Верни мне любовь. Журналистка

18

Громовы жили на одной из самых тусклых московских окраин, неподалеку от Коровинского шоссе — в типовой тринадцатиэтажке, в невероятно тесной трехкомнатной квартире. Жили, как выяснилось, в большом количестве.

Дверь, выкрашенную вездесущей коричневой краской, нам открыла маленькая полная женщина с испуганным лицом и заплаканными глазами — мать Василька и двух его сестренок. Девочки, по-моему погодки, были школьного возраста, но сидели в этот день дома: видимо, из-за чрезвычайной ситуации, явно потрясшей семью. Остальных членов семейства представляли на момент нашего приезда двое старичков — явные бабушка и дедушка. Так же как и девочки, они сидели в гостиной, уставленной на первый взгляд одними диванами. И, вероятно, держали совет по поводу случившегося.

Оглядев перепуганные лица Громовых, я бросила на Грига укоризненный взгляд: все-таки следовало предупредить их о визите. Неожиданностей, связанных с сыном (он же внук и брат), им сегодня и так хватало. Но Григорий и бровью не повел! Не дожидаясь особого приглашения, самостоятельно открыл наугад одну из двух дверей, выходивших в гостиную и — не ошибся: первое, что я узрела в распахнутую дверь, — часть деревянной кровати и две пары голых ног, торчавших из-под простыни… Затем дверь, пропустив Грига, закрылась, а я, оставшись наедине с Громовыми, сделала попытку улыбнуться присутствующим как можно бодрее. Не могу сказать, чтобы моя попытка поддержать родственников Василька имела успех: ее просто-напросто никто не заметил. Внимание семейства было дружно приковано к захлопнувшейся двери, из-за которой доносилось невнятное бормотание.

Наконец, затянувшаяся пауза завершилась. В приоткрывшуюся снова дверь высунулась Гришина голова с чрезвычайно сердитым выражением лица.

— Заходи! — Распоряжение относилось ко мне, и я поспешила его выполнить.

Более жалкого зрелища, чем то, которое являли собой оба наспех одетых «близнеца», сидевшие посреди разворошенной постели, я давно не видела. Вдобавок ко всему Колька и Василек сидели совершенно в одинаковых позах — широко расставив ноги без носков, оперевшись на них локтями и уставившись в пол…

— Иди сюда, Марина, — продолжал распоряжаться Григ, в голосе которого вовсю кипела если не ярость, то искренняя злость. — К окну… Присаживайся, сейчас они нам все-е-е расскажут как миленькие… Тем более, что господину Потехину свой дуэт исполнить уже успели…

Я послушно проскользнула к малюсенькому письменному столу, воткнутому хозяином комнаты между окном и кроватью, и присела на стул. Сам Григ остался стоять, вперив в «близнецов» суровый взгляд.

— Ну?!

Колька с Васильком дружно вздохнули, молниеносно переглянулись и, очевидно, поняли друг друга телепатически. Потому что Николай продолжал молчать, а Василий наконец открыл рот.

— Мы не хотели, — пробормотал он для начала.

— Ясное дело, не хотели, — фыркнул сердито Григ. — Только вот чего именно вы не хотели? Грабить Милкину квартиру или давать добровольное письменное признание в содеянном Потехину?..

Я ахнула. И прошептала что-то вроде «не может быть»… Потому что больше сказать мне было нечего. Василек между тем начал медленно, но верно краснеть. Скорее, даже багроветь, но мужественно продолжил свое горькое повествование:

— Я понимаю, мы сваляли дурака, но и вы нас, Григорий Константинович, тоже поймите… Рано или поздно менты добрались бы до ее квартиры, к нам бы возникли вопросы… А мы только пару недель назад узнали, что она нас… короче, обманула, что рукопись у нее дома, а не в издательстве, как она нам плела… Мы ж денег-то ей сколько отдали?.. Думали, действительно издательство этих самых проплат на издание требует…

— Стоп! — Я опередила Грига, заметив, что он уже вполне готов к взрыву. — Вы что же хотите сказать? Что ваше бессмертное произведение взялась издавать Людмила Евстафьевна?

— Ну да! — Василек почти обрадовался первому проблеску взаимопонимания.

— Когда это было, как все получилось?

В следующие несколько минут мы с Григом получили ответы на оба вопроса.

Свою нетленку в форме романа, написанного на основе богатого опыта по сбору скандальных информашек, наши корреспонденты сочиняли ни много ни мало — почти полтора года. Полгода назад они наконец сочли свой труд завершенным. Но абсолютной и полной уверенности как в собственной гениальности, так и в результате ее реализации все-таки не испытывали и по этой причине решили воспользоваться услугами эксперта. То бишь любимой заведующей — Милки. Конечно же под большим секретом. Людмилу они оба ценили чрезвычайно высоко и как профи, и как личность, доверяли абсолютно. И с трепетом ждали ее заключения…

Заключение последовало необыкновенно быстро — всего через несколько дней после того, как «Гром среди ясного неба» был вручен трепещущими авторами Милке.

Людмила Евстафьевна была в полном и прямо-таки неописуемом восторге! Настолько сильном, что тут же предложила Васильку с Колей собственноручно заняться изданием их романа, заверив, что у нее прочные и давние связи со знаменитым «Эксмо-пресс»… О таком счастье начинающие авторы и не мечтали! Конечно, они мгновенно приняли как истину, что в наше коммерческое время первое в жизни произведение хотя бы частично, но издаваться должно на деньги его создателей: почему-то это Милкино утверждение ни у одного из глупых корреспондентов сомнения не вызвало! Вот она — сила авторитета, в данном случае Милкиного…

Особенно в этой связи обоих дураков радовало, что деньги можно вносить помесячно, порциями… Посовещавшись, они решили, что вдвоем названную Людмилой Евстафьевной сумму, да еще частями, вполне осилят. У Николая, проживавшего только с мамой, проблем в этой связи было меньше, у Василька — побольше: сумма его заработка составляла основу благосостояния семьи Громовых. Кроме Василька, из всего семейства постоянно работал его глава. Но папин довольно хилый оклад в каком-то мучительно и медленно помиравшем НИИ окладом признать было довольно трудно. Однако родственники, посовещавшись, решили, что ради славы своего единственного сына (внука, брата) вполне могут на некоторое время умерить потребности: разве можно упускать такой шанс?!

Первые сомнения посетили «близнецов» всего лишь пару недель назад: в процессе сбора информашек Василек довольно близко подобрался к знаменитому «Эксмо», в стенах которого разразился какой-то скандальчик с автором, недовольным величиной своего гонорара. Кроме того, обоих уже с месяц мучила мысль о том, что полгода — срок, опять же по нашим временам, громадный, за это время роман можно было издать дважды… За что же тогда, спрашивается, деньги дерут?.. Накануне «близнецы» как раз сделали очередной взнос — как всегда, через Людмилу Евстафьевну, и сожаление об уплывших деньгах пересилило жажду славы: посовещавшись, они отправились в издательство, не предупредив Милу…

Итог похода был убийствен и краток: «Грома среди ясного неба» в издательстве и в глаза не видели, о Людмиле Евстафьевне Песочниковой и слыхом не слыхивали…

— Ясное дело, — вздохнул Василек, — у нас нашлось к ней сразу несколько вопросов…

Он умолк и опустил голову почти до колен.

— И что же она вам ответила? — подтолкнула я его, уже догадываясь что.

— Не хотелось бы повторять подробно, — вступил Николай, — а если в двух словах, то круто обхамила… И по части этого… Ну как авторов, и вообще.

— Почему вы не обратились ко мне? — рявкнул долго молчавший Григ.

— К вам? — Они сказали это хором, а завершил общую мысль Василий:

— А потом дальше работать под ее началом? Точнее, не работать вообще. Потому и не обратились… Тем более что Людмила Евстафьевна сказала, что это нам будет хорошим уроком, что она давно мечтала преподать подобный урок какому-нибудь графоману…

— Допустим! — продолжил Григ. — Но ведь, кроме вас и нее, ни одна сволочь на свете не знала этой истории, верно? То, что она вела записи ваших поступлений, вы тоже не знали… Так какого дьявола тогда вы струсили настолько, что полезли в ее квартиру за своей проклятой рукописью?! У вас она что, в единственном экземпляре была? Наверняка нет! И что такого, с вашей точки зрения, особенного, если у заведующей дома хранится рукопись двоих подчиненных?!

— Так мы не столько рукопись, сколько кассету… — растерянно произнес Николай.

— Какую еще кассету? — Григ недоуменно посмотрел на меня. — Ты что-нибудь знаешь про кассету?

Я мотнула головой и пожала плечами.

— Когда мы пришли к Людмиле Евстафьевне, ну… после издательства, она сказала, что если мы возникнем, то у нее есть запись нашего с ней разговора, из которого следует, что мы просто-напросто ее должники…

— И вы поверили?!

— Нет, мы ее сначала прослушали, она у нее в кабинете тогда была, но она предупредила, что это копия. А оригинал — дома… Марина Петровна, вы нас простите, но мы вчера… То есть… Словом, в вашем кабинете той кассеты уже нет…

Григ сплюнул и бросил очередной злобный взгляд — теперь уже на меня:

— Мне кажется, первое, о чем я тебя просил, — разобраться с бумагами и с хламом в ее кабинете!.. Прикинь, если там еще парочка таких сюрпризов?!..

Я промолчала. Потому что ответить мне было вновь совершенно нечего.

— Ну и что же на этой кассете было? Кстати, куда вы ее дели?

— Уничтожили! — хором ответили наши идиоты. А продолжил на сей раз Николай:

— Вначале как бы дверь хлопнула, потом Васькин голос — насчет того, что принес деньги… Не очень громкий, но все понятно. А потом, уже громко, голос Людмилы Евстафьевны… Она напоминала, какая еще сумма за нами осталась… И говорила, что мы вообще-то должны радоваться, что благодаря ей платим частями… Все.

— И вы что же — нашли у нее дома оригинал?

Оба молча помотали головами, а я подумала, что никакого оригинала, вероятно, в природе не существовало.

— Она в тот день, — робко произнес Василек, — ну когда ее кто-то… Кто-то… Словом, она вызвала к себе еще утром Кольку и сказала, что деньги наши вернет и кассеты обе отдаст, что все это — действительно чтобы преподать нам урок и научить жить… Только кто нам поверит, что она это сказала, после… после всего?! Свидетелей-то ведь не было!

В голосе несчастного Василька звучала такая жуткая тоска и отчаяние, что я едва не прослезилась от жалости. Уж я-то им точно верила: злая, очень злая шуточка — вполне в духе моей покойной подруги Людмилы Евстафьевны Песочниковой, жертвы кем-то хорошо продуманного убийства…

Когда я повернулась к Григу, он молча набирал на своем мобильнике какой-то номер. Некоторое время в комнате царила угнетающая тишина, наконец Гришин абонент отозвался.

— Это я… ты сейчас где? — Ему коротко ответили. — Уже знаешь?

Теперь он слушал своего собеседника довольно долго и задал вопрос, после которого я сообразила, что на связи с Григом Корнет.

— А что твой Потехин, тоже им верит?.. Да я и без тебя знаю, что такое работник прокуратуры и каков его менталитет… И про мозги тоже знаю!.. Ладно, надеюсь, он нас там дождется, мы уже выезжаем.

Григорий отключил свою трубу и, кивнув мне в сторону двери, молча двинул вперед, не удостоив больше несчастных «близнецов» ни словом, ни взглядом. В отличие от него, я на подобную жестокость способна не была и все-таки пролепетала на прощание ничего не значащее: «Держитесь, ребятки, в итоге все равно разберутся…»

Но в то, что я сказала, я и сама не слишком верила: «близнецы» оказались настолько трусливыми и глупыми, что, можно сказать, поднесли Потехину на блюдечке с голубой каемочкой прекрасную версию против самих себя… Оставалось только удивляться, что прямо из прокуратуры их обоих прямиком не отправили в СИЗО, а всего лишь взяли подписку о невыезде…

Уже в машине Григ, тяжело вздохнув, сказал:

— Похоже, мы с тобой и впрямь остались практически без сотрудников «по городу»… Скидывай часть запланированных материалов и информашки в «письма», своему другу Калинину… А то у его корреспондентов на задницах скоро дырки будут от сидения на стульях по восемь часов подряд. Да и сам пусть покрутится, — глядишь, похудеет немного, только на пользу пойдет…

— И почему вы с Корнетом его так не любите? — отозвалась я. — Добрый и исключительно невезучий мужик с незадавшейся судьбой…

Григорий усмехнулся и ничего не ответил. На свой вопрос я ответила сама — спустя минуты три после приезда в редакцию. Потому что первым человеком, перехватившим меня на пути в мой кабинет, в котором уже должен был завершиться потехинский шмон, был как раз Кирюша.

Вопреки ожидаемому, бывший Милкин супруг выглядел оживленным и чуть ли не радостным.

— Маринка, ты уже знаешь?! — Он возбужденно схватил меня за руку. — Ну надо же, никогда б не подумал… Прими мои соболезнования! Это правда, что их арестовали?!

Я резко высвободила руку и посмотрела в его горящие нетерпением и чуть ли не торжеством глаза:

— Кого — их?

— Как — кого? Ну этих ваших «близнецов»… Ты что, не знаешь?!

— Я не только знаю, мы с Григом только что вернулись от Громовых… Кто тебе сказал, что их арестовали? Только посмей брякнуть кому-нибудь в конторе эту глупость!..

Калинин отшатнулся от меня, открыл и молча закрыл рот, потом опять открыл:

— Но… Вся контора и так знает, все говорят, что они… что их…

— Трепло! — взорвалась я. — Собственными руками придушу, если еще хоть раз услышу эту лживую сплетню! А ты, похоже, и рад? Рад, да?! Обрадовался, что с тебя-то теперь уж точно все подозрения сняты?! Эх, ты!..

Кирилл охнул и попятился, а на мои плечи легли чьи-то сильные, горячие руки. Резко обернувшись, я нос к носу столкнулась с тетей Валей…

— Успокойся, девочка, никто ничего такого не говорит, тем более «вся редакция»… Пойдем, твой кабинет уже свободен.

Тетя Валя по-прежнему, несмотря на жару, была в глухом черном платье, все с той же газовой косынкой, наброшенной на него у ворота. И по-прежнему она была бледна, мне показалось, что за прошедшие дни Валентина Петровна сделалась худее и меньше ростом — словно усохла от своей потери. Только глаза буквально пылали, тоже черным сухим огнем.

Моей ярости как не бывало, увлекаемая ею, я покорно последовала вместе с тетей Валей в свой кабинет. На Калинина мы обе даже не взглянули, оставив его стоять посреди коридора с красной, как помидор, физиономией.