Весталка. История запретной страсти

Глава 1

Я признаюсь, я новой твоей оказался добычей,

Я побеждён, я к тебе руки простёр, Купидон.

Овидий. Любовные элегии

То утро апрельских ид* во второе консульство Тиберия, пасынка императора Октавиана Августа, выдалось удивительно тёплым, лучезарно-тихим.

Народ, прибывавший из всех кварталов Вечного города, ещё до рассвета начал собираться на огибавшей Капитолий Яремной улице, чтобы затем оттуда двинуться в сторону Мамертинской тюрьмы.

Эта тюрьма, построенная четвёртым из царей Анком Марцием в устрашение дерзости преступников, находилась у подножия Капитолийского холма, между Курией и храмом Согласия. Тюремное заключение как мера наказания в Риме ещё не применялось, и в Carcer Mamertinus преступников либо пытали, либо приводили в исполнение вынесенный им смертный приговор. Приговорённых к смерти спускали в подземное отделение тюрьмы – Туллиан, из которого был только один выход – на ужасную Тарпейскую скалу. Если приговор был приведён в исполнение в помещении тюрьмы, то тела казнённых стаскивали крючьями к Тибру по спуску, получившему в народе название «Лестница рыданий».

Ремесленники, торговцы, менялы, отпущенники и прочие представители городского плебса продолжали двигаться по улицам нескончаемой чередой. Время от времени толпа расступалась, давая дорогу богато убранным носилкам, в которых по городу обыкновенно перемещались знатные женщины, сенаторы и всадники.

Когда солнце залило своим ярким светом улицы и площади Рима, над толпою пронёсся гул: «Идут! Идут!». Вскоре и вправду показался отряд легионеров, во главе которого шёл офицер из окружения городского префекта. Оттесняя толпу, солдаты сопровождали осуждённого. Люди вытянулись по обеим сторонам дороги, и каждый старался устроиться так, чтобы видеть того, кому в этот день, на закате, предстояло умереть.

Глядя на осуждённого, многие мужчины сжимали кулаки и посылали ему проклятия; женщины же вели себя иначе. Одни из них горестно вздыхали или тайком вытирали слёзы; другие сокрушались о том, что природа несправедливо наделила такую редкую божественную красоту низкими и пагубными пороками.

В оправдание всеобщего любопытства следует упомянуть, что о человеке, чей короткий, но бурный жизненный путь должен был закончиться в подземелье Мамертинской тюрьмы, рассказывали необыкновенные вещи. Говорили, что несмотря на свой юный возраст он достиг совершенства в искусстве любви, что из-за него жёны забывали своих мужей и девицы на выданье – своих женихов, что его любовницы, которых он потом бросал, проводили остаток своих дней в унынии и одиночестве или же предавались безоглядному распутству. Когда слухи об этом человеке достигли императорского дворца, Август был вне себя от гнева: никто до этих пор не пренебрегал его законами о прелюбодеянии столь открыто и дерзко. Последней каплей, переполнившей чашу терпения императора, была потрясшая горожан история дочери ремесленника. Знаменитый обольститель, которому не могли противиться самые гордые женщины, был уверен, что девушка, привлёкшая его внимание своей красотой, не устоит перед его обаянием. Но он ошибся. Воля его встретила в сердце этого юного создания, почти ребёнка, непобедимое сопротивление. Однако молодой красавец не терял надежд, и его домогательства становились с каждым разом упорней. Помимо своей воли он довёл девушку до отчаянного положения и подтолкнул её к гибели – она наложила на себя руки. Императорские судьи постарались сделать так, чтобы это дело стало громким и возмутило не только горожан, но и жителей окрестных селений. И уже ни денежные откупы, ни заступничество богатых родственников не помогли покорителю женских сердец избежать справедливого наказания. Когда двенадцать назначенных по жребию горожан в один голос вынесли вердикт: «Виновен», он понял, что сама Немесида занесла над ним свой карающий меч.

Сделав несколько шагов, Деций Блоссий (так звали осуждённого), вдруг остановился. Вскинув голову, он пристально всмотрелся в толпу, будто хотел кого-то в ней отыскать.

Женщины, наслышанные о славе искусителя, но никогда не видевшие его самого, не сводили с него восхищённых глаз, любуясь его исключительной красотой.

У Деция Блоссия были гармоничные точёные черты лица, которые встречались разве что в мраморных ликах богов; цвет кожи нежный и свежий, как у младенца; золотистые вьющиеся волосы, мягкие, как шёлк; глаза, хоть и небольшие, но в них можно было утонуть как в море – такой бездонной казалась их синева. Все эти внешние достоинства дополняли высокий рост, фигура атлета, благородная осанка и лёгкая пружинистая походка.

Не обращая внимания на тысячи устремлённых на него взглядов, Деций Блоссий продолжал всматриваться в толпу. Но вот лицо его просветлело, глаза озарились радостью – он увидел того, кого искал.

Расталкивая любопытных, к осуждённому пробирался какой-то мужчина, облачённый в белую тунику, поверх которой был накинут тёмный паллий*. Складки одежды не скрывали, но подчёркивали линии его сильного тренированного тела, точно отлитого из бронзы, ибо таким был цвет его кожи. Строго говоря, мужчину вряд ли можно было назвать красивым: у него были грубоватые черты лица и крутой волевой подбородок. Однако лицо это было открытое, мужественное и дышало здоровьем и страстью; смелым и дерзким был взгляд его чёрных глубоких, как бездна Тартара, глаз; копна тёмно-каштановых волос, волной поднимавшаяся над высоким загорелым лбом, украшала гордую крепко посаженную голову. Ничто в облике этого человека не выдавало его родства с осуждённым, и всё же они были родными братьями. Разительное отличие в их внешности объяснялось тем, что старший из братьев Блоссиев, Марк, унаследовал черты отца, в младшем же, Деции, природа с точностью копии повторила черты их матери.

Сказав что-то старшему офицеру стражи, Марк Блоссий приблизился к осуждённому и мгновение спустя заключил его в свои крепкие объятия. Затем, продолжая держать брата за плечи, он отстранил его от себя и посмотрел в его прекрасные синие глаза долгим ласковым взглядом.

Наступила тишина. И только когда на бледном лице Деция Блоссия появилась слабая улыбка, кто-то крикнул в толпе:

– Смерть Блоссию!

Кое-где в толпе подхватили этот крик, и голоса, сливаясь, превратились в рёв.

Марк взял брата за руку, будто собирался увести его с собой, но тут же разжал пальцы. Офицер конвоя встал между братьями, и один из них замер на месте, а другой продолжил свой печальный путь.

Вдруг все умолкли. Ярость толпы перешла в настороженность. Со стороны Форума двигалась какая-то процессия, которую возглавлял ликтор со всеми знаками отличия. Люди расступились, почтительно склонив головы и потупив взоры. За ликтором следовали молодые женщины в одинаковых белых туниках, с повязками на головах. То были жрицы Весты – римской богини священного домашнего и общегражданского очага.

По преданию, царь Нума Помпилий посвятил в весталки четырёх дев, впоследствии Сервий прибавил к ним ещё двух – так это число и осталось без изменений. Жрицами Весты становились девочки в возрасте от шести до десяти лет, без физических недостатков, принадлежавшие к аристократическим родам. Весталки давали обет целомудрия, которого должны были придерживаться в течение тридцати лет – таким был срок их пребывания на службе богине. В первые десять лет их учили тому, что они должны были делать; в другие десять лет они применяли к делу свои познания; в последние десять лет – сами учили других. После этого они могли избирать себе новый образ жизни, не имевший ничего общего с жизнью жрицы, и даже выходить замуж. Но если во время службы в храме жрица нарушала обет целомудрия, её живьём зарывали в землю. Чтобы весталки ведали храмовыми делами безотлучно, Нума назначил им жалование от казны и дал им общее уважение и неприкосновенность. А также наделил их большими преимуществами – они могли располагать своей собственностью, не прибегая к помощи попечителей, на суде могли давать показания без присяги, могли спасти осуждённых на казнь.

Когда обе процессии, двигавшиеся навстречу друг другу между рядами горожан, поравнялись, по толпе пробежал трепет. Все поняли, что сейчас должно произойти нечто важное.

Марк Блоссий устремил на весталок полный мольбы и надежды взгляд – настолько выразительный, что не нужны были ни слова, ни жесты. В глазах одной из них, хрупкой и такой светлой, словно она светилась изнутри, к великой радости Марка, читалось сострадание.

– Покайся, несчастный, и возрадуйся, ибо ты – прощён, – молвила жрица и ласково, почти по-матерински улыбнулась осуждённому.

– Богам было угодно сохранить тебе жизнь, – тихим голосом прибавила её подруга и также подняла на Деция глаза, красота которых не могла не восхитить его.

А Марк Блоссий уже был очарован юной девой. Мгновения хватило на то, чтобы он увидел и оценил её: и божественную линию плеч, и изящные очертания рук, и нежную, отливающую перламутром кожу, и полную очарования фигуру. У жрицы были серо-голубые глаза чудесного выражения, чёрные как смоль брови и ресницы, мягко очерченный подбородок и розовые, точно цвет шиповника, пухлые губы. Иссиня-чёрные волнистые волосы были высоко зачёсаны и перехвачены белой повязкой, только выбившаяся из причёски прядь лежала на точёной шее лёгким облачком. Длинная туника обрисовывала гибкий стан и округлость груди. На вид ей было не более двадцати лет.

– Воля богов здесь ни причём, – вместо брата ответил Марк, глядя на темноволосую весталку прямым и дерзким взглядом. – Лишь благодаря вашему, о светлые девы, вмешательству, мой брат смог избежать уготованной ему скорбной участи.

С этими словами он отступил в сторону, пропуская жреческую процессию, и в глубоком почтении склонил голову. Едва весталки прошествовали мимо него, как тишину нарушил радостный возглас: «Свободен!» – и в тот же миг братья Блоссии бросились в объятия друг к другу.

Толпа издала протяжный вздох. Отчасти это означало, что напряжение ослабло, отчасти – что люди были разочарованы, не получив обещанного зрелища. Постепенно народ, заполнявший Яремную улицу, стал медленно расходиться.

Жизнь в Риме пошла своим чередом. Словно в тот день ничего не произошло...

***

Иды – середины месяца

Паллий – мужская верхняя одежда