Напрасно Альбия думала, что её исчезновение из дома Овидия осталось незамеченным. С неё не спускали глаз и тот, кто страстно желал её видеть, и тот, кто по просьбе первого пригласил её на этот пир.
Как только гости разошлись, хозяин дома сказал Марку Блоссию:
– Если тебе интересно знать моё мнение, я одобряю твой выбор. Она в самом деле великолепна. Однако должен тебя предупредить: ты сильно рискуешь.
– Она будет моей, – ответил Марк голосом, в котором звучало непоколебимое упрямство. – Я хочу научить её любить, хочу наполнить её тело неудержимой страстью, хочу до изнеможения целовать и ласкать её...
– Откуда эти горячность и необузданность? – прервал его поэт. – Я нахожу, что эти качества тебе не к лицу. Но если хочешь знать, в глазах твоей Аматы в какой-то миг вспыхнул огонь, зажжённый, несомненно, Эросом. Я видел, как она переменилась в лице, слушая мою поэму.
– Нет ничего удивительного: твои стихи возбуждают и бессильных.
– Ты льстишь мне, Марк.
– Я верю тому, что ты видел, Публий. Ведь я тоже не сводил с неё взора и то, что происходило в её душе, угадывал по её глазам и по её лицу.
Овидий положил руку на плечо Марка:
– Мне ли не знать, что ты умеешь читать в глазах женщин, словно в раскрытой книге! Ты умеешь заглянуть в самые сокровенные уголки смятенной души, словно смотришь сквозь прозрачные воды озера на его дно... – Он выдержал паузу и прибавил с серьёзным видом: – И всё-таки позволь заметить: желая заполучить эту весталку, ты стремишься достичь недостижимого.
– Подобное замечание я уже слышал от своего брата, – полунасмешливо отозвался Блоссий. – Но вы оба, кажется, забыли: чем труднее и опаснее путь к цели, тем слаще победа.
– Кстати, о Децие, – встрепенулся Овидий. – Долго ли он намерен оставаться в Кампании? Или он собирается провести там остаток своих дней? Но, может быть, он решил – если чудеса ещё сбываются на этом свете – жениться?
– А ты представляешь Деция добропорядочным семьянином? – с иронией спросил Марк.
– Признаться, нет!
– Я тоже. Нужно, чтобы прошло какое-то время и чтобы поутихли сплетни вокруг имени Деция Блоссия, чтобы люди забыли, из-за чего он был приговорён к смерти.
– Ты прав. Хотя многие в Риме ждут его с нетерпением.
– Ожидание разжигает страсти.
– Поговорим же о страстях, но на сей раз дурных и опасных, – голос Овидия стал глуше. – Меня тревожит поведение твоей бывшей жены.
– А, вот оно что, – небрежно проговорил кампанец и вяло махнул рукой.
– На твоём месте, Марк, я бы не стал отмахиваться от этого, – назидательно заметил Овидий.
– Ты ведь знаешь, Деллия перестала существовать для меня с того самого дня, как я наконец развёлся с нею.
– Но ты не перестал существовать для неё!
– Мне это совершенно безразлично.
– Она ведёт сумасбродную жизнь, принимает у себя актёров и шутов. Поговаривают даже, будто Гилас состоит в её любовниках, – продолжал Овидий.
– Повторяю, мне нет никакого дела до Деллии.
– Но, Марк, то, что Деллия, уж не ведаю, с чьей помощью – возможно, того же Гиласа, – вошла в доверие к Ливии, не может не беспокоить тебя. Уж кому, как не тебе, знать её коварный характер! Прошу тебя, будь осмотрительней! Нет ничего ужаснее мести отвергнутой женщины. Вспомни хотя бы Медею!
– К счастью, у нас с Деллией нет детей.
– Меня поражает твоё спокойствие, – начинал горячиться Овидий, задетый ироничностью друга. – Вот мне, например, становится страшно от мысли о том, что затеяла бы против тебя Деллия, узнай она о твоей страсти к весталке.
Чёрные глаза Марка лукаво сверкнули, и он ответил тихим голосом:
– А ты не думай об этом.