Великодушные враги (Право на измену)

29

— Агнес, ты застала дома леди Хэпберн? Она согласна принять меня?

В ответ молоденькая служанка со слезами на глазах стала просить:

— О, умоляю вас, госпожа, не делайте этого! Милорд, ваш дядя, будет очень сердит на меня. Ей-богу, он будет просто вне себя. Он меня прогонит… а я всего-то третий день на службе!

Джонет постаралась улыбкой ободрить дрожавшую от ужаса девушку:

— Если не ошибаюсь, это означает, что леди Хэпберн ждет меня?

— Да, но я, Христа ради, умоляю вас туда не ходить!

— Я не собираюсь делать тайны из своего визита, Агнес, — терпеливо ответила Джонет, — и никто тебя не выгонит, особенно если ты сама расскажешь дяде о моем непослушании. Я ведь тебе разрешила. Не хочу, чтобы ты при этом пострадала. Но я непременно навещу леди Хэпберн, несмотря на его запрет. Спасибо, что передала ей мое послание.

Она взяла в руки узел с платьем, послуживший ей предлогом для визита. Мать Александра привезла из Стептона убогий гардероб Джонет, но для первого появления при дворе одолжила ей одно из своих собственных платьев. К вещам, прибывшим из Стептона, было приложено письменное, сделанное под присягой заявление священника, касавшееся обстоятельств ее брака, и записка от Александра, холодное, формальное послание, которое мог прочесть кто угодно:

«Вам понадобится этот документ, а также Ваши вещи. Моя мать упаковала их для Вас.

Ваш покорный слуга, Хэпберн из Дэрнэма».

Прочтя записку, Джонет едва не разрыдалась от обиды и разочарования. Все же она спрятала ее на груди, у сердца. Это было единственное, что у нее осталось от Александра.

Вот и теперь, как она ни старалась выглядеть беспечной, на сердце у нее скребли кошки. Роберт категорически запретил ей видеться с Хэпбернами и оставался глух ко всем ее уговорам. Мало того, во исполнение своего запрета он заручился помощью Дункана и графа Уоррелла, а также его старшего сына Джона, тихого и сдержанного молодого человека, полгода назад овдовевшего и все еще пребывавшего в трауре. Один из четверых неизменно находился при ней, и, хотя их общество не было ей неприятно, Джонет тяготило сознание того, что она все время находится под присмотром.

Она несколько раз начинала разговор о Хэпбернах, стараясь наконец все выяснить и освободиться от навязанной ей полуправды. Всякий раз она надеялась, что дядя отнесется к ее словам внимательно.

Но каждый раз между ними разгорался жаркий спор. И каждый раз Джонет подходила все ближе и ближе к тому, чтобы рассказать правду. Признаться, что она любит Александра. Что она собирается выйти за него замуж, если только он согласится и как только прекратится отвратительный фарс, называемый ее браком.

Поэтому ей необходимо было поговорить с Элизабет. Александр не прилагал никаких усилий, чтобы с ней увидеться. Наоборот, вот уже три долгих дня он избегал Джонет, и она могла лишь издали наблюдать, как он общается с королем и все больше внимания уделяет другим женщинам. Джонет чувствовала себя обманутой, незаслуженно обиженной… С каждым днем ее все больше охватывал страх.

Она закрыла за собой дверь, из-за которой все еще доносились всхлипывания Агнес, и пошла по коридору. Никого из мужчин сегодня дома не было, все они с утра отправились вместе с королем осматривать войска и пушки, которые предстояло использовать через несколько недель для осады Дугласов в приморской крепости Танталлон.

Джонет воспользовалась благоприятным случаем, чтобы встретиться с Элизабет. Она устала от постоянного пребывания в сомнениях и тревоге. Ей мучительно хотелось увидеть Александра рядом, а не на другом конце переполненного зала. Прикоснуться к нему и ощутить его прикосновение, поцеловать его чувственные губы, предаться любви, вновь вспомнить все, чему он ее научил, ласкать его медленно и долго, чтобы в нем пробудился тот же страстный голод, который терзал ее саму.

У нее перехватило дух от волнения, пришлось на минутку остановиться и прислониться к стене, чтобы не упасть. Сердце больно билось, уже привычная ноющая пустота внизу живота, так часто посещавшая ее теперь, стянула все мышцы, мешая идти.

Так вот она — та мука, о которой предупреждал ее Александр. Теперь сама Джонет была поражена, потрясена до глубины души силой и остротой чувства, которое влекло ее к нему. Она любила Александра и жаждала его любви душой и телом.

Неудивительно, что матери стараются предостеречь от этого своих дочерей. Теперь понятно, почему священники в своих проповедях клеймят это как смертный грех. Страшно доверить себя другому, а уж передать эту опасную власть над собой кому-то, кроме любимого супруга, было бы чистейшим безумием, в этом у Джонет не было никакого сомнения.

Но нет ничего страшнее, чем представить себе, что тот, кого ты любила всей душой, кому отдала себя безраздельно, больше тебя не любит…

Джонет перевела дух. Нет, эта мысль была совершенно невыносима. Она этого не выдержит.

Отделившись от стены, она продолжила свой путь, страх подгонял ее, заставляя ускорить шаг. Она обязана поговорить с Элизабет. Эта женщина поймет, что она чувствует. И уж наверняка Элизабет знает, что чувствует ее собственный сын.

Элизабет Хэпберн сама открыла дверь, когда Джонет постучала.

— Доброе утро, Джонет, — сказала она, улыбнувшись девушке. — Я должна сразу же спросить: Роберт знает, что вы здесь?

Как просто она об этом спросила! А ведь это имя между ними еще ни разу не упоминалось.

— Не знает, но скоро узнает. Я скажу ему, как только он вернется.

Элизабет кивнула и отступила от двери, пропуская Джонет.

— Ну что ж, прекрасно. Входите. Мне бы не хотелось вас принимать по секрету от него.

Джонет вошла в комнату и протянула сверток с платьем.

— Я возвращаю ваши вещи и еще раз благодарю за доброту, за все, что вы сделали для меня.

Элизабет взяла узел. Джонет замешкалась. Что теперь говорить? С чего начать?

Мать Александра тем временем положила сверток в сундук.

— Не было никакой нужды возвращать его лично. Вряд ли ваш дядя это одобрит.

Заметив, что Джонет все еще молчит, она добавила:

— Присядьте, дитя мое. Раз уж вы здесь, давайте немного поболтаем.

Джонет с облегчением опустилась на стул, Элизабет придвинула себе кресло. Эта спальня считалась одной из лучших при дворе: здесь был даже небольшой камин. Утро выдалось дождливое, и огонь приятно согревал комнату, разгоняя сырость. Джонет прислушалась к мирному потрескиванию горящего торфа. Только в эту минуту она в полной мере осознала, как сильно была испугана.

Подняв наконец голову, она увидела, что Элизабет Хэпберн не сводит с нее изучающего, но доброжелательного взгляда.

— Я не знаю, что мне делать, — напрямую выложила Джонет. — Мой дядя ведет себя ужасно, а Александру, по-моему, совершенно все равно, и… я просто не знаю, что мне делать!

— Ваш дядя действует, как ему кажется, в ваших интересах. Александр делает то же самое, — улыбнулась Элизабет. — Быть любимой, моя дорогая, — это порой сущее мученье.

Джонет закусила губу.

— Вы думаете, Александр меня любит?

— Несомненно.

Страх немного отступил.

— Мне тоже так казалось, но… — Джонет запнулась. — Он так упорно меня избегает, что я начала сомневаться. Он не хочет даже поговорить со мной или прислать письмо. Я даже видела, как он флиртует с другими женщинами… По крайней мере, так это выглядит со стороны, — честно призналась она.

— Так оно и есть, — кивнула Элизабет. — Алекс делает все возможное, чтобы оградить вас от сплетен, чтобы все поверили, будто вас с ним ничто не связывает. Он защищает вашу честь, Джонет, единственным доступным ему способом. Уверяю вас, он бы так не старался, если бы вы не были ему дороги. По правде говоря, если вспомнить, кто вы такая, боюсь, от него можно было бы ждать как раз обратного.

Джонет встретила ее взгляд.

— Алекс рассказал мне о вас и о моем дяде. О своем отце. Мне очень жаль, миледи. Поверьте, мне очень, очень жаль.

— Мы же, кажется, договорились, что вы будете называть меня Элизабет.

Джонет кивнула.

— Да, мне тоже очень жаль, — Элизабет сокрушенно покачала головой. — Давным-давно мы причинили друг другу много горя и боли. Эта боль мстит за себя до сих пор и, если мы не сумеем ее похоронить, будет мстить и в будущем.

Она встала и, подойдя к камину, стала смотреть на огонь.

— Когда-то я его любила, вашего Роберта, хотя он теперь ни за что в это не поверит. Оказывается, можно любить двоих одновременно, хотя и совершенно по-разному.

Джонет ничего не ответила. Она просто не знала, что сказать.

— Роберт Максвелл — хороший человек, — продолжала Элизабет. — Он всегда будет делать то, что ему представляется правильным. Весь ужас в том, Джонет, что, убедив себя в правильности своих действий, он уже не может отступить от избранной линии. — Она улыбнулась. — Он слепо верит, что идея важнее человеческой жизни.

Взяв кочергу, Элизабет стала ворошить торф в камине.

— Роберт не может простить мне измены, но я его хорошо знаю и смело могу предположить, что он и себя казнит: ведь он позволил свершиться убийству. Александр, в свою очередь, не может простить Роберту гибели отца, обвинения его в предательстве и нашего вынужденного отъезда в Англию.

Она повернулась к Джонет:

— Ну а мы с вами, дорогая, страдаем от этой бесконечной распри, любя их обоих.

Джонет изумленно взглянула на нее.

— Вы его любите? Роберта? Мне казалось, что вы должны его ненавидеть даже больше, чем Алекс. Если бы кто-нибудь причинил зло Александру, если бы его убили, я… — она тяжело вздохнула, пытаясь за подобием улыбки скрыть свою боль, — я бы этих людей ненавидела всей душой до конца своих дней. Не могу понять… — Джонет нахмурилась, — Алекс как-то раз сказал мне, что вы никогда не винили моего дядю… что вы во всем обвиняли только себя.

— Александр не знает всего, — тихо призналась Элизабет. — Я скрывала от него, не хотела взваливать на десятилетнего мальчика бремя своего греха. Но было время, когда я во всем винила Роберта. Было время, когда я ненавидела его так, что эта ненависть пожирала меня изнутри. Я не могла спать по ночам, тоскуя по Гэвину, вспоминая, как он любил меня и как он умирал…

Она тяжело перевела дух.

— Все, что я тогда могла, — это перевязать и залечить ссадины и синяки плачущего ребенка, которого жестоко избили только за то, что он пытался защитить попранную честь своего отца. Мне приходилось стискивать зубы, я старалась не плакать, потому что есть такие раны, которые залечить невозможно.

Ее глаза сузились, она молча посмотрела на огонь.

— Да, было время, когда я ненавидела Роберта, но старалась не подавать виду. Кто никогда не был мстительным, так это Гэвин. Боюсь, Александр унаследовал свою мстительность от меня. В тот первый год я была готова сама зарезать Роберта. Да, да, Джонет, я готова была убить его, и не просто убить, я изобретала для него самую медленную и мучительную смерть!

Элизабет на мгновение закрыла глаза, словно погружаясь мысленно в далекое прошлое, а потом тихо продолжила свою исповедь:

— Тот первый год стал для меня школой, Джонет, страшной школой, но я хорошо усвоила полученный урок. Боль не убивает. Даже самую страшную боль можно пережить. Я это знаю. Единственное, чего надо бояться, Джонет, — это ненависти. Она прожигает насквозь, разрушает все, чем в жизни стоит дорожить. Ненависть может уничтожить человека, дитя мое, ненависть и чувство вины. Я хорошо знаю этих демонов. Долгое время они были со мной неразлучны.

Она подняла голову и улыбнулась.

— Но мне была дарована возможность начать все сначала. Бог милосерден, Он может простить ненависть, развеять ее по ветру, словно ее никогда и не было. У нас нет врагов хуже, чем мы сами. Мы должны учиться прощать, учиться обращать во благо себе и своим близким то, что даровал нам Господь. В моем случае речь идет о сыне, горячо любимом, единственном сыне от человека, которого я потеряла. Я перестала мучить себя разными «А что, если бы…». Вместо этого я благодарю Бога за отпущенные мне годы счастья, за все то время, что мы с Гэвином провели вместе. И я начала кое-что понимать, Джонет. Мне повезло. Очень немногим женщинам за всю жизнь выпадает хотя бы день такой любви, какой я наслаждалась почти одиннадцать лет, большинство же не знает ее вовсе.

Элизабет все еще улыбалась, но ее глаза наполнились слезами.

— И я не отдала бы ни одного дня из этих лет, милая Джонет, ни единого дня за целую жизнь счастья с кем-то другим. А главное, я твердо знаю, что Гэвин сказал бы то же самое.

Слезы застилали глаза Джонет.

— Вот так и я думаю об Алексе, — сказала она. — Я знаю, это смешно. Мы ведь знакомы чуть больше месяца… Я очень люблю его. И никогда не смогу полюбить никого другого.

Элизабет пересекла комнату и, подойдя к Джонет, положила руку ей на плечо.

— Это, конечно, не смешно. Мне хватило одного часа, чтобы понять, что я люблю Гэвина.

— Нет, мне понадобилось больше времени. При первой встрече Александр угрожал нанести непоправимый вред моему здоровью. — Джонет подняла голову и улыбнулась. — Как сейчас помню, он пригрозил перерезать мне горло.

Элизабет заразительно рассмеялась, и Джонет не могла к ней не присоединиться, потихоньку смахивая с глаз слезы. Давно уже ей не было так хорошо.

Элизабет придвинула кресло поближе и снова села.

— Прекрасно понимаю, почему Алекс полюбил вас, — сказала она. — Общение с вами, несомненно, идет ему на пользу. Вы проясняете в нем те качества, которые, как мне казалось, он уже начал терять. Скажу больше, я боялась, что он сознательно уничтожает их в себе. Вы пробуждаете в нем добрые чувства, дитя мое. И каким бы ни оказалось наше будущее, я рада, что он встретил вас на своем пути. Молю Бога, чтобы и вы могли сказать то же самое.

— Я именно это и собираюсь сказать, — ответила Джонет. — Не для того я прошла через множество испытаний, чтобы сейчас просто сдаться без боя. Моему дяде в конце концов придется с этим смириться.

Немного поколебавшись, она все-таки решилась и взяла Элизабет за руку.

— Единственное, чего я боюсь, — так это того, что Алекса здесь не будет, когда дядя даст согласие. Поговорите с ним обо мне, Элизабет. Скажите ему, чтобы он не избегал меня.

— Я так и сделаю, но не могу ручаться за то, как он поступит, — нахмурилась Элизабет. — Вы не могли не заметить, Джонет, что его здесь считают изгоем. Очень многие, и первый из них — ваш дядя, хотели бы удалить его от королевского двора и даже изгнать из Шотландии за его провинности реальные и воображаемые.

— Но он пользуется расположением короля! Его поддерживают Босвелл и Юм. Многие молодые люди охотно водят с ним дружбу.

— Верно, с Босвеллом они друзья. Те, чьи имения расположены у самой границы, всегда поддерживали нас. Они хорошо знают, каково жить на задворках у Англии. Это нелегко. Но даже сам король не сможет сделать так, чтобы Александра принимали у себя большинство придворных. Ну а вы, моя дорогая, вы — Максвелл, вы принадлежите к совершенно иному миру. К миру добропорядочных людей, миру богатства и власти. Александр убежден, что он вам не пара, и все эти господа в большинстве своем думают точно так же. Можете мне поверить, Джонет, и врагу не пожелаешь войти в семью человека, которого считают предателем. Причем по обе стороны границы, — горько закончила она.

— Как мало все это значит для меня! — горячо воскликнула Джонет. — Не понимаю, что заставляет Александра, раз уж он ни в грош не ставит собственную честь, столь трепетно относиться к моей?

— Вы ведь не достаточно хорошо его знаете, не так ли?

Джонет ответила не сразу.

— Не так-то просто узнать, что он думает на самом деле.

— А вы никогда не задумывались над тем, почему он так вызывающе щеголяет своей скверной репутацией? Зачем так открыто бросает вызов всем этим господам? Поразмыслите об этом на досуге. — Элизабет улыбнулась. — Возможно, вы найдете ключ к его секретам.

Джонет нахмурилась, стараясь понять. В наступившем молчании обе женщины услыхали приближение чьих-то шагов.

Дверь распахнулась, и на пороге появился Роберт Максвелл.

— Когда мне сказали, что ты здесь, девочка моя, я не поверил собственным ушам. Оказывается, стоило мне отвернуться…

Элизабет Хэпберн поднялась из кресла, Джонет тоже встала, сама поражаясь своему хладнокровию.

— Я возвращаю платье, которое одолжила мне леди Хэпберн. Я просила Агнес сообщить вам об этом. У меня нет ни малейшего желания что-либо делать у вас за спиной, дядюшка.

— Ты выбрала странный способ мне это доказать. Интересно, узнал бы я об этом визите, если бы дождь не заставил нас вернуться с полдороги? Сомневаюсь!

За всю жизнь Джонет еще ни разу не приходилось ссориться с Робертом. Но сейчас она чувствовала себя задетой за живое, по-настоящему оскорбленной. Ей было обидно за себя, за Александра, но особенно за Элизабет.

— Раз я сказала, что не собираюсь ничего скрывать, значит, так оно и есть. Вы же не только обращаетесь со мной как с ребенком, но еще и называете лгуньей!

— Ступай к себе, Джонет. Ты ничего не понимаешь. Ты даже представить себе не можешь, на что способна эта женщина! — Роберт бросил презрительный взгляд на Элизабет. — Она использует тебя в своих корыстных целях.

— Я прекрасно понимаю, что вам следовало бы встать перед нею на колени и просить прощения, а не вести себя как грубый мужлан!

— Не надо! — Элизабет схватила Джонет за руку. — Не говорите ничего, будет только хуже. Уходите, прошу вас.

Лицо Роберта побелело, потом побагровело.

— Ну что ж, мадам, я полагаю, вы можете быть довольны собой. Ведь именно вы и то исчадие ада, которому вы дали жизнь, толкнули мою племянницу на такое притворство. Что ж, могу вас заверить, больше она и близко к вам не подойдет, равно как и я. И не надейтесь еще хоть раз увидеть меня на коленях. Больше этого не будет… никогда! Я скорее отправлюсь в преисподнюю, чем встану на колени перед шлюхой!

Не зная, что сказать, Джонет беспомощно сжала пальцы Элизабет. Ярость, исказившая лицо Роберта, яд, прозвучавший в его голосе, поразили ее до глубины души. Никогда в жизни она не видела его таким и даже не подозревала, что он способен на подобную грубость.

— Визит в преисподнюю можно устроить. Сам Князь Тьмы посетил вас.

Джонет обернулась.

В дверях стоял Александр, живое олицетворение застывшего гнева, бушующее пламя, скованное льдом.

— Вам придется просить прощения у моей матери. Прямо сейчас, если не возражаете. И еще, — у него на губах промелькнула сатанинская усмешка, — я настаиваю, чтобы вы сделали это, стоя на коленях.

Роберт повернулся к нему лицом и схватился рукой за меч.

— Убирайся к дьяволу, Хэпберн!

Александр переступил порог комнаты.

— Только после вас, милорд.

Джонет затаила дыхание. Никогда раньше ей не приходилось видеть двух мужчин, столь страстно жаждущих вцепиться друг другу в глотку.

Элизабет Хэпберн встала между ними.

— Александр, прекрати. Прекрати немедленно! Что за нелепая комедия! Роберт, не сходите с ума! Джонет не сделала ничего дурного, она действительно вернула мои вещи. Забирайте ее и уходите.

Александр не двинулся с места, скрестив в молчаливом поединке свой взгляд со взглядом Роберта.

— Он не уйдет, пока не извинится.

— Я от своих слов не отступлюсь!

В коридоре послышались торопливые шаги, дверь открылась. Появившийся на пороге лорд Уоррелл охватил сцену одним взором.

— Боже милостивый, именно этого я опасался. Остановитесь, безумцы! Что, по-вашему, сделает король, если вы затеете драку прямо в его замке?

— Не вмешивайтесь, Уоррелл, — сквозь зубы процедил Александр. — Это касается только нас двоих.

— Отнюдь нет. Как по-вашему, много ли понадобится времени, чтобы слухи, которых мы так старались избежать, стали достоянием всего двора? Не больше часа, можете мне поверить!

Александр бросил озабоченный взгляд на Джонет.

— Подумай, Роберт, — продолжал Уоррелл, повернувшись к другу, — это погубит не только Джонет. Если между вами дело дойдет до драки, может выйти наружу вся история, которую ты так хотел похоронить.

Еще с минуту в комнате царило напряженное молчание. Потом Александр отпустил рукоять своего меча.

— Итак, — заметил он, — доблестный граф Мьюр остался цел и невредим, прячась за женской юбкой… И это уже не в первый раз.

Грозно нахмурившись, Роберт сделал шаг к Александру. Лицо, обращенное к нему с дерзким вызовом, словно принадлежало Гэвину Хэпберну, красивому смуглому человеку, который украл у него радость жизни, замарал его честь грязной сплетней, оставив его растерянным, униженным и беспомощным. Заклятый враг торжествовал над ним даже сейчас… после смерти.

— Я не боюсь встречи с тобой, Хэпберн. Возможно, нам удастся довести дело до конца в другое время.

Серые глаза Хэпберна сверкнули ледяным блеском. Глаза Гэвина…

— Возможно, — сказал он.

Холодно кивнув на прощание, Роберт направился к выходу. С Джонет он решил поговорить позже. В эту минуту он чувствовал, что не владеет собой и может в сердцах наговорить такого, о чем впоследствии придется пожалеть. Бедная девочка не понимает, что она всего лишь игрушка в руках этих двоих, они просто-напросто используют ее, чтобы ему навредить.

— Алекс, прошу тебя… Мне нужно с тобой поговорить.

Роберт резко обернулся и успел перехватить взгляд Джонет, обращенный к Хэпберну. Этот взгляд заставил его похолодеть. Он шагнул к ней, но граф Уоррелл преградил ему дорогу.

— Уходи, Роберт. Сейчас же! — рявкнул Уоррелл. — Пойди-ка лучше проветрись. Остынь. Я сам провожу девочку в ее комнату.

Роберт кивнул и вышел из комнаты, ни разу больше не оглянувшись. Если бы он задержался еще хоть на минуту, ему пришлось бы взяться за меч.

Он вышел из замка, пересек лужайку и углубился в паутину городских переулков, не думая о том, куда идет, не обращая внимания на моросящий дождь. Последние несколько недель он прожил, как в кошмарном сне. Мысль о Джонет не давала ему покоя. От Хэпберна можно было ждать чего угодно. Но Бог услышал его молитвы. Он сам избежал верной смерти, а Джонет вернулась к нему целой и невредимой, заверив его, что Хэпберн обращался с ней как благородный человек.

И все же он до сих пор не спал ночей, ломая голову над тем, каков будет ответный ход Хэпберна. Роберт ни минуты не сомневался, что хозяину замка Дэрнэм вообще чужды добрые чувства, а уж тем более по отношению к Максвеллам. Нет, он был уверен, что подвешенный топор вот-вот обрушится ему на голову в самый неожиданный момент, и пребывал в постоянном напряжении, гадая, как и когда это случится. Одного этого было бы довольно, чтобы свести с ума кого угодно, но Роберта больше всего страшила мысль о Джонет. Месть Хэпберна могла затронуть и ее.

Он и теперь думал о Джонет, проклиная свою горькую судьбу и себя самого. Ведь девушка оказалась затронутой свалившимися на него бедами лишь по его собственной вине. Если бы он вовремя выдал ее замуж, она была бы сейчас в безопасности.

Но он поступил как настоящий себялюбец. Джонет стала светом его очей, единственной отрадой жизни. У него не хватало духу расстаться с милой малюткой. Его жена Анна была ему другом и верной спутницей, но их отношениям недоставало теплоты, о которой Роберт порой тосковал всем сердцем. В то время он сам не хотел слишком глубокой привязанности и не позволил своим чувствам зайти слишком далеко.

К тому же, как ни горько было в этом сознаваться даже самому себе, Анна не волновала его как женщина. Ибо женщиной, чье лицо грезилось ему по ночам, чье тело он в мечтах обнимал, чье простое присутствие до сих пор наполняло его душу удивительным и непостижимым ощущением любви и ненависти, ярости и сожаления, была Элизабет Хэпберн. Он ненавидел себя за эту непростительную глупость, за слабость, которую так и не смог преодолеть.

Дождь пошел сильнее, и Роберт решил вернуться в замок. Теперь он был готов к разговору с Джонет. Он ей расскажет обо всем, что случилось много лет назад. Один Бог знает, что она могла вообразить, а главное, что ей наговорили эти люди — Элизабет и ее сынок. И уж на этот раз он заставит себя сохранить спокойствие. Нет, он не поддастся искушению излить на них весь свой гнев. Джонет не может понять. Ведь он с детства оберегал ее от жестокой правды жизни. Девочка даже не представляет себе, что на свете существуют такие злодеи, как Хэпберн из Дэрнэма.

Он вошел в замок и двинулся вперед через громадный центральный холл, на ходу остановив проходившего мимо слугу и взяв у него с подноса кружку эля. Его мучила жажда.

В нескольких футах от него стояли, перешептываясь, двое слуг. Один из них, самодовольно ухмыляясь, подбросил на ладони несколько звякнувших монет.

— Самые легкие денежки за всю мою жизнь, братец. А видел бы ты эту леди! Настоящая красотка! Я бы отнес записку за одну ее улыбку.

— Леди, говоришь? Записочка-то небось амурная.

— Уж это точно. Бьюсь об заклад, лорд Хэпберн руки об нее обожжет. А к вечеру и кое-что еще, а? Как по-твоему?

Оба загоготали и двинулись своей дорогой, а Роберт так и остался стоять, словно пораженный громом. Джонет поклялась ему, что Хэпберн вел себя с нею как джентльмен, и он не стал продолжать расспросы, решив, что в этом нет нужды. Ведь Джонет из рода Максвеллов, черт побери!

Но он вспомнил ту последнюю минуту в комнате Элизабет, вспомнил, каким взглядом Джонет посмотрела на Хэпберна. И еще ему припомнились слова, мимоходом брошенные хозяином Дэрнэма во время встречи в тюрьме.

«До сих пор еще ни одна из моих женщин на меня за это не обижалась».

Роберт почувствовал, как вся кровь закипает у него в жилах от ненависти. Он найдет способ дознаться правды. А потом они с Хэпберном выяснят свои отношения раз и навсегда.

Рассеянно хмурясь, Александр смотрел во двор из-под сводов галереи. Он только что вернулся после урока фехтования с Яковом. Никогда раньше ему не приходилось задумываться над тем, как тяжко, оказывается, быть в милости у короля. Проклятый мальчишка отказал ему в просьбе оставить двор, а Александру чертовски надоело болтаться здесь без дела.

Он был готов в любую минуту сняться с места, оставив позади сплетни и пересуды, забрать мать и вернуться с нею домой в Дэрнэм. Он был уже сыт по горло общением с так называемыми добропорядочными людьми, многие из которых, как ему было достоверно известно, торговали государственными секретами по обе стороны границы. К тому же он опасался, что, если останется в замке, может произойти то, чего так долго боялась его мать: он будет драться с Робертом Максвеллом.

Александр вспомнил о Джонет, о том, как она посмотрела на него тогда, в комнате матери. Она выглядела напуганной, и этот взгляд отрезвил его куда больше, чем слова Уоррелла. Однажды он уже подарил ей жизнь Мьюра, хотя она никогда об этом не узнает. Сегодня он сделал это снова.

Трудно было жить здесь, глядя на Джонет издалека, зная, что нельзя заговорить с нею запросто, по-дружески, как они говорили еще совсем недавно. Никогда больше им не суждено вместе смеяться, не- торопливо наслаждаясь каждым мигом, заниматься любовью, никогда больше он не почувствует, как ее тело содрогается от наслаждения в его объятиях. Она будет принадлежать кому-нибудь другому, подумал Александр, досадливо поморщившись, скорее всего Джону Гэлбрейту, насколько он мог судить.

Он невольно поежился и тяжело вздохнул, представив себе такую картину. Даже думать об этом было невыносимо. И все же для девушки это подходящая партия. Куда лучше, чем мог бы оказаться брак с ним, даже притом, что он ходит в любимчиках у короля.

Джон унаследует титул графа Уоррелла, к тому же он славный малый: тихий, спокойный, добрый. Даже по отношению к Александру он был настроен вполне дружелюбно, хотя не показывал этого явно. Да, для Джонет это будет хорошая партия. Александр не смог бы примириться с потерей, если бы речь шла о ком-то недостойном. Он только надеялся, что, как бы удачно все ни складывалось для Джонет, ему не придется быть свидетелем ее бракосочетания.

Какая-то суета внизу привлекла его внимание. По двору проходила женщина в сопровождении нескольких слуг. Порыв ветра подхватил капюшон ее плаща, откинув его назад и открыв точеный профиль, столь хорошо ему знакомый. Диана!

Александр бегом бросился к дверям, намереваясь перехватить женщину прежде, чем она исчезнет.

— Диана, погоди! — крикнул он, сбегая по ступеням во двор.

Она обернулась, ее плащ, как парус, вздулся на ветру. На лице у нее играла улыбка: она не сомневалась, что будет желанной гостьей! Это привело его в бешенство.

Диана подошла к нему, протягивая руку для приветствия.

— Ты удивлен?

Он вспомнил о том, что она сделала, как чуть было не погубила Джонет своими интригами. Ему стоило большого труда сохранить самообладание.

— «Удивлен» — это не то слово, которое приходит мне на ум, прелесть моя. После того что ты натворила, я готов свернуть тебе шею, черт бы тебя побрал! Ты же мне обещала! Так вот как ты держишь слово?!

Диана, запрокинув голову, рассмеялась, потом вновь встретилась с ним глазами. В них не было ни намека на раскаяние.

— Ты явно еще не был у себя, дорогой мой. Я вернулась с оливковой ветвью.

Она подошла к нему вплотную, схватила его за обе руки, в ее голосе зазвучали волнующие грудные нотки:

— Я его достала, Алекс! Я наплела кучу небылиц, и теперь мне придется из-за тебя лизать в аду раскаленную сковородку. Но я его добыла. Письмо к Вулзи у меня!

Александр заглянул ей в глаза, на языке у него вертелось множество вопросов, но все они казались несущественными. Только одно слово сорвалось с его губ:

— Где?

— Я отправила его с посыльным к тебе, как только приехала, вместе с самой слезливой и покаянной записочкой, какую мне когда-либо приходилось сочинять. Я надеялась, что это поможет нам поми- риться, — усмехнулась Диана. — Знаешь, нас с тобой столько связывает. Я никак не ожидала, что ты встретишь меня так неласково.

Александр глядел на нее во все глаза.

— Диана, любовь моя, ради такой оливковой ветви я бы тебя простил, даже если бы ты действительно продала меня Мэрдоку и французам!

И вновь раздался ее грудной, воркующий смех.

— Ты, конечно, обо всем догадался. Что ж, если это может хоть немного смягчить мою вину, готова признаться, что я раз двадцать, не меньше, меняла решение, прежде чем отослала Дугласу это письмо. Да, кстати, скажи мне, дорогой, где же твой осведомитель? У меня в доме или у Дугласа? Впрочем, я подозреваю, что у тебя есть верные люди и тут и там.

Александр со смехом подхватил ее и, подняв над землей, закружил по воздуху. Письмо у него в руках. Слава Богу, оно у него! Теперь предстоит кропотливо и нудно сличать почерки.

Однако отправная точка у него уже есть: те, кто был в Форд-Касле накануне Флодденского сражения, члены совета, отказавшиеся обменять это самое письмо на жизнь английского лазутчика.

А сейчас оно было в его руках.

— Давай-ка войдем вовнутрь и вместе взглянем на твою оливковую ветвь, — негромко предложил он.

Они торопливо пошли по переходам замка, не говоря больше ни слова. Оба были захвачены волнующим и пьянящим чувством: расследование загадочного преступления, занявшее чуть ли не полжизни, близилось к завершению. Александр постучал в дверь своей спальни, но его слуга не ответил.

Бросив озадаченный взгляд на Диану, он распахнул дверь. Лакей, прислуживающий ему теперь, когда Яков предоставил в распоряжение любимца свой замок, лежал на полу без сознания. На другом конце комнаты, у камина, Александр увидел Роберта Максвелла со скомканным листом бумаги в руке.

Затаив дыхание, Александр медленно вошел в комнату.

— Что вы здесь делаете?

Мьюр обернулся. За последний час он как будто постарел лет на десять.

— Читаю, — ответил он наконец.

Потом Роберт перевел взгляд на смятый листок, который держал в руке, и бросил его в огонь.

Одним прыжком Александр пересек комнату, но бумага в камине уже свернулась серым комочком пепла. Он опустился на колени, беспомощно глядя на огонь и чувствуя, как его охватывает уже знакомое ощущение бессилия и боли, то же, что и четырнадцать лет назад.

В комнате повисло напряженное молчание. Александр посмотрел на Мьюра и медленно поднялся с колен.

— Я убью тебя, — сказал он тихо. — Хоть раз в жизни отведу душу!

Граф Мьюр ответил ему странным, как будто затравленным взглядом.

— Кто?.. — видно было, что язык плохо повинуется ему. — У кого вторая половина этого… этого…

Александр почувствовал, что ему не хватает воздуха. Его осенила страшная догадка, а за нею следом нахлынул приступ неистовой, ослепляющей разум ярости.

— Ты, гнусный вонючий ублюдок! Это был ты? Все это время… Это же был ты?

И он бросился на врага.

Что произошло дальше, Александр отчетливо вспомнить не мог. Когда он пришел в себя, стул был опрокинут, Роберт Максвелл лежал на полу с разбитым и окровавленным лицом, а сам Александр пытался его задушить. Его руки тоже были в крови.

— Прекрати! Алекс, Бога ради, остановись, опомнись! — кричала Диана, безуспешно пытаясь его оттащить. — Ты не можешь просто так его убить, он же граф! Они тебя повесят, дорогой мой. О, Алекс, ради всего святого, остановись!

Он закрыл глаза и судорожно перевел дух. Исступленная ярость начала стихать.

— Ты права, — с трудом проговорил Александр. — Это слишком просто. Он так легко не отделается.

С этими словами хозяин Дэрнэма заставил себя подняться с пола. Его трясло как в лихорадке, он с удивлением отметил, что едва держится на ногах. Пришлось прислониться к стене.

— Выброси его вон отсюда! — закричал Александр, чувствуя, как тошнота подступает к горлу от сковавшего его напряжения. — Если он не может ползти, вытолкай его или вытащи, словом, делай что хочешь, только убери его отсюда, чтоб глаза мои его не видели!

Диана помогла графу Мьюру подняться и, взяв под руки, поволокла его к выходу. Вытолкнув его в коридор, она закрыла за ним дверь и повернулась лицом к Александру. Весь перед ее платья был перепачкан кровью. Кровью Мьюра.

— Это платье, — прохрипел Александр, — сожги его!

Он повернулся к камину и, дотянувшись до оставленной на каминной полке фляжки, отхлебнул большой глоток, с наслаждением ощущая, как спиртное чистым пламенем прожигает насквозь захлестнувшую его волну дурноты. Но Александр понял, что лучше пока ничего больше не говорить.

Диана подошла и заглянула ему в лицо. Ее глаза были полны слез. Она обняла его, крепко прижала к себе.

— О, Алекс, мне так жаль, — прошептала она. — Безумно жаль, поверь мне.