Верни мне любовь. Журналистка

22

Во второй раз за последние дни мне довелось проснуться, точнее, очнуться от мучивших всю ночь кошмаров, под голос Оболенского. Но теперь уже — в своей собственной комнате. С трудом высвобождаясь из липких объятий ночных ужастиков, в которых вновь и вновь передо мной прокручивался финал роковых редакционных посиделок и падающая с навеки искаженным лицом Милка, я не сразу вспомнила и поняла, откуда в нашей с тетушкой квартире взялся Корнет. Словно сквозь туман, деталь за деталью проступил наконец вчерашний день и вечер.

Ни я, ни Виталий на поминках, организованных в редакции, не были. Прямо с кладбища, после моей шоковой находки, Оболенский, запихнув меня в свою «девятку», отвез домой, к тетушке. Познакомились они по ходу дела, без моей помощи, потому что помощь требовалась мне самой: в жизни не думала, что на свете после моего развода с Григом осталось хоть что-то, способное привести меня в состояние невменяемости… Если ничего не путаю, Лилия Серафимовна все-таки организовала на скорую руку поминальное застолье. Совершенно точно — они с Оболенским почти сразу нашли не только общий язык, но и общие темы для разговора. И теперь, услышав голос Корнета из соседней комнаты, а также заметив краем глаза свернутую постель на кушетке в моей комнате, я пришла к выводу, что их общение затянулось на довольно длительное время: тетушка ночевала в моей спальне исключительно в тех редких случаях, когда ее собственная тахта оказывалась занята припозднившимся гостем.

На этот раз я не слышала, с кем и о чем беседовал Корнет. И узнала об этом после того, как заставила себя выбраться из постели и, натянув халат, выползти в гостиную: день, слава богу, был воскресный, никаких тебе редакций, летучек, Григов…

Тетушка, оказывается, в отличие от меня, присутствовала при Виталькином разговоре и была в курсе происходящего. Видимо, об этом они и говорили, когда при виде меня оба дружно умолкли и уставились на мое «явление народу»… Судя по их лицам, видок у «явления» оставлял желать лучшего. Во всяком случае, Лилия Серафимовна тут же вскочила с явным намерением мчаться на кухню готовить завтрак, и мне стоило немалых усилий убедить ее вернуться на место: даже в нормальных обстоятельствах по утрам я не отличаюсь особым аппетитом, а уж сегодня…

Корнета вопросы моего полноценного питания, к счастью, волновали гораздо меньше, и он сразу же после нашей с тетей краткой дискуссии на эту тему перешел к делу, заодно сообщив, что только что разговаривал с Потехиным.

— Значит, так, — сказал он нам обеим. — Ребятам удалось выяснить, каким образом этот венок попал на Людину могилу. На данный момент, у них есть в этой связи показания двенадцатилетнего пацаненка, сына одного из сторожей… К мальчишке подходила, как он выразился, какая-то «тетенька в шляпе с занавешенным лицом», вручила этот самый венок и сотенную бумажку за то, чтобы он его возложил на могилу. Если все сделает как надо, обещала еще сто рублей, а в итоге обманула и не пришла… Все. Этим полезные сведения исчерпываются.

— Полезные? — спросила я, не совсем понимая, в чем заключается польза столь расплывчатых показаний. — И что значит — «с занавешенным лицом»? Чушь какая-то!..

— Ну почему же чушь? — вмешалась тетушка. — Когда-то, во времена моей молодости, шляпки с вуалью были очень модны… Ясно же, что именно это и имеется в виду!..

Корнет посмотрел на Лилию Серафимовну с уважением и согласно кивнул:

— Вы абсолютно правы. Шляпка с вуалью.

А я поняла, что коллектив наших доморощенных сыщиков, пока я спала, успел пополниться еще одним здравомыслящим членом.

— Ну а что касается полезности показаний, — усмехнулся Оболенский, — то это ты, я уверен, просто спросонья не въехала… У нас появилось очень важное, достоверное доказательство, что в Милкином убийстве замешана женщина… Понимаешь? Я не говорю, что убийца — женщина, только потому, что какой-то процент на то, что их было двое, оставлять положено в любом случае. Но скорее всего…

— Трудно представить, — перебила я его, — чтобы человек, замысливший убийство, решил в таком жутком и опасном деле обзавестись партнером… Конечно же тот, кто состряпал венок и возложил его на свежую могилу, — тот и убийца!

— Какая ты безапелляционная! — усмехнулся Корнет, но спорить со мной больше не стал. — Ясно одно: добраться до Крымовой-старшей теперь еще важнее, сечешь?.. Так что скажи спасибо своей замечательной тете за то, что она взялась помочь нам с обзвоном.

Я отметила про себя, что оказалась права в своем предположении о расширении нашего коллектива, и поинтересовалась своими собственными обязанностями на данный момент: не можем же мы с Лилией Серафимовной звонить вдвоем по единственному домашнему телефону одновременно?

— Во-первых, можете делать это по очереди, чтобы не переутомляться, — пояснил Корнет. — Во-вторых, тут вот какое дело… Я тут покумекал, пошуровал по старым справочникам и выяснил любопытную штуку… К тому моменту, когда Крымовы перебрались в Москву, в нашей благословенной столице помимо МГУ имелось еще два вполне солидных университета. Если память мне не изменяет, Карина ведь и не утверждала, что Катина мать преподавала именно в МГУ?

— Она совершенно точно упоминала слово «университет»… Насчет МГУ не помню, — сказала я. — Но ведь есть пленка? У кого она, кстати?

— У Грига… Но я и так в отличие от тебя помню, что она упоминала, а что нет. Так что, если не против, можешь в ближайшие дни повторить свое выступление на бис еще дважды.

Упоминание о Григе заставило меня окончательно скиснуть, а Лилию Серафимовну отвести от меня взгляд. Мы с ней так и не объяснились по поводу моих упакованных вещей. Просто на следующее после тетушкиного возвращения от подруги утро я все свои тряпки благополучно обнаружила аккуратно развешанными в шкафу. Кажется, впервые за все время нашего с ней совместного существования возникла ситуация, которую обе мы решили обойти молчанием.

Наше утреннее совещание на этом завершилось, и тетушка, рвавшаяся к плите, получила наконец возможность заняться завтраком. За трапезой царило в основном молчание: с моей стороны — удрученное, со стороны Оболенского, если верить его виду, посвященное каким-то размышлениям, которыми он с нами так и не поделился. Только, резко засобиравшись сразу после кофе, пообещал позвонить через пару часов.

Я ничуть не сомневалась в том, что помчался он к Потехину, и буквально изнывала от нетерпения, ожидая обещанного звонка. Я уже знала, что Корнет — человек обязательный и свои обещания выполняет. И на этот раз тоже не ошиблась, хотя его звонок раздался куда ближе к обеду, чем я думала.

— Марина? — вместе с голосом Оболенского в трубке звучал какой-то подозрительный гул. — Я из Внукова… Через полтора часа лечу в благословенный город Симферополь… Что?..

— Ну ты даешь! — только и нашлось у меня в ответ на очередной разворот Оболенского.

— Не хотел тебе говорить заранее — думал, не достану билет… Повезло!.. Ты меня слышишь?

Я заверила, что слышу прекрасно.

— А я тебя отвратительно! Слушай внимательно: твоих визитов по университетам, так же как и звонков Крымовым, это не отменяет… пока. Если будет что-то существенное, звякну оттуда…

На этом связь прервалась, и я, не дождавшись перезвона, пошла на кухню, где тетушка, уютно устроившись у окна, вопреки воскресному отдыху, работала: составляла план какой-то очередной сложной операции для очередного коллеги.

Как выяснилось, я так и осталась единственным человеком в нашем доме, удивившимся отъезду Оболенского. Оказывается, прошедшей ночью они с Лилией Серафимовной самым тщательным образом обсудили все ближайшие шаги нашего расследования — в том числе и его «командировку» в Симферополь. Выслушав меня, тетушка только удовлетворенно кивнула:

— Значит, его знакомая сегодня работала… Действительно повезло!

— Какая знакомая? — не сообразила я сразу.

— Откуда же я знаю, милая? Какая-то. Из Внуковского аэропорта… Ты что, всерьез полагаешь, что в июле можно без хорошего блата достать вот так сразу билет на юг?..

— Он что, на свои деньги полетел? — поинтересовалась я, гадая, до каких именно границ простирается заинтересованность Корнета в поисках Милкиного убийцы.

— Половину дала я, — гордо сказала Лилия Серафимовна. — У него просто не было при себе нужной суммы… Но когда вернется, отдаст из командировочных…

— Тетечка, с чего ты взяла, что ему кто-нибудь выпишет командировочные? У нас с этим знаешь как строго?

— Пока ты спала, Виталий созвонился с Гри… С главным редактором и договорился… Еще вопросы будут?

— Пойду-ка я лучше допекать Крымовых, — вздохнула я. — А то все в трудах, кроме меня… Еще погибну от стыда, чего доброго!

— Меньше надо спать! — резюмировала тетушка и тут же улыбнулась. — Когда утомишься — свистни, я тебя сменю…

Следующая неделя была, вероятно, самой тусклой для меня и одновременно самой трудной с момента Милкиных похорон.

Понедельничной летучки, проходившей, разумеется, в отсутствие Корнета, я, как выяснилось, боялась напрасно: мой бывший муж избрал по отношению ко мне тактику «абсолютного нуля»… Именно к нулю и свелись вновь наши с ним отношения.

Общался он со мной исключительно официально и в случае крайней необходимости, все остальное время подчеркнуто игнорируя мое существование… Сказать, что это было совсем невыносимо, я не могу только по одной причине: бурное знакомство с Корнетовым бренди оказалось для моего организма почти роковым, дав далеко идущие последствия. Я продолжала отвратительно себя чувствовать, испытывая какие-то тошнотворные приступы слабости и уже всерьез начала подозревать, что и в благословенных Штатах напитки тоже бывают самопальными, но все оказалось гораздо хуже. Узнала же я, насколько на самом деле хуже, от Лилии Серафимовны.

Конечно, мои физические муки не ускользнули от тетушкиного бдительного ока — так же как и тот факт, что начались они после ночевки с возлиянием у Корнета. Некоторое время Лилия Серафимовна наблюдала за мной молча, изредка я ловила на себе ее задумчиво-размышляющий взгляд, который, должна признаться, меня нервировал все больше. Наконец тетушка решилась и заговорила… Заговорила на тему, которая в нашей семье, сколько я себя помню, всегда тщательно замалчивалась.

Как-то вечером, когда я себя чувствовала особенно мерзко, Лилия Серафимовна присела напротив меня и вздохнула:

— Послушай, Мариша, Аля никогда не рассказывала тебе, отчего погиб твой отец?..

Алей зовут мою маму, и, услышав вопрос, я слегка вздрогнула, удивленная его неожиданностью.

— Никогда, — растерянно подтвердила я. — А… он что, погиб?

— Вот как… Значит, ты вообще ничего не знаешь, — кивнула она. — Как это похоже на Алю!.. Твой отец погиб до твоего рождения и до того, как они с мамой успели зарегистрировать брак, от алкогольного отравления…

— Что?!

— Не вопи, вначале выслушай… Никаким алкоголиком, если ты об этом, Петр не был, скорее наоборот — капли в рот не брал… Та реакция организма на алкоголь, которая ему была свойственна, в медицине довольно большая редкость… Петр увлекся один-единственный раз в жизни — на мальчишнике перед их с Алей грядущей свадьбой… Насколько я знаю, вызвать «скорую» догадались не сразу, а может быть, она поначалу не приехала, поскольку речь шла об алкоголе… Короче, в больницу его привезли слишком поздно, слишком поздно положили под капельницу… Словом, теперь ты понимаешь, почему я становлюсь настоящей деспотичной ведьмой, когда речь заходит о твоих… э-э-э… загулах?..

— Лилия Серафимовна!..

— Не вопи, — повторила тетушка. — Я знаю, что ты равнодушна к выпивке, знаю!

— Да у меня в жизни не было вообще никакой реакции на вино… Я однажды даже водку пила, но она мне просто не понравилась, я…

— Ты спятила — оправдываться?! — внезапно рассердилась тетя. — Я это тебе рассказала не для того, чтобы обвинить в алкоголизме, а к вопросу об осторожности: иногда наследственность проявляется не сразу, с годами! Ты же не станешь отрицать, что до сих пор чувствуешь себя паршиво после вашего междусобойчика с Виталием?..

— Чтоб мне провалиться, если я еще когда-нибудь прикоснусь к этой гадости! — искренне поклялась я.

— Крепкие напитки вообще требуют осторожности, даже с нормальной наследственностью, — наставительно произнесла тетушка и, очевидно сочтя профилактическую беседу завершенной, пересела к телефону и пододвинула к себе список Крымовых.

Оболенский отсутствовал к тому моменту целую неделю, поскольку, чтобы оправдать документально южную командировку, Григ, как выяснилось, навесил на него еще парочку каких-то заданий, полезных для газетной текучки. И поскольку нам с тетушкой он так и не позвонил, мы продолжали висеть на телефоне поочередно — с результатом, равным нулю.

Примерно до трети Крымовых мы пока так и не добрались, что в период летних отпусков было неудивительно. А те, с кем удавалось связаться, неизменно оказывались пустой тратой времени и нервов.

Дела в отделе у меня шли ни шатко ни валко, хотя Григ в итоге смилостивился над «близнецами» и разрешил им приступить к работе. И даже Потехин после обнаружения на кладбище ужасного черного венка, казалось, прочно забыл о нас обо всех… С одной стороны, хотя бы это должно было радовать, но почему-то не радовало, скорее, напротив, вызывало какую-то неясную, смутную тревогу.

В довершение ко всему, Рудик взял за привычку каждый вечер, в конце рабочего дня, заявляться ко мне в кабинет и часа два подряд почти со слезами на глазах предаваться воспоминаниям о Милке, постепенно превращавшейся в этих его воспоминаниях в неузнаваемо-идеальную, окутанную флером романтической любви незнакомку, ничего общего не имеющую с моей реальной покойной подругой… Я терпела. Потому что попытаться вернуть Гофмана к грубой действительности мог в тот момент только человек, совершенно лишенный сердца. Работал он из рук вон плохо, словно Милкина смерть отняла у Рудика не только значительную часть его таланта, но и почти весь профессиональный опыт. Что с ним делать дальше — я не представляла. И наверняка все кончилось бы очередным скандалом на летучке, в процессе которого Григорий ни за что бы не упустил возможности и меня заодно с фотокором обвинить в отсутствии профессионализма. Ведь его действительно плохие снимки в номер подписывала я!

Но на помощь, как это уже не раз случалось, пришла тетя Валя, в полном смысле слова взявшая Рудика на себя. Не знаю, как и когда она успела обнаружить мои ежевечерние муки, но в один прекрасный день, объявившись на пороге кабинета, в момент, когда он допекал меня в очередной раз, тетя Валечка — дай-то ей Бог здоровья и долгих лет жизни! — не вдаваясь в дипломатические тонкости, отодрала раскисшего Гофмана от стула и увела с собой… Клянусь, я готова была догнать ее в коридоре и расцеловать — до такой степени фотокору удалось меня достать… А на другой день, кажется это была пятница, из командировки вернулся наконец Корнет.

Не помню, чтобы я хоть раз в жизни до такой степени радовалась встрече с кем-нибудь из своих родственников, как обрадовалась при виде Виталика, распахнувшего дверь во время утренней летучки с таким видом, словно кабинет главного он покидал на какие-нибудь пять минут.

Зато мой невольно вырвавшийся радостный возглас заставил Грига поморщиться и даже бросить на меня косой взгляд — вопреки вновь восстановленной манере упорно изо дня в день не замечать мою персону. Кивнув всем сразу, Виталий стремительно пролетел на свое обычное место и, усаживаясь, успел мне незаметно подмигнуть.

Очевидно, Григория ничуть не меньше моего интересовали результаты симферопольской поездки, потому что летучку он завершил моментально, устроив всего один разнос — вполне справедливый: заведующему нашим отделом рекламы, глупому, как гусь, помешанному на хороших манерах и дорогих галстуках, мэну. Собравшему к тому же под своими крылышками самых злокачественных коридорных сплетниц…

Я никак не могла решить, уйти мне вместе со всеми, после того как Григ буркнул традиционное «Все свободны!», или все-таки рискнуть и остаться?.. В присутствии Корнета я, пожалуй, могла найти в себе силы на общение с бывшим мужем, даже понимая, до какой степени Григу это в данный момент противно… Кравцов не умел прощать, особенно тех, кто осмелился его унизить, замахнуться на его авторитет и ту абсолютную, непререкаемую власть, на которую он претендовал и которой, в сущности, обладал в конторе. Я же не просто переступила опасную границу, но еще и сделала это чуть ли не публично.

Поверить, что все произошло само собой, — этого ему точно было не дано, да и если бы даже поверил, ситуация для Григория ничуть бы не изменилась. Григ не из тех, чью любовь стоит подвергать подобным испытаниям: это все равно что проверять на прочность хрустальную вазу с помощью кувалды… Да и была ли она вообще, эта самая любовь? Лично я в это больше не верила. Куда достовернее выглядело мнение Оболенского насчет страсти, но только в первой половине: «страсть — удовлетворение — охлаждение»… Во второй… Второй просто-напросто не существовало, вопрос о любви между нами так и не встал. То, что испытывала к своему бывшему мужу я, оказалось моей сугубо личной проблемой, не имеющей к нему ни малейшего отношения…

— Марина, останься! — Это сказал, разумеется, Корнет, от которого не ускользнула моя растерянность и то, что я слишком долго собираю со стола свои бумаги, явно не зная, уйти или остаться.

Григорий снова поморщился и… снова промолчал.

— Ну вот, господа, — Оболенский, казалось, решительно не замечал возникшей неловкости, а может, просто не желал с ней считаться, — обстоятельства таковы, что никаких следов госпожи Крымовой-старшей в Симферополе не обнаружено…

— Давай подетальнее и, если можно, в темпе, — неожиданно устало попросил Григорий и прикрыл глаза и лоб ладонью. Редкий для него жест, свидетельствующий и впрямь о крайней усталости… С чего бы это?!

— Подетальнее — пожалуйста: дом, в котором могли жить Крымовы, видимо, снесен вместе с соседними частными застройками еще полтора года назад. Куда кто расселился — неизвестно, часть, насколько удалось выяснить, и вовсе покинула благословенные берега, не удовлетворенная крымской жизнью… В сохранившихся частных райончиках, если верить документам, они не жили никогда. Что касается Кати, необходимо еще раз проверить, правда ли она похоронена в Симферополе, поскольку ничего похожего, вновь по документам, до которых мне удалось докопаться на тамошних погостах, на захоронение певицы не обнаружено…

— Ты хочешь сказать, что Карина вообще не сказала ни одного слова правды? — поинтересовался вяло Григ. — Крутая баба…

— Она не лгала, — неожиданно для себя вмешалась я.

— Неужели? — Григ завелся с полуоборота, бросив на меня злобный взгляд.

— Брэк! — Корнет кивнул головой. — Думаю, Марина права, дело не в этом… Пленка у тебя?

Вопрос относился к Григорию, и, пока он копался в своих ящиках, разыскивая кассету и диктофон, Корнет переключился на меня:

— Кстати, и ваши с Лилией Серафимовной звонки тоже впустую, верно?.. И оба универса, если ты успела туда смотаться, то же самое?

Я кивнула:

— Прежде чем туда смотаться, я на сей раз додумалась позвонить… Не понимаю твоего чувства глубокого удовлетворения, в чем дело-то?

Корнет покачал головой и, ничего не ответив, пододвинул к себе извлеченный наконец Григом из недр стола диктофон.

Некоторое время Оболенский прокручивал кассету то вперед, то назад в поисках какого-то конкретного места под нашими с Григорием пристальными взглядами. Наконец, когда терпение моего бывшего мужа явно иссякло и он уже открыл рот, чтобы прокомментировать происходящее, Виталий предостерегающе поднял палец:

— Тихо! Теперь слушайте внимательно, оба…

После какого-то неопознанного щелчка я вновь услышала голос знаменитости — холодный и насмешливый:

«…Что это вас так изумило?.. Вы что же, никогда не слышали, работая в прессе, о псевдонимах и сами ими не пользуетесь?..»

На этом месте Григ выматерился, а я охнула.

— Вот такие вот мы дураки, — торжественно подвел итоги Корнет. И самокритично добавил: — А самый большой дурак — я собственной персоной… Только в поезде, на обратном пути доплюхал, почему меня с первого раза вот это самое место чем-то заинтересовало…

— Точно! — вспомнила я. — Ты его тогда раз пять, наверное, прокручивал, я еще злилась, не могла понять, что в нем такого особенного… А ты уверен?..

— Посуди сама, — вздохнул Корнет, — Крымова Екатерина родом из Крыма… Таких совпадений по жизни на миллион одно… А вот с учетом ее родины взять подобный псевдоним просто в десятку! И звучит хорошо, сценично, и запоминается мгновенно… Вот дьявол, до чего ж не вовремя унесло эту парочку на гастроли!.. Придется мне похлопотать как следует, но я буду не я, если к завтрашнему вечеру не выложу перед вами, дорогие коллеги, подлинные анкетные данные этой девочки… И, разумеется, матери ее тоже…

Григорий к тому моменту уже вовсю метался по своему кабинету — благо места здесь для этого было более чем достаточно.

— Иными словами, — нервно подвел он итог, — куча времени потеряна зря… Не я ли тебе говорил, что вся эта затея — идиотизм чистой воды?! Не понимаю, какого дьявола ты не желаешь отдать эту ситуацию Потехину! Ты ж взрослый мужик, понимать должен, что играешь с огнем!.. Тем более что следакам вычислить настоящую фамилию Крымовых — раз плюнуть, а нам…

— Остынь! — Корнет прервал Григория на полуслове. Я удивилась не этому, а тому, что в его голосе неожиданно прозвучала злость. На мой взгляд, на пустом месте. Кроме того, если честно, я и сама уже начинала думать так же, как Григ. И если бы не наши с ним отношения, то есть отсутствие таковых, непременно выразила бы свою солидарность вслух.

— Остынь и вспомни, сколько раз в подобной ситуации оказывался прав я, а не ты! — Оболенский тоже встал из-за стола и прошелся по кабинету.

— Раз на раз не приходится, — буркнул Григорий.

— Разумеется! И все же беру на завершение этого дела под условным названием «Дама в шляпе» еще сутки… Нет, двое!.. Идет? Если снова попадаем впросак — сдаем все Николаю… О'кей?

— Хрен с тобой! — Григ вернулся на свое застольное, то бишь престольное место, а я невольно нахмурилась, потому что только тут поняла, что вот уже во второй раз при упоминании о шляпе где-то в глубине моего подсознания вспыхивает какая-то смутная, я бы даже сказала, «мутная», но при этом очень тревожная ассоциация… Однако вытащить ее и конкретизировать я почему-то никак не могла.

— Ты что, Марин? — отреагировал чуткий Корнет.

— Не знаю, — честно призналась я. — Как только речь заходит об этой шляпке с вуалью, у меня возникает ощущение, что я забыла что-то важное… Не могу вспомнить что!

— Да?.. — Корнет посмотрел на меня задумчиво. — А ты перестань стараться, само всплывет — вот увидишь… Кстати, выглядишь неважно, переутомилась?

— С чего бы это?! — не вынес наконец Григ. — Работает хуже некуда, эти проклятые «близнецы», несмотря на то, что Потехин от них после похорон отвязался, — тоже…

— Брэк! — повторил Корнет, вновь воспользовавшись своим любимым способом пресечения конфликтов. — Лучше скажите мне, господин главный редактор, уважаемый шеф: совершили ли вы в мое отсутствие задуманную нами акцию?..

Григ мог бы и не бросать на меня своего мрачного взгляда! Как бы ни интересовали меня его акции, демонстрировать это ни публично, ни лично ему я не собиралась. И поэтому, не дожидаясь еще одного намека со стороны мужчин, встала сама.

— Пойду позвоню тете, если прорвусь сквозь звонки Крымовым, — небрежно бросила я уже на ходу, направляясь к дверям кабинета. — Скажу, чтобы оставила это бесполезное занятие…

Двери за собой я прикрыла при полном молчании обоих.