъ и съ маіорши перенесся на стѣну, у которой стояла зеленая кушетка. Она беззвучно точно духъ поднялась съ пола, не спуская глазъ съ деревянной рѣзьбы, и лѣниво протянувшаяся на коврѣ собака, тихо ворча, подняла голову съ лапъ и навострила уши…

– Къ сожалѣнію я не могу вручить вамъ письма моего несчастнаго брата, оно пропало у меня здѣсь вмѣстѣ съ другими важными семейными бумагами, – заключила донна Мерседесъ упавшимъ голосомъ свой разсказъ, между тѣмъ какъ маіорша медленно выпрямлялась.

– Замѣчаешь, Іозе, какая тамъ поднимается пыль? – прошептала въ эту минуту Анхенъ, указывая мальчику рукой на стѣну. – И слушай, какой тамъ шорохъ, какъ будто ощупываютъ пальцами дерево. – Слышишь?… Ты можетъ быть думаешь, что это человѣкъ? Нѣтъ! это мыши… мыши! Всѣ говорятъ это, конечно, это должно быть такъ!

И она на цыпочкахъ, затаивъ дыханіе, съ раскраснѣвшимся лицомъ, какъ будто вся ея молодая горячая кровь ударила ей въ голову, приблизилась къ стѣнѣ, и Пиратъ поднялся на ноги и съ грознымъ ворчаньемъ сталъ рядомъ съ ней, какъ бы готовясь каждую минуту броситься на ожидаемаго грызуна.